Влас Дорошевич
Шаляпин в «Scala»
Артистический мир жадно прислушивался ко всему, что доходило из-за кулис.
– Ну, что?
Маэстро, г. Тосканини[18], знаменитый дирижёр, первый дирижёр Италии, действительно гениальный за дирижёрским пультом, встретил русского гастролера волком.
Когда г. Шаляпин запел, как всегда поют на репетиции, вполголоса, маэстро остановил оркестр:
– И это все?
– Что «все»?
– Все, что вы имеете? Весь ваш голос?
– Нет, полным голосом я буду петь на спектакле.
– Извините, я не был в Москве и не имел удовольствия вас слышать! – очень язвительно заметил маэстро. – Потрудитесь нам показать ваш голос.
После первого же акта он подошел к г. Шаляпину, дружески жал ему руку и осыпал его похвалами.
На одной из репетиций сам автор, Арриго Бойто, подошел к Шаляпину и сказал:
– Я никогда не думал, что так можно исполнять моего Мефистофеля!
Артисты, на вопрос, как поет Шаляпин, отвечали:
– Очень хорошо. Превосходно!
И как будто немножко давились этими словами. Секретарь театра говорил мне:
– О, это великий артист!
Таращил при этом глаза и показывал рукой выше головы, что по-итальянски выходит совсем уж очень хорошо.
– Ну, а что говорят хористы? Хористы – что?
Этим интересовались больше всего.
Хористы – вот самая опасная инстанция. Вот – сенат.
Нет судей более строгих. Ведь каждый из этих людей, томящихся на втором плане, мечтал разгуливать около рампы. Под этими потертыми пальто похоронены непризнанные Мефистофели, Валентины и Фаусты[19].
Они злы и придирчивы, как неудачники.
Но и хористы иначе не называли г. Шаляпина:
– Великий артист!
И по «галерее» шел недружелюбный шум:
– Говорят, что действительно-таки великий артист!
И вот, наконец, prova generale[20] с декорациями, в костюмах и гриме.
Всеми правдами и неправдами, через друзей, я прошел в это «святая святых», на генеральную репетицию Scala.
В первых рядах сидел Арриго Бойто, внимательный, сосредоточенный, задумчивый.
Эта опера надломила его жизнь.
20 лет тому назад, при первом представлении, «Мефистофель» был освистан, провал был жесточайший, неслыханный.
Потом опера шла много раз, но рана, нанесенная молодому сердцу, не заживала.
Бойто написал эту оперу, когда был молодым человеком[21], с густой черной шевелюрой, с лихо закрученными усами, со смелым, вызывающим взглядом.
Теперь в кресле, немного сгорбившись, сидел человек с редкими седыми волосами, седыми усами и грустным взглядом.
