Эмилио Сальгари
Капитан Темпеста. Дамасский Лев. Дочери фараонов
– Тогда убей его.
– И под каким предлогом я разорву нашу старую дружбу и вызову его?
– Под каким? Мужчина всегда найдет какой-нибудь повод, а тем более мужчина-воин, – сказала Хараджа, залившись визгливым смехом.
– Я в долгу перед Мулеем-эль-Каделем.
– Что за долг? Я готова заплатить.
– Для этого не хватит никакого богатства. Это долг признательности.
– «Признательности»? – с издевкой передразнила Хараджа. – Пустое слово, мой отец его даже знать не желал. Либо освобождение христианина и смерть Дамасского Льва, либо ничего. Тебе выбирать, эфенди. Хараджа не знает жалости.
– Ты не назвала второго условия, – сказала герцогиня.
– Ты вернешься, доставив христианина.
– Для тебя это важно, Хараджа?
– Да. Даю тебе минуту на размышление.
Герцогиня молчала. Осушив еще один бокал вина, турчанка снова растянулась на диване, не сводя с юного капитана пристального взгляда.
– Колеблешься?
– Нет, – решительно ответила герцогиня.
– Убьешь его?
– Попытаюсь, если Дамасский Лев, напротив, не убьет меня.
Турчанкой, казалось, овладело глубокое беспокойство.
– Но я не хочу, чтобы ты умирал! – крикнула она. – Ты что, тоже хочешь погасить пламя волнения, от которого трепещет мое сердце? Значит, все вы, мужчины, свирепые львы?
Если бы не опасность себя выдать и если бы перед ней был кто-то другой, а не эта женщина, от которой можно ожидать жестокой мести, герцогиня не сумела бы сдержать приступ смеха. Но шутить с племянницей паши было слишком опасно, и она остереглась выдать свои мысли, дав волю смеху.
– Я принимаю твои условия, – поразмыслив, сказала герцогиня.
– Ты вернешься? – пылко и порывисто спросила турчанка.
– Да.
– Но сначала убьешь Дамасского Льва, так?
– Убью, если хочешь.
– Хочу ли я? Для турчанки нет ничего более прекрасного и сладостного, чем месть.
Герцогиня ответила еле уловимой улыбкой.
Хараджа снова встала.
– Завтра, – сказала она, – виконт будет здесь.
Герцогиня вздрогнула и вспыхнула.
– Я уже послала гонца на болота, чтобы узника доставили под конвоем.
– Спасибо, Хараджа, – сказала герцогиня, подавив вздох.
– Ступай отдохнуть, эфенди. Уже поздно, я злоупотребила твоим вниманием. Ты, должно быть, устал от всех треволнений. Иди, мой милый капитан, этой ночью Хараджа будет думать о тебе.
Она взяла серебряный молоточек и ударила в гонг.
Тут же появились двое рабов.
– Проводите эфенди в приготовленную для него комнату. До завтра, Хамид.
Герцогиня галантно поцеловала протянутую турчанкой руку и вышла. Впереди шли двое рабов с факелами.
19
Виконт Л’Юссьер
Спустившись по лестнице, рабы остановились перед одной из комнат первого этажа, выходившей во двор, и пригласили герцогиню войти.
В тот самый миг, когда она уже собиралась перешагнуть порог и миновать тяжелую парчовую портьеру, которую приподняли негры, у нее за спиной вдруг раздался знакомый голос:
– Эфенди!
Герцогиня обернулась, а оба раба схватились за ятаганы, висевшие на широких перевязях лазурного шелка. Должно быть, они получили от хозяйки приказ обеспечивать безопасность гостя.
– А! Это ты, Эль-Кадур? – спросила Элеонора, увидев, как он идет к ней сквозь колоннаду.
Потом, заметив, что слуги не опустили поднятые ятаганы, она властно сказала им:
– Остановитесь! Этот человек – мой верный слуга, и он привык спать под моей дверью. Ступайте: здесь нечего опасаться.
– Госпожа приказала охранять тебя, эфенди, – осмелился робко заметить один из рабов.
– В этом нет нужды, – отвечала герцогиня. – Беру ответственность на себя. Оставьте меня одного.
Оба негра поклонились до земли и поднялись обратно по лестнице.
– В чем дело, Эль-Кадур? – спросила Элеонора, когда стихли шаги рабов.
