Вячеслав Недошивин
Литературная Москва. Дома и судьбы, события и тайны
Трудные обстоятельства заставят писателя заложить П. А. Демидову свое единственное достояние – дом. Тот дом, на Новинском, который не сохранился. Демидов в минуту гнева, подал закладную к взысканию. «Не дом мой нужен, – напишет Сумароков, – нужно подвергнуть меня посмеянию и наругаться (так. – В. Н.) надо мною». У поэта будут описаны рукописи, книги и гравюры, даже мебель. В отчаяние он обратится к князю Потемкину: «Я человек. У меня пылали и пылают страсти. А у гонителей моих ледяные перья приказные: им любо будет, если я умру с голода или с холода».
Он умрет 1 октября 1777 г. Не выдадут актеры его – они не только похоронят великого драматурга «на свой счет», но и понесут «на руках» его гроб аж до ворот Донского монастыря.
Поэт П.А. Вяземский
А дом, этот дом – будет жить. С 1808 г. среди владельцев его окажется мемуарист, генерал-майор Лев Николаевич Энгельгардт. Позже, в 1826–1827 гг., здесь будет жить поэт и переводчик Евгений Абрамович Боратынский, женившийся на дочери Л. Н. Энгельгардта Анастасии. Здесь Пушкин будет читать «Повести Белкина», а среди слушателей будут бывать и Денис Давыдов, и Петр Вяземский, и Василий Жуковский, а также Погодин, Языков, Веневитинов, Хомяков и даже Чаадаев.
Наконец, в 1866 г. сюда въедет прозаик, биограф (издатель литнаследства Т. Н. Грановского) и гласный городской думы Александр Владимирович Станкевич, брат философа и прозаика Н. В. Станкевича. У него уже будет бывать другое поколение литераторов: Л. Н. Толстой, Т. Г. Шевченко, С. М. Соловьев, переводчик Н. Х. Кетчер, историк И. Е. Забелин и, представьте, композитор П. И. Чайковский. Здесь, уже в 1891-м, появится на свет внук Станкевича – будущий искусствовед, литературовед, философ и переводчик Александр Георгиевич Габричевский, тот, в чьем последнем «дружеском доме» (Никитский пер., 2) будут в разное время и на разный срок останавливаться и Марина Цветаева, и Анна Ахматова. Уникальный ведь случай, о чем я еще расскажу.
71. Вознесенский пер., 9, стр. 4 (с. п., мем. доска), – Ж. – с 1821 по 1832 г., в собственном доме – поэт, прозаик, критик, историк, переводчик и мемуарист, академик (1839), князь Петр Андреевич Вяземский, его жена – Вера Федоровна Вяземская (урожд. Гагарина) и семеро их детей, в том числе шестилетний Павел Петрович Вяземский, будущий историк литературы и археограф.
«Я родом и сердцем москвич, – скажет Петр Вяземский через много лет, в 1850 г. – В ней родился я, в ней протекло лучшее время моей жизни, моя молодость и мои зрелые лета. Когда судьба и обстоятельства разлучили меня с Москвой, и далеко от вас не переставал я принадлежать вам моим сердцем, моими преданиями, моими сочувствиями».
«Баловень и любимец Москвы», «остряк и весельчак» (по выражению Ф. Вигеля), он половину жизни – и, может быть, лучшую половину! – прожил в Москве. Но сохранились из семи его адресов только развалины дома, где он родился и прожил почти 20 лет (Мал. Знаменский пер., 5), дом, где останавливался в 1821 г. (Спасопесковский пер., 8), и этот вот дом, который он достроил в 1827-м. Ну и Остафьево, конечно, имение Вяземских. Остальные дома, где он принимал Дениса Давыдова, Карамзина, Пушкина, Жуковского, Батюшкова и многих других, увы, утрачены навсегда (Нов. Басманная, 27; Тишинская пл., 1—3; ул. Красина, 27; Бол. Садовая ул., 1—9).
Здесь, в Москве, он в 15 лет похоронил отца, став единственным наследником огромного состояния, здесь в 1811 г. женился на Вере Федоровне Гагариной, отсюда в народном ополчении ушел на войну с французами, где в Бородинском сражении под ним убило двух лошадей, здесь до 1830 г. находился под «негласным надзором полиции», как один из подписантов записки царю об освобождении крестьян, здесь, посетив лицей и познакомившись с юным Пушкиным, писал ему многие из тех 46 писем, которые сохранились (пушкинские берег пуще ока, и их сохранилось аж 74), наконец, здесь издавал вместе с Полевым ими же и придуманный журнал «Московский телеграф».
