Юлия Цыпленкова
Поймать хамелеона
Глава 5
Петербург встретил Воронецких многоголосьем улиц и серым небом. Сегодня день выдался хмурым, и мелкая морось то начиналась внезапно, то так также внезапно заканчивалась. И все-таки это не мешало ловить жадным взглядом всё, мимо чего они проезжали. Столица!
К своему стыду, Михаил, несмотря на то, жил всего в нескольких днях пути, не был в Петербурге ни разу. Что уж говорить о Глаше! Впрочем, ничего ни удивительного, ни постыдного тут не было. Ни в университет, ни в военное училище Миша никогда не стремился, даже не задумывался об этом. Да и жаждой путешествий не болел, как и многие дворяне, особенно помещики.
Образование он получил не блестящее, но и не худшее. Еще отец нанял маленькому Мише гувернера – престарелого немца, который обучил мальчика арифметике, немецкому языку и немного латыни, которую знал тоже немного. Французский язык младший Воронецкий учил с гувернанткой Глаши и вместе с сестрой. А родному языку и истории детей обучал строгий с виду, но добрейший на самом деле Сергей Романович.
Что до географии, то тут роль учителя взяла на себя бабушка. И если Сергей Романович только казался строгим, то бабушка могла и за розгу взяться, если внуки не отвечали на ее вопросы. Впрочем, обучение с ней происходило своеобразно. Старшая помещица Воронецкая указывала статьи из энциклопедии, а после, держа в руках книгу, слушала, как дети запомнили прочитанный материал.
Она же учила и музыке. И если Глашеньке музицирование давалось легко, то Миша этот предмет ненавидел всей душой, потому что, как говорится, медведь не просто наступил ему на ухо, а оттоптал от всей своей медвежьей души. В общем, ни слуха, ни чувства ритма, ни даже музыкальной памяти у мальчика не было. И бабушка наконец сжалилась.
А вот с танцами дело обстояло немного лучше. Этому детей учила гувернантка Глафиры, а младшие Воронецкие составляли друг другу пару. За неимением того, о чем было сказано выше, Миша научился танцевать под счет. И если сестрица плыла в вальсе, то ее братец сопел, пыхтел и старательно считал. Даже закусывал кончик языка от усердия. Но от этой привычки его быстро отучили бабушка и ее розга, которой та постукивала по ноге, наблюдая за детьми.
Ну а после смерти бабушки у Михаила Алексеевича появился новый учитель – Афанасий Капитонович, и учился у него дворянин Воронецкий уже иной дисциплине, коммерции. И это дело шло у него, может, и не бойко, но весьма недурно. Деловитости отца у Миши не было, но сметка имелась. Так что компаньон хвалил молодого человека и обещал, что в будущем тот сможет воротить такими делами, что нынешние будут казаться детскими шалостями. Воронецкий улыбался, слушая, ему и вправду было приятно.
Наверное, потому, что купец в некотором роде восполнял отеческую заботу, которой отроку когда-то не хватало. Алексей Игнатьевич был сначала занят делами, после и вовсе умер, а гувернер и учитель не дали того, в чем нуждался подрастающий юноша. А Афанасий Капитонович был каким-то душевно большим и основательным, и Миша ощутил то самое, в чем нуждался.
И в свою очередь пытался дать нечто подобное и сестре – быть ей не только братом, но и где-то немного отцом. Должно быть, потому и считал, что прежде надо было устроить счастье Глаши, а потом уже думать о себе. Но теперь речь шла об ее здоровье, и надо было сначала вернуть прежнюю Глафиру, ну а потом опять говорить о ее счастье.
– Миша.
Воронецкий вынырнул из своих размышлений и посмотрел на сестру. Она несколько ожила за время дороги. Прежней не стала, да и взгляд леденел, когда брат вновь пытался узнать, что с ней произошло, и Михаил пока оставил эту тему. И Глашенька опять немного оживилась. А сейчас она показалась ему взволнованной.
Воронецкий накрыл руку сестрицы ладонью и спросил с улыбкой:
– Что, душа моя?
– Мишенька, прошу тебя, давай назовемся супругами. И фамилию возьмем иную.
