Влас Дорошевич
Шаляпин в «Scala»
Как он тут произносит каждое слово:
– Частица силы той, которая, стремясь ко злу, творит одно добро.
Какой злобой и сожалением звучат последние слова!
После Эрнста Поссарта в трагедии я никогда не видал такого Мефистофеля![30]
Знаменитое «Fischio».
Весь шаляпинский Мефистофель в «Фаусте» Гуно[31] – нуль, ничто в сравнении с одной этой песнью.
– Да, это настоящий дьявол! – говорила вся публика в антракте. Каждый жест, каждая ухватка! Удивительная мимика. Бездна чего-то истинно дьявольского в каждой интонации.
«Fischio» снова вызвало гром аплодисментов.
Теперь уже нечего было заботиться об успехе.
Такой Мефистофель увлек публику.
Говорили не только о певце, но и об удивительном актере.
Фойе имело в антрактах прекурьезный вид.
Горячо обсуждая, как была произнесена та, другая фраза, увлекающиеся итальянцы отчаянно гримасничали, повторяли его позы, его жесты.
Все фойе было полно фрачниками в позах Мефистофеля, фрачниками с жестами Мефистофеля, фрачниками с мефистофельскими гримасами! Зрелище, едва ли не самое курьезное в мире.
Сцена с Мартой знакома по исполнению в «Фаусте». Следует помянуть только об удивительно эффектном и сильном красном костюме по рисунку Поленова[32].
Мефистофелю приходится заниматься совсем несвойственным делом: крутить голову старой бабе! Он неуклюж в этой новой роли. Он – самый отчаянный, развязный, но неуклюжий хлыщ.
Каждая его поза, картинная и характерная, вызывает смех и ропот одобренья в театре.
Блестящие переходы от ухаживания за Мартой к наблюдениям за Фаустом и Маргаритой.
Лицо, только что дышавшее пошлостью, становится вдруг мрачным, злобным, выжидающим.
Как коршун крови, он ждет, не скажет ли Фауст заветное:
– Мгновение, остановись! Ты так прекрасно!
Это собака, караулящая дичь. Он весь внимание. Весь злобное ожидание.
– Да когда же? Когда?
Квартет в саду был повторен.
Ночь на Брокене[33], – здесь Мефистофель развертывается вовсю. Он Царь здесь, он владыка!
– Ессе il mondo![34] – восклицает он, держа в руках глобус.
И эта песнь у Шаляпина выходит изумительно. Сколько сарказма, сколько презрения передает он пением!
Он оживляет весь этот акт, несколько длинный, полный нескончаемых танцев и шествий теней.
Когда он замешался в толпу танцующих, простирая руки над пляшущими ведьмами, словно дирижируя ими, словно благословляя их на оргию, – он был великолепен.
