Юлиан Климович
Полгода дороги к себе
– Чего? – засмеялся Миха, – с олигархами своими они расправились, ага-ага. Люстрацию повели? Это типа кастрации?
– Ну, в общем, где-то близко. Люстрация – это чистка аппарата управления. Ее первым, вроде, Сулла провел, был такой диктатор в древнем Риме. Там так, кажется, называлась смертная казнь или высылка с конфискацией имущества, людей, поддержавших Мария – это был противник Суллы. Я могу ошибаться, давно читал, но люстрация как-то тесно связана с проскрипциями.
– Еще лучше, – опять сказал кто-то из отряда, – Теперь я вообще ничего не понимаю, – произнес тот же голос, похоже, это был Андрей. Он был из местных. – Марию, Суллу какую-то придумали. Яснее говорите, а то временами непонятно ни х..я.
– По-моему, нет, эти понятия не связаны напрямую, – произнес Сдух, – но это не важно, бог с ней с этой люстрацией.
– Ладно, на самом деле не важно, люстрация, проскрипция – главное, что мы воюем не за свои интересы, а за интерес старшаков. Ну, то есть мы воюем, что бы ответить на наезд бычары, которого науськали старшаки. И теперь нам надо бычару или замочить башкой в очке, или он замочит нас. Но есть третий путь: попытаться его переагитировать за себя. Это, конечно, задача очень сложная. Первое, что бычара выкатит, он скажет: “Я под тобой с третьего класса ходил, ничего хорошего не видел. Я знаю, что ты чмошник, завидуешь старшакам, сам хочешь таким стать, да кишка тонка, поэтому их ненавидишь. А я теперь с ними и меня тоже уважают”.
– Похоже, – одобрил Ширик.
– Вот и получается, что амбиции тебе не дают под кем-то ходить, но собрать свою банду не хватает материальных ресурсов и харизмы.
– Чой-то? – не понял Ширик.
– Заткнись, бл…дь, уже, – рыкнул на него Миха. – И какой выход?
– Меняться самому.
– А с бычарой что делать?
– Мочить, другого выхода нет, иначе зачморят тебя.
– А дальше?
– Дальше? Дальше начать работать над собой. Сгенерить идею, которая поможет, сколотить свою команду, чтобы пацанам, пусть младше тебя, было интересно и престижно тащиться с тобой. И главное: нельзя покупать их дружбу.
– Почему?
– Потому что у старшаков возможностей перекупить всегда будет больше, во всяком случае в обозримом будущем, чем у тебя. Только настоящая дружба. Единомышленники никогда не предают.
– Хорошо, – сказал Сдух, – твоя аллегория понятна. Осталось дело за малым – придумать консолидирующую идею. Наши правители уже два десятка лет думают-думают, а придумать никак не могут. Какая идея, по-твоему, может быть?
– Да, мне тоже, бл…дь, интересно, что ты, Митрич, можешь сказать по этому поводу? – подавшись вперед сказал Миха.
– Я так мыслю, если начать порядок у себя в доме наводить последовательно, спокойно, без кампанейщины, то есть без надрыва и по-настоящему, то, может быть, в итоге и получится нормальную жизнь устроить. Вот посмотрите на китайцев, как они за тридцать с небольшим лет рванули вперед. Скажите, им кто-нибудь помогал, как тем же западным немцам, или японцам, или южным корейцам? Ни-хре-на! Сами все, сами строят, молодежь на западе учат, коррумпированных чиновников расстреливают принародно и по телевизору прямые трансляции устраивают. Они верят, что Поднебесная будет существовать вечно, а они часть этой вечности, они – путь к вечности. Они строят цивилизацию на протяжении нескольких тысяч лет и дальше будут это делать, а тот, кто пытается урвать сегодня для себя и, тем самым, может помешать Китаю на его пути к величию, тот является врагом Поднебесной и, следовательно, подлежит уничтожению. Для них существует только их страна, их цивилизация, всех остальных они считают варварами. Четыре тысячи лет непрерывной государственности. Все просто.
– Дак, они фашисты получаются? – озадаченно произнес Андрей.
– Я бы сказал шовинисты в некотором роде, – пояснил Сдух – у них нет все-таки каких-то планов по массовому уничтожению других народов и стран. – Он немного подумал, а потом добавил, – Наверное…
– Кто знает, кто знает, – задумчиво произнес Миха. – Эти, бл…дь, китайцы мутные такие, никогда не знаешь чего думают.