Михаил опешил. Он с минуту смотрел на сестру, и она повторила:
– Прошу тебя.
– Но это же дурно, Глаша, мы единокровные…
– Так я ведь не в церковь тебя прошу пойти, Мишенька, – ответила она. – Никто здесь не знает, кто мы на самом деле.
– Но зачем?! – воскликнул Воронецкий, однако заставил себя успокоиться и заговорил мягко, словно уговаривая малое дитя: – Глашенька, мы похожи. К тому же всякое бывает, можем ведь встретить и кого-то знакомого. Какие разговоры пойдут тогда в нашем уезде, даже представить страшно. Нас же ни в один приличный дом не примут, а о супружестве…
Он замолчал, потому что сестра смотрела на него с нескрываемым раздражением, будто это не она, а ее брат говорил глупости.
– Миша, мы похожи, но не близнецы, – парировала Глаша. – Достаточно сказать тому, кто заметит эту схожесть, что мы приходимся родней друг другу, но дальние, однако родовые черты схожи. Тут не о чем говорить.
– Но если знакомые…
– Для знакомых мы те, кто мы есть.
– А если тебе встретится тот, кто придется по душе?! – вновь воскликнул Миша. – Что если и он полюбит тебя? Но он ведь будет считать, что ты замужем. И за кем?! За… – Воронецкий кашлянул и понизил голос, – за родным братом. Это же какой-то кошмар!
– Стало быть, он будет счастлив узнать потом, что я свободна, – отмахнулась Глафира Алексеевна. – И даже если тебе кто-то придется по душе, всё будет то же самое. Для знакомых мы брат и сестра Воронецкие. В гостинице же пусть будем какими-нибудь Сорокиными. Ты, быть может, учитель гимназии, а я твоя супруга. И в Петербург приехали издалека, ну, к примеру, Тамбова.
– И что бы в Петербурге понадобилось учителю гимназии из Тамбова? – проворчал Михаил.
– Ну хотя бы нового места. Решили перебраться в столицу, только и всего. Быть может, это мой каприз. А может быть, и чье-то предложение. Прошу тебя, – она вновь сжала брату руку, – я не хочу, чтобы мы назывались своими именами.
Воронецкий прищурился:
– Ты чего-то опасаешься? Или кого-то?
Взгляд Глашеньки уже знакомо стал колючим, и она ответила вопросом на вопрос:
– А отчего бы вам, Михаил Алексеевич, ни откликнуться на просьбу своей сестры? Вы ведь вроде любите ее, как говорите, не так ли? Так почему бы просто ни сделать той невинной малости, о какой она просит вас?
– Даже так? – приподнял брови Воронецкий. – На вы, да еще в третьем лице? – После вновь прищурился и тихо хмыкнул: – Хорошо, сестрица, я сделаю, как ты просишь, хоть не понимаю и не желаю этого. Однако же ты ответишь мне любезностью на любезность. Я и без того выписываю вокруг тебя всяческие коленца, попляши и ты под мою дудочку.
– Чего ты хочешь? – сухо спросила Глаша.
– Я хочу, чтобы ты поговорила с доктором, которого я найду, – ответил Михаил. – Ты сильно переменилась. Я хочу, чтобы тебя осмотрел врач. И если что-то сдерживает тебя, возможно, с ним тебе будет легче разговориться и наконец вернуться в свое прежнее состояние.
Воронецкая на миг поджала губы. Было видно, что с ее языка готова сорваться новая дерзость, и брат напомнил:
– Мы называемся супругами, ты соглашаешься на визиты к доктору. Я же в свою очередь перестаю терзать тебя расспросами, пока ни будешь сама к ним готова.
–Будь по-твоему, – все-таки согласилась девушка. – Я готова посетить доктора. – Она чуть помолчала и выпалила: – Я не сумасшедшая!
– Но тебя что-то угнетает, и это очевидно, – парировал Михаил.
– Стало быть, ты исполнишь, о чем я прошу, – уже утвердительно произнесла она, и Воронецкий кивнул:
– Исполню. А ты подготовь объяснение причины столь возмутительному «супружеству», если эта история всплывет наружу.
Они немного помолчали, и первой вновь заговорила Глаша.