Какая жизнь, какие люди сходили с повозок, дрожек, карет у этого подъезда! Сюда, представьте, к Вяземским, явился его друг в 1824-м, чтобы прочесть свое «Горе от ума». «Здесь Грибоедов персидский, – чуть раньше сообщал Вяземский в письме А. И. Тургеневу. – Молодой человек с большою живостью, памятью и, кажется, дарованием. Я с ним провел еще только один вечер». А позже, вообразите, гордился, что в комедии «Горе от ума» есть и его «вклад» – одна «точка»: он предложил разделить реплику во втором действии: «Желал бы с ним убиться для компаньи» (которая вся прежде принадлежала Чацкому), на две и поделить ее между Чацким и Лизой. Это, как пишет один из исследователей, документально подтверждается музейным автографом комедии. Кстати, именно здесь Вяземский зимой 1824 г. и вместе с Грибоедовым сочинил оперу-водевиль «Кто брат, кто сестра», музыку к которому написал Верстовский. «Он с большим дарованием и пылом…» – напишет о Грибоедове тому же Тургеневу.
Ну, уж если про «пыл» и страсти, то они достигали самого большого угара, когда в дом входил Пушкин. Он еще в 1826-м прочел здесь в компании друзей своего «Бориса Годунова». А 14 августа 1830 г. Пушкин, приехав из Петербурга, вообще поселился здесь. Он как раз собрался жениться на Гончаровой. Накануне писал Вере Федоровне Вяземской: «Первая любовь всегда есть дело чувства. Вторая – дело сладострастия, – видите ли! Моя женитьба на Натали (которая, в скобках, моя сто тринадцатая любовь) решена. Отец мне дает двести душ, которые я закладываю в ломбарде…» Увы, смерть его дяди Василия Львовича Пушкина нарушила планы поэта, он вынужден был взять все расходы погребения на себя. В досаде даже напишет одному из своих адресатов: «Никогда еще ни один дядя не умирал так некстати. Итак, женитьба моя откладывается еще на полтора месяца, и бог знает, когда я смогу вернуться в Петербург…»
Вяземский на 40 лет переживет Пушкина, но здесь они провели, может, самые лучшие минуты своей близости. И уж конечно, не знаю, как вы, но я благодарен семье Вяземских и особо жене его, что в Петербурге именно они, единственные в городе, отказали от дома Дантесу, чтобы защитить поэта от неизбежных с ним встреч…
К концу жизни, став высоким чиновником, став сенатором и членом Государственного совета, Вяземский располнеет, станет рассудочен и потеряет свое знаменитое свободомыслие. А в журналах вместо легких и изящных поэтических творений, будет печатать по службе скучные статьи «о внешней торговле». Доживет до публикации «Войны и мира» Толстого (всех застал!), но, как напишут о нем, «переживет к старости и свою литературную славу, и друзей».
Интересно, вспоминал ли грибоедовское: «Служить бы рад – прислуживаться тошно», которому молился когда-то в этом доме? Ведь мы же помним, как страстно он ненавидел режим. «Клянусь тебе честью, – гордо писал он когда-то одному из своих друзей, – что предложи мне теперь первое место в государстве… то при нынешнем положении дел, которого я не одобряю, отказался бы от всего без малейшего усилия… Служить мне у нас в нашу пору было бы по мне торговаться с совестью…» Вот только «прислуживался» ли он, служа государству? Не знаю, не замечен. Как и все его лихие друзья молодости, которые к «преклонным летам» выбрали-таки службу.
Дом этот, где они собирались, пережил поэта. Удивительно, но в 1900 г. здесь будет жить певец и будущий мемуарист Федор Иванович Шаляпин, которого именно тут навестит его друг – Максим Горький. А позже, с 1919 г., здесь поселится журналист, юрист, дипломат и политический деятель нового уже времени Николай Михайлович Иорданский. В истории литературы он для меня останется как муж первой жены Александра Ивановича Куприна – Марии Карловны Давыдовой, ставшей здесь уже не Давыдовой, и, увы, не Куприной – «товарищем Иорданской».
72. Вознесенский пер., 11, стр. 1 (с.), – Ж. – с 1916 по 1921 г., до высылки за границу – прозаик, эссеист, переводчик, юрист, один из организаторов Всероссийского союза журналистов и, с 1917 г., его председатель, а затем и Союза писателей – Михаил Андреевич Осоргин (Ильин). Здесь же жила его вторая жена Роза (Рахиль) Григорьевна Осоргина (урожд. Гинцберг).
В 25 лет он – юрист, помощник присяжного поверенного: «куча малюсеньких дел, десятирублевых доходов, толстый с вензелем портфель…» – примкнул к эсерам, и в 1905-м оказался сначала в Таганской тюрьме, где ему грозил смертный приговор, потом в ссылке и в эмиграции, откуда привез в этот дом свою вторую жену – Рахиль Гинцберг, дочь «знаменитого столпа сионизма» – Ашера Гирша Гинцберга.
Писатель Михаил Осоргин
Мало кто помнит, что Осоргин, чтобы жениться, перешел в иудаизм, т. е. прошел процедуру обращения – «гиюр». Здесь писатель выпустил сборники рассказов «Призраки» (1917) и «Сказки и не сказки» (1918). Но революцию не принял и, чтобы выжить в наступавший голод, вместе с друзьями (писателями Зайцевым и Грифцовым, а также Бердяевым) организовал частную книжную лавку (Леонтьевский пер., 16). За всеобщей «отменою книгопечатания», наступившей после 1917-го, он же придумал выпускать «рукописные книжки» поэтов и писателей (коллекция их, собранная Осоргиным, хранится ныне в Библиотеке им. Ленина). Все четверо «продавцов» стали сначала «президиумом» организованного ими Всероссийского союза писателей, а затем и членами Комитета помощи голодающим («Помгола»). Ныне пишут, что во главе Комитета Ленин поставил Рыкова и Каменева, а в сам Комитет вошли «приличные люди»: К. Станиславский, М. Горький, Б. Зайцев, П. Муратов, А. Л. Толстая, В. Фигнер, А. Карпинский, А. Ферсман, Е. Кускова и др. Осоргина назначили выпускать газету «Помгола» – «Помощь». Именно газета выпустила в те дни ультиматум властям: или их делегацию выпускают в Европу для сбора денег, или Комитет закрывается, «ибо местными силами помочь нельзя».
Что было дальше в одном из домов на Собачьей площадке, где собирался Комитет, вспоминал Борис Зайцев: «Настроение нервное, напряженное. "Наши" сидят на подоконниках залы, толпятся в смежной комнате… Помню, – в прихожей раздался шум, неизвестно, что за шум, почему, но сразу стало ясно: идет беда. В следующее мгновение с десяток кожаных курток с револьверами, в высоких сапогах, бурей вылетели из полусумрака передней, и один из них гаркнул: "Постановлением ВЧК все присутствующие арестованы!.." Паники не произошло. Все были довольно покойны. Помню гневное, побледневшее лицо Веры Фигнер… Был бледно-сиреневый вечер, когда мы вышли. У подъезда стояли автомобили. Осоргин, я и Муратов, как прожили полжизни вместе, так вместе и сели. Теплый воздух засвистел в ушах, казалось почему-то, что машина мчится головокружительно…»
А на другой день, пишет он, в камеру на Лубянке «въехала груда пакетов – "передачи"». Осоргин, которого и здесь выбрали старостой камеры, раздавал их. Зайцеву ждать было нечего, ни жены, ни дочери в Москве не было. И вдруг: «улыбающееся лицо Осоргина обернулось, он назвал мое имя. Только тут я понял, – пишет Зайцев, – как приятно получить в тюрьме знак благожелания и памяти. Этим обязан был я Р. Г. Осоргиной – вместе с пакетом мужу она уложила, притащила на себе и мне подмогу. Никогда, даже в детстве, не радовал меня так подарок, за него храню Рахили Григорьевне всегдашнюю благодарность. Там было одеяло, подушка, белый хлеб, сахар, какао – вообще столько прелестей!..»
Потом был второй арест, третий, пока Осоргину, Бердяеву, Карсавину, Лосскому и другим не предложили «на выбор» – либо расстрел, либо – высылка из страны. Так все они оказались на знаменитом «философском пароходе», который увез их из России навсегда.
Наконец, в этом же доме с 1910 по 1940 г. жил театральный критик, переводчик, редактор газеты «Театральная Москва» (1921−1922) и журнала «Рабис» (1927−1934) – Эммануил Мартынович Бескин (псевдоним К. Фамарин). Он тоже остался в истории литературы, но как «погромщик» пьес Михаила Булгакова.
73. Волхонка ул., 11 (с.), – дом полковника Н. П. Воейкова, потом – купца Н. К. Голофтеева. Ж. – с 1824 по 1856 г. и держал художественную мастерскую живописец и портретист Василий Андреевич Тропинин (мем. доска художнику ошибочно размещена на соседнем доме 9/1). Здесь в 1836 г. у Тропинина останавливался художник Карл Павлович Брюллов. И в этом доме Тропинину позировали поэты А. С. Пушкин, И. И. Дмитриев, прозаики С. Н. Бегичев, Е. П. Ростопчина, драматург А. В. Сухово-Кобылин и некоторые другие.
Но дом этот интересен не только этим. Позже, почти через 100 лет, в 1912 г., с балкона дома купца Н. К. Голофтеева Марина Цветаева и ее сестра Анастасия наблюдали парад императорских войск по случаю открытия памятника императору Александру III. Парад принимал сам Николай II. А на другой день, 31 мая 1912 г., обе сестры присутствовали на торжествах, связанных с открытием Музея изящных искусств, созданного отцом сестер Цветаевых – Иваном Владимировичем Цветаевым.
Памятник Александру III
Голофтеевский балкон уцелел доныне! На нем рядом с Мариной, уже выпустившей первую книгу стихов, стоял в тот день и красивый мальчик в цилиндре и фраке напрокат. Ее муж – Сергей Эфрон. Но все равно мальчик. Гибкий, как напишет она, «будто деревце…». Но вряд ли Марина Цветаева знала, что в «доме с балконом» еще недавно снимал квартиру Валентин Серов, живописец, с которым дружили жившие на Волхонке по соседству Пастернаки и куда Боря Пастернак ходил на елку; он опишет это как Рождество в доме Свентицких в будущем романе «Доктор Живаго». До их знакомства, заочной любви и бешеной переписки оставалось еще больше десяти лет.
Музей отца Марина Цветаева с детства «очеловечивала» (музей «пришел», «уехал» и т. д.). Он был заложен на месте старого Колымажного двора и «рос» 14 лет. Внутри его, где стоит знаменитая колоннада музея, и ныне есть – это не многие знают – две колонны другого цвета, розового мрамора. Просто две колонны, заказанные в Сибири, куда Цветаев лично ездил за ними, разбились по пути, и их долго не могли заменить – не подходили по цвету. Именно их он, Цветаев, гордясь, как победой, показывал накануне открытия музея, когда для друзей и родных устроил «свою экскурсию».
А в день открытия музея в толпе великих князей, сенаторов и министров стояла у этих колонн и Марина с юным мужем. Отец ее, в мундире, шитом золотом, стоял тут же. Снизу по алой дорожке поднимался царь, прибывший с матерью и дочерьми. Марина напишет, что поймала его взгляд и навсегда запомнила «чистые, льдистые, детские» глаза его. А еще напишет, что к этому дню тайно заказала для отца золотую медаль с датой торжества. Ей ли было не знать: в музей, дело жизни его, не верил никто. Ее отца травили в печати, не давали места под строительство, и тот же царь, три года назад, по навету, даже уволил его со службы. Без пенсии. Но Иван Цветаев победил все и всех. Ему даже дали квартиру при музее, но он, ставший первым директором его, отдал ее сослуживцу. Еще хотел написать книгу, но не хватило сердца: через год – умер. Правда, дождался внуков. Ведь на балконе и Марина, его «голубка», и даже семнадцатилетняя сестра ее были уже беременны. Серебряный век – свобода нравов. Вообще – первая свобода!
74. Волхонка ул., 16/2, стр. 3, 3а-в, 5, 6, 7, а также – 18/2 (с.), – городская усадьба Лодыженских-Столыпиных (1774), потом – усадьба князей Долгоруких. Позже (с 1804 г.) здание, как и соседний дом № 18, было выкуплено и после пожара 1812 г. почти полностью перестроено сначала для университетского пансиона «для благородных» (в нем учился поэт А. И. Полежаев), а потом – с 1831 г. – для Первой московской классической гимназии.
1-я московская классическая гимназия
С 1830-х гг. здесь, при гимназии, жил директор училищ Московской губернии, камергер Матвей Алексеевич Окулов и его жена Анастасия Воиновна Окулова (урожд. Нащокина), сестра Павла Нащокина. Пишут, что в 1836 г. здесь бывал у них Пушкин. А вообще в этой гимназии в 1851 г. преподавал законоведение поэт и критик Аполлон Григорьев, а позже учил здесь гимназистов литературе и языку – А. Ф. Луговской, отец поэта, который на правах педагога жил здесь с семьей. В гимназии, как известно, учились князь П. А. Кропоткин, политик и литературовед П. Н. Милюков, историки С. М. Соловьев и М. П. Погодин, писатель В. А. Слепцов, драматург А. Н. Островский, литераторы М. Н. Катков и Л. И. Поливанов, революционер и публицист Н. И. Бухарин, поэты Вяч. И. Иванов, М. А. Волошин, Г. И. Чулков, И. Г. Эренбург, литературовед Д. Д. Благой и многие другие.
В гимназии устраивали городские вечера, концерты, выставки. И трудно представить, как в узкую парадную дверь заведения втащили когда-то необъятную (8 метров в ширину) картину Александра Иванова «Явление Христа народу»; она ведь впервые была показана москвичам как раз в этом доме.
На месте этой гимназии, в усадьбе князей Долгоруких (ее в 1775-м выкупила Екатерина II), жил когда-то цесаревич Павел, будущий император России, а его потомок, Александр II, сам будет посещать отстроенную здесь гимназию, и мальчишки только и глядели тогда на его огромную саблю. Трем тысячам москвичей дала образование Первая гимназия.
Здесь получали образование те, кого 1917-й скоро разведет по разные стороны баррикад: историк-публицист и будущий министр иностранных дел Временного правительства Павел Милюков (его однокашники звали почему-то «кенгуру») и будущий большевик Николай Бухарин, который еще в 1905-м возглавит здесь бунт гимназистов и будет пламенно ораторствовать в актовом зале. Милюков окончит гимназию с серебряной медалью, а Бухарин – с золотой. И если будущий мэтр Серебряного века Вячеслав Иванов тоже станет золотым медалистом, то Макса Волошина, поэта и художника, не только будут оставлять здесь на второй год, но едва не отчислят. Он позже напишет: «Когда я переходил в феодосийскую гимназию, у меня по всем предметам были годовые двойки, а по гречески – 1». Его матери директор феодосийской гимназии скажет: «Мы, конечно, вашего сына примем, но должен предупредить: идиотов мы исправить не можем». Каково!..
Ну и, конечно, мало кто помнит, что после революции здесь расположилась штаб-квартира ЦК Пролеткульта под руководством философа, политика, врача, автора утопических романов А. А. Богданова. И наравне с поэтом Андреем Белым и комиссаром Балтфлота Ларисой Рейснер здесь читала лекции и учила слушателей рисованию художница Маргарита Сабашникова. Она скоро навсегда уедет в эмиграцию и напишет книгу воспоминаний. В ней да в дневниках Волошина мы и узнаем подробности и того, как они поженились – Волошин и Сабашникова, – и того, как она, на глазах у Волошина, «ушла» в Петербурге к Вячеславу Иванову. Если вспомнить их гимназическую юность – ушла от круглого двоечника – к круглому отличнику. Может, и впрямь – учиться нужно лучше…
Хотелось бы добавить еще, что в доме 18/2 (с.), в котором также будет размещаться гимназия, жил вместе с отцом в 1817–1818 гг. Александр Иванович Герцен, а позже, в 1930–50-е гг. литературовед, критик, с 1946 г. – секретарь правления СП СССР Михаил Кузьмич Добрынин.
75. Волхонка ул., 17 (с.), – Ж. – в 1950–60-е гг., в двухкомнатной квартире – поэт, прозаик (автор повестей и биографий), литературовед и крупный коллекционер Николай Иванович Харджиев (лит. псевдоним Феофан Бука).
Здесь, расставшись с первой женой – Серафимой Суок, Харджиев взял в жены художницу, кукольницу, в прошлом балерину – Лидию Васильевну Чагу. И здесь, в октябре 1954 г., останавливалась у Харджиева его давний друг – Анна Андреевна Ахматова.
Поэт, прозаик и коллекционер Николай Харджиев
Сосед Харджиева, историк М. А. Давыдов, запомнил это жилье: «Никакой ″достопочтенности. Выбеленные стены были живописно украшены узором трещин. На потолке обширные зияния – следы неравного и вечного боя с обитательницей верхней квартиры ″шлюхой Ананьевой. Комнаты очень чистые. Никакой архивной, книжной и даже пыли веков не было и в помине. В прихожей простые деревянные книжные полки. Хозяин не любил… жить в ″книжном шкафу». Над дверью кабинета висел «Квадрат» Малевича, на стенах полотна и рисунки Ларионова, Гуро, Матюшина, Маяковского. У рабочего стола – знаменитое кресло, некогда принадлежавшее отчиму второй жены Харджиева Чаги – художнику Митрохину, в котором сидели Ахматова в своем знаменитом кимоно, Бурлюк, Роман Якобсон, Надежда Мандельштам, Крученых и многие другие.
В 1930–50-х гг. он жил в Марьиной роще, в не сохранившемся ныне доме (Октябрьская ул., 49/4), который как раз Ахматова называла «убежищем поэтов». Там бывали Мандельштам, Пастернак, Крученых, Нарбут, Зенкевич, Хармс, Введенский, Олейников, Малевич, Татлин, Чурилин, Суетин, Пунин, но главное, там – в начале июня 1941 г., произошла первая встреча (вообще первая!) Анны Ахматовой и Марины Цветаевой. А Ахматова и Надежда Мандельштам даже шутили в переписке: кому из них «выходить замуж» за Харджиева?
Про жизнь Харджиева уже тогда было сказано: «Все, чего он касался, превращалось в драгоценный источник музыки жизни. Будь то стихи, картина, слово, обычная житейская ситуация… Всех же нас он просто щедро дарил своим бытием». Этим пользовались недобросовестные люди и начиная с 1970-х гг. тайно разворовывали, растаскивали его богатейшую коллекцию из нескольких тысяч картин, рукописей знаменитых поэтов и прозаиков, книг с автографами и пометками авторов, документов, писем и фотографий.
В 1993 г. не из этого, правда, дома (Кооперативная ул., 3) супруги Харджиевы переезжают на Запад, в Голландию. Харджиеву 90 лет, его жене – 83. Но обман их и разграбление коллекции продолжится и там, в основном – иностранцами, вцепившимися в работы Малевича, Лисицкого, Ларионова, Клюна, Клуциса, в уцелевшие у Харджиева рукописи Хлебникова, Ахматовой, Мандельштама. Только после гибели Чаги в 1995 г. и смерти Харджиева в Амстердаме в 1996 г., российским властям и РГАЛИ удалось вернуть в 2011-м лишь архивную часть коллекции, а картины и художественные работы по-прежнему незаконно остаются на Западе либо в коллекциях воров, либо в частных галереях.
76. Воротниковский пер., 7, стр. 4 (с., мем. доска), – Ж. – в 1950−1951 гг. – прозаик, драматург, журналист и мемуарист Константин Георгиевич Паустовский. Вторая мемориальная доска писателю, трижды номинанту на Нобелевскую премию по литературе, висит на доме по Котельнической наб., 1/15, где писатель жил с 1951 по 1953 г.
Здесь же Паустовский жил с третьей своей женой – актрисой Татьяной Алексеевной Евтеевой-Арбузовой, бывшей женой драматурга А. Н. Арбузова и – прообразом героини арбузовской пьесы «Таня». Это была последняя и самая сильная любовь писателя.
Обложка «Малого собрания сочинений» К.Г. Паустовского
«Нежность, – писал он ей, – единственный мой человек, клянусь жизнью, что такой любви (без хвастовства) не было еще на свете. Не было и не будет, вся остальная любовь – чепуха и бред. Пусть спокойно и счастливо бьется твое сердце, мое сердце. Мы все будем счастливы, все! Я знаю и верю…»
77. Воротниковский пер., 10 (с., мем. доска), – дом губернской секретарши А. И. Ивановой. Ж. – с 1835 по 1852 г., в дворовом флигеле, в съемной квартире – Павел Воинович Нащокин. Здесь в мае 1836 г., в последний приезд в Москву, жил у него две недели Александр Сергеевич Пушкин.
