Влас Дорошевич
Последнее слово реализма
Полуляхов остановился.
– Это был скверный удар! – сказал он тихо. – Может быть, о нем лучше не рассказывать?
– Это ваше дело. А по-моему, – начали, рассказывайте все.
– Рука, что ли, дрогнула. Но я тихо ударил. Топор застрял в черепе. Когда я поднял топор, чтоб ударить еще раз, – на топоре поднялся и мальчик. И кровь мне плеснула в лицо. Такая горячая. Я даже пошатнулся. Точно ошпарило!
У меня захватило в груди дыханье.
Если бы не боязнь показать свою слабость перед этим убийцей, – я крикнул бы:
– Воды!
Полуляхов посмотрел на меня и сказал:
– Я говорил, барин, что этого не стоит слушать!
И вот теперь я сижу, так же задохнувшийся от ужаса, как тогда. После театра, как после рассказа каторжника. Оказывается, это одно и то же.