– Я пришел получить твои приказания, госпожа, – ответил араб. – Никола Страдиот беспокоится и хочет знать, что нам делать дальше.
– Пока ничего. Однако надо послать кого-нибудь на наш галиот и предупредить матросов, чтобы завтра были готовы к отплытию.
– Куда? – с тревогой спросил араб.
– В Италию.
– Значит, мы уходим с Кипра?
– Завтра Л’Юссьера освободят, и моя миссия закончится.
– Господина освободят?
– Да, Эль-Кадур.
Араб скорчился, словно получил в спину заряд из аркебузы, и уронил голову на грудь.
– Хозяин будет свободен! – прошептал он. – Свободен!
Его лицо словно свело судорогой.
– Все кончено, – сказал он себе, – Эль-Кадур не сможет увидеть счастья своей хозяйки.
Он быстро выхватил из-за пояса ятаган и наставил острие себе в грудь.
Элеонора, не сводившая с него глаз, остановила его руку.
– Ты что делаешь, Эль-Кадур? – властно спросила она.
– Проверяю, госпожа, достаточно ли остро заточен клинок, чтобы убить турка.
– Какого турка?
– Прежде чем покинуть Кипр, я хочу снять кожу с одного неверного и увезти ее с собой! – с недоброй улыбкой отвечал араб. – Я обтяну его шкурой свой боевой щит.
– Ты говоришь неправду, Эль-Кадур. Уж слишком мрачно горят твои глаза.
– Я хочу убить этого человека, госпожа. А потом Мустафа убьет меня. Но что за важность? Он уничтожит простого раба!
В словах Эль-Кадура прозвучала такая горечь, что герцогиню пробрала дрожь.
– Ты снова задумал какое-нибудь безумство?
– Может быть.
– Имя человека, которого ты задумал убить!
– Не могу сказать, синьора.
– Я приказываю!
– Мулей-эль-Кадель.
– Тот самый благородный мусульманин, который меня спас? Так-то вы, арабы, благодарите тех, кто вырвал вас из когтей верной смерти? Вы кто – гиены или шакалы? Но уж не львы, это точно!
Ничего не ответив, Эль-Кадур понурил голову. Из груди его вырвалось глухое рыдание.
– Говори! – приказала герцогиня.
Араб с яростью отбросил назад свой белый плащ и ответил с глубокой горечью:
– Однажды твой отец обещал мне свободу. Но он умер, и я, как верный пес, остался в твоем доме. Я должен был охранять его дочь, и никакие опасности, даже самая ужасная смерть, не смогли бы помешать мне поехать за тобой на этот проклятый остров. Синьора, я выполнил свою миссию: завтра ты и синьор виконт, свободные, счастливые, на всех парусах помчитесь в вашу прекрасную страну, и я уже буду вам больше не нужен. Позволь же бедному арабу следовать своей печальной судьбе. Пророк, видно, не создал меня для радости. У меня одно желание: найти свою смерть, и чем страшнее она будет, тем лучше, раз уж презренный мусульманин не отличается великодушием. Позволь мне убить этого человека, госпожа. Он на тебя заглядывался, он втайне любит тебя. Не забывай, ты христианка. Хоть чему-то послужит жизнь бедного раба: он убьет соперника своего господина.
Герцогиня быстро подошла к арабу, который забился в угол комнаты и весь сжался, словно зверь перед прыжком.
– Ты действительно так думаешь? – спросила она.
– Эль-Кадур все видит, Эль-Кадур наблюдает и не обманывается. Хараджа меня не волнует. Эта женщина сумасбродна, как и все турчанки. Меня беспокоит Дамасский Лев…
– Но почему, Эль-Кадур?
– Потому что раб прочел в сердце своей госпожи.
– Что? Христианка, любящая христианина, не может любить турка, врага своей расы!
Араб развел руками и ответил:
– Судьбы людские в руках Аллаха! Помешай ему, госпожа, если сможешь.
– Господь не Магомет, и его могущество намного превосходит силу пророка. Ты обманулся, Эль-Кадур.
– Нет, госпожа, глаза мусульманина задели твое сердце.
– Но не затронули его. Как мог ты допустить мысль, что я, женщина, покинула бы Италию и отказалась от всех жизненных удобств, чтобы надеть мужское платье и броситься в Фамагусту на бой с жестоким и безжалостным врагом, не щадившим христиан, если бы сердце мое не было целиком отдано виконту? Какая другая женщина осмелилась бы на такое? Скажи, Эль-Кадур. Я люблю Л’Юссьера, и никакие глаза Дамасского Льва не заставят меня его забыть.
– И все-таки, – сказал араб, слегка прикрыв веки, – я вижу: на твоем пути встретится мужчина, и это не виконт.
– Выдумки.
– Нет, госпожа, он носит тюрбан поверх шлема, и у него в руке кривая сабля.
– Чушь! – сказала герцогиня, но вид у нее был смущенный.
– Араб не ошибся, госпожа, вот увидишь. Турок одолеет христианина.
– Нет, ты действительно умом повредился, Эль-Кадур. Элеонора не изменит человеку, который ее любит.
– Я вижу тьму вокруг тебя, госпожа.
– Хватит, Эль-Кадур!
– Пусть будет так, госпожа.
Герцогиня принялась в волнении ходить взад-вперед по комнате.
Араб, не двигаясь с места, стоял как бронзовая статуя и пристально наблюдал, как менялось ее лицо.
– Где синьор Перпиньяно и Никола Страдиот? – неожиданно спросила герцогиня, остановившись.
– Их поместили в комнату, которая выходит во двор, вместе с моряками и слугой Мулея-эль-Каделя.
– Ты обязательно должен их предупредить, что назавтра мы выходим в море. Они ничего не знают о решении Хараджи?
– Нет, госпожа.
– Будет благоразумно послать кого-нибудь на наш галиот, чтобы греки удвоили охрану. Если хоть один турок сбежит, никто из нас не выйдет из рук Хараджи живым. Теперь я слишком хорошо знаю, на какую жестокость она способна. Ох ты!
– Что такое, госпожа?
– А как же шебека?
– Я тоже о ней сейчас подумал. Если племянница паши проследует за нами до бухты, как мы объясним исчезновение турецкой команды?
– Мы все можем пропасть из-за какой-то ерунды, – сказала Элеонора, побледнев. Я больше чем уверена, что Хараджа за нами увяжется, и, возможно, с приличным эскортом. Во дворе нет часовых?
– Нет, госпожа.
– Позови Николу. Надо, чтобы кто-нибудь немедленно вышел из замка и поспешил на рейд. Если мы хотим спастись, шебека должна исчезнуть.
Эль-Кадур осторожно и бесшумно прикрыл дверь и выглянул во двор, обведя взглядом аркаду.
– Похоже, все разошлись, я никого не вижу. Да и чего бояться этой крепости теперь, когда рычание Льва Святого Марка стихло?
– Приведи Николу.
Араб бесшумно исчез под сводами аркады.
Несколькими минутами позже грек-отступник, который, видимо, еще не ложился, предстал перед герцогиней.
– Вы уже знаете, о чем пойдет речь, Никола? – спросила герцогиня.
– Да, ваш слуга мне все рассказал.
– И что вы об этом думаете?
– Я думаю, шебека должна исчезнуть навсегда. Мы ее отбуксируем в открытое море и потопим. А племянница паши и ее капитаны пусть думают, что она снялась с якоря и отправилась обследовать берег.
– Кто пойдет предупредить ваших людей?
– Есть у меня один шустрый матрос, ловкий, как обезьяна, и очень смелый, – ответил Никола. – Его я и пошлю на рейд.
– А как он сможет выйти из замка? Подъемный мост наверняка стерегут янычары.
– А он пойдет не через подъемный мост, синьора. Надо рвом есть множество амбразур, и Олао не составит труда выбраться наружу. Я за него отвечаю.
– Вы отдадите приказ потопить шебеку?
– Ничего другого нам не остается, да она нам и ни к чему. Отдыхайте спокойно, синьора, и ни о чем не волнуйтесь. Мой матрос через пять минут будет за пределами крепости. Спокойной ночи.
Едва грек ушел, герцогиня заперла дверь и, не раздеваясь, бросилась на кровать, прошептав:
– Завтра я наконец увижу его. Господи, помоги нам.
Ночью ничто не потревожило сон гарнизона крепости. Должно быть, Олао удалось выбраться, не привлекая внимания часовых, расставленных возле башенных зубцов, потому что в ночной тишине не раздалось ни одного крика тревоги.
Когда при первых лучах рассвета герцогиня вышла во двор к беседкам, ее уже почтительно ждали двое рабов, а посередине двора, под тентом, пили кофе и оживленно беседовали слуги ее свиты.
