полная версия

Вячеслав Макарцев
В темнице хилиазма истина

Полная версия

II.1. Борьба с Преданием Церкви

Первым о неприятии буквального понимания «воскресения первого» и «тысячи лет» заявил один из наиболее ярких представителей александрийской богословской школы Ориген. Об этом он пишет в своей книге «О началах». Представляется совершенно очевидной связь между неприятием святоотеческого «хилиазма» и очарованием древнегреческой философией, особенно в ее платонической форме: этот вопрос требует отдельного рассмотрения, на нем мы заострим внимание в конце главы.

Хорошо зная новозаветный канон и Предание Церкви, Ориген быстрее, чем другие аллегористы, осознал неизбежность включения Апокалипсиса в корпус книг Священного Писания, поэтому мы не замечаем никаких попыток с его стороны поставить под сомнение каноническое достоинство Откровения Иоанна Богослова. Ориген идет по другому пути: он толкует эти преткновенные строки о «воскресении первом» и «тысяче лет» аллегорически. Такой подход позволяет «разрешить» две проблемы противников святоотеческого «хилиазма»: 1) внешне без колебаний согласиться с включением Апокалипсиса в новозаветный канон, 2) исподволь ставить под сомнение Предание церкви по этому важнейшему вопросу. Чем более христианин влюблен в древнегреческую философию, тем легче они принимает аллегорию по отношению к «тысячелетнему царству», тем скорее выступает против Предания Церкви по вопросу «тысячи лет». Сложнее разобраться с мотивами тех, кого нельзя заподозрить в страсти к «греческой мудрости»…

В любом случае, нельзя не заметить, что отрицание Апокалипсиса или сомнение в том, что автором его был Апостол Иоанн Богослов, было, как правило, связано с вопросом «первого воскресения», о котором свидетельствовал, среди прочих, св. Ириней. Не вызывает сомнений, что еретики часто ссылались на авторитет Иринея, распространяя свою хилиастическую ересь. Думается, именно по этой причине в древней Церкви имели место попытки исключить св. Иринея из числа свидетелей Апокалипсиса и святоотеческого (истинно христианского) учения о «тысяче лет» со стороны «благочестивых христиан», что почти автоматически вело к удалению Апокалипсиса из числа книг Нового Завета, или, по крайней мере, к значительному росту сомнений относительно его происхождения.

Сначала, как мы знаем, «пресвитер римский» Кай (у историков есть сомнение по поводу его священства), выступая против хилиазма еретиков, не принял во внимание церковное Предание и отверг Откровение Иоанна Богослова, и даже, по мнению католического историка Л. Дюшена, приписал его написание еретику: «Книга Кая была изложена в форме диалога и заключала очень горячую критику Апокалипсиса, составление которого автор приписывал Керинфу, точь-в-точь, как думали и алоги»³⁵.

Затем святитель Дионисий Александрийский, игнорируя Предание Церкви по этому вопросу, засомневался по поводу авторства Апостола Иоанна Богослова, хотя и называл автора Апокалипсиса «богодухновенным мужем»³⁶. Святитель Дионисий заговорил о «другом Иоанне», пытался доказать полное отсутствие сходства языка автора Евангелия от Иоанна с языком писателя Апокалипсиса. Несомненно, что это было вызвано, главным образом, опасением распространения еретического хилиазма, то есть диктовалось своего рода икономией. Отсюда, как представляется, и противодействие хилиастическим воззрениям, насаждавшимся в Александрийской Церкви учениками епископа Непота, среди последователей которого, судя по словам святителя Дионисия, были люди, склонные к пониманию «тысячи лет» как «грубого чувственного царства».