Дом Нащокина был для поэта все тот же. «Нащокин занят делами, – напишет как-то Пушкин жене, – а дом его такая бестолочь и ералаш, что голова кругом идет. С утра до вечера у него разные народы: игроки, отставные гусары, студенты, стряпчие, цыгане, шпионы, особенно заимодавцы. Всем вольный ход. Всем до него нужда; всякий кричит, курит трубку, обедает, поет, пляшет, угла нет свободного – что делать?..»
Но именно здесь весной 1836 г. Нащокин, зная, что поэт постоянно думает о предсказанной ему смерти от «белого человека», настоял в одном из разговоров, чтобы Пушкин принял от него «кольцо от насильственной смерти». Подарок долго делали «на заказ», и поэт терпеливо ждал, не уезжая. Кольцо, как пишут, принесли в час ночи, перед самым отъездом Пушкина в Петербург…
«Дуэль Пушкина с Дантесом» (1884)
А.А. Наумов
Надо ли говорить, что «талисман друга» не спас поэта: по свидетельству секунданта Данзаса, кольца во время дуэли с Дантесом на руке Пушкина не было. И уже позже, «на смертном одре, поэт попросил Данзаса, чтобы тот подал ему шкатулку, вынул из нее это бирюзовое кольцо и отдал Данзасу, прибавивши: "Оно от общего нашего друга"» Наконец, в этом доме, в свой последний приезд, Пушкин читал друзьям драму «Русалка». Кто был во время чтения, можно только предполагать. Но вообще здесь, в доме Нащокина, в разные годы бывали Гоголь, Боратынский, Белинский и многие другие.
Позднее, в конце 1920-х гг., в этом доме жил поэт-эгофутурист, прозаик, драматург и космист – Вадим Баян (Владимир Иванович Сидоров), прототип, как считается, писателя-приспособленца Олега Баяна в поэме Маяковского «Клоп». Обидевшись на автора поэмы, Вадим Баян (а надо знать, что на его деньги совершали до революции поэтические турне по югу России Маяковский, Игорь Северянин и Давид Бурлюк) написал как раз в этом доме и напечатал в 1929 г. в «Литературной газете» «Открытое письмо Маяковскому». Увы, ответа он не получил. К тому времени Вадим Баян забросил писание стихов и занимался в основном «сочинением новых советских обрядов» для молодежи. Этому, например, была посвящена его популярная книга «Кумачовые гулянки». Кстати, возможно, не зная о пребывании Пушкина в этом доме, написал промеж скетчей и конферанса драму «Пушкин». Правда, дальнейшая судьба этой рукописи неизвестна.
78. Воскресенские Ворота пр., 1 (с., мем. доска), – здесь, в здании бывшего Московского губернского правления, в 1790 г. по пути в ссылку содержался три недели под арестом и «в оковах» поэт, прозаик, публицист и переводчик Александр Николаевич Радищев.
За книгу «Путешествие из Петербурга в Москву» Александр Радищев, самолично напечатавший 600 экземпляров ее на купленном печатном станке, был приговорен вообще-то к смертной казни – гнев Екатерины II был велик. В августе 1790 г. он был взят в Петербурге под арест, потом был суд и – смертный приговор. Пишут, что писатель после суда поседел в один день, а смертной казни ожидал, представьте, 43 дня.
А.Н. Радищев
«Вероятно, в тюрьме, – замечает исследователь, – к нему были применены пытки, потому что он отрекся от романа и написал покаянное письмо Екатерине». В конце концов казнь заменили на десятилетнюю каторгу и отправили в Илимск. Накануне умерла его любимая жена, а сестра ее, преемница супруги писателя, задолго до жен-декабристок решилась последовать за ним в Сибирь (на обратном пути, длинном и трудном, Радищев похоронит и ее).