– Госпожа ожидает тебя, эфенди, – сказал герцогине слуга.
– Христианина доставили? – спросила Элеонора, и голос ее дрогнул.
– Не знаю, эфенди, но кто-то входил в крепость нынче ночью: я слышал, как гремели цепи подъемного моста.
– Подождите меня минуту. Я должен отдать распоряжения своим людям.
Она пересекла двор и направилась к своим. Никола и Перпиньяно, увидев ее, быстро встали и пошли ей навстречу.
– Вашему матросу удалось выйти? – вполголоса спросила она у грека, пожав руку венецианцу.
– Сейчас шебека уже должна быть на дне, – ответил Никола. – Я своими глазами видел, как Олао вылез из амбразуры и спрыгнул в ров. Ни один часовой тревогу не поднял.
– А что виконт? – спросил Перпиньяно.
– Похоже, он уже здесь, – отозвалась герцогиня.
– Итак, еще немного – и вы его увидите.
– Конечно.
– А вы не задумывались, синьора, об опасности, которой себя подвергаете?
– Какой опасности, Перпиньяно?
– Он ведь может сразу вас узнать и непроизвольным возгласом выдаст и себя, и вас.
Герцогиня побелела как полотно. Замечание венецианца ее потрясло.
Вполне возможно, что француз, увидев ее перед собой после долгих месяцев разлуки, не сможет удержаться от крика и рванется к ней. Что же тогда будет?
– Мне страшно, – произнесла герцогиня. – А нельзя его как-нибудь предупредить?
– Предоставьте это мне, синьора, – сказал грек. – Я ведь принадлежу к вашему эскорту и вполне могу взглянуть на пленного. Здесь нам уделяют много внимания и считают почетными гостями. Можно воспользоваться расположением этих турецких псов. Ступайте к племяннице паши и положитесь на меня. Я хорошо знаю мусульман.
– Вы предупредите его, Никола?
– Я попрошу его быть осторожнее.
– Я на вас рассчитываю. Это куда большая опасность, чем шебека на рейде.
– Знаю, синьора. Здесь слишком много народу, чтобы затевать драку: около четырехсот матросов и янычар.
– Готовьтесь уходить.
– По вашему приказу, синьора, – сказал Перпиньяно, – мы будем готовы к любой передряге. Верно, Никола?
– Да, наше оружие соскучилось по мусульманской крови, – отозвался грек.
Элеонора жестом попрощалась с ними и направилась к рабам, которые поджидали ее на первых ступенях лестницы.
– Я готов идти за вами, – сказала она.
Поднявшись на верхний этаж, она не без опасения вошла в тот самый зал, где уже обедала и ужинала.
Хараджа, еще прекраснее, чем прежде, одетая в розовые шелка и широкие лазурные шальвары, ожидала ее за столом, где дымились чашечки с кофе.
Ее длинные черные волосы были перевиты нитками крупного жемчуга, в ушах сияли серьги с бриллиантами и сапфирами величиной с орех, а на ногах красовались сафьяновые туфельки на высоком каблуке, расшитые золотом и драгоценными камнями.
Голову венчал маленький тюрбан красного шелка, отделанный дорогим муранским кружевом, а через плечо был перекинут белый плащ из тонкой шерсти с широкой серебряной вышивкой.
– Ночью привезли христианина, – заявила она, едва завидев герцогиню. – Он нас ждет за пределами крепости.
Элеонора вздрогнула, но изо всех сил постаралась себя не выдать.
– Его доставили прямо с болот? – спросила она как можно равнодушнее. – Может быть, он болен?
– Тлетворный воздух болота никому не идет на пользу, – отвечала Хараджа. – Пей, мой милый капитан, и выбрось из головы этого нечестивца. Если Мустафа действительно собирается послать его в Венецию, то тамошний мягкий климат и нежные ветры Адриатики быстро вернут ему силы. Ты хочешь ехать сразу?
– Да, Хараджа, если ты ничего не имеешь против.
– Меня заботит не христианин, а то, что мне будет недоставать тебя. Никогда не забуду тот чудный вечер, что мы провели вместе. Мне казалось, нет больше никакого замка Хусиф! Ты ведь быстро вернешься, правда, эфенди? – порывисто сказала она. – Ты обещал.
– Да, если Дамасский Лев меня не убьет.