– Так как мы назовемся?
– Если уж менять фамилию, то вовсе уйдем от птичьей, – чуть ворчливо ответил брат. – Будем Светлины какие-нибудь. Я – Максим Аркадьевич, а ты…
– Софья Павловна, – опередила его сестрица.
– Давно придумала? – усмехнулся Михаил. Она кивнула, и Воронецкий, вновь усмехнувшись, покачал головой. – Ну, стало быть, Соня.
– Стало быть, – ответила Глаша и впервые улыбнулась знакомой задорной улыбкой. – Люблю тебя, братец.
– И я тебя, сестрица, – снова проворчал Михаил.
Возможно, в просьбе сестры и имелся некий смысл. Он ведь и сам готов был увезти ее именно потому, что подозревал наличие того, кто был причастен к ее исчезновению. Даже Полянского заподозрил. Впрочем, он и сейчас не пришел к окончательному выводу в отношении случайного знакомого.
Куда они едут, Воронецкий от прислуги не скрывал, в этом и смысла не было, потому что отправились в Петербург брат и сестра на собственном экипаже, которым правил их кучер. Еще и Афанасию Капитонычу Михаил написал, что отбывает на некоторое время в столицу. Наверное, надо было ехать на дилижансе или поезде и не называть конечной цели путешествия…
Хотя компаньону Воронецкий доверял. Да и гостиницу, куда они направлялись, похвалил когда-то именно Афанасий Капитонович. «Старым фениксом», который располагался на Александринской площади, владел его знакомец – купец Иванов. Не близкий, но отзывался о нем компаньон Михаила хорошо. Он и сам останавливался в «Фениксе», когда наезжал в Петербург. Туда же направлялись и Воронецкие,
Столицы ни брат, ни сестра, ни тем более их кучер не знали. Потому сейчас на козлах рядом с Петром сидел юркий отрок, который согласился показать дорогу за некоторое вознаграждение. И после того разговора, который произошел только что между родственниками, Михаил радовался, что решил ехать в закрытом экипаже, иначе бы их подслушали. Хотя, наверное, в ином случае Глаша завела бы эту беседу еще в дороге, а не держала выдумку в себе до последнего.
В эту минуту карета остановилась, после качнулась, затем второй раз, но уже в другую сторону. Похоже, сначала на землю спрыгнул паренек, затем слез кучер. Это догадка тут же подтвердилась, потому что Петр открыл дверцу и сообщил:
– Добрались, барин.
Михаил первым выбрался из кареты, после подал руку сестре, и когда она вышла, сам уместил ее ладонь на сгибе своего локтя.
– Отнеси багаж в гостиницу, – велел Воронецкий, – оставь там и уезжай в поместье.
Петр заметно удивился.
– Так вам же карета будет нужна, – ответил он. – Если думаете, что города не знаю, так я пройдусь, запомню улицы. Чего на наемных деньги тратить?
– Наемные мне дешевле обойдутся, чем содержание лошади и тебя вместе с ней, – ответил Михаил. – Вернешься через месяц за нами. Думаю, за это время управимся.
– А если раньше управитесь?
– На поезде вернемся, – отмахнулся Воронецкий. Он полез во внутренний карман и достал кошелек, после вынул из него несколько ассигнаций и протянул кучеру: – Вот, держи, голубчик. Это тебе на обратную дорогу, что останется, будет на дорогу до Петербурга через месяц. Не прогуляй, смотри.
– Как можно, Михаил Алексеевич, – возмутился кучер, но блеск в его глазах, появившийся при виде денег, заметно померк. Петр расстроился.
– Смотри мне! – потряс пальцем Воронецкий, и кучер, прежде истово ударив себя в грудь, после перекрестился:
– Вот вам крест, барин, не подведу.
– Я тебе верю, – кивнул Михаил. – А теперь бери багаж и неси в гостиницу, только вот что… – он чуть помолчал и продолжил, – не называй нашей фамилии. Барин и всё, понял?
– Понял, барин, – кивнул Петр.
Однако ничего нести ему не пришлось, потому что из дверей гостиницы выскочил лакей. Он поклонился и взялся за один из саквояжей. Петр сгрузил ему остальные вещи, затем поклонился Воронецким и забрался на козлы.