Этот эпизод отображен в житии святителя Дионисия Александрийского³⁷: «По смерти нечестивого Декия, в кратковременное царствование императора Галла, гонение на христиан прекратилось, и в Церкви Христовой водворился мир. Сей покой Церкви был тем вожделеннее, что он позволил святому Дионисию обратиться с пастырскою заботливостью к успокоению волнения, произведенного Арсинойским епископом Непотом, который проповедовал ересь, названную хилиазмом. Святой отец не только написал в духе любви сочинение против Непота, но в том же духе вел соборные совещания с защитниками сей ереси и достиг того, что все они обратились к единению Церковному»³⁸.

Известно, что этот эпизод заимствован из «Церковной истории» Евсевия Памфила. Текст в житии очень краткий, и, даже с учетом примечаний, невозможно понять, о чем идет речь. Поэтому есть необходимость обратиться к Евсевию, в «Церковной истории» которого сохранились отрывки из книг святителя Дионисия «Об обетованиях». Здесь мы видим, что, собственно говоря, обеспокоило святителя Дионисия в учении последователей Непота: «…Простейшим из наших братий никак не позволяют иметь возвышенных и великих мыслей – ни о славном и воистину божественном пришествии Господа нашего, ни о нашем воскресении из мертвых, ни о сопричислении к Нему и уподоблении, напротив внушают им ожидать в царстве Божием вещей мелочных, тленных, подобных нынешним…»³⁹. То есть речь идет о пресловутых «чувственных удовольствиях» ожидаемого еретиками «тысячелетнего периода чувственных наслаждений»⁴⁰. Далее святитель Дионисий еще более раскрывает этот момент, при упоминании родоначальника этой ереси Керинфа: «Главный пункт его учения состоял в том, что царство Христово будет земное. Но так как он был человек, преданный телу и слишком плотолюбивый, то к чему стремился сам, тем выражал свои мечты и о царстве: все ограничивалось у него удовлетворением чрева и животных побуждений, то есть пищею, питием, брачными узами, – чтобы придать этому почетнейшее значение, – празднествами, жертвоприношениями и жертвенными пирами»⁴¹.

Святитель Дионисий провел что-то типа «епархиального собрания», на котором убедил паству отказаться от учения, которое распространялось последователи епископа Непота. Некоторые исследователи называют это «епархиальное собрание» «поместным собором». Но для такого утверждения, как замечают некоторые исследователи, нет никаких оснований: по крайней мере, ни церковная история, ни церковное каноническое право не знают такого собора. Это первое. Второе: свт. Дионисий не мог быть церковным свидетелем в этом деле, так как сомневался, что автором Откровения был Апостол Иоанн Богослов, то есть отвергал Предание Церкви по этому вопросу. Православный богослов Василий Васильевич Четыркин так оценивает попытку Дионисия поставить под сомнение авторство Апостола Иоанна Богослова: «…Нельзя не согласиться с тем, хотя и резким суждением, согласно которому здесь мы имеем дело не с кафолическим епископом, а с рационалистом, который дело веры решает по своему усмотрению, а не по церковному Преданию»⁴².

Не находит Четыркин в святоотеческом учении о «тысяче лет» ни еретических, ни иудейских черт: «…В новозаветном Апокалипсисе – в его хилиастическом учении мы не находим ровно ничего иудейского, кроме одной только формы выражения. Смысл этого учения в иудейской апокалиптике совершенно ясен, и ничего подобного такому смыслу в Откровении Иоанна нет и быть не может по самому существу дела. Там оно вызывалось потребностью видеть осуществление, хотя бы временное, национально-мессианских чаяний, здесь же о таком мотиве или тенденции, конечно, не может быть и речи. В иудейской апокалиптике участники временного мессианского царства – оставшиеся ко времени пришествия Мессии в живых евреи; в Апокалипсисе Иоанна – "души обезглавленных за свидетельство Иисуса и за слово Божие, которые не поклонились зверю, ни образу его, и не приняли начертания на чело свое и на руку свою". На блаженство чувственного характера в Апокалипсисе нет ни одного намека. Наконец, как бы мы ни объясняли это, – в Апокалипсисе, в связи с его хилиазмом, находится учение о двойном воскресении; между тем в иудейской апокалиптике нет и этого. В виду этого здесь мы пока можем высказать положение, что хилиазм Апокалипсиса не иудейский или керинфианский, но христианский»⁴³. Мы видим, что Четыркин отделяет от хилиазма иудейского и хилиазма еретиков «христианский хилиазм», который мы называем святоотеческим «хилиазмом».

