Юлиан Климович
Полгода дороги к себе
Потом мы сидели на кухне и я ел вкусную Наткину курицу, которую так любил.
– Работы нет, вот у Светки муж уже год не может найти работу, – Натка смотрела на меня любящими глазами. Она была в одном халатике, и ей это очень шло. Я смотрел на нее и радовался, какая она маленькая у меня и хрупкая, красивая. Хрупкая, но сильная, я со своей войнушкой совсем забыл о том, что женщине в доме без мужа очень плохо. Забыл. Но мужчине дома, пусть с любимой женой, но без дела невозможно совсем. Мужчина от этого портится и приходит в негодность. От него начинает пахнуть вином и чужими женщинами, потом просто перегаром, потом он умирает, и его хоронят. Это вечная проблема общежития мужчины и женщины. Женщине нужен мужчина и дом, мужчине – дело и женщина. Именно в такой очередности.
– И что Василий так и не нашел работу, – удивился я?
– Нет, представляешь.
– Временную работу тоже не может найти?
– Не знаю, по-моему, он и не искал временную.
– И что так и сидит дома?
– Да. Светка ругается, но сделать ничего не может. Правда он не сильно пьет. Так, выпивает, но не серьезно. – Натка встала и пошла крошить салатик. – Тебе вот тоже надо искать работу.
– Я ее до того три месяца не мог найти, думаешь сейчас получится, когда на дворе вообще непонятно что происходит? Нет, я конечно буду, но что-то мне подсказывает, что это напрасный труд – искать сегодня работу.
– Слава, а на что нам дальше жить? Запасы заканчиваются, девчонки растут, их одевать надо, девочки все-таки.
– Мне надо подумать. Ладно, это после, иди ко мне.
Вечером я сходил за дочками, и мы всей семьей славно и весело поужинали.
Следующим утром я сходил в церковь и поставил свечку за упокой душ наших погибших ребят. Потом позвонил паре приятелей и спросил, нет ли у них работы для меня. Работы не было. В интернете мое резюме просматривалось трижды, но приглашений на собеседование не последовало. Часы показывали около двух дня, я зашел в какую-то кафешку, которую содержали то ли азербайджанцы, то ли таджики. Не очень чистая обстановка компенсировалась дешевизной еды. Мне было все равно, за три последних месяца я вообще иногда оставался без горячего питания, ел тушенку из банки ножом или грязной ложкой, но для города здесь было неопрятно. Я заказал себе харчо из баранины, селедку с картошкой, двести водки и две рюмки. Налил в рюмки водку, на одну положил кусок хлеба. Выпил, помянул ребят.
– Заказывать будешь еще? – ко мне подошел парень официант лет двадцати.
– Пока нет. Зачем спрашиваешь?
– Друга ждешь, лучше рано заказать ему покушать, пока приготовим. Что бы пришел и покушал.
– Это я не друга жду, а поминаю своих погибших друзей, у нас, русских, есть такая традиция. Рюмкой водки и хлебом. Понял?
– Ишь че, нет не знал. Извини, друг, – он пошел к стойке и украдкой кивая в мою сторону стал что-то по-своему объяснять женщине-кассиру.
Я выпил еще рюмку, и закусил селедкой. Селедка была отвратительная, эти среднеазиаты совсем не понимают толк в соленой рыбе, вот харчо оказалось вкусным. Потом я заказал еще двести водки.
– Твой друзья где погибли? – спросил меня снова подошедший офциант.
– Тебе не все равно?
– Нет, зачем? Не все равно. На Донбасс, да? – я кивнул. – Да, там эти из «град» как людей убивают, по телевизор все говорят. Украина – шайтаны.
– Они, конечно убивают и мы убиваем, но беда в том, что их обманули – сказали им что мы во всем виноваты, нас обманывают – говорят, что хохлы с ума сошли и все стали фашистами.
– Ну, они фашисты, людей убивают.
– Тебя как зовут?
– Акмал.
– Откуда ты?
– Кыргызстан.
– Так вот, Акмал. Ты здесь как оказался?
– Приехал работать.
– Почему?
– Дома работы не был. Здесь работа есть, деньги есть.
– А почему у тебя дома нет работы?
– Все кончился, завод, колхоз – все кончился. У меня папа на железной дороге работал, сейчас все плохо. Стройка нет, работа нет.
– Знаешь почему у тебя и таких как ты работы нет? Потому что вам сказали, что русские плохие, ваш хлеб едят, грабят. Вы их выгнали.
– Зачем? Я не гонял, я маленький совсем был. Выгнали, ошибка получился.
