Влас Дорошевич
Перед весной
Какой-нибудь трус-помещик, – не одни же только герои сеют овёс и разводят телят, – какой-нибудь трус-помещик, со страха вообразив себе Бог знает что, приказывает своим наёмникам «на всякий случай лучше» расстрелять целую деревню:
– А то ещё поднимутся! Лучше я их, чем они меня!
Поди потом, – узнавай, хотели покойники бунтовать или не имели этого в мыслях.
Но ведь и крестьяне ответят той же монетой.
Их будут расстреливать, у них будут сжигать деревни, там, где есть вооружённые наёмники.
А что будут они, озверевшие и обезумевшие, делать там, где нет таких наёмников, над беззащитными?
Что это за призыв к самому ужасному, самому зверскому взаимоистреблению?
Неужели же бедной родине должно пережить ещё и открытую междоусобную войну?
И гибнуть, и тонуть, и захлёбываться в братской крови?
Неужели Россия, которую привыкли называть святой, должна превратиться в страну Каинов?
Восстания будут подавлены правительственными войсками.
Несомненно, что этим и кончится.
Несколько пугачёвщин сразу будут, в конце концов, подавлены, как была подавлена одна пугачёвщина.
Но какие горы трупов отделяют нас от этого «конца концов»?
Какие горы трупов, из-за которых его не видно?
Илье Муромцу не удастся осуществить наяву того сна, который грезился его младенчески наивной душе, когда он спал в темноте:
– Земля ничья, а Божья.
В эту, по его мнению, «Божию землю» он не придёт.
Но какие же реки крови прольются на его пути? Какие реки человеческой крови заставят его вернуться назад, к себе, в свою ещё больше, в свою вконец разорённую избу?
И скольких он не досчитается в своей семье?
И сколько ужасных эпизодов сохранится в семейных хрониках помещичьих усадеб?
Сколько жертв и с той, но и с другой стороны!
Нашей родине принадлежит печальная привилегия ввести в число питательных продуктов, кроме лебеды и древесной коры, ещё пули и штыки.
Но я спрашиваю у этих Маратов старого режима, которые знают только одно слово:
– Усмирить!
Даже голод, и тот «усмирить»!
Я спрашиваю у них:
– Сколько же голов нужно, чтобы в стране водворилась тишина кладбища?
Тот Марат, Марат конвента, требовал сначала:
– Сорок тысяч голов для того, чтобы водворить порядок.
Через несколько дней он повысил запрос:
– Двести тысяч голов!
Но дальше тот Марат не пошёл.
Сколько же миллионов голов нужно, чтобы могильная тишина воцарилась среди 80 000 000 сельского населения?
Но ведь кроме людей, мечтающих совершить величайшее чудо из чудес, – накормить штыком, – есть, слава Богу, люди и обыкновенного, простого, здравого смысла, желающие предупредить беду.
Мы каждый день читаем.
Проект.
Проект раздачи казённых земель.
Проект наделения удельными землями.
Проект принудительного выкупа части помещичьих земель.
– Нет, – говорят помещики войска Донского, – калмыцкие степи – вот обетованная земля! Где нет ни кустика, ни деревца, ни капли воды! Где ничто не растёт! Вот где заниматься земледелием!
И каждый день мы читаем:
– Проект такой-то перерабатывается.
– Проект такой-то возвращён к дополнению.
Петербург остался верен себе.
Если бы случился всемирный потоп, – в Петербурге об этом написали бы бумагу.
Петербург в январе пишет.
О том, что должно быть уже сделано к марту.
Господа, вам говорит и советует, – без, надежды быть услышанным! Я это знаю! – не человек какой-нибудь партии.
Я не принадлежу ни к одной из существующих партий.
У меня есть своя партия. Её составляют: я, моя совесть, мой здравый смысл, мои знания России, – быть может, и не Бог весть какие, но, во всяком случае, не меньшие, чем у любого начальника департамента, – моя способность писать, способность, долг которой помогать мне говорить то, что я думаю, что я чувствую, не заботясь в эти тяжёлые для родины минуты ни о популярности, ни об успехе, ни о похвалах, ни о том:
