Юлия Цыпленкова
Поймать хамелеона
– Так что же у вас за новости, Сан Саныч? – спросил Котов, когда они расселись.
Рыкин наполнил стаканы из четырехгранного графина, первым сделал глоток и причмокнул:
– Хорош, – после подождал, когда приятели последуют его примеру и ответил: – Иван Дмитриевич вернулся на службу. Слава Богу, здоровье ему это позволило.
– Правда? – приподнял брови Олег. – Добрая весть. За здоровье господина Путилина, – и он отсалютовал стаканом, мужчины тост поддержали. – И когда же он вернулся?
– Еще в марте, – ответил Сан Саныч. – Я безмерно был рад увидеть его.
– Он же с восьмидесятого года отсутствовал вроде? – задумавшись, спросил Котов.
– Именно так, – кивнул сыщик. – Я периодически справлялся о его здоровье, вы знаете. Даже отчаялся уже, что Иван Дмитриевич преодолеет недуг, но это же наш Путилин! Он может всё, – лицо Сан Саныча осветилось улыбкой. – Не обижайтесь, господа, но я вновь хочу выпить за начальника петербургского сыска.
– Какие обиды! – воскликнул Федор Гаврилович. – С превеликим удовольствием! За хороших людей, хоть весь графин до дна, – он рассмеялся, и приятели вновь выпили.
Отставив стакан, хозяин дома взял колоду карт. Приятели, пользуясь своим уединением, уже давно выбрали себе игру, в которую в светских салонах обычно не играли – в «Дурачка». Эту игру знали многие, но пренебрегали, считая грубой и простой.
Но в доме сыщика именно ей отдавали предпочтение. Кичиться мужчинам было не перед кем, а игра им нравилась. К тому же они никогда не делали ставок, играли просто в удовольствие под приятную беседу, время от времени попивая коньяк. Обычно графина хватало на весь вечер, однако иногда брались и за второй, но такое случалось нечасто. Разговор и без того тек легко и необременительно.
– А как ваши рассказы, Олег Иванович? – полюбопытствовал Рыкин, раздав карты.
– К сожалению, за то время, что мы не виделись, написал лишь один, его и принес. Не хватает вдохновения, – ответил Котов. – Нахожусь в поиске сюжета.
– Что вы, Сан Саныч, голубчик! – весело воскликнул Федор Гаврилович. – Наш дорогой друг нынче ходит по салонам мистиков! – Он рассмеялся, но вдруг замолчал и хлопнул себя ладонью по лбу: – Олег Иванович, так вы вдохновения у них ищите?! Вам разонравилось писать о преступлениях?
Мужчины разыграли карты, и хозяин дома поднял взгляд на молодого гостя.
– Вы решили сменить сюжет? – спросил сыщик. – Желаете написать что-нибудь этакое? Вроде «Вия» господина Гоголя? Или же вроде «Утопленника» господина Пушкина? Помнится, это стихотворение произвело на меня сильное впечатление, впрочем, как и «Вий».
Александр Александрович прочистил горло и продекламировал:
Прибежали в избу дети
Второпях зовут отца:
«Тятя! тятя! наши сети
Притащили мертвеца».
«Врите, врите, бесенята, —
Заворчал на них отец; —
Ох, уж эти мне робята!
Будет вам ужо мертвец!»
– Браво! – почти одновременно произнесли Котов и Ковальчук.
– Только на «бис» не просите, – усмехнулся сыщик. – Я это стихотворение помню лишь местами. Да и запомнил-то потому, что как раз тогда случай был: рыбаки вытянули из залива труп купца Малыхина. Вот как в этом стихотворении: «Безобразно труп ужасный посинел и весь распух». Может, потому и впечатление было сильным, так как тогда-то стихотворение и прочитал впервые. Вот и сложились реальность с вымыслом. Так что же, Олег Иванович, – он вернулся к своему вопросу: – Более не желаете писать о преступлениях?
– Напротив, – ответил Котов, – о них писать желаю, как и прежде. Но вот подумалось мне, а отчего бы не добавить мистицизма? Впрочем, с мистицизмом проще, а вот с преступлением никак не определюсь. Хочется чего-нибудь этакого, знаете ли, загадочного. У вас случайно ничего загадочного не происходило?
Рыкин ненадолго задумался, после пожал плечами и ответил:
– Нет, всё прозаично и понятно. Постойте, – он хмыкнул и прищурился, – так вы пришли поэтому? Вспомнили обо мне, чтобы расспросить о преступлениях?
Олег взял из колоды недостающие карты, посмотрел в них и сделал ход. После перевел взгляд на хозяина дома и укоризненно покачал головой.
– Вовсе нет. Я даже не задавал вам вопросов, просто уж к слову пришлось. Да, не скрою, хотел воспользоваться случаем, раз уж мы собрались. Но придумал я встретиться по той причине, что начал скучать по нашему маленькому обществу. С Федором Гавриловичем мы хоть не особо часто, но встречаемся, а вас поймать сложно. И если бы меня интересовал только сюжет, то я бы непременно встретился с вами и задал свои вопросы, а не сговаривался со всеми вами, чтобы собраться.
– Ну будет вам, Олег Иванович, будет, – Сан Саныч примирительно улыбнулся, – я вовсе не желал вас задеть или обидеть. Даже не укорял, просто пошутил, а вышло неудачно. Не сердитесь, батенька, лучше выпьем за ваше вдохновение.
– Вот это доброе дело! – воскликнул жизнерадостный доктор Ковальчук. – За вдохновение Олега Ивановича!
Рыкин поднял свой стакан и отсалютовал им. Котов поднял свой, выпил и улыбнулся:
– Я не обиделся, Сан Саныч, не думайте. Просто стало немного неприятно, но уже прошло. Однако, раз уж зашел разговор, то я буду признателен, если вы расскажете, когда у вас произойдет что-нибудь необычное и загадочное.
– Я помню, к чему вы имеете интерес, – подмигнул сыщик. – Но за всё время ничего такого не было, и я не оповещал вас. Но если вдруг, то непременно расскажу, а может и покажу.
– Это будет любезностью с вашей стороны, – вновь улыбнулся Олег.
– Но с вас непременно новый рассказ, а лучше роман, раз уж вы хотите с мистикой. Непременно роман! – ответная улыбка Александра Александровича была широкой.
– Поддерживаю! – воскликнул Федор Гаврилович. – Если с мистикой, да преступление… м-м, это должно быть примечательно.
– А что же мистики? – спросил сыщик. – Что любопытного углядели у них?
Олег хмыкнул, вспоминая людей, с которыми успел пообщаться, но вдруг хохотнул в полный голос.
– Меня обещали свести с настоящей колдуньей, – сообщил он. – Но очень тайной. Такой тайной, что даже имени ее не произносят. – Его собеседники рассмеялись, и Котов продолжил: – А еще меня водили к провидцу. Сей хитрый негодяй велит потенциальному гостю ждать нужного дня, а сам в это время собирает сведения, которые после и обрушивает в тот самый день.
– Какой день? – живо заинтересовался Ковальчук, и ответил ему Рыкин:
– Нужный! Разве же неясно? Когда соберет сведения! – он вновь расхохотался и произнес, утерев набежавшие слезы: – Каков пройдоха!
– Вот уж истинно, – усмехнулся Олег. – Я подловил его. Он рассказывал мне сплетни обо мне, будто высмотрел это в своем хрустальном шаре. А я спросил о том, о чем в сплетнях нет ни слова. И знаете что?
– Что?
– Он тут же «обессилел» и сказал, что был у князя Голицына, открывал ему грядущее на благо империи! А самое забавное в том, что Голицыных в тот момент в Петербурге не было!
Гостиная вздрогнула от дружного хохота, даже Барбоска гавкнул, будто поддерживая людей. Александр Александрович провел рукой по глазам, стирая вновь набежавшие слезы.
– Ну пройдоха, ох и пройдоха! – воскликнул он и зашелся в новом приступе смеха.
Вечер обещал быть веселым и приятным, а главное, Олег теперь был уверен, если хамелеон проявится, Сан Саныч непременно расскажет.