Евсевий Памфил от игнорирования церковного Предания о «начале нетления» перешел к его подрыву. Он не нашел ничего лучшего, как поставить под сомнение «главное русло церковного Предания» о святоотеческом «хилиазме» через умаление мужа апостольского Папия Иерапольского: «…Говорит, что по воскресении мертвых наступит царство Христово на этой самой земле – телесно, и будет продолжаться тысячу лет. Такую мысль он вывел, думаю, из апостольских сказаний, не понявши чего-либо, сказанного Апостолами таинственно, в образах: потому что был человек ума, кажется, весьма ограниченного…»⁴⁴. Четыркин высказывает удивление нападкам Евсевия на мужа апостольского Папия Иерапольского, потому что это ничего не меняет в отношении церковного предания о «тысяче лет», поскольку св. Ириней ясно пишет: «Так и пресвитеры, видевшие Иоанна ученика Господня, сказывали, что они слышали от него, как Господь учил о тех временах и говорил: "придут дни, когда будут расти виноградные деревья, и на каждом будет по десяти тысяч лоз, на каждой лозе по 10 тысяч веток, на каждой ветки по 10 тысяч прутьев, на каждом пруте по 10 тысяч кистей и на каждой кисти по 10 тысяч ягодин и каждая выжатая ягодина даст по двадцати пяти метрет вина…"»⁴⁵. И лишь дальше св. Ириней упоминает Папия Иерапольского: «Об этом и Папий, ученик Иоанна и товарищ Поликарпа, муж древний, письменно свидетельствует в своей четвертой книге…»⁴⁶. То есть не из книги Папия узнал священномученик Ириней о природном изобилии, что наступит во времена «тысячелетнего царства», но лично от «пресвитеров, видевших Иоанна, ученика Господня», и подтверждает далее, что свидетельство Папия «об этом» соответствует словам тех, что видели Апостола Иоанна Богослова и слышали это свидетельство из его уст.

Четыркин приходит к следующему заключению: «Если для подрыва авторитета Иринея, как проводника апостольского предания, возводят свидетельства пресвитеров в его сочинениях только к произведению Папия, то в этом случае основываются не на словах Иринея, а на чем-то слишком субъективном. Епископ Лионский ясно различал между устными изречениями пресвитеров и письменными подтверждениями Папия…»⁴⁷. Совершенно очевидно, что это «слишком субъективное» не что иное, как «корпоративная солидарность» амилленаристов, пытавшихся заглушить голос церковного Предания в вопросе о «тысячелетнем царстве».

Четыркин делает следующий вывод: «На основании всего вышеизложенного, свидетельство Иринея вообще мы можем считать достоверным как первоизвестие, а не простое предание (выделено – В. М.). <…> Что касается самого Иринея, – продолжает Четыркин, – то он является свидетелем признания богодухновенности Апокалипсиса, как происходящего от Св. Духа. Писателем его он считает "Иоанна, ученика Господа", – стереотипная фраза для обозначения Апостола Иоанна. Писатель этой свящ. книги тожественен с писателем четвертого Евангелия. Приводятся Иринеем и буквальные выдержки из Апокалипсиса. Затем, св. Ириней удостоверяет подлинность числа 666… <....> Наконец, высказывается св. Ириней и относительно времени происхождения Апокалипсиса…»⁴⁸ Совершенно очевидно, что без устранения епископа Лионского из числа главных свидетелей Апокалипсиса невозможно было ставить под сомнение Откровение как каноническую книгу Нового Завета. Как и невозможно было проигнорировать учение Церкви о «тысяче лет», изложенное священномучеником Иринеем в пятой книге «Обличения и опровержения лжеименного знания», почему соответствующие главы и «утеряли».