– Да, еще забыл один нюанс: у них культ предков, они верят в то, что духи предков живут на небе и активно участвуют в жизни людей. То есть они постоянно чувствуют ответственность не только перед потомками, но и перед предками. А мы как на вокзале живем: все быстро надо делать, быстро. Ничего нет постоянного, потому что мы здесь временно. Желания обустраивать пространство вокруг себя нет абсолютно. Зачем, если завтра придут другие, а мы уйдем или уедем? В 30-40-е годы прошлого века была идея построить светлое будущее для детей и внуков, ради этого терпели, ради этого Великую Отечественную выиграли, но сейчас и этого нет. Мы существуем здесь и сейчас, "это миг, между прошлым и будущим, за него и держись". Вот и вся наша нехитрая философия. И кто, скажите мне, будет за такими идти? Только такие же авантюристы, которым надо все здесь и сейчас.
– Мрачную картину ты нарисовал. Однобокая она какая-то. Ты тогда, Митрич, объясни зачем ты здесь, я, другие ребята?
– За других не знаю, а про себя так скажу: я здесь, потому что мне здесь понятнее, я занимаюсь совершенно конкретным делом – отвечаю на наезд зарвавшегося бычары, не за Русский мир, не за всемирный ковчег. Если честно, я и не знаю, что во мне такого уж хорошего, отчего я должен быть моральным примером всему остальному миру и плавать на этом ковчеге.
– Поэтому мы и являемся моральным примером для других, потому что понимаем, кто бычара, как ты говоришь, и всегда готовы поставить его на место. Гитлера и еще много кого уже поставили, – Сдух победно посмотрел вокруг, и все одобрительно загудели.
Эти люди совершенно точно имели право на такую точку зрения. Они каждый день доказывали свое право с оружием в руках, рискуя жизнью.
Часам к двенадцати ночи все уже разошлись спать, выставив два поста. На одном из них в карауле был Ширик. Наверное он где-то еще днем раздобыл несколько доз и, сидя возле той баньки, куда посылал его давеча Миха, вкатал себе какой-то бодяги. Как потом сказал наш товарищ, в прошлом врач, он даже ничего не почувствовал – остановилось сердце.
Это и решило на начальном этапе успех укроповской вылазки. Хохлы выпили горилки и решили немного попи…дить кацапов. Надо сказать, что против нас стоял батальон, финансируемый одним из их олигархов. Пили они много и охотно, не хуже нас, тем самым подтверждая братство наших народов. Еще нас роднило то, что с перепоя они тоже начинали стрелять по нашим позициям из всего крупнокалиберного, что у них было. Но в этот раз они выпили, видимо, особенно много, потому что решили проявить личную отвагу в вылазке на территорию, оккупированную “клятым москальским” врагом. Все было как на обычной гражданской войне: пока есть оружие – убиваешь и убиваешь, когда попадаешь в плен – пытаешься сойти за повара или водилу. Так поступают почти все, кроме совсем уж упоротых идейных, как с нашей, так и с их стороны.
Я спал в блиндаже, где нас располагалось пять человек. Это был халтурный блиндаж, мы его построили сразу как вошли в село. Еще два блиндажа вырыли чуть ближе к полю, за которым проходила невидимая линия фронта. Наш блиндаж в один накат из тоненьких бревнышек защищал разве только от дождя. Он горбиком торчал под большой яблоней в конце сада. Накат был закрыт дерном с пожелтевшей кое-где травой. Стены мы сделали из дверей и старых досок разрушенного снарядом дома, в саду которого встали. Стены укрепили поперечными внутренними распорками, вход завесили старым шерстяным одеялом. Разгрузки, броники и берцы лежали у каждого возле его надувного матраса. Мы спали на надувных матрасах, ватные кишели вшами. Умывались у колодца. Андрюха нашел в сарае спрятанный погружной насос, подключил его. Электричество, как ни странно, никто не отключил, поэтому воды было хоть залейся. Свет провели и в блиндажи. Вот отхожее место осталось нетронутым войной. Бывший хозяин дома обладал техническим складом ума. Его инженерная мысль приятно удивляла оригинальностью: к стенке за очком был прикручен деревянный стульчак, который откидывался также как у унитаза, но когда опускался, то ложился не на унитаз, а опирался на поперечную палку-перекладину. Короче, сортир нас радовал тем, что мы могли подолгу зависать над обширным очком. Один раз Ширик пошел по нужде, приготовился, но не успел еще опустить стульчак, как рядом рванула мина. От неожиданности он поскользнулся и провалился в выгребную яму. На его дикий крик сбежались все наши, думали сильно ранило. Прибежавший Миха, посмотрел на него и сказал: "Рано ты решил топиться, хохлы еще не победили". Ржали мы наверное с полчаса. Потом Миха из шланга метров с трех поливал с ног до головы, подвывающего от холода Ширика. Хорошо, что стояла теплая погода, и бедолага неделю спал на улице, никто не хотел его пускать в свой блиндаж.