– Убить тебя! Нет, это невозможно! – вскричала Хараджа. И с тоской добавила, словно говорила сама с собой: – Неужели месть будет для меня роковой?
Она резко тряхнула головой, потом положила руку на правое запястье Элеоноры:
– Нет, Дамасский Лев никогда не сможет тебя победить, эфенди. Эту руку я видела в бою, и если она сразила лучшего фехтовальщика флота, то сразит и Мулея-эль-Каделя. Ты самый юный и самый доблестный боец мусульманской армии, и я берусь сообщить об этом самому султану.
Потом серьезно и грустно спросила, с трудом подавив вздох:
– Ты ведь не забудешь меня, эфенди, и скоро вернешься?
– Надеюсь, – ответила Элеонора.
– Ты мне обещал.
– Ты же знаешь, Хараджа, что жизнь человеческая в руках Аллаха и пророка.
– Аллах и Магомет не будут столь жестоки, чтобы уничтожить такое юное, полное жизни создание. Райские гурии тебя еще подождут. Ну что, едем? Я чувствую, тебе не терпится меня покинуть.
– Нет, я еду исполнить свой долг, Хараджа. Я солдат, и главный мой начальник – Мустафа.
– Ты прав, Хамид: прежде всего ты обязан повиноваться. Так поехали скорее. Кони и моя свита уже, должно быть, готовы.
Она набросила на себя широкий плащ из тончайшей шерсти с широкой, вышитой серебром каймой, подняла капюшон с кистями, закрыв голову и часть лица, и спустилась по лестнице. За ней шла герцогиня, а впереди два араба, стоявшие на часах у дверей зала.
20
Предательство поляка
На площади перед замком, по ту сторону подъемного моста, в ожидании племянницы паши и сына паши Медины застыли две шеренги всадников.
Одна состояла из греков-отступников, Перпиньяно, Эль-Кадура и папаши Стаке с его юнгой, другая – из двух дюжин вооруженных до зубов янычар с готовыми к бою аркебузами.
Среди всадников, верхом на вороном коне, сидел высокий человек лет тридцати, с бледным, исхудалым лицом, с длинными темными усами и глубоко запавшими черными глазами. Вместо сверкающей, расшитой золотом и серебром одежды, какую любили носить турки той эпохи, на нем была простая темная куртка, широкие штаны и выгоревшая феска с кисточкой, давно утратившей свой огненный цвет.
Его лихорадочно блестевшие глаза сразу остановились на герцогине, и по телу пробежала судорожная дрожь. Он не вскрикнул, не простонал, напротив, до крови закусил губу, чтобы не выдать себя.
Элеонора тоже сразу его заметила и сначала страшно побледнела, а потом залилась краской, словно вся кровь бросилась ей в лицо.
– Вот этот христианин, – указала на всадника Хараджа. – Ты видел его раньше?
– Нет, – отвечала герцогиня, делая над собой невероятное усилие, чтобы выглядеть спокойной.
– Мне сказали, его слегка лихорадит. Конечно, испарения на болотах нездоровые, – небрежно сказала Хараджа. – Думаю, морской воздух пойдет ему на пользу и в Фамагусту он прибудет в приличном виде. Позаботься о нем, эфенди, насколько сможешь, чтобы он не выглядел слишком скверно и никто не мог бы сказать, что я плохо обращаюсь с пленными христианами.
– Обещаю, – глухо ответила Элеонора.
Женщинам подвели двух коней в богатых сбруях, у которых, должно быть, уже огонь пробегал по жилам, и всадницы поспешили вскочить в седла.
– Стерегите христианина! – крикнула Хараджа янычарам. – Вы за него головой отвечаете!
Восемь охранников окружили виконта, и оба отряда, с Хараджой и герцогиней впереди, галопом поскакали к пристани.
Эскорт Элеоноры замыкал движение, соблюдая дистанцию метров пятьдесят до арьергарда янычар. Группу возглавляли Перпиньяно и Никола.
– Неужели все действительно хорошо закончится? – сказал венецианец греку. – Не может быть, чтобы нам все время так везло.
– Если Вельзевул не покажет рога, то надеюсь, что игра нам удалась, – отозвался грек. – Шебека уже, наверное, на дне.
– А если исчезновение парусника вызовет подозрения у племянницы паши?
– Не думаю. Мы не можем отвечать за действия турецкого экипажа.
– Через пару часов мы уже выйдем в море, и пусть тогда племянница паши нас возьмет, если сможет.