Блаженный Иероним Стридонский был, если верить тому, что написано в одной из его книг, единственным из противников буквального понимания первого воскресения, который решился открыто привязать святителя Иринея Лионского к еретическому хилиазму. Иероним Стридонский, согласно своему призванию занимавшийся переводами произведений Оригена, был твердо убежден в том, что не подцепит ни одну оригеновскую заразу. Действительно, судя по всему, ему удалось избежать этого, но ему не удалось устоять перед обаянием аллегорического метода, пропагандистом и мастером которого был Ориген: «…Образ понимания Ветхого Завета и способ толкования его, под влиянием духа времени и великой личности Оригена, такие пустил глубокие корни в древнюю литературу толковательную, что некоторые даже из противников и порицателей Оригена, незаметно может быть для себя, подчинялись ему и порой предавались также неумеренному аллегоризму. Примером этого служит особенно блж. Иероним, с жаром восставший против Оригена и основательно опровергавший его способ толкования»⁴⁹.

У многих возникает убеждение, что с помощью этого метода можно осветить все тайное в Священном Писании, вот только иногда мешает… церковное Предание Конечно, это было проявлением ревности блж. Иеронима, желанием немедленно покончить с еретическим хилиазмом. Но подобное действие, если блж. Иероним действительно написал такое, было уже за гранью икономии: то была атака на св. Иринея Лионского как хранителя Предания.

Вот как она происходила: «И не безизвестно мне, как велико разнообразие мнений между людьми. Я говорю не о таинстве Троицы, правое исповедание которой есть неведение для знания, но о других церковных догматах, именно о воскресении и состоянии душ и плоти человеческой, об обетованиях будущего: как следует принимать их и как должно понимать Откровение Иоанна, которое, если понимать буквально, то следует иудействовать, а если духовно объяснять, как написано, то мы, по-видимому, стали бы в противоречие с мнениями многих древних, – латинян: Тертуллиана, Викторина, Лактанция, и греков, – чтобы опустить других, упомяну только об Иринее, епископе Лионском, против которого красноречивейший муж Дионисий, епископ александрийской церкви, написал прекрасную книгу, осмеивая баснословие о тысяче лет, и земной Иерусалим, украшенный золотом и драгоценными камнями, восстановление храма, кровь жертв, покой субботы, неправду обрезания, браки, рождения, воспитание детей, наслаждение на пиршествах и порабощение всех народов, и снова войны, войска и триумфы и умерщвления побежденных и смерть столетнего грешника. Ему в двух книгах отвечал Аполлинарий, которому не только люди из его секты, но и весьма многие из наших следуют только в этом случае, так что я мысленно уже наперед вижу, в сколь многих должна возбудиться ярость против меня. Я не завидую им, если они настолько любят землю, что в царстве Христовом желают земных [благ] и после обилия яств и [удовлетворения] алчности глотки и чрева, ищут того, что ниже чрева»⁵⁰.

Во-первых, упоминание св. Иринея в связке с Дионисием противоречит тому, что блж. Иероним писал ранее о двух книгах св. Дионисия Александрийского: «против епископа Непота, который своими сочинениями распространял учение о тысячелетнем плотском царствовании, две книги, в которых весьма обстоятельно рассуждает об Апокалипсисе Иоанновом»⁵¹. Во-вторых, для тех, кто знаком с учением о «тысяче лет», изложенным Иринеем, епископом Лионским, совершенно очевидна неправота блж. Иеронима, если здесь нет вставки переписчиков его сочинений. Ириней Лионский нигде не писал о том, что во «времена Царства» воскресшие святые будут вступать в брак, рожать детей, совершать обрезания, утучнять себя яствами и совершать прочее, приписываемое ему в процитированных строках. Отсюда напрашивается три предположения: или блж. Иероним не читал того, о чем писал Ириней, что маловероятно, или, под влиянием неизвестных подложных произведений приписал ему то, о чем учили еретики из секты Аполлинария, посчитав его (Иринея) одним из виновников ереси хилиазма, либо, что весьма возможно, переписчиками в текст блж. Иеронима были вписаны свои «познания» об этом предмете.