А еще был в отряде такой парень лет двадцати трех под два метра ростом, звали его Терминатор. Внешне он сильно смахивал нет, не на Шварца, а на одного американского актера 90-х годов. Играл он в фильмах категории "В" исключительно негодяев: белобрысый, с тяжелой челюстью и взглядом. Наш Терминатор, старался соответствовать своему прототипу во всем. В общем-то он был настоящим мерзавцем и садистом, но воевал хорошо, не боялся идти вперед. Держался он всегда особняком. Как-то раз сидя в дозоре, мы разговорились с ним о жизни. Родился и вырос он в небольшом подмосковном городке. От старшего брата, который погиб в Чечне, осталась ему в наследство большая коробка с видеокассетами. Коллекция состояла в основном из американских боевиков 90-х годов. Как он сказал, с братом внешне они были очень похожи. Брату еще дома дали погоняло "Терминатор". Ребята в Чечне тоже его так называли. Когда брата убили, погоняло вместе с коробкой перешло к нему, так он стал Терминатором.
– Терминатор, а ты в Бога веришь?
– Нет, я во все эти сказки не верю, человек сам решает что ему делать, сам строит свою жизнь.
– Судьбу?
– Ну, судьбу. Какая разница?
– Умереть ты боишься?
– Боюсь, но всегда надеюсь, что пронесет. До сих пор проносило.
– Надеешься на "авось"?
– Ага, "авось" – это наше семейное слово, что ли. Мать все время говорит: "авось пронесет". Братан также говорил.
– Но ему не повезло?
– Ты, типа, меня допрашиваешь?
– Нет, ты это сейчас зря, просто мне интересно.
– Короче, брат жил на "авось" и это ему реально помогало. Он мне рассказывал, что без надежды на то что повезет, ничего бы не получилось в его жизни. Один раз в школе, пацаны выставили его против здорового такого кабана из другой школы. Кабан был реально раза в два здоровее. Брат рассказывал, что реально было страшно, но он был уверен, что ему в итоге повезет и он достанет его в солнечное сплетение и завалит. Так-то кабан его все равно по-любому не убил бы, на кулаках это, считай, совсем не реально. Так и получилось. После этого он совсем понял, что надо надеяться на лучшее, и авось повезет: враг промахнется, смерть мимо пройдет. И еще он говорил всегда, что если судьба погибнуть, то лучше погибнуть от пули и с собой парочку гадов забрать, чем сдохнуть в подъезде у барыги от передоза или от “белочки” кончиться. Когда он в Чечне был, там реальный замес случился, там, пацаны, вообще никто не выжил. Все полегли. Там вариантов не было. Типа сильное численное превосходство и пацаны все полегли, хотя хорошо воевали, немало они чехов положили. Брат оттуда один раз написал. Написал, что тут также, как и в детстве, отступать нельзя, иначе смерть. В детстве не смерть, конечно, была, но позор, а это еще хуже, когда тебя все трусом считают. Короче, воевал и надеялся, что повезет и смерть мимо пройдет, но бегать – от нее не бегал, стремно так унижаться, не по-пацански это. Тебя враг должен бояться, а не ты смерти.
– Врага не надо бояться?
– Врага-то чего бояться? Его убивать надо. Для того и война.
После этого разговора недели через две попал к нам в плен один бандеровец. Говорить по-русски он совсем не умел и не хотел, но и героя из себя не строил. Мы его допросили, по-житейски так поговорили, потом заперли в сараюшке. Ночью услышали выстрелы, выскочили и увидели Терминатора с автоматом рядом с застреленным бандеровцем. "Застрелен при попытке к бегству", – сказал, ни к кому не обращаясь, Терминатор, и, взяв за ноги труп, поволок его ко рву, куда мы сбрасывали весь мусор. Этот случай неприятно поразил меня, поскольку такая неоправданная жестокость против безоружного была не в правилах нашего отряда.
