Мазини не крикун.
Он поет чудным mezza-voce.
Но в предпоследнем акте «Фаворитки» и в «Лукреции», когда он узнает в отравительнице свою мать, – он умеет взять несколько таких нот, от которых вы вздрогнете, и мурашки-пробегут по телу.
Этот человек, избалованный целым миром, редко играет.
Он выходит без грима, кивает знакомым дамам, – для него ничего не стоит повернуться к публике спиной и простоять так все время, пока не нужно петь, или перед самой драматической сценой бросить приятелю, сидящему во втором ряду кресел:
– Ciao![15]
Но когда он хочет играть, он играет, как великий артист.
Бог знает, какой демон, сидящий в душе этого артиста, подсказывает ему такие тонкие штрихи, такие детали.
Мне каждый раз хочется взять за шиворот господина, который в последнем акте «Риголетто», играя герцога, нежно и осторожно обнимает Мадделену и делает при этом такое лицо, словно вот-вот готов упасть на колени.
Я не француз, я не роялист, – но я не могу переносить такой клеветы на Франциска I.[16]
– Как, милостивый государь? Чтобы Франциск I, «le roi qui s'amuse»[17], готов был упасть на колени перед какой-то девчонкой в таверне? Да он кожу бы велел с вас собрать за такую клевету! И это только потому, что он был очень добрый король! Он был даже слишком добрый король, – но перед девчонками на колени не становился!
Мазини поет свое «bella filia dell'amore»[18], небрежно взяв девчонку, которая ему нравится, за подбородок.