Владислав Март
Фольга
Снова пляж. Я знаток пляжей. Чёрные моря, Красные моря, океаны, всё это добро бывает так далеко, тогда необходимо быть здесь и сейчас. На этот раз вязкий и глубокий песок самого Байкала. Уханье ветра, безптичье и шелест наката воды. Редкие доски и камни торчат из берега. Я прохожу вдоль воды десяток минут, возвращаюсь. Везде одно и то же. Никаких чудес. Рыбы не выходят из воды на сушу. С-е не падает в воду и не порождает цунами. Скукота, как на озере, как в монастыре. Внимание привлекает только ПАЗик стоящий в двадцати метрах от волны на травяном бугре, на сдутых колёсах. Он превращён в баню. Сзади вмонтирована печь, открывающаяся стальной крышкой снаружи, сейчас закрытая. Рядом несколько рыжих ольховых поленьев. Окна занавешены плотной тканью, труба выходит сквозь крышу, по бокам реклама с мобильным телефоном. Мобильная баня для мобилизованных помыться. Свежего пепла нет, следов нет, запаха бани нет. Вероятно, популярностью ПАЗик пользуется только в зимнее время. Как этап между потением и окунанием в прорубь. Спица в колесе преображения тела и души. Тело расширяется от тепла и затем съёживается в Байкале. Уменьшенное снова лезет в жар. И так до того дня, пока не треснет спелым помидором кожный покров или не сморщится кожа забытым в холодильнике апельсином. Желтухой смешанной этиологии: водка, ядовитая зелёная вода, выгнавшая лодки, радиация С-а, что моргает нервным тиком мне на лысину. Душа? С душой тоже что-то твориться, но этого не видно по следам ног на песке и кучке дров. Душе дрова ограниченно нужны. Захотелось пройтись к рядам новых домов, вытянувшихся улицей вдоль пляжа. Байкальские дачи. Пустые как весь мир, но пригодные для житья на первый взгляд. Пластиковые окна в срубах из сосны, чудовищный стиль, морда внедорожника, объявление на заборе. Здесь бывает жизненно, здесь по-людски, здесь кто-то может выразительно сфотографироваться с Байкалом за спиной. Последним полным признаком жизни является изба с надписью «Wildberries». Как раньше церковь, так теперь эта фуксия, венчает деревню называться селом. Делаю прищур, словно фото, с приозёрной улицей. И тут же в кадр-глаз попадает ряд закрытых фольгой окон. Одинаковых как плацкартный вагон. Как двести плацкартных вагонов.
Мимо редкой и скучной заборописи, выхожу к дому отдыха с настоящим рестораном. Не сезон. Пустая парковка. Но калораж присутствует, снуют девушки-бурятки неопределённого возраста, дух бууз и горячей чайной воды разносится по территории. Сквозь сосны пролетают вороны и чайки. Кошки перебегают настил из досок. Где-то совсем рядом сытый человек отдыхает и смотрит в окно на дымку Саян на том берегу. Вхожу под крышу и я. Меню без картинок на липком столе. Ожидание настолько долгое, что успеваю забыть, что я заказал. Меня забыли или не заметили. Зато мной пересчитаны все солонки и занавески, ряды брёвен и отсутствующие полосочки мобильной связи. Пытаюсь поесть. Ложка тонет в супе и возвращается из недр тарелки с отражением металла. Тёплое, горячее, хлеб, ничто не лезет в рот. Я словно в нарисованном ресторане ем игрушечную еду. Всё не то. Всё мёртвое, бумажное, пресное, какое угодно, но не вкусное. Плачу. Никто не обращает внимания. Ухожу. Хватились меня на работе? У меня же есть работа. Что-то про отделение тела и души. Не звонят. Оттуда. В том далёком новом деле для людей? Не поевший, но не голодный, каким-то невесомым образом спрыгиваю на улицу. К машине. К дороге. В отель, как в промежуточное место меж старой и новой жизнью.
