Янга Акулова
Утро вечера
Самая красивая девочка самой средней школы
Революционный дух тем и опасен – только разожги, ему потом всё мало. Что там фартук, надо покончить и с другим ярмом – музыкалкой. «Пианиста из меня всё равно не выйдет, чего зря мучиться и мучилку мучить». Непреодолимый гнёт сгибал Аню чуть ни пополам, стоило сесть за пианино. Спина превращалась в горб, как у её учительницы, руки не слушались. Какая ещё ошибка – считать тонкие пальцы музыкальными. Главное – они должны быть сильными. А какая сила, если горб? Да ещё вязкий ягодный сироп в жилах. Руки бросают игру, плетьми ложатся друг на друга поверх клавиатуры, на них бессильно опускается голова.
Мама, услышав, на секунду остолбенела. А в следующую, вмиг раскалившись, исторгла сноп огненной лавы. Вот так просто взять и зачеркнуть несколько лет усилий – её, главным образом!.. Накрывало, устрашало и полыхало долго. Дочь, хоть и с пылающими щеками и ушами, поправ пепел, стояла на своём. Кто и как будет догонять сразу и в музыкальной, и в нормальной после пропусков? И ещё, край, надо записаться в бассейн для закаливания – так сказал врач (так сказала Аня, потому что читала в «Науке и жизни», а врач не сказал только по своей отсталости). Бассейн важнее для здоровья. И постепенно, со скрипом, но он победил. С музыкальной школой, даже не верилось, но было покончено. Мама, понятно, этого всё равно никогда не простит.
Справку оказалось получить раз плюнуть, купальник и шапочка нашлись легче лёгкого, и пожалуйста: два раза в неделю в пять часов ходи и плавай как рыба. Когда хочешь чего-то по-настоящему, никаких сим-симов не надо: достаточно встать с кровати или с дивана, потопать туда-сюда, куда надо, с серьёзным видом – чтобы все видели, как это серьёзно – и двери открываются сами.
Бассейн был настоящим, спортивного клуба «Динамо». Весь бело-кафельный снизу доверху. Дорожки, тумбочки для ныряния и вышка для прыжков – с двумя уровнями. Со среднего прыгали спортсмены с юношескими разрядами, с высокого никто не прыгал – подросткам было строго-настрого запрещено.
В группу ходило всего человек восемь – все старенькие. Одна Аня новенькая. Приняв, как положено, душ, все выстроились у бассейна. Тренер был лаконичен с наставлениями, и «старенькие» резво, немного показушно, попрыгали в воду – кто с тумбочек, кто с бортиков. Аня ни с чего такого прыгать не собиралась, окунуться в воду – задача самая не простая из всего плавания. Страх врезался, по-видимому, навсегда.
Ей было лет десять тогда. Лето, городской пляж. Они заходили в воду одновременно с той девушкой. Ане бросился в глаза яркий оранжевый, в полоску, купальник бикини (ей-то самой ещё нечего было прятать в лифчик). «Какая сегодня холодная вода!» – сказала девушка с вызовом, и лицо у неё было весёлым. День был на удивление жарким, народищу полно. Но в сибирской реке вода теплеет, хорошо, к середине лета, а то было его начало. А девушка всё равно пошла вперёд, обогнав Аню. Та стояла по пояс в воде, дрожа: ни туда, ни сюда. Попыталась найти глазами храбрую девушку… Неподалёку она увидела в воде – спину. То есть и всё остальное тоже, но почему-то именно эта спина… Тело в оранжевом купальнике в полоску колыхалось на поверхности воды лицом вниз.
Кто-то закричал первым – страшный вопль, знак непоправимого. Её вытащили на берег, на голый песок. Кто-то делал искусственное дыхание – долго, бесконечно долго. Она начнёт дышать, вот сейчас… Ведь только что Аня слышала голос девушки: «Какая сегодня холодная вода!» Казалось, он продолжал звучать над пляжем, над сбившейся в кучу толпой вокруг молчаливого тела. Нет… Бывшее светлым тело, не успевшее загореть, синело на глазах. Разве такое может быть? Только что это была девушка. А теперь кто? Или ЧТО? Неодушевлённое. Просто тело. Значит, просто тело – ничто? Как это? Девушка пришла искупаться в жаркий день. Никому не делала плохого. Могла чувствовать, смеяться, говорить. А через минуту – ничего? И ей теперь не нужно – ничего. Её оранжевый купальник в полоску не нужен больше, и ничего не нужно на всей земле. Так не бывает!
А если так бывает, то и с любым из нас тоже… В любой момент.