– Счастливо оставаться, барин! – воскликнул он.
– Скатертью дорога, голубчик, – махнул ему Михаил, и они с Глашенькой направились следом за лакеем. За оставшимся вещами уже спешил следующий.
Вскоре «супруги Светлины» поднимались за служащим гостиницы в снятый ими номер. Пришлось сэкономить, чтобы не нарушить выдуманную историю про частного учителя с супругой, хотя по средствам им были комнаты и получше.
– Внизу у нас ресторан, – говорил им служащий. – Там кухня на любой вкус. Хотите французская, хотите русская. Господа артисты и прочая богема любят зайти сюда закусить. Театр-то вон он, рядышком совсем. Если захотите сходить, очень рекомендую. Слышно там хорошо даже на галерке, и представления разные.
– Благодарим, – ответил Миша, но вышло несколько сухо. Ему всё еще было не по себе от того, что назвал женой родную сестру. Служащий, кажется, этого не заметил, потому что продолжал рассказывать, что находится рядом со «Старым фениксом».
А вот Глаша не расстраивалась, она даже с интересом слушала их проводника и кивала, запоминая всё, что он говорил. Девушка с явным интересом рассматривала обстановку холла, увешанного картинами, лестницу, а после и коридор, пол которого был застелен ковром, скрывшего звук шагов. И пока служащий открывал дверь, младшая Воронецкая подошла к картине, висевшей на стене.
– Г.. голубушка, – едва не позвав сестру ее настоящим именем, произнес Михаил, – Соня, не отходи.
– Конечно, Максимушка, – отозвалась она и улыбнулась.
Вышло у нее это столь естественно, будто Миша всегда носил именно это имя, и он ощутил новый виток раздражения.
– Прошу, – произнес служащий. Он первым вошел в номер и повел рукой: – В вашем распоряжении две комнаты. К сожалению, ванной комнаты у вас нет, но есть умывальный столик и отхожее место, простите. Воду приносят утром и вечером, а также по вашему требованию. Кроме того, – в улыбке его вдруг появилась толика превосходства, – освещение электрическое. Если вы пожелаете, то при гостинице есть парикмахерская, также имеется прачечная. Горничная является утром, чтобы забрать грязное платье и белье. Получите вы обратно всё чистое и выглаженное на утро следующего дня. Про ресторан я уже имел честь вам доложить, там вы сможете позавтракать, пообедать и отужинать. Но если пожелаете, то еду вам доставят в номер. К сожалению, для вашего номера это входит в отдельную стоимость.
– Постельное белье? – строго спросил Михаил.
– Меняем еженедельно, – тут же отозвался служащий. – Если понадобится раньше, то…
– Отдельная плата, – догадавшись, усмехнулся Воронецкий.
– Истинно так, милостивый государь, – с достоинством ответил мужчина.
– Наш багаж?
– Уже поднимают, не извольте беспокоиться, – заверил его служащий.
Вскоре Воронецкие остались в одиночестве и с багажом, который и вправду принесли, едва служащий договорил.
– Кажется, обслуживание недурственное, – произнес себе под нос Михаил и обернулся к сестре, но не обнаружил ее там, где она была минуту назад.
Нашлась Глашенька у окна. Михаил приблизился и посмотрел туда же, куда глядела сестра. Из-за махины Александринского театра был приметен парк, посреди которого возвышался памятник.
– Я хочу туда прогуляться и посмотреть, – сказала Глаша. – Ужас, как всё любопытно. Сходим, Мишенька?
Она посмотрела на брата, и тот спросил с ответной улыбкой:
– Неужто не устала с дороги?
– Сидеть устала, пройтись хочется. Идем, дружочек.
Она взяла брата за руку и потянула к двери, тот позволил сдвинуть себя с места, но всё же заметил:
– Недурно бы нашу одежду достать, а там и прогуляться.
– Вернемся и достанем, и горничную позовем, чтобы забрала и погладила. А сейчас ноги разомнем, осмотримся, а там и в ресторан. Что скажешь, Мишенька?
– Бог с тобой, душа моя, идем, – окончательно согласился Воронецкий, и они покинули номер, а после и гостиницу.
Уже на улице, Глашенька сама взяла Мишу под руку, и они направились в сторону парка, где стоял памятник, который они приметили. И пока шли мимо театра, младшая Воронецкая не сводила с него взгляда.
– Ах, Мишенька, – шепнула она, пользуясь тем, что их не слышат, – какое всё большое и красивое. И теснота такая, дом на доме. Не то что у нас в поместье. Пруд, лес и поля… благодать. Душе покойно, а тут вон экипажи колесами грохочут, люди шумят.
– Это с непривычки, дорогая, – улыбнулся Михаил. – Скоро привыкнем.
– Ох, какой дом красивый! – чуть повысив голос, воскликнула девушка, едва они миновали театр.
На другой стороне от них стоял дом, напоминавший большой терем с резными наличниками, только был он каменный, в пять этажей.
– Чудесный дом, верно, Ми… милый? – воровато оглядевшись, поправилась Глашенька.
– Да, примечательный, – согласился Михаил, рассматривая здание, привлекшее внимание сестры. После огляделся и, заметив невысокого полноватого господина, стоявшего в явном ожидании кого-то, обратился к нему: – Милостивый государь, великодушно простите за назойливость.
Господин обернулся, и на губах его появилась вежливая улыбка. Он приподнял шляпу, здороваясь:
– Доброго дня, милостивый государь, чем могу быть полезен?
– Простите за любопытство, но что это за дом? – спросил Воронецкий. – Уж больно от других домов отличается.
Господин посмотрел в указанном направлении и хмыкнул:
– Как верно вы заметили, господин… – он выжидающе посмотрел на Михаила, и тот представился:
– Светлин Максим Аркадьевич. А это моя супруга, – он указал на Глашеньку, – Софья Павловна. А вы?
– Доктор Ковальчук, – с достоинством представился господин, – Федор Гаврилович, психотерапевт. Лечу души и сознание, и еще некоторые болезни. А сейчас жду своего доброго знакомца. Он как раз живет здесь, – он указал взглядом на резной дом. – Так вот, любезный Максим Аркадьевич, это доходный дом господина Басина. Знакомец мой от него в восторге, а я считаю, как вы верно отметили, это здание совершенно тут неуместно. Оно портит весь ансамбль господина Росси.
– Ну что же вы так несправедливы, Федор Гаврилович, – возмутилась Глашенька. – Дом совершенно чудесен. Я единого мнения с вашим знакомцем.
– Разумеется, Софья Павловна, – поклонился доктор Ковальчук. – Моему приятелю будет приятно узнать, что кто-то с ним согласен. А вот, кстати, и он. Олег Иванович! – повысил голос новый знакомец Воронецких. – Я уже жду вас, голубчик!
– Спешу, Федор Гаврилович, – отозвался его знакомец, уже пройдя половину пути.
– Оставим вас, – склонил голову Михаил. – Благодарю за пояснения.
– Приятно было познакомиться, господин Светлин, – поклонился в ответ Ковальчук.
Воронецкие направились к входу в парк, а доктор обернулся к подошедшему приятелю
– Вот вам и готовый анекдот, друг мой, – весело улыбнулся Федор Гаврилович. – У вас нашелся единомышленник, точнее, единомышленница. Даме пришелся по душе ваш дом.
– Он чудесен, – важно согласился Котов и посмотрел вслед собеседникам доктора. – Кто эти молодые люди?
– Супруги Светлины, – пояснил Ковальчук.
– Понятно, – кивнул Олег.
В эту минуту юная супруга обернулась, и Котов негромко хмыкнул:
– А госпожа Светлина премиленькая.
– И замужняя, друг мой, – наставительно произнес Федор Гаврилович. – А молодые мужья, знаете ли, весьма горячи.
– Я на чужих женщин не претендую, вы знаете, – с укором ответил Олег. – Просто отметил. Идемте?
– Разумеется, иначе зачем я здесь вас жду? – улыбнулся доктор.
И мужчины отправились по своему делу.
Глава 6
– Сан Саныч! Голубчик вы наш, как же отрадно вас видеть!
Федор Гаврилович раскинул руки и шагнул к высокому нескладному мужчине в костюме мышиного цвета. Он и сам походил на грызуна заостренными мелкими чертами лица. И маленькие его глаза темно-карего цвета, и русые волосы – всё это еще больше увеличивало аналогию. И если бы кто-то решил отнестись к Александру Александровичу Рыкину с пренебрежением или неприязнью, то был бы совершенно неправ. Впрочем, подобное было бы господину Рыкину только на руку.
Он обожал свою малоприметную внешность, и одеваться тоже старался неброско. Сетовал только на рост. Александру Александровичу хотелось бы быть ниже, и, говоря это, он вовсе не кривил душой. Господин Рыкин служил в сыскном отделе петербургской полиции и был вольнонаемным сыщиком. Работу свою любил всей душой и старался во всем походить на своего кумира – начальника сыскного отдела Ивана Дмитриевича Путилина.
– Это такой ум, такой актерский талант! – восклицал Сан Саныч с нескрываемым восторгом. – Кабы мне хоть половину всего этого, я бы отдал в ответ половину своей жизни Ивану Дмитриевичу. Такой гений должен жить долго.
– Ну-ну, друг мой, – отвечал ему Котов, слушая их с Ковальчуком приятеля. – Господин Путилин вне всякого сомнения хорош, но ведь и вы не хуже.
– Хуже, Олег Иванович, хуже, – отмахивался Рыкин. – Мне далеко до Ивана Дмитриевича. Но я не завидую, нет-нет, даже не вздумайте допустить этой мысли, но отдаю должное. Господин Путилин – это тот случай, когда о человеке говорят, что он на своем месте. Когда десять лет назад я пришел в сыскной отдел, то быстро проникся уважением к нему. С тех пор учусь у него непрестанно.
Рыкин не кривил душой и не преуменьшал своих способностей намеренно, ожидая, чтобы друзья успокоили его и похвалили. В этом нужды Александр Александрович не испытывал. И всё же был излишне самокритичен. Он и сам обладал аналитическим умом, умел ухватить мелочи, которые упускали другие, а еще мог разговорить, кажется, даже камень, если ему это было необходимо. Да и сеть своих агентов имел, которые исправно ему служили за определенную плату, разумеется.
Впрочем, не все. Были и те, кто приносил Рыкину сведения из благодарности за его участие и помощь. К примеру, некая горничная, имени которой и места службы Сан Саныч никогда не раскрывал, как и дела, которое их свело. Просто как-то упомянул вскользь и не больше. Что касалось его агентов, сыщик был крайне щепетилен. А если и мог кому-то открыть их, то только своему кумиру – господину Путилину. Но друзья никогда не задавали ему таких вопросов. К чему? Так что Александр Александрович и сам обладал талантами, которыми умело пользовался в своих расследованиях.
И именно по роду его занятий Олег и сошелся с этим человеком лет пять назад, он же познакомил с Рыкиным и Федора Гавриловича, создав тем самым небольшую компанию, не без умысла, разумеется. Сидя за игрой в карты доктор и сыщик начинали делиться историями из своей практики. Или же из практики коллег. А Котов слушал и отмечал, что может его заинтересовать уже по роду его собственной деятельности.
Конечно, можно было бы расспрашивать Сан Саныча и напрямую о преступлениях, которые казались тому странными, но тогда ведь пришлось бы объяснять, откуда этот интерес. Любопытством можно было отговориться, но не каждый же раз. Если Ковальчук на подобное не обратил бы внимания, то Рыкин мог сделать для себя некие выводы. Не о личности своего приятеля, но наблюдать бы начал.
Впрочем, однажды, когда мужчины несколько перебрали коньяка во время своих посиделок, Олег объявил, что хотел бы написать что-нибудь эдакое о сыске вообще и об Александре Александровиче в частности. Рыкин отмахнулся и ответил, что о нем писать нечего, а вот о сыске было бы недурно.
– А что? Это хорошая идея, Олег Иванович! – воскликнул Ковальчук, слушавший их. – Быть может, вы даже превзойдете Эдгара По! – и он весело рассмеялся своей шутке.