– Ты не выгонял, а твой отец выгонял. Теперь он без работы, а ты сюда должен ехать работать, непонятно где жить и что есть, вместо того, чтобы учиться или работать на заводе, или в колхозе у себя на родине. Вот и нас сейчас с Украиной стравливают, они там тоже думают: “Русских выгоним и заживем хорошо, потому как от русских все беды”. А беда не в русских и не в таджиках.
– Узбеки, плохой народ.
– Ладно, короче, война – это плохо. Иди, я хочу один побыть, – парень кивнул и отошел к стойке, и опять начал что-то говорить женщине.
Когда я вышел из забегаловки на меня с плаката внезапно посмотрел наш президент. "Я за тебя не голосовал", – сказал я его подтянутому лицу, плюнул и, развернувшись, пошагал в сторону парка. Там были лавочки и можно было спокойно посидеть. Я еще часа два походил, потом пошел за девчонками в садик.
Дома Натка уже варила-парила-жарила.
– Слав, нас на все выходные позвали к себе на дачу Петровы. Поедем? – прокричала она с кухни как только мы вошли.
– Поедем, у них хорошо.
– Да, девчонки хотя бы с их Глебкой и Леночкой поиграют. Клубники поедят.
– А что, сейчас еще клубника не отошла?
– У них ремонтантная, это которая плодоносит все лето, финский сорт.
– А чего наш Мичурин не вывел такую?
– Нет, наверное. Может не успел?
– Очень может быть. Мичурин не успел, а больше некому.
Петровы весь субботний вечер только и спрашивали меня о войне. Мы жарили шашлыки, пили вино, ели клубнику. Они говорили, что мы делаем все правильно, что мы молодцы. Мной восхищались. Натка молчала.
– Убивать, наверное, страшно? – полуутвердительно спросила Танька, немного суетливая высокая симпатичная шатенка. Она мне временами даже нравилась.
– Не знаю, не убивал.
– Ладно, врешь? Был на войне и не убивал? – спросил в свою очередь Сережа Петров.
– Сережа, ты когда-нибудь собаку или кошку своими руками убивал?
– Нет, – немного озадаченный ответил Сережа.
– Я тоже нет, но видел, как убивали, и мне было очень плохо от этого.
– Не понял.
– Все правильно, тебе этого и не понять.
Я быстро напился и пошел спать. Утром безумно болела голова и временами накатывала дурнота. Было рано, все еще спали, я пошел на кухню и включил телевизор. По телевизору передавали последние известия. Сказали, что Украина обстреляла из «градов» наш населенный пункт, много убитых и раненых мирных жителей и поэтому у президента и верховного главнокомандующего не осталось другого выхода, как объявить войну этим фашистским ублюдкам, засевшим в Киеве. Я схватил планшет и стал смотреть новости в интернете. Да, на наших сайтах говорилось о нападении украинской армии на российский мирный поселок. На украинских сайтах, говорилось, что российские вооруженные силы вошли на территорию Украины и начали наступление на Мариуполь, поэтому героическая украинская армия дала самый решительный отпор русским оккупантам, а Киев запросил вооруженной помощи у сил НАТО. "Ну, вот и началось", – подумал я и налил себе крепкого чаю. Через час встала Натка. Пришла, села рядом, стала смотреть новости.
– И что же теперь будет?
– Классический вопрос. Война будет, – по телевизору передали экстренное сообщение из Кремля о мобилизации. Мой год рождения не призывается, во всяком случае пока. Я все равно не пойду больше воевать.
– Устал воевать?
– Натка, ну причем тут "устал", не "устал". Ты хочешь, чтобы меня убили?
– Когда ты три месяца тому назад уезжал, меня не спрашивал, хотя тебя могли двести пятьдесят раз убить за этот ваш Русский мир. Ты знаешь, как я боялась, что я пережила?! А сейчас тебя за Родину позовут воевать, и ты откажешься?
– Дело в другом: я не буду воевать за такою страну. Страна – это не Родина. Я воевал за себя, мне надо было понять кто я, что я. Я видел ребят, которые знали, за что воюют. Кто-то из них погиб с уверенностью, что он умер за правое дело. Кто-то потерял веру в то, за что воевал и погиб без мира в душе, без веры, и это самая тяжелая, наверное смерть. Но они все хотели умереть. Умереть так, или иначе, но умереть. Они за этим туда пришли. Я понял, что страна, которая может толкнуть человека идти воевать не за родной дом и семью, делает это от неспособности дать сил жить этому человеку. Такая бесплодная страна, понимаешь? Там много людей, которые просто не хотели жить, их туда вытолкнули умирать. Теперь, после всего, что я увидел и пережил там, я хочу жить. Я хочу жить здесь, с тобой, с дочками. Я не хочу жить в этом государстве, оно пользуется нами, оно ест нас, когда его жизни угрожает опасность. Я не хочу иметь с ним ничего общего, поэтому я не пойду отдавать за него свою жизнь. Пойти воевать за то, чтобы после войны, если я не погибну, опять стать никому не нужным?
