Яна Саковская
Голубые дирижабли
– Но? – едва слышно спрашивает он.
– Но, понимаешь, Амрис, это ты хочешь, а не я. Ты хочешь, чтобы я восстанавливал наслаждение своей отдельностью, а не я. Здесь нет моего искреннего желания. Поэтому, скорее всего, у меня и не получается самостоятельно и крепко восстановить память. Понимаешь, Амрис, – крепко обхватываю живот руками, обнимая себя. – Я сейчас правда не чувствую интереса к собственной жизни. Для меня быть с тобой главнее, важнее, вкуснее, ценнее, чем быть в одиночку. Я не вижу смысла быть в одиночку. Может быть, это из-за того, что я так плохо пережил твою предыдущую смерть на Земле и многими частями своей души помер вслед за тобой, но, понимаешь, Амрис, мне сейчас достаточно общности с тобой. Для меня это, как воздух. Я могу дышать и расслабиться просто в присутствии тебя, просто рядом с тобой. Просто рядом с тобой, Амрис…
Вскакиваю и начинаю ходить между кроватью и шкафом. Амрис провожает меня взглядом, молчит и ждёт продолжения. Пройдя десяток кругов по пространству два на четыре шага, собираюсь с духом.
– И знаешь, чего я больше всего боюсь, Амрис? – останавливаюсь перед ним и смотрю на него. Амрис медленно поднимает глубокий и задумчивый взгляд на меня. – Больше всего я боюсь, что теперь, узнав это, что мне общность с тобой сейчас дороже своей отдельности и своего интереса жить, ты уйдёшь, потому что тебе со мной в таком состоянии не интересно.
Сказал.
Амрис жмурится, и его прекрасное, незабываемое для всех, кроме меня, лицо искажается в гримасе.
Выдыхаю, падаю обратно в кресло, поджимаю ноги, обхватываю колени руками, на руки кладу голову. Дышу. Это было очень страшно сказать, но это важно. И вот это ещё…
– Понимаешь, Амрис, – мой голос звучит тихо и глухо. – Получается, что я делаю это только потому, что я боюсь потерять тебя. Тогда у меня не будет ни личного смысла жить, ни общности. И когда я пытаюсь делать такие серьёзные штуки, как полное восстановление памяти, из страха, – конечно, у меня ничего не получается. И я оказываюсь в ловушке. Оттого, что у меня не получается, я чувствую, что утекает время, которое у меня есть, чтобы добиться результата. Что у меня есть конечное количество попыток, и их стало на одну меньше. Мне становится ещё более страшно. А от этого только уменьшается вероятность того, что у меня получится.
У меня перехватывает в горле, я крепче сжимаю колени руками, вдыхаю через нос, выдыхаю через рот. Но и это ещё не всё.
– И ужасно, что осознаю я это только раз в несколько дней, когда я нахожу тебя и временно восстанавливаю память. Во всё остальное время я мучительно подозреваю, что что-то не так, но не могу вспомнить, что! Я не помню, в каком направлении и к какой цели я иду! Я пишу дневник из фраз, которые я не помню, что значат! Я не могу запомнить своё отражение в зеркале! Сегодня я был в зеркальном лабиринте, Амрис, и я видел десятки своих отражений. Я думал, что я запомню хотя бы одно или хотя бы в общих чертах я запомню, как я выгляжу. Но даже сейчас, когда я помню тебя, я не помню, как я выгляжу. Какого цвета у меня глаза, Амрис?
Я поднимаю взгляд на него. Амрис, нахмурившись и сощурившись, закусив губу, смотрит в пол.
– Ярко-ярко голубые, – отвечает он, не глядя на меня. И добавляет после паузы. – Как дирижабли. Того самого оттенка.
Слёзы наполняют мои, как оказалось, ярко-ярко голубые глаза, и я не могу их остановить. Амрис делает ещё глоток своего напитка, хмурится – остыл уже, что ли? – и отставляет кружку на стол. Трёт ладонями лицо, как будто умывается, проводит растопыренными пальцами сквозь роскошно уложенные волосы. Смотрит на меня. Я отвожу взгляд.
– Кан… – начинает Амрис мягко. Вздыхает. Я сжимаюсь и глотаю слёзы. – Я слушаю тебя, и…и мне больно и непонятно, когда, в какой момент ты в этой истории оказался один. Ты не говорил этого раньше или не говорил так подробно, и я понимаю сейчас, что я очень мало знал о том, что с тобой происходит. Ты говоришь всё время: «Понимаешь, Амрис» – а я ведь всё это время действительно не понимал. Я думал, что мы в этой истории вместе, но для тебя это не так… Для тебя это бесконечный, отчаянный и страшный ад, в который ты идёшь в одиночку, потому что боишься потерять меня…
– Понимаешь, Амрис, – перебиваю его я, мой голос дрожит и прерывается. – И даже сейчас, когда ты это говоришь, я очень сильно боюсь, что ты уйдёшь, узнав, что я делаю это не ради себя, а ради того, чтобы не потерять тебя. Как я мог сказать тебе это раньше, если я настолько этого боюсь?