– Мне кажется, в этой округе кораблей нет, а флот паши постоянно находится в Никозии. А что вы скажете о синьоре Л’Юссьере?
– Меня восхищает его хладнокровие. Я боялся, что, увидев герцогиню, он не сможет не вскрикнуть от радости, это ведь так естественно. Для него это, должно быть, стало большим сюрпризом. Вы его предупредили?
– Эль-Кадур шепнул ему полслова и велел не расслабляться.
– Племянница паши совсем замучила виконта. Она заставляла его ловить пиявок наравне со всеми.
– Хараджа всегда отличалась жестокостью. Я на себе испытал, пробыв у нее в руках три месяца, – отвечал Никола. – Она немногим уступает тигрице, и, если бы не янычары, я бы ей не дал вернуться в замок. Уж я бы залепил ей в грудь свинцовое ядро, чтобы отомстить за несчастных христиан, с которыми она так обращается.
– Не делайте глупостей, Никола, – сказал Перпиньяно. – Янычары сильнее нас, и мы можем все потерять.
– Знаю, потому и воздержусь от любых действий и не запалю фитили у своих пистолетов, хотя мне очень хочется броситься на этих псов и изрубить их в куски ятаганом. Я слишком много выстрадал и как христианин, и как отступник.
– Но между вами герцогиня.
– Ее шпага стоит больше, чем все наши вместе. Я слышал, она победила и разоружила самого Метюба.
– И Дамасского Льва тоже, так что мы должны сохранять спокойствие, Никола.
– И осторожность. Негоже бить яйца, пока они удобно лежат в корзинке.
Оба отряда между тем продолжали скакать галопом уже не по узкой тропе вдоль моря, доступной лишь пешеходам, а по широкой дороге, проложенной по краю скалистого берега, образующего полукруглый выступ перед заливом Хусиф.
Хараджа и Элеонора не разговаривали, обе, казалось, погрузились в свои мысли.
Время от времени Элеонора, будучи уверена, что турчанка на нее не смотрит, оборачивалась назад, чтобы украдкой бросить взгляд на виконта, словно подбадривая его и моля не выдать себя. Француз отвечал ей улыбкой и как бы ожидал ее взгляда. К семи утра оба отряда, не замедляя скачки ни на секунду, уже спускались к бухте.
– Вон там внизу мой корабль, – сказала герцогиня, указывая турчанке на галиот, стоящий на якоре с полуспущенными парусами меньше чем в кабельтове от берега.
– Вот это да! – воскликнула Хараджа. – А почему не видно моей шебеки? Ты должен был увидеть ее, Хамид, когда бросал здесь якорь.
– Она тут и была, – отвечала герцогиня. – Маленький парусник с командой в дюжину человек на борту?
– Она стояла на якоре?
– Больше того, команда пыталась помешать нам сойти на берег.
– Идиоты! Не могут отличить друзей от врагов, метельщики средиземноморские.
– Недоверие – полезная вещь, Хараджа.
– А сколько своих людей ты оставил охранять судно?
– Троих.
– Меня беспокоит отсутствие шебеки, – сказала Хараджа, нахмурив брови. – Может быть, на берегу случилось что-нибудь серьезное?
– Что тебя пугает, Хараджа?
– У венецианцев достаточно галер, – ответила турчанка.
– Что они могут сделать теперь, когда над всеми городами острова триумфально развевается флаг пророка, а христиане потерпели сокрушительное поражение?
– Может, твои люди мне что-нибудь объяснят.
– Надеюсь, Хараджа.
Они спустились к воде, и турчанка первая спрыгнула с седла, больше не заботясь о коне.
Остальные тоже спешились, а от галиота тем временем отделилась шлюпка с двумя матросами, оставленными для охраны, и Олао.
– Здесь стояла на якоре шебека, – сказала Хараджа, когда они сошли на берег.
– Стояла, госпожа, – ответил тот, что ночью выскользнул из крепости. – Но сегодня утром они подняли парус и сказали, что хотят осмотреть берег.
– А вы не видели никакой вражеской галеры на горизонте?
– Вчера вечером перед закатом на юге показался какой-то корабль, он шел прямо к острову. Возможно, шебека вышла в море удостовериться, что это за судно: турецкое или христианское.