– Немного высокопарно у тебя, Слав, получилось, – сказала Натка, помолчав. – Но я тоже не понимаю, почему ты здесь никому не был нужен, пока не началась война, а войну начал кто-то, кого мы только по телевизору и видели. Но мне все равно кажется, надо теперь идти. Мы же здесь живем, нас надо защищать. Считай, что наши дочки, я, мы и есть твоя Родина.
– От кого защищать? Это же не сорок первый год, на нас не фашисты напали, Натка! Это цивилизованные страны. Нас не будут расстреливать и сжигать в печах.
– Германия тоже цивилизованная страна была, когда на нас в 41 напала. Генерал Власов на их сторону перешел. Многие “белые” за них воевали. Ведь как они считали: пусть не собственная власть, а немецкая, но они научат нас жить, работать. Упорядочат наш вечный бардак, и все будет хорошо. Ты вспомни, как нам бабки в нашей деревне рассказывали, что пока партизаны не начали устраивать акции, все было хорошо. Солдаты детей угощали шоколадом, у деревенских по-честному покупали или меняли продукты. И это в псковской глубинке, где некому было жаловаться на притеснения. Это потом все изменилось, когда они поняли, что многие русские не хотят жить под властью Германии и при первой возможности убивают оккупантов. Наполеон сгорел на том же. Нас не могут понять на Западе, потому что мы, живя в, по сути, феодальном обществе, отсталом и даже теперь в каком-то кастовом, не соглашаемся на внешнее управление, которое нас выведет из этого дремучего состояния. И знаешь почему? Потому что мы жили под татаро-монгольским игом несколько веков, где у нас не было никаких прав, и мы за это право жить свободными на своей земле отдали очень много жизней. Это на генетическом уровне заложено, также как я от матери переняла привычку хранить сковородки в духовке. Сначала русская печь, теперь духовка. И пока большинство русских женщин будет хранить сковородки в духовках, а мужчины снимать шапку, садясь за стол есть, и делать еще много всяких неотрефлексированных вещей, о которых мы не задумываемся, мы будем хранить свою "русскую душу". Вот так, – улыбнувшись сказала Натка, – а ты – наш папка, и ты любишь котлеты, и никогда не ешь в шапке.
– Особенно в шапке-ушанке… Может ты и права, – я прихлопнул на щеке комара и подумал, что Натка мне дана авансом, за какие-то будущие заслуги, потому что мне всегда было не только интересно с ней разговаривать, а в семейной жизни это очень и очень важно, но она направляла и давала силы. – После Наполеона были декабристы, правда бестолочи рыцерственные, которых обманули и расстреляли, и в течение 15 лет после Великой Отечественной тоже делались попытки ослабить узду, но все безуспешно, наша телега возвращалась опять в свою колею.
– Чего делаете? – спросила заспанная Танька. – Чаю хочу, умираю. Серега, гад, еще дрыхнет, а меня дети разбудили.
– Сейчас получится, – убежденно сказала Натка. – Только надо дожить, оставить за собой право выбирать, а потом изменить, – она повернулась к Таньке и вопросительно посмотрела на нее.
– Вы чего не реагируете? Доживать они собираются до чего-то, – обиженно сказала Танька и села за стол с кружкой крепкого чая.
– Война, Тань, началась – сказала Натка.
– Че за бред? Наташ, ты вчера сильно перебрала? Таким вообще не шутят, – Танька, жестко посмотрела на нас.
– Таким не шутят, я, знаешь ли, в курсе – сказал я и начал перещелкивать каналы в поиске новостей. Наткнулся на местные новости и оставил. В региональных новостях говорили менее сдержанно по сравнению с федеральными каналами. Говорили о фашистской киевской хунте, о нашем отпоре и скором взятии Киева.
– Ребята, это что за бред? Этого не может быть!
– Почему не может? – спросил я. – Вот я же вернулся с войны. Там война идет в полный рост. Обстрелы, атаки, трупы. Люди теряют своих близких, квартиры, дома, то что нажито долгими годами тяжелого труда. Они теряют здоровье и им негде взять еду. Некоторые голодают и умирают от того, что им никто не оказывает медицинской помощи. Теперь это все будет и у нас.
– Слушай, хватит уже вещять, – раздраженно сказала Танька, – я это все по телевизору видела, что нам-то теперь делать?