Солнце палило, как в насмешку – безмозглая адская печь, лучи его придавливали сверху свинцом. У Ани подкосились ноги: «Заткнись! – Не видишь, что тут?» Не мысль даже, а беспомощное чувство: «Как можно жить, если рядом она? Которая превратит тебя в ЭТО»… Приехавшая скорая втянула в себя то, что лежало на песке, и увезла.
…Пловчиха с волнением подошла к краю бассейна – тонюсенькая, как только что посаженный саженец в своём красном трикотажном купальнике. Металлическая лестница была ледяной, спуск происходил с нешуточным зависанием на каждой ступеньке.
Вода тоже не была тёплой. Преодолев дрожь, Аня поплыла своим вольным полу-кролем, полу-лягушкой и немного сажёнками, как показывал когда-то папа. Он хорошо плавал, говорил, помогает Языков: «Там, за далью непогоды,/ есть блаженная страна: не темнеют неба своды, не проходит тишина./ Но туда выносят волны только сильного душой!..»
Холода больше нет. С каждым движением наполнял восторг – вода обнимает, держит тебя, ты плывёшь и, если повернуть голову, видишь за сплошной стеклянной стеной горы снега, заиндевелые деревья и заиндевелых людей, закутанных по самые глаза. От этого так весело! «А вдруг бы я родилась рыбой? А что, нормально. Даже интересно было бы по-быстрому пройти цепочку от амёбы – она мне точно родственница: простая, тихая, ни с кем не спорит».
Все мы выползли когда-то на сушу из воды, без вариантов. Иначе никто не научился бы плавать. И каждый раз, входя в воду, как будто окунаем себя в то необозримо глубокое прошлое, которого не достать ни зрением, ни памятью, но на которое откликается наша кожа и всё тело – радостью слияния, мурашками удовольствия. Руки, ноги становятся плавниками, плещутся в родной стихии, счастливые. Ведь нам было хорошо – тогда, в тех тёплых водах в нашем наираннейшем детстве.
Тренер, убедившись, что Аня плавать умеет, предоставил ей и дальше делать это самостоятельно. А ей того и надо. Чтобы не мешали. Чтобы наслаждаться: даже неистребимый бассейновый запах хлорки не мешал, но волновал, щекоча ноздри; необычная гулкость звуков – голосов, плеска воды, свистков тренера – всё было волнующим и не похожим на добассейновые будни.
И потом, после купания – идти по улице. Волшебство. Вечер, белоснежные аллеи под жёлтым сливочным соусом, разлитым огнями фонарей, – дорога через небольшой сквер. Дышится вкусно и легко, в сто раз легче, чем до бассейна. Ощущение сверхчистоты после нескольких вод делает тело совсем лёгким – ещё чуть-чуть и полетишь… Разнеживающая усталость в мышцах. И продырявленные уколами ягодицы больше не болят. В любой мороз после бассейна нисколько не холодно.
Танька филонила. Справку ей, видите ли, некогда взять. Медсестра, называется. Никого из класса тоже не было. Никого знакомых. Тем удивительнее было однажды услышать во время заплыва: «Смотри, смотри!», – мальчишка, плывущий по соседней дорожке, яростно обдав её фонтаном брызг, выплеснув чуть не полбассейна, показывал куда-то вверх.
Аня удивилась, но посмотрела. И удивилась ещё больше: на десятиметровой вышке, с которой никому прыгать нельзя, кто-то стоял. Какой-то пацан. Пришлось сузить глаза, растянув веки пальцами, как она делала всегда, чтобы рассмотреть что-то без очков. И она рассмотрела. Мало того, что он забрался чёрте куда, так ещё и без купальной шапочки. Нечёсаные вихры торчали в разные стороны – хулиганские вихры беглого хулигана Вовки Скорого! Он там не просто стоял на этой верхотуре, он нагло разминался.
«Псих!», – страшно было смотреть на этого сумасшедшего, сердце заколотилось. Высота пятиэтажки!
По бассейну прокатился ропот: Вовчика засёк тренер.
Хотелось зажмуриться, но не смотреть было невозможно. «Хоть бы выгнали его оттуда!» Раздался резкий, как нож, свисток. Вова явно обрадовался, будто ждал его, шагнул сначала чуть назад, легонько разбежался, подпрыгнул, взметнув руки вверх, сложился вдвое, как перочинный ножик, и полетел кубарем вниз – перевернувшись в воздухе несколько раз, вонзился в воду.