– Почему нет? – улыбнулся Сан Саныч. – У нас такие случаи бывают, что и господин По не придумает.
– Стало быть, стоит попробовать, – поднял свой стакан с коньяком Котов.
– А наш дорогой Сан Саныч поможет и подскажет, – отсалютовал своим стаканом Федор Гаврилович, сверкая хмельным лукавым взором.
– Чем смогу, – подвел итог сыщик и тоже поднял стакан.
Олег даже начал писать. Он вовсе не имел желания удариться в писательство, но так у него появился предлог не только слушать и задавать вопросы, но даже появляться на месте преступления. Или же посещать покойницкую, куда увозили тело, чтобы убедиться – никакой иномирец касательства к делу не имеет. А убедившись в этом, больше под руку не лез. Но для порядка спрашивал, как продвигается дело.
В отличие от господина Маклина, который только грозился написать книгу, лишь бы это оправдывало его хождения по сеансам медиумов, колдунов и ясновидцев, Олег, напротив, писал, чтобы Рыкин подпускал его к делам, которые казались необычными. Именно такая договоренность возникла между ними в тот вечер, когда друзья провозгласили его местным Эдгаром По.
Свои наброски Котов предъявлял друзьям, когда они встречались. Те благосклонно слушали, кивали и даже просили не задерживать продолжения истории.
– А вы, друг мой, имеете преотменнейшую фантазию! – восклицал Ковальчук. – Надо ж как вы примечательно пишите. И как вам такое в голову приходит? Уж не знаю, примут ли такое издатели, а я в восторге.
– Совершенно с вами согласен, – кивал Сан Саныч. – Только бы поживее расписать, а так весьма недурно.
Олег кивал, принимая и похвалу, и критику, но скромно умалчивал, что в его рассказах нет ни слова вымысла. Он просто записывал знакомые ему случаи из периода обучения, а также из собственного опыта. Те, какие были из опыта, оказывались написаны более обстоятельно и с некоторыми эмоциями. А вот те преступления, с которыми его знакомили в академии при Ведомстве, оставались кратким пересказом. Правда, Котов менял место действия на мир, в котором сам нес службу, но в остальном пользовался известными ему фактами, чтобы выдать их за собственную фантазию.
А как иначе? Котов предпочитал быть последовательным. Сказал, стало быть, надо сделать. Это добавляло доверия, и для дела была польза. Как уже было сказано, ради материала для будущих рассказов, Рыкин помогал пройти в морг и на место преступления. А уже там Олег имел честь познакомиться и с самим господином Путилиным.
Знакомство их, конечно, было шапочным, да и особого довольства Иван Дмитриевич не выказывал, если заставал приятеля Сан Саныча там, где ему нечего было делать. Однако рассказы как-то попросил почитать, и Олег лишний раз поздравил себя с тем, что к делу отнесся ответственно. И если начальник сыскного отдела хотел его проверить, то Котов проверку прошел.
Он и вправду сует нос туда, куда не просят, не из пустого любопытства, а по необходимости. Да и сведения от него никуда не утекали, и в расследовании не мешался, не лез со своими идеями, всего лишь делал для себя пометки. В общем, одобрения от Путилина Олег не получил, но и запрета тоже не последовало. Но ответственность на Александра Александровича за его друга была возложена.
Зная это, Котов старался Рыкина не подводить. Да это было попросту невозможно. Пусть никому это даже в голову не приходило, но Олегом руководила профессиональная честь. Он как никто понимал работу сыскного отдела уже потому, что они были коллегами. Впрочем, даже не будь Котов розыскником, он не являлся ни тщеславным человеком, ни болтуном. И где-то хвастаться некой дружбой с сыскным отделом не намеревался.
Впрочем, он уже несколько месяцев не заглядывал к Александру Александровичу. А тот не давал о себе знать, то ли занятый своими расследованиями, то ли не видя ничего, что могло бы заинтересовать Котова. Впрочем, и сам Олег был занят. Теперь повод появился, а чтобы визит не выглядел нарочито, Олег Иванович намекнул Федору Гавриловичу, что они давно не навещали их общего приятеля.