Обратите внимание, в приведенном тексте автор совершенно четко делит верующих в «тысячелетие в Иерусалиме» на две группы: «Ему в двух книгах отвечал Аполлинарий, которому не только люди из его секты, но и весьма многие из наших следуют только в этом случае…» И мы видим, что автору процитированных строк приходится идти против мнения многих «из наших», так что он предвидит «сколь многих должна возбудиться ярость против» него. И это неудивительно, если иметь в виду то, что очень многие из тех, кого он приписал к хилиастам еретическим, таковыми на самом деле не являлись, поскольку они исповедовали не хилиазм еретика Аполлинария, но учение Церкви о «тысяче лет», которое изложил Ириней. Совершенно очевидно, что «весьма многие из наших» неоднократно указывали на апостольское предание о «начале нетления», хранителем которого был св. Ириней.

Вполне возможно, св. Дионисий Александрийский какой-то своей книгой действительно пытался ослабить Предание Церкви о «тысяче лет». По этому пути пошел и блж. Иероним. Вот что он пишет, развивая тему «двух Иоаннов»: «Из этого самого перечня имен видно, что один был Иоанн, который считается между апостолами, а другой пресвитер Иоанн, о котором он упоминает после Аристиона. Это мы сказали по поводу вышеприведенного мнения, переданного, как мы заметили, очень многими, что из трех посланий Иоанновых два последние принадлежат Иоанну не апостолу, а пресвитеру. Говорят, что он обнародовал Иудейское предание (δευτέρωσιν) о тысячелетии, которому последовали Ириней и Аполлинарий, и другие, которые говорят, что по воскресении Господь во плоти будет царствовать со святыми. Тертуллиан в книге о надежде верных, Викторин Петавионский и Лактанций также следуют этому мнению»⁵². Вне всякого сомнения, «неточность» блж. Иеронима, если все написанное по этому предмету принадлежит ему, была вызвана желанием быстрее покончить с еретическим хилиазмом последователей Аполлинария, что, конечно же, нельзя сказать о большинстве тех, кто впоследствии ссылался на его мнение: у них была возможность разобраться в существе вопроса в относительно спокойной обстановке, когда секта аполлинариан уже не представляла сколь-нибудь серьезной опасности для Церкви. Однако они проигнорировали Предание Церкви по вопросу о «тысяче лет», которое является стражем святоотеческого «хилиазма».

Но для умаления апостольского Предания Церкви не хватит человеческих сил, поэтому оставался один выход: отождествить хилиазм еретиков с церковным учением, изложенным св. Иринеем, о «временах Царства». В отпавшей от Православия западной половине Церкви ошибочное мнение без труда взяло верх, поскольку отпадение – это, в первую очередь, и есть отход от Предания Церкви. В наше время мы наблюдаем ту же самую тенденцию: почти нет упоминаний о том, что учение о «первом воскресении» св. Ириней узнал из Священного Предания Церкви, из уст мужей Апостольских.

II.2. Ключарь Апокалипсиса

Думается, не будет преувеличением утверждение, что без авторитета святого отца Иринея Лионского Апокалипсис не вошел бы в корпус канонических книг Нового Завета. Известно, с каким трудом Откровение завоевывало себе место в Священном Писании. Весьма сомнительно, что Апокалипсису для утверждения в корпусе новозаветных книг хватило бы лишь решимости Запада Церкви: Востоку Церкви нужен был свидетель, достоинство которого не могло быть оспорено. Таким свидетелем стал св. Ириней Лионский.