– Тогда она быстро вернется, – сказала Хараджа. – Прежде всего возьмите на борт христианина и хорошенько привяжите его на палубе, а лучше заприте в какой-нибудь каюте и поставьте у двери часового.
– Я за это отвечаю, госпожа, – сказал Никола.
Виконт, который держался холодно и спокойно, только изредка украдкой поглядывая на герцогиню, сел в шлюпку под охраной папаши Стаке, Симоне и четверых греков.
– Хамид, – сказала Хараджа, подойдя к герцогине, которая не отрывала глаз от шлюпки, – настало время проститься. Не забывай, эфенди, что я жду тебя с нетерпением и рассчитываю на твою руку в деле мести Мулею-эль-Каделю. Если захочешь, я сделаю тебя начальником крепости Хусиф, мой дядя похлопочет перед султаном. Я велю, чтобы тебе оказали всяческие почести и ты получил бы любые титулы, какие пожелаешь. Придет день, и ты станешь самым могущественным из пашей мусульманской империи. Ты понял меня, мой милый капитан? Хараджа будет ждать твоего возвращения и все время думать о тебе.
– Ты слишком добра ко мне, госпожа.
– Никакой «госпожи», я тебе сказала, называй меня Хараджа.
– Да, правда, я забыл.
– Прощай, Хамид, – сказала турчанка, крепко стиснув руку Элеоноры. – Мои глаза будут провожать тебя в море.
– А мое сердце будет биться для тебя, Хараджа, – отвечала герцогиня с еле заметной иронией. – Вот увидишь, я вернусь, когда убью Дамасского Льва.
Шлюпка, перевозившая на галиот виконта Л’Юссьера, вернулась, а за ней еще одна.
Элеонора села в первую шлюпку вместе с Перпиньяно, Эль-Кадуром, слугой Мулея-эль-Каделя Бен-Таэлем и греками, и они отчалила от берега. Остальные усаживались во вторую шлюпку.
Хараджа, прислонившись к коню, которого держала под уздцы, провожала герцогиню глазами, и красивое лицо жестокой турчанки заволокло легкое облачко грусти.
Отступники, остававшиеся на судне, уже подняли паруса и выбирали опущенный с носа якорь.
Едва ступив на палубу, папаша Стаке снова взял командование на себя.
– Живее, ребята! Как только задует северо-восточный бриз, мы полетим, как акулы. И пусть они догонят нас на своих чистокровных арабских скакунах, если смогут. Эх, хорошую шутку мы с ними сыграли! Эх, хорошую шутку! Ну и посмеюсь же я!
На помощь подоспели греки, и якорь быстро подняли.
Галиот прошел метров десять задним ходом, потом развернулся, повинуясь мощным рукам Николы, который держал штурвал, и двинулся к выходу из бухты.
– Я тебя жду, Хамид! – в последний раз крикнула Хараджа.
Герцогиня помахала ей платком и, уже не сдерживаясь, рассмеялась. Ее звонкий смех перекрыл мощный бас папаши Стаке:
– Отдать шкоты, ребята! Мы сделали этих турок!
Хараджа дождалась, пока корабль скроется за выступом скалы, вскочила на своего арабского скакуна и шагом направила коня в обратный путь. Янычары ехали за ней.
Лоб ее перерезала глубокая морщина, и она время от времени придерживала коня, чтобы обернуться и взглянуть в сторону моря. Но галиота уже не было видно: он обогнул мыс и полным ходом устремился в открытое море.
Выехав с берега на обрывистую дорогу, Хараджа резко пришпорила коня и пустила его в бешеный галоп. Через полчаса она уже въехала на площадь перед замком. Свита не могла ее догнать и намного от нее отстала.
Она уже собралась галопом миновать подъемный мост, как вдруг увидела на дороге, ведущей на болота, высокого, толстого, с длинными черными усами капитана янычар на взмыленном гнедом коне.
Хараджа остановилась, а дозорные янычары на башне схватились за аркебузы с зажженными фитилями.
– Стойте! Госпожа! – крикнул всадник и резко развернул коня, чтобы тот остановился на полном скаку.
– Вы, случайно, не племянница великого адмирала Али-паши?
– Кто ты? – спросила Хараджа, нахмурив брови и неприветливо глядя на него.
– Как видите, капитан янычар, – отвечал всадник, – и еду прямо из лагеря в Фамагусте. Клянусь, я скакал на моем бравом коне семь часов, у меня все тело затекло.
– Я племянница Али-паши, – ответила Хараджа.