Амрис зажмуривается, прижимает пальцы к вискам на секунду и ещё трёт лицо.
– Как я мог это проглядеть? – бормочет он.
– И если уж ты заговорил об этом… – начинаю я последний слой. Я не думал, что туда пойду, но я не могу и не хочу останавливаться. Сжимаю кулаки, пока ногти не начинают больно впиваться в ладони, а потом расслабляю ладони и вновь обхватываю руками живот. – Я понимаю, что это происходит в моей голове, но я перестал видеть тебя как друга. Я стал видеть тебя как… экзаменатора, что ли? Которому мне нужно представить результат, чтобы было что-то дальше! И сейчас я понимаю, что таким образом я сам отобрал у себя разрешение быть с тобой, пока я не представлю этот результат… А я… я соскучился по тебе, Амрис. Я соскучился по телепатическому полю, по чтению твоих мыслей, по чувствованию твоих состояний сразу во всей их полноте и больше всего я соскучился по тому, чтобы чувствовать всем своим существом твоё существо. Я люблю тебя очень сильно. Мне очень не хватает тебя. И… мне очень не хватает себя в том, как я люблю тебя, и вообще себя. Ты прав в этом. Я…
– Кан, Кан, подожди, – перебивает он меня и поднимает руку ладонью ко мне. Я останавливаюсь. – Я, кажется, выполнил задачу «Амрис, понимаешь…» и понял. Давай я обобщу, что я понял, и ты поправишь меня, если что?
Я киваю.
– Я предложил тебе сходить на Землю в женском теле, чтобы восстановить наслаждение собой и своей отдельностью, а ты услышал это так, что пока общность со мной тебе дороже собственных смыслов, я не хочу тебя или хочу только в определённом состоянии, и ты запретил себе быть в отношениях со мной, пока ты этого состояния не достигнешь? И в итоге у тебя нет ни своих смыслов, ни общности со мной, а есть персональный бесконечный ад, в котором тебе кругом плохо, смысла которого ты не видишь и в который ты идёшь забывать и мучительно вспоминать себя и меня, хотя больше всего ты хочешь просто быть со мной?
Я обдумываю его слова пару секунд и медленно киваю. Амрис шумно выдыхает. Протягивает ко мне руку.
– Иди ко мне.
От этих слов внутри меня как будто ломается стержень, на котором я до сих пор продолжал. Тело обмякает в кресле.
– Кан-Гиор.
Боги, сколько же во мне, оказывается, было страха и напряжения. И как блаженно хорошо без них. Только пошевелиться не могу…
– Иди ко мне, – повторяет он. Не дождавшись отклика, он резко встаёт, преодолевает два шага между нами, оглядывает меня, наклоняется, подхватывает и помогает встать. При его поддержке я могу встать, да. Стою, правда, нетвёрдо, и он, придвинувшись ближе, обнимает меня и берёт на себя часть веса моего тела.
– Опирайся, – говорит он. Обнимает меня крепче и касается губами моего уха. – Опирайся на меня. Ты в этом не один.
И я опираюсь. Всё равно кроме этого я сейчас ничего не могу.
– Вот и хорошо, – шепчет Амрис и переступает так, чтобы ему было удобнее поддерживать общий вес. Я слышу его дыхание и чувствую, как бьётся его сердце.
Постепенно я вновь начинаю чувствовать свои опоры и могу встать на них достаточно устойчиво, чтобы поднять руки и обнять его. Не вижу, но чувствую его улыбку. Медленно улыбаюсь сам.
– Я одного не понимаю, – говорит он мне на ухо. Я обмираю. – Чшшшш, всё в порядке! Всё в порядке…
Он оглядывается, не размыкая объятия, тянет меня за собой, мы делаем два шага, и он помогает мне опуститься на кровать. Помедлив, опускается сверху.
– Я одного не понимаю, – повторяет он. – С чего ты взял, что я тебя не хочу?
Проснувшись, не могу понять, где я. Выглядит, как гостиничный номер. Светлая мебель, светлые стены, растительный орнамент на текстиле.
Как я здесь оказался?
Замечаю часы на стене – полдень уже миновал. Вот это да.
Сажусь на кровати, оглядываюсь. На тумбочке у изголовья замечаю записку, написанную на листке из фирменного блокнота гостиницы. Блокнот и карандаш лежат рядом.
«Друг мой, у меня появилась одна идея.