“Охх!” Ане показалось, что это она сама вонзилась – так страшно это было и так… до дрожи восхитительно! Короткий танец в воздухе, и – бах! Рассёк гладь и стрелой вглубь. Слияние двух стихий – танца и воды! Спортсмен – так прыгнуть мог только спортсмен – вынырнул с наконец-то прилизанными вихрами, пулей выскочил из бассейна и бегом в раздевалку. За ним вдогонку помчались тренер, какие-то в белых халатах, на полусогнутых, боясь поскользнуться на мокром кафеле. Руками машут, гулко выкрикивают что-то.
Мальчишка с соседней дорожки, доплыв до конца бассейна, обернулся к Ане. Горделиво проронил: «Видала? Это наш чемпион – у него у одного был уже взрослый разряд. Да потом пацан исчез куда-то».
Исчезнуть бы ему и теперь. А то и правда – допрыгается. И что творит? Что доказывает? Спортсмен! Если бы он занимался только спортом. «Хоть бы он меня здесь не заметил». Положенный час подходил к концу, Аня тоже вылезла из воды и побежала одеваться.
Приключившееся в бассейне тут же растворилось в морозном, будто хрустящем воздухе. Хрустел, конечно, не воздух, а снег под ногами, недавно выпавший, не успевший примяться. Сегодня в него добавили то ли кварц, то ли слюду, чтобы он сверкал как сумасшедший. Сияние этого нового снежка казалось необъяснимым, неспроста, в ознаменование праздника. Какого? Ну, такого – самого в себе праздника. Или Нового года, который Аня пропустила по болезни.
Снежинки, по-детски задорные, соревновались между собой, кто ярче. Каждая из них, из этих шестигранных крошек, сияла своим цветом. Каждая была живой, таким живым было это сияние, будто чья-то улыбка. «Неужели, правда – ни одной одинаковой? Так это не снег никакой, а… буквы в небесном послании, шифр, который никто не пытается разгадать? Сколько же они понаписали! Больше, чем все писатели мира. Если б была такая работа – по расшифровке, я бы стала расшифровщиком».
Пока же понятно только одно – это не поддаётся пониманию. И это невозможно. Кому такое под силу – сотворить их все, миллиарды индивидуальностей, да ещё, чтобы сверкали? Чтобы чуть не до слёз. Никому. Кроме… Бога? Только он один и может то, что разумом не объять. Помощники у него в этом наверняка есть – так много работы. Может, ангелы, может, волонтёры-лаборанты. И вот ведь, всё это богатство – наше! Ни у кого на свете его столько нет, сколько у нас. Поэтому мы непобедимы вовеки. И Он… раз Он засыпает нас каждый год этими блистающими бриллиантами больше других, значит, Он любит нас?
Сказка какая-то, а не вечер.
Аня зачерпнула рукой в рукавичке горсть снежинок из сугроба, заглядывая им в лицо: «Как они это делают?» И вдруг… запах! Резанул со стороны и вмиг разбил кристалл чистоты. Резкий запах кошмарного курева.
…Он возник из тени под деревом, встал у неё на пути, с горящей папиросой в руке. Тот, кто нарушает, кто очертя голову бросается с запрещённых десяти метров, разрушает ради забавы… кристаллы, всё что угодно.
– Инки жили в Перу? – рот до ушей с крупными плотоядными зубами, цигарку щелчком в новорожденных, в свежий нарядный сугроб.
Взрыв возмущения, внутри, про себя, так бы и двинула по руке! Спалил их столько сразу. Никакой теперь уже не спортсмен – разгильдяй и шпана. Улыбочка насквозь самодовольная, ждал рукоплесканий за свой «подвиг»? Весь расстёгнутый, расхристанный, шарфа даже нет, шапка на затылке, вихры как будто мокрые ещё. Чудо-юдо, только что вынырнувшее из вод, от которого, или кажется, или на самом деле, валит пар.
– Чему вас только учат. То в перу, то в пуху, но всяко пушисто.
Анин язык, как и её саму, надёжно приковало к месту.
– А хочешь, я подожгу школу?
– Что-о?! – и заткнулась тут же, пожалев, не собиралась она с ним разговаривать вообще.
– А чё? Нет школы, нет проблемы, – и всё-то лыбится всеми наглыми зубами.
Аня не стала крутить у виска, как Танька. Ничего не стала. Лишь бы не заметил… волнения. «Только не это! Не как в тот раз, в школьном коридоре». Уставилась в свою рукавичку, как в шпаргалку. Творения господни невинно подмигивали ей. Всех не переспалишь.
– И тебя, что ли, запугали? Вроде одна тут была не такая, свежая. Они-то все уже успели подгнить.
«Подгнило что-то… Something is rotten in Denmark. Он что?! Не может быть!»