Известный православный патролог Николай Иванович Сагарда так писал о значении святого епископа Лионского для Церкви: «…Как богослов св. Ириней превосходит всех предшествовавших ему писателей послеапостольского времени в яркости и отчетливости мыслей и в ясности изложения. Ему дано было овладеть сокровищем христианского знания в его чистом виде и постигнуть его в живой связи как "тело истины". Он первый представил цельное воззрение на отношение между Богом и миром, раскрытое из собственных принципов христианской веры, и установил основные начала церковного богословия, которые в существенном остаются неизменными на все последующие времена. Изложенное в его произведениях учение и сообщаемые здесь сведения, – продолжает Сагарда, – получают особенно важное значение ввиду чрезвычайно характерных и исключительных особенностей его личных отношений и обстоятельств его жизни: он – последний ученик непосредственных учеников Господа; в Малой Азии через св. Поликарпа и других пресвитеров, учеников апостолов, он слышит живой апостольский голос и воспринимает дух апостольского учения; как пресвитер и епископ на противоположном конце христианского мира – в Лионе – он связывает Восток и Запад; он вступает в личное и письменное общение со многими Церквами и, в особенности, с римской Церковью; от начала до конца своего общественного служения он принимает самое деятельное участие в жизни вселенской Церкви. Трудно представить более благоприятные условия для того, чтобы узнать истину относительно веры Церкви, и потому св. Ириней является классическим свидетелем о церковном учении, церковном Предании и церковной организации не только в малоазийских и гальских Церквах, но и во всех Церквах тогдашнего христианского мира, и не только для своего времени, но и для всего предшествовавшего периода, до самых апостолов; а в этом свидетельстве, по современному нам научному положению вопроса, самым существенным является то, что вселенская Церковь и в конце II в. осталась принципиально апостольской Церковью, сохранила в неповрежденности апостольское Предание, была носительницей апостольского учения и изъясняла его с апостольским авторитетом»⁵³, – заключает Сагарда.

Отвечая на вопрос, «в какой мере авторитет отцов должен быть признан обязательным для христиан», Сагарда пишет: «Отцов Церкви можно рассматривать или отдельно каждого или всех вместе; в том и другом случае необходимо принимать во внимание частнейшие, но весьма важные соображения. Иногда мы видим, что отдельный отец Церкви на вопросы, поставленные его любознательным и проницательным умом, дает робкие, мало уверенные ответы. Таких решений, конечно, нельзя приравнивать к ясным и твердым суждениям, которые вытекают из всего учения этого же отца. Но и в последнем случае, когда язык отца представляет ни неуверенности, ни возможных при ней вариаций, необходимо исследовать вопрос, на который простирается его утверждение, мотивы, на которых это утверждение основывается. Если отец высказывает то, чему он учит, как слово Спасителя, как Откровенное учение, дошедшее до него путем непрерывного предания; если он говорит: «мы веруем», «исповедуем, «мы научены», «апостолы предали», «Церковь соблюдает»; если, наконец, мы не имеем никаких основательных данных сомневаться в правдивости этого утверждения, – то мы должны смотреть на него как на свидетеля, и его свидетельство, даже рассматриваемое отдельно, имеет высокое значение; сила этого свидетельства тем больше, – отмечает Сагарда, – чем ближе этот отец стоит к источнику апостольского Предания, чем определеннее он указывает и защищает в каком-нибудь положении учение Христа и апостолов или общий голос всех верующих или всех Церквей, иногда в противоположность к новшествам еретиков, следовательно, на основании специального исследования вопроса. Если же оказывается, что отец формулирует свое собственное мнение, – продолжает патролог, – излагает, как он сам понимает тот или иной догмат, словом, раскрывает свое личное богословие, тогда воззрения этого отца имеют силу постольку, поскольку убедительна его аргументация. Он – апологет, богослов, мыслитель, но не свидетель. В этом отношении бóльшим авторитетом, бесспорно, обладают те отцы, – замечает Сагарда, – которые в свое время выделялись из ряда других святостью и образованностью, были знакомы или переписывались со многими православными епископами, путешествовали по разным странам христианского мира, собирали сведения об учении и практике в разных Церквах и, следовательно, могли знать то учение, которое неизменно соблюдалось в Церкви вселенской как истинное апостольское Предание; наконец, были вождями при защите православного учения против появившихся еретиков, почему и пользовались у современников уважением и славой»⁵⁴, – заключает свою мысль Николай Иванович Сагарда. Именно в качестве свидетеля и выступает по Отношению к Апокалипсису св. Ириней Лионский, которого называют «устами Поликарпа»⁵⁵ – ученика Апостола Иоанна Богослова. Как раз здесь «непрерывное предание» воцерковляет Откровение, потому что «…об Апокалипсисе… главное русло церковного предания: Апостол Иоанн – Поликарп – Ириней»⁵⁶.