– Мы тут посовещались и решили – воевать.
– Хватит чушь молоть, если тебе, Славка, надоело жить и негде было работать, и плевать тебе на Наташку и дочек, то ты пошел добровольцем на эту долбаную войну, но сейчас все по-серьезному. Я Серегу никуда не отпущу. Нет уж, я его никуда не отпущу. – Еще раз повторила Танька, как бы ставя точку в своем внутреннем коротком споре. – Идите вы все в задницу со своей Родиной. Для моей семьи я – родина-мать, и не хрен тут сопли развозить. Мне никто, слышите, никто не угрожает. Идите, воюйте, если вам терять нечего, а Серега никуда не пойдет. Так, надо срочно медицинскую справку делать о Серегиной тяжелой болезни. Наташ, – Танька, просительно посмотрела на нее, – ты сможешь Сереге сделать справку, что бы его на войну не взяли?
–Тань, ты вообще думаешь, что говоришь? О чем, о том, что он недавно перенес свинку?
– Блин, точно. Ну у тебя же есть знакомые доктора там по желудку, мозгам или по чему-нибудь другому жизненно важному?
– Есть. Но тебе лучше сейчас позвонить Димке, мужу Ольги, он работает в медкомиссии нашего военкомата. Я думаю, он все устроит, даже денег не возьмет.
С Танькой и Серегой мы познакомились, когда у нас родилась первая доченька Саша. Натка, как водится, гуляла с коляской во дворе и там познакомилась с такими же мамашками. У Петровых тогда тоже родился первенец – Глебка. Разница у них была в два месяца. Вот Натка и Танька на почве общих интересов и сошлись. Мы стали дружить семьями. То мы к Петровым, то они к нам. Серега владел бизнесом по оптовой торговле сантехникой, который ему организовал Танькин отец. Бизнес развивался неплохо, пока не случился кризис. Но до кризиса Петровы успели построить две квартиры, большую дачу, поменять с десяток машин и объездить пол-Европы. Серега был вяловатым, но хорошо считал, и у него в общем-то получалось управлять своей небольшой конторой, а Таньке командовать Серегой. У них, как и у всех, случались периодически семейные кризисы, свидетелями которых мы являлись. Все происходило на наших глазах. Мы были соседями, пока Петровы не переехали в новую квартиру, которую они купили после рождения дочери. Даже после переезда мы остались лучшими друзьями и очень часто проводили время вместе. В мое отсутствие они здорово помогали Натке.
– Серега! – закричала Танька, – вставай, тут черт знает что происходит, а ты спишь! Нет, а вы что реально решили, что Славка пойдет на войну на эту? – Танька смотрела на нас, как будто первый раз видела. – Вы правда ненормальные? Бог, как говорится, миловал, а вы опять судьбу испытывать? Ребята, я, конечно, ненормальных видела, но таких больных на всю голову в первый раз встречаю. Наташка, нет, ты правда Славку сама туда посылаешь? Нет, слушайте, надо выпить, рано еще, конечно, но причина, как говорится, уважительная. Серега, вставай, тебе жена первый и последний раз в жизни с утра наливает.
На кухню зашел больной Серега. Он всегда сильно болел с похмелья, но это никогда не останавливало его накануне. Видимо, вчера он опять просидел уже один допоздна, пока Танька не увела его спать.
– Чего ты разоралась так?
– На, пей, – сказала Танька и налила ему полный бокал вина.
– Блин, меня и так тошнит, а ты еще вина наливаешь. Не хочу, что я алкаш что ли, – простонал он.
– Тогда слушай: сегодня началась война с Украиной.
Серегины глаза округлились, он весь покрылся испариной и почти протрезвел.
– Гоните вы все, не может такого быть, – еще цепляясь за призрачную надежду, что если он не согласится вслух с этой страшной новостью, то, может быть, она и не случится в реальности.
– Ниче мы не гоним, смотри, – и она включила первый канал. Из телевизора неслись слова: "мобилизация", "фашисты", "Украина", "президент и верховный главнокомандующий", "взять в две недели Киев", "война на месяц".
– Пи…дец, приехали, – проговорил Серега, одним махом осушил бокал и плюхнулся в кресло. – Это что же с бизнесом будет? Все договоры нах…й, накрылись медным тазом теперь? Я так долго выбивал эти договоры, на такие условия пошел, на какие раньше в жизни бы не согласился, там одних откатов половина, я же их уже отдал с авансов, а закупку сделал на свои, с поставщиками уже рассчитался, думал окончательным расчетом перекрыться. А теперь что выходит все, никаких расчетов, война все спишет? Я же, бл…дь, в жопе теперь! Танька, налей еще вина.