– Чё, звуку хана? Ай, да чё с вами подмороженными ловить! Рвану туда, где даже камни тёплые. И где цветёт магнолия. Знаешь магнолию? Ничё ты не знаешь, – он больше не улыбался. – Ладно, самая красивая девочка самой средней школы. Не плачь, писать не обещаю.
Почему «подгнило»? Аня, забыв про подружек в рукавичке, воззрилась на хулигана из хулиганов, широко открыв глаза.
Но собеседник уже круто развернулся и шагнул всё под то же дерево. Обогнув его, бандитски свистнул. Немного поодаль нарисовались две другие тени и соединились с ним. Зажглись три огонька в темноте, и снова душераздирающе запахло папиросами – так взросло, как преступлением. Аня очнулась и чуть не бегом помчалась по скверу.
– Не бойсь, мы тебя проводим. А то вдруг хулиганы нападут, – послышалось вслед.
И ехидный негромкий смех издали уже.
Она и не боялась. Ей даже весело стало. «Дурак какой-то! Нашёл самую красивую, с таким носярой». Мелькающие заснеженные деревья стали казаться магнолиями, увенчанными огромными белыми цветами. Это она-то не знала магнолий? Папа работает на железной дороге, у него бесплатный билет, а для семьи в полцены. Они катались на юг каждый год, и там, среди всех прочих бесстыдно пышноцветущих, магнолия покоряла своей царственностью. Только обида грызла, не увидишь такого в их краях.
Делать нечего, остаётся признать – умеет этот возмутитель и возмутить, и взбудоражить. Да, впрочем, кто не видел фильм «Гамлет»? Хулиганы тоже ходят в кино. Ничего он не читал, конечно.
«Да, но… «Прежде же рыцарю надо изобрести возможность заговорить…» Трудновоспитуемый умудрился проделать это, как по нотам! И даже больше – продемонстрировал геройство, пусть и никому не нужное, и отпустил любезность! Комплимент называется. Так вот из кого получаются куртуазы, из бандитов, а не из отличников. И философы из них же?.. Жизненный опыт, людей видят насквозь и не щадят. Меня ещё пощадил, не назвал в открытую – трусиха. Да что там, такая же, как все они – Что Скажут Другие? Родители такие приличные, а она… Да успокойтесь, не собираюсь я с ним…
Если что я и собираюсь, то в другую школу. И всё. Во-от! А не он ли, этот позор и ужас самой средней школы, указал «подмороженной» идею побега? Тем своим бенефисом с пирамидой, всем своим отвязом и наплевательством? Дай ему шпагу в руки, пойдёт крошить вместе с правилами их сочинителей. Что за бред. Гамлет-то из благородной мести, а этот из-за чего? Хотя кто знает, что случилось с отцом школьного хулигана номер один? Эх! Катился бы он быстрей к своим магнолиям».
Пихта как религия
Хотелось баррикаду, мало было просто закрыться на задвижку. Спиной к двери, возвращаясь к ровному дыханию. Будто кто-то гнался за ней. А никто и не думал гнаться. И дома пустота да глухота – никогошеньки. На работе. Наработе – можно и так. Такое существительное. Или имя собственное. Твою маму как зовут? – Наработе. А папу? И папу – Наработе. А как по другому? Мама редко когда приходит в восемь, чаще в десять – вечерники до девяти, пока доедет, институт далеко от дома. Папа, бывает, и того позже.
Супчик оставлен, и трёхдневный вполне съедобный, электричество есть, чтобы разогреть, что ещё человеку надо? Для красоты – ёлочка стоит до сих пор, на видном месте. Кто-то, оказывается, выбрасывает их прямо на следующий день – во, молодцы! Ради одного дня загубить дерево? Хотя и ради месяца – для него не лучше.
Что до новогодних ёлок, то в Аниной семье это было не просто так, это был культ. Их не покупали на каких-то там вшивеньких ёлочных базарах.
Работникам железной дороги, как папа, привозили из самой настоящей тайги в специально отведённых вагонах. Только это были не ёлки, а сибирские пихты – настоящие царицы среди хвойных. Иголочки изумрудного цвета, мягонькие, их можно жевать, а ветками можно водить по лицу. В семье верили только в пихту.
Забирали их прямо из вагона, и один раз папа взял Аню с собой. Железнодорожные пути для настоящего железнодорожника – роднее дома родного. Вагоны, колодки, стрелки – семья. Нырнуть под вагоны стоящих составов – да это игра такая, на реакцию и ловкость. Ещё и дочь обучил. «Ничего опасного в этом нет, если посмотреть в голову состава: горит там красный, смело лезь. Даже если состав вдруг двинется, успеешь выскочить – для этого подлезать надо ближе к передним колёсам». Это и забавляло, и будоражило – шутя пробегать невредимым сквозь многотонные грузовые составы. Получше, чем карабкаться на переходной мост, где вечно пронизывал ветер.