Начинало светать. Запели птицы в саду. Пройдя мимо баньки, укропы уже мертвому Ширику перерезали горло. Крови совсем не было. Укропы подошли к первому блиндажу, приподняли полог и бросили туда пару гранат. В этом блиндаже спали Миха, Андрюха, Слон и Костян. Никто из них не выжил. Второй блиндаж они не успели забросать гранатами. Нельзя пить, когда работаешь, через это много людей на войне погибло. Мы и ребята из второго блиндажа выскочили и стали стрелять в сторону взрывов, люто при этом матерясь. Укропы открыли по нам ответный беспорядочный огонь. Все залегли. На несколько секунд стрельба утихла и наступила тишина. В такой момент нельзя себя первому обнаружить, тогда тебе точно пи…дец . Так мы лежали еще несколько секунд, а потом раздался дикий крик и из блиндажа вылетел Терминатор в бронике с РПК-74 в руках и начинал стрелять по залегшим укропам. В этот момент вид у него действительно был ужасный, и укропы поначалу опешили, но потом кто-то из них тоже встал во весь рост и начал стрелять в Терминатора, и почти сразу получил пулю в грудь из РПК-74. Мы открыли ураганный огонь. Укропы дрогнули и стали, отстреливаясь, отступать. Я увидел, как Терминатору пуля прилетела в колено, и он упал, а я небольшими перебежками добрался до баньки. Отсюда хорошо простреливалось все пространство до противоположного леса, поле было ровное – ни ложбинки, ни холмика. Часть укропов мы положили на этом поле, а часть ушла, начался минометный обстрел наших позиций такой интенсивности, что мы не могли поднять головы. Я лежал и молился.
“Господи, – молился я, – помоги мне. Сделай так, чтобы меня не убило сейчас”.
“ Только сейчас?” – шевельнулась склизкая мысль.
“Заткнись!” – самому себе сказал я. “Господи! Я не то подумал, прости меня, Господи! Спаси и сохрани! Я брошу пить! Господи, я обещаю, я брошу пить, я буду поститься! Господи, только спаси меня, не дай меня убить! У меня семья, жена, дочки, Господи, завтра же поеду домой к ним! Спаси, Господи Иисусе Христе!” – и тут обстрел внезапно закончился. Я полежал еще минут десять, прислушиваясь к себе, к звукам вокруг. Недалеко кто-то то плакал, то матерился.
– Митрич, ты живой? – услышал я голос Сдуха.
– Кажись да. А ты цел?
– Вроде. Кто ранен, не знаешь?
– Судя по голосу, это Терминатор. Я видел, как его в ногу подстрелили. Ведь он нас спас, Сдух, укропов было не меньше двадцати.
– Да, этот его выход я не забуду никогда. Явление Терминатора укропам, – сказал Сдух и начал хохотать, и не мог остановиться, и я не мог остановиться. Ребята рядом тоже стали хохотать. Нас отпускало.
В этот же день мы похоронили погибших. И Миху тоже, хотя он был не местный. Миха как-то сказал, что "если че", хотел бы лежать в той земле, на которую ляжет. Семь “двухсотых” итог короткого боя: Ширик, Миха, Андрюха, Слон, Костян, и еще двоих убило осколками при обстреле. На следующий день я поехал домой. Сдух поехал вместе со мной. Оставшиеся в живых присоединились к другому отряду, а Терминатора отправили в местную больницу, с тем чтобы потом переправить в Ростовский госпиталь.
10
Я открыл дверь квартиры. Мои девчочки уже ушли. Стоял их вкусный карамельный запах. Я сел в прихожей и с полчаса просидел с закрытыми глазами. Хорошо дома, Господи, как все-таки хорошо дома. Я взял телефон и набрал Наташу.
– Привет, Ната, я дома.
– Слав, – произнесла она со вздохом облегчения, понятно, что сейчас кто-то был у нее на приеме и Ната не могла кричать и прыгать по кабинету, но радость звенела в голосе, – я через час приеду. Перекуси пока что-нибудь, а я приеду и приготовлю тебе поесть.
– Хорошо, целую.
Когда я находился "там", то мы, конечно, перезванивались, но это было такое короткое общение. Я уходил воевать добровольно, поэтому ощущение разлуки только иногда приобретало для меня привкус безысходности, чаще всего по вечерам, когда я представлял как они ложатся спать и что с ними, такими беззащитными будет, если меня убьют. Тогда я брал телефон и звонил Натке, но чтобы не показать своих мыслей и переживаний говорил, по возможности, кратко, просто интересуясь их здоровьем и "как вообще дела". Натке я запретил звонить, объясняя это тем, что здесь иногда стреляют и звонок может быть совсем некстати в такой момент. Я только сейчас понял, как тяжело она переживала, как сидела по вечерам, уложив дочек спать, и глядела на телефон в надежде, что вот сейчас я позвоню. Эти долгие-долгие вечера в ожидании, со включенным телевизором, по которому передают последние известия с места боевых действий. Говорят, нет ничего хуже, чем ждать и догонять, так вот Натка три месяца ждала.