«Хилиастическая» тема Апокалипсиса затрагивалась св. Иринеем Лионским также с позиций свидетеля: «на основании специального исследования» он выражает учение Церкви по этому вопросу. Святой Ириней Лионский прямо говорит, что отрицание святоотеческого учения о «тысяче лет» является следствием следования «еретическим мнениям»: «…Некоторые из почитаемых за правоверующих преступают установленный порядок возвышения праведных и не ведают способов приготовления к нетлению, содержа еретические мнения…»⁵⁷. И немного далее повторяет: «Поелику, мысли некоторых увлекаются еретическими речами, и они не ведают распоряжений Божиих и таинства воскресения праведных и Царства, которое есть начало нетления и чрез которое достойные постепенно привыкают вмещать Бога; то необходимо сказать, что праведные должны сперва, воскресши для лицезрения Бога, в обновленном создании получить обещанное наследие, которое Бог обещал отцам, и царствовать в нем, а потом настанет суд»⁵⁸. Амилленаристы, как правило, стараются не замечать этого сурового предостережения лионского епископа, приводя вместо него к месту и не к месту более мягкое св. Иустина Мученика. Следование, во что бы то ни стало, утвердившимся мнениям богословской школы привело к тому, что средневековые католические переписчики отвергли пять последних глав пятой книги «Обличения и опровержения лжеименного знания» св. Иринея Лионского, потому что в них содержалось «специальное исследование вопроса» о «тысяче лет»⁵⁹ и отвергающие это учение святых отцов обличались в том, что «увлекаются еретическими речами».

Современные православные богословы, из числа противников этого учения, и не скрывают того, что в вопросе «тысячелетнего Царства» они опираются не на Предание Церкви, а на «высокий интеллектуальный и образовательный уровень». Вот что пишет один из них: «…С первых веков святые отцы успешно опровергали хилиастически примитивные взгляды, а некоторые сомнительные высказывания ранних авторитетных христианских писателей следует отнести к перегибам в их борьбе с гностицизмом, нежели к собственным хилиастическим убеждениям, как например, в случае со св. Иринеем Лионским. Здесь надо отметить только одну общую и важную в дальнейшем тенденцию – ученые и богословы с личным высоким интеллектуальным и образовательным уровнем, как правило, решительно боролись с распространением хилиастических взглядов. "Там, где греческая философия проникала в Церковь, относились, в большинстве, отрицательно и враждебно к ожиданию земного царства. Так, для востока знамениты Климент Александрийский и, особенно, Ориген преодолением хилиастических надежд"⁶⁰. Итак, на востоке, общими усилиями христианских мыслителей, – утверждает наш автор, – хилиазм с самого начала своего существования встретил жесткий отпор и никогда не занимал в церковном сознании главенствующего положения»⁶¹. Удивляет голословное утверждение автора цитаты о «жестком отпоре» со стороны «христианских мыслителей». Хотелось бы узнать, какие святые отцы или хотя бы просто «христианские мыслители» «с первых веков… успешно опровергали хилиастически примитивные взгляды»? Первое «опровержение» прозвучало в начале III века (возможно, в конце II-го…) из уст «римского пресвитера» (?) Кая, который не принадлежит к святым отцам Церкви. Во времена святых Иустина Мученика и Иринея Лионского открыто никто из других святых отцов не возвысил свой голос против учения о христианском «хилиазме», которое они возвещали. «Некоторые из почитаемых за правоверующих», о которых сообщает св. Ириней Лионский, тоже промолчали. Так кто же эти «успешно опровергающие»?