Дом, где они жили, стоял прямо у вокзала, перейдёшь через пути – считай дома. Жизнь на железной дороге. Привыкаешь. Гудки, стук колёс, переговоры диспетчеров – ничто из этого не мешало. Даже нравилось иногда – засыпая, слушать в ночной тишине набирающий разбег поезд. Такая музыка. Сначала чёткий ритм на ударных. Разгон – смешанный оркестр из струнных и духовых. Когда состав разгонится окончательно – шум дождя. Мощного тропического ливня.
Избранницу тогда уложили на санки, как ребёнка, и повезли домой. И не было среди прохожих ни одного такого, кто не смотрел бы с завистью на этот груз.
Потом она оживает в тепле жилища – бесподобным запахом, обещанием необыкновенного нового года. И как же после расстаться с ней? Вот тут-то и беда. Никто из семьи не хотел взваливать на себя преступление – предательство, отправление ёлки в никуда. Так и стоит обычно, чуть не до марта. Один раз попалась ёлочка хитрее остальных – дала корешки! Растёт во дворе с тех пор.
Пропащий Новый год, каникулы насмарку. Прощай и вечер в новой школе. Утренник в старой, и тот мимо. Одна радость была на них – танец. С детского сада бессменная Снежинка. Из года в год была одна сверхзадача: сшитый мамой костюм из марли переколдовать в настоящую балетную пачку. Но всё, чего можно было достичь, оставалось пропитанной картофельным крахмалом аптечной марлей. Но даже в таком подобии Аня чувствовала себя… балетной танцовщицей.
«Что ж, можно и дома станцевать. Только достать с антресолей костюмчик».
Маловат, конечно, хоть и расставлен не раз. На этот раз к нему добавлено нечто ещё. Из самого дальнего угла тумбочки одна тайная вещь – пуанты. Настоящие балетные пуанты. Откуда? Из театра, вестимо. Помогла добрая билетёрша: как-то в антракте «Лебединого» притащила Ане на её просьбу уже отслужившие. Они, правда, выглядели совсем дохлыми: непонятного цвета, протёртые, с полуоторванными не лентами, а грязными верёвками. Но картонная подошва была невредимой. Руками не из того места Аня выходила дохлятину. С новыми лентами, почищенная, подлатанная, она стала вполне пуантами.
Первые шаги были мучительны. Под пластинку «Щелкунчик» боль отступала.
Музыка – царство загадки, и кто ей только дал всё это необъяснимое… Величие, великолепие, утешение и вдохновение. То есть, она сама даёт человеку, который окунается в неё – о, как в море – у них общее с морем! Когда танцуешь, её слышишь не ушами, а всем телом сразу, всеми клетками. И оно начинает жить по-другому, твоё тело. Улитка внутри загибается или тихо отправляется в глубокий обморок. Открываются закоулки и глубины, о которых ты и не знал, они заполняются музыкой, и ты становишься тем, какой ты есть на самом деле. Счастливым притом!
Море, хоть и огромно, но границы всё ж имеет. А музыка – нет! Нет у неё границ совсем, и язык – один для всех. Китаец играет Чайковского не хуже русского, русский может сыграть «весь мир». Вавилонскую башню строили поначалу под музыку, а потом перешли на разговоры… И танцевать можно под любую музыку – хоть народную, хоть симфоническую. Музыка и есть главный хореограф.
Родительские танго и фокстроты валялись на полу. Служительница Терпсихоры пластом на диване, забросив ноги на его спинку. «Жаль, не станцевали с Гамлетом. Это искусство – полёт, самоотверженность, любовь и боль».
…На высокой скале, волосы свободно развеваются на ветру, руки взметаются вверх, короткий шажок и… полёт. Скольжение вглубь, в чуть прохладную таинственно-тёмную воду. Звуки музыки всё ещё слышатся, еле угадываемые, приглушённые глубиной, убаюкивают…
Мать нашла спящую Снежинку в чём-то пугающем на ногах. Обеспокоенная, потрясла её за плечо, вроде бы дочь открыла глаза. Но снова закрыла их.
– Ты уроки сделала?
Аня пробормотала что-то… Мама разобрала только слово «весной». Недовольная, она стащила с её ног непонятную обувку, принесла одеяло и укрыла им спящую.