– Да уж, пора бы и отдохнуть, – расплылся в улыбке господин доктор. – А в компании вас да Сан Саныча с души неизменно слетает весь налет тягот и забот. Когда же мы пойдем?
– Я уведомлю нашего дорого сыщика, а после вам отвечу, – заверил его Котов.
– Буду ждать! Ради такого дела, я даже отменю прием, если он у меня будет назначен.
Этот разговор состоялся на следующий день после появления Полянского. Тогда же Котов отправил Степана к Рыкину с запиской, а вечером от Александра Александровича пришла телеграмма, что он ожидает гостей к обеду через два дня, о чем был оповещен и Ковальчук.
И вот сегодня они отправились к сыщику. Ради этого визита Федор Гаврилович и ожидал Котова, стоя недалеко от его дома, где и развлекся беседой с молодой супружеской четой, со Светлиными, кажется. Да, точно, с четой Светлиных.
Впрочем, о случайных знакомцах Ковальчука Олег как раз и не думал, у него было иное важное дело, ради которого он и затеял этот визит.
– И я безмерно рад видеть вас, Сан Саныч, – с улыбкой пожал руку сыщику Котов, когда Федор Гаврилович отступил от их общего приятеля.
– Признаться, и я вам рад, господа, – ответил Рыкин. – Давно мы не собирались, а между тем у меня есть новости. Да попросту хочется отдохнуть душой в приятной компании. Проходите, господа, стол накрыт и ждет нас. Сегодня моя Ксения расстаралась, услышав, что я жду гостей.
Ксения – дородная краснощекая и словоохотливая женщина с веселым нравом, вела хозяйство в небольшой квартире сыщика. Она же готовила и выгуливала пса Барбоску, не имевшего какой-то определенной породы, но имевшего черты, схожие сразу с десятком пород. И это было еще одной забавой трех приятелей – отыскивать родственников Барбоски по его внешнему виду. Не в самом деле, разумеется, а в предположениях. Пес не обижался и с радостью торчал у стола, зная, что хозяин и его друзья непременно набьют и без того сытое собачье брюхо. В общем, Котов и Ковальчук были в этом доме желанными гостями, как для людей, так и для собаки.
Когда мужчины вошли в столовую, Барбоска уже сидел на своем излюбленном месте и, завиляв хвостом при виде гостей, приветствовал их громогласным:
– Ваф.
– Барбоска! И вам мое почтение, уважаемый пес, – широко улыбнулся Федор Гаврилович.
Он подошел к Барбоске и потрепал его по голове. Тот принял ласку с одобрением и радостью, но…
– Даже зада не приподнял, – укорил его Ковальчук, и пес ответил весомым:
– Ваф, – а после демонстративно сглотнул.
– И где твоя совесть, собака? – усевшись на стул, вопросил доктор.
– А нет у него совести, – объявил хозяин Барбоски. – Третьего дня стащил со стола кулебяку и потребил в одиночестве. Мне осталось только на крошки любоваться. Ксения спрашивает, как мне понравилась кулебяка, а я ей отвечаю, чтобы спросила у своего любимчика, раз уж разбаловала.
– И что же Ксения? – с улыбкой спросил Олег.
– Подвергла наглую морду экзекуции, – хмыкнул Сан Саныч. – Отходила веником. Обещала, что Барбоска всё осознал и больше непотребства не допустит.
– И что Барбоска? – живо заинтересовался Ковальчук. – Держит слово?
– Угу, – промычал Рыкин. – Колбасу в зубах он держит крепче, чем слово. Вчера вот уже опять воровал, но я обещал его не выдавать Ксении. Да и что толку? Она его сначала веником, а потом в нос целует и сует что-нибудь, пока думает, что я не вижу. Но оставим лохматого негодяя и его покровительницу с веником. Угощайтесь, друзья мои, милости прошу.
После обеда, во время которого особо не разговаривали, приятели перебрались в гостиную, где уже был подготовлен стол для игры в карты, и стоял поднос, на котором красовались коньяк и три стакана. Начиналась та часть визита, ради которой они и встречались… кроме Котова, у того был собственный мотив. Но удовольствия от игры в карты и беседы под стаканчик коньяка Олег получал не меньше, чем доктор и сыщик.