Стена. Рамка с фотографией черно-белого разрушенного города. Я должен его узнать? В глаза не видел. Блокадный Ленинград, Хиросима? Контуры людей неопределённого племени и костюма. Похоже, что город не разрушен, а запущен. Обветшал. Какие здесь картинки висят. Загадочные. Если только это не черно-белая фотография, а металлическая, фольгово-серая. Дагеротипия. Тогда всё сходится. Тогда это просто фото нашего города через некоторое количество времени, когда фольга покроет сплошь рамы и двери. Наползёт незаметно росой. Выходил ли я вовсе из этой комнаты, из отеля? Всё знакомо как в первой родительской квартире, где прожил лет пятнадцать. Те стены пропитались моими словами, музыкой, потом, эпидермисом, гантелями, смехом и скомканными бумагами. Отельные, эти, тоже видели меня сотню раз. Выхожу ли я иногда? На ту новую работу, что приносит пользу? В командировкало в Улан-Удэ? Подпрыгиваю в такси на вечной ямке при повороте к Терминалу С? Не хватает лёгким воздуха выдохнуть и ответить на все вопросы. Воздухала не хватает. Я подхожу к окну не зная, что там увижу. В котором городе отель и в каком часу я наматываю круги по полу окаймляя отчего-то аккуратно застеленную кровать. Нетронутые печеньки в упаковки, не вскрытые пакетики чая, неразложенный чемодан. Новый виток. Пятиграммовые сигарообразные пакетики сахара, ложка, обёрнутая с салфетку. Окно. За ним высотка параллельно растущая моего отелю. Окна. У неё тысячи окон и с ними сюрприз. Всё здание будто гигантский экран, на котором кто-то играет в тетрис. Квадратики окон делят здание на ровные ряды. Из серебряных, затянутых фольгой окон уже сложены целые фигуры. Углы и квадраты, длинные ряды-палочки. Дом-экран держит на себе эти фигурки, сложенные из очертаний окон. Тёмные окна – фон, серебристые – активные элементы игры. Очень похоже, что это фигурки металлического цвета падают вниз, на огненную реку дороги и сгорают сложенные правильными рядами на уровне первого этажа. Это же тетрис. Всякая чертовщина, всегда через дорогу, через реку. Как у египтян, как в Тридевятом царстве, за рекой Смородиной. Я же так близко к ней подошёл, что видна мне фольга окон на том берегу. В этот момент стало на несколько матовых металлических окошек больше.
Надо же запечатлеть! Надо сделать снимок, шот! Какая игра оттенков, сколько глубокого серебра на фасаде дома. Двести процентов серебра! По мне прокатился снежком из-за шиворота в рукав возбуждённый детский ажиотаж. Фото, надо сделать фото! Отчего-то я не сразу нашёл свой телефон, обычно живущий у меня в руке или в крайнем случае в кармане брюк. Отчего так? Хорошо, что нашёлся. Не беда, что на минутку я утратил от него зависимость. Шот! Зум! Птичка! Вылетай уже! Телефон меня не слушался. Касания пальцем, указательным и большим, подушечками, не активировали мобильник. Я потёр экран в спешке. Подышал на него и протёр опять, как протирают очки. Когда это у меня появились такие матово-титановые обои? Карусель обоев? Автонастройка? Как же утомляет этот Андроид! Я тыкал пальцем, искал кнопки, прикладывал отпечаток, вызывал Алису, всё бесполезно. Было бесполезно как будто это не мой телефон. Я разволновался и мне пришло ощущение, что это не обои, а фольга. Экран заклеен фольгой, будто защитным пластиком от падения и царапин. От того и отпечаток пальца не срабатывает. Кто мог это сделать? Я сам никогда не менял себе защитный слой экрана, у меня руки не из того места, ногти короткие и аккуратность на троечку. Так чисто я бы не заклеил ни фольгой, ни целлофаном. Мандраж паранойи приподнялся, но остыл, как только я действительно доказал себе, что это простая фольга. Поскрёб пальцем. Оставил несколько параллельных царапин и затем уже оторвал крупный треугольник обнажая экран смартфона. Фольга липла к пальцам и не падала на пол. Моя рука стала как у жидкого терминатора, несколько квадратных сантиметров приняли серебристый слой. У меня теперь серебряный палец, как у вытертой туристами статуи в метро. Поставь меня на площади, люди станут цветы возлагать. Такой натуральный цвет перетёк на кожу. Очищенный телефон, тем не менее, включаться не собирался. Сдохла батарея. Я попробовал подключить провод с питанием, снять крышку и как-то забыл и про необходимость сделать фото стены, и про то, что кто-то совсем рядом со мной так чудит. Заклеивает что ни попадя фольгой.