Обложка книги «Путешествие из Петербурга в Москву»
Вслед за Лениным, давшим Радищеву высокую оценку и поставившим его «во главе развития русского революционного литературного движения», книгу Радищева и его творчество ввели в СССР в школьные программы. Но редко когда приводилось и приводится мнение о Радищеве лично Пушкина:
«Мы никогда не почитали Радищева великим человеком. Поступок его всегда казался нам преступлением, ничем не извиняемым, а "Путешествие в Москву" весьма посредственною книгою; но со всем тем не можем в нем не признать преступника с духом необыкновенным; политического фанатика, заблуждающегося, конечно, но действующего с удивительным самоотвержением и с какой-то рыцарскою совестливостью… Как иначе объяснить его беспечность и странную мысль разослать свою книгу ко всем знакомым, между прочим к Державину, которого поставил он в затруднительное положение?.. "Путешествие в Москву" очень посредственное произведение, не говоря даже о варварском слоге, – пишет Пушкин… – Какую цель имел Радищев? что именно желал он? Влияние его было ничтожно… Все прочли его книгу и забыли…»
Радищев мечтал, пишет Пушкин, «стяжать лавры поэта…». Что ж, ныне, несмотря на категоричность мнения классика, высказанного им в 1836 г., за год до смерти, можно подтвердить – Радищев стяжал эти лавры.
Это единственный сохранившийся московский дом Радищева. Два других дома, где поэт родился (Бол. Ордынка, 69) и дом, где жил в детстве (Мал. Дмитровка, 18), ныне утрачены.
Наконец, в этом же доме с 1888 по 1908 г. жил и трудился литературовед, философ, переводчик, председатель Московского религиозно-философского общества им. В. С. Соловьева (1905–1918), заведующий издательством «Путь» (1910–1918) – Григорий Алексеевич Рачинский и его жена, дочь издателя А. И. Мамонтова – Татьяна Анатольевна Рачинская. Дом Рачинских посещали К. Д. Бальмонт, В. Я. Брюсов, А. А. Блок, Андрей Белый (Б. Н. Бугаев), Э. К. Метнер, Л. Л. Кобылинский (Эллис), В. С. Рукавишников, А. И. Мамонтов и многие другие.
79. Вспольный пер., 18 (с.), – Ж. – с 1933 по 1957 г. в коммунальной квартире – литературовед, историк литературы, переводчик-германист и мемуарист Николай Николаевич Вильям-Вильмонт (псевдоним Вильмонт), отец современной писательницы Екатерины Вильмонт. Здесь в 1931 г. у Вильмонта жил в дни расставания с первой семьей его приятель – Борис Леонидович Пастернак.
История литературы полна легенд, всяких и разных. Одна из них была рождена известным телефонным звонком Сталина Пастернаку – по поводу ареста Осипа Мандельштама, случившегося в 1934 г. О, это было оглушительное событие для Москвы и писателей. Сам Сталин – самому Пастернаку!
Н.Н. Вильям-Вильмон
Жена Пастернака, лично, правда, не слышавшая этого разговора, вспомнит потом, как все перевернулось в отношении к ним после этого звонка. «До этого, – пишет, – когда мы приходили в ресторан Союза писателей обедать, перед нами никто не раскрывал дверей, никто не подавал пальто. Когда же мы появились там после этого разговора, швейцар распахнул перед нами двери и побежал нас раздевать. В ресторане стали нас особенно внимательно обслуживать, рассыпались в любезностях, вплоть до того, что когда Боря приглашал к столу нуждавшихся писателей, то за их обед расплачивался Союз. Эта перемена по отношению к нам… нас поразила».
Разумеется, о разговоре с вождем Борис Пастернак рассказывал направо и налево. И… всегда по-разному. Якобы он «защищал» арестованного Мандельштама и «признает за ним качества первоклассного поэта», якобы просил вождя «по возможности облегчить участь его и, если можно, освободить его», и что в конце разговора сказал, что «хотел бы повстречаться с ним, со Сталиным, и поговорить о более серьезных вещах – о жизни, о смерти»… А когда Сталин сказал, что не знает, как устроить эту «встречу», поэт, опять-таки якобы, предложил: «Вызовите меня к себе…»
Ныне подсчитаны тринадцать версий этого разговора, их печатно изложили Шкловский, поэт Сергей Бобров, драматург Прут, Галина фон Мекк, М. П. Богословская, Исайя Берлин и возлюбленная поэта Ольга Ивинская. Наконец, в «Листках из дневника» об этом вспоминает Анна Ахматова (ей Пастернак также пересказал разговор) и добавляет: «Мы с Надей (Н. Я. Мандельштам, женой поэта. – В. Н.) считаем, что Пастернак вел себя на крепкую четверку…» И только Эльза Триоле во Франции, в газете «Lettres francaises», посчитала разговор поэта со Сталиным «порочащим» его – Пастернака.