Зачем отвечать за св. Иринея о его собственных убеждениях? Он их высказал, письменно засвидетельствовав. Более того, обличил тех, кто не принимает учение Церкви о не аллегорическом, а реальном «первом воскресении», в «увлечении еретическими речами». При этом епископ Лионский ссылается на апостольское Предание, то есть на Священное Предание Церкви. А на чем, позвольте спросить, выстроены богословские утверждения по поводу святоотеческого учения о «тысяче лет» современных амилленаристов?

Кстати, об Оригене, раз уж он был упомянут. Вот что писал в этой связи православный историк Яков Иванович Алфионов в историческом очерке «Хилиазм первых трех веков христианства»: «По своим философским убеждениям Ориген, как известно, был одним из усердных приверженцев и ревностных почитателей Платона. Самое высшее счастье и блаженство человека он видел в совершенном отрешении души от оков чувственности и в возможно большем приближении к Божеству. Человек, по его мнению, должен желать и ожидать, прежде всего, возможно скорейшего и совершеннейшего отрешения от уз тела, а не утешать себя надеждами, что душа, освободившись некогда от телесных оков, снова возвратится в них… Вторичное возвращение души на землю и ее поселение на ней, по взгляду Оригена, должно быть для нее самым тяжким бременем и даже осквернением»⁶².

Мы видим, что амилленаристы сами о себе свидетельствуют: они опираются на «личный высокий интеллектуальный и образовательный уровень», на авторитет Оригена и греческой философии, но не на Предание Церкви. Что и говорить: творчество древнегреческих философов входит в «духовную сокровищницу человечества». Однако, при чем здесь христианство? Разве не Предание Церкви задает ориентиры богословию?

Совершенно очевидно стремление Оригена связать святоотеческий «хилиазм» с хилиазмом еретическим, дабы легче опровергнуть его. Вот как об этом пишет современный исследователь Войтенко: «Почему Ориген пишет о крайностях? Возможно, что здесь (во 2-й книге «О началах» – В. М.) он полемизирует именно с теми, кто придерживался крайних взглядов. Однако, если вспомнить, что идея земного "тысячелетнего царства" была для Оригена абсолютно неприемлема, то можно предположить и иное: ему были известны и другие взгляды на "тысячелетие", но он выбрал наиболее радикальные, чтобы опровергнуть эту идею в принципе. Это необходимо иметь в виду и по другой причине: все исторические сведения о милленаризме в Египте середины III в. мы получаем от двух верных последователей Оригена, свт. Дионисия Александрийского и Евсевия Кессарийского, для которых представления о земном царстве Христа в конце времен были вздором»⁶³. Анализируя те данные о диспуте с последователями епископа Непота, что приводит Евсевий, Войтенко приходит к выводу, что «богословский спор завершился каким-то консенсусом, и свт. Дионисий согласился с некоторыми мнениями оппонентов – правда, нам трудно судить о масштабах уступок»⁶⁴. Пожалуй, это предположение верное: нет оснований для того, чтобы приписывать свт. Дионисию любовное пристрастие к греческой философии…