– Как мне повезло! Я боялся, что не застану вас в замке. Христиане еще здесь?
– Эй, капитан, сдается мне, ты меня допрашиваешь, – сказала Хараджа, слегка задетая. – Я тебе не какой-нибудь там офицер Мустафы.
– Простите, госпожа, но я очень спешу. Мы, знаете, все такие.
– Мы? Кто ты такой?
– Когда-то я был христианином, поляком, а теперь я турок, верный последователь пророка.
– А! Отступник! – с явным презрением бросила Хараджа.
– Можно передумать, госпожа, и перестать поклоняться Кресту, – сурово заявил всадник. – Как бы там ни было, но теперь я турок и явился сюда, чтобы оказать вам ценную услугу.
– Услугу какого рода?
– Я вас спрашивал, здесь ли еще христиане.
– Какие христиане?
– Те, что приезжали освободить некоего виконта Л’Юссьера.
– Христиане?! – побледнев, вскричала Хараджа.
– Я так и думал, они выдавали себя за турок.
– Кто ты?
– Когда я был христианином, меня звали капитан Лащинский, – отвечал поляк. – Теперь я ношу турецкое имя, которого вы никогда не слышали. Даже племянница великого адмирала не сможет упомнить имен всех мусульманских командиров. Так они еще здесь? Отвечайте, госпожа.
– Значит, меня обманули? – крикнула Хараджа, придя в неописуемую ярость. – Хамид…
– Ах да! Хамид! Именно это имя взял себе Капитан Темпеста.
– Капитан Темпеста!
– Госпожа, – сказал поляк, увидев, что к ним подходят янычары из свиты Хараджи. – Мне кажется, здесь не слишком подходящее место для доверительного разговора.
– Ты прав, – отозвалась Хараджа, которая бледнела на глазах. – Следуй за мной!
– Говори, – приказала она, захлопнув за собой дверь. – Ты заявил, что Хамид – христианин?
– Это знаменитый Капитан Темпеста, он под Фамагустой победил в поединке Дамасского Льва, который выехал к стенам осажденного города, чтобы помериться силами с христианскими клинками.
– Хамид сразил Льва?
– И даже ранил его, госпожа. И вполне мог убить, но предпочел даровать ему жизнь.
– Значит, неправда, что этот юный христианин – друг Мулея. Он мне солгал.
– Нет, госпожа, не солгал. Турок и христианин больше не враги. Турок спас христианина, когда Мустафа приказал истребить всех до единого защитников злополучного города.
– Хамид – христианин! – тихо повторяла Хараджа, словно о чем-то задумавшись.
Потом вдруг пожала плечами:
– Турок или адепт Креста – какая разница? Он прекрасен, горд и благороден, а пророку не обязательно открывать сердца, свое или чужое.
Поляк ухмыльнулся.
– Прекрасен, а может, прекрасна, госпожа? – с язвительным смешком поинтересовался он.
Племянница великого адмирала поглядела на поляка почти с ужасом.
– Что ты хочешь этим сказать, капитан? – дрожащим голосом спросила она.
– Прошу прощения, госпожа, но прекрасен или прекрасна, горд или горда, благороден или благородна… – с тонким сарказмом продолжал поляк. – Так или иначе, а вы обманулись относительно истинной сущности Капитана Темпесты.
– Что ты сказал! – крикнула Хараджа, и кровь бросилась ей в лицо. – Что ты сказал? – повторила она, схватив капитана за руку и хорошенько тряхнув.
– А то, что этот красавчик Хамид или Капитан Темпеста на самом деле зовется Элеонорой, герцогиней д’Эболи.
– Он женщина!
– Да, женщина.
Хараджа взвыла, как смертельно раненный зверь, и прижала руки к сердцу. Так она простояла несколько мгновений, бледная как смерть, а потом впала в дикую ярость.
– Меня взяли хитростью! Обманули! Надо мной насмеялись!
Она распахнула дверь и крикнула:
– Метюб!
Мусульманин, который курил, лежа на коврике в углу двора, вскочил и подбежал к ней.
– Бери моего лучшего коня и скачи туда. Вели поднять паруса и догони галиот…
Увидев Хараджу с искаженным лицом, горящими глазами и с пеной на губах, он решил, что поляк ее обидел, и замахнулся правой рукой, чтобы поразить его в горло, а левой выхватил из-за пояса ятаган.