Глава 7
Молодая пара неспешно шагала по Большому проспекту, что протянулся по Васильевскому острову. И хоть держались они степенно, особенно молодой человек, но было сразу понятно, что они гости в Петербурге, и им не особо привычен вид большого города. Особенно часто озиралась по сторонам дама.
Была она прелестна и уже не в первый раз вслед паре бросал взгляд то пожилой господин с тростью, то парень в картузе и красной косоворотке, поверх которой был надет жилет, и уже из его нагрудного кармана свешивалась серебряная цепь от карманных часов. А еще обернулся мужчина, одетый как франт. Он даже приставил к глазу монокль, рассматривая барышню. Однако в это мгновение обернулся спутник девушки, заметил франта и нахмурился. После этого столичный хлыщ вздернул подбородок и продолжил путь.
Впрочем, и сам спутник юной прелестницы был недурен собой, и это явно отметила дама, сидевшая в коляске. Она обернулась вслед паре, с минуту смотрела на них, а после вздохнула и просияла в улыбке, потому что к коляске спешил другой молодой человек, и нес он букет цветов.
Однако ни кавалер, ни его дама, привлекшие внимание кое-кого из обитателей Васильевского острова, не замечали чужих взглядов, они и сами никого не разглядывали. Разве что девушка время от времени склонялась к своему спутнику и говорила негромко:
– Мишенька, смотри, какая прелесть.
Михаил кивал, но почти не смотрел на то, что ему показывала сестра. Они шли уже более часа, и Воронецкий начинал уставать. Большой город с его жизнью всё же выматывал. Еще эта жара, разогнавшая дождливую серость уже на следующий день после их приезда, да и влажность… Да уж, в родном уезде дышалось вольготней.
– Восьмая линия, – констатировал молодой помещик, заметив указатель. – Нам туда.
– Хорошо, дружочек, – кивнула Глашенька.
Михаилу не нравилась ее податливость. Он интуитивно чувствовал, что сестра задумала пакость. Нет, не что-нибудь этакое… гадкое. Но уже сейчас казалось, что из его затеи ничего не выйдет.
– Дом двадцать один, – первой произнесла младшая Воронецкая. – Кажется, мы пришли, Максим Аркадьевич.
В этот раз она не шептала, а говорила громко, потому и назвала выдуманное имя. Воронецкий вздохнул и остановился. Он развернулся к сестре.
– Душа моя, я все-таки настоятельно прошу не таиться перед доктором, – произнес он негромко.
– Я ведь обещала, – Глаша ответила укоризненным взором.
– Ты понимаешь, что я имею в виду, – строго сказал брат. – Мы должны назвать себя…
– Нет, – оборвала его сестрица.
– Но тогда ты ведь и правды ему не откроешь! – возмутился Михаил.
Глашенька передернула плечами и заглянула брату в глаза. Взор ее показался Воронецкому холодным и даже надменным. И тон, какими были сказаны следующие слова, выдали скрытое раздражение.
– Я вовсе не понимаю, зачем мне туда идти. Ты же видишь, мне уже лучше. Я стала прежней, как ты и хотел.
– Не стала, – с ответным раздражением произнес Михаил. – Я вижу, что ты продолжаешь таиться, и всё твое веселье такое же фальшивое, как и обещание быть с доктором откровенной, раз уж мне ты по-прежнему не желаешь открыться.
– Мне не в чем открываться, – отчеканила Глафира и развернулась к парадному входу в доходный дом господ Гедике, где находился кабинет доктора Ковальчука.
Впрочем, тут же была и его квартира, одна из комнат которой была отдана под кабинет. Воронецкому говорили, что к нему можно попасть по черной лестнице, и Миша так и собирался поступить, но сестрица уже открывала парадную дверь.
Выбрал Федора Гавриловича молодой помещик по той причине, что уже точно знал, кто он, да и успел свести случайное знакомство, так что искать еще кого-то не было надобности. О докторе Ковальчуке говорили, что он не лечит душевнобольных, но пользует людей, имевших какие-то навязчивые идеи. Да и практика его была более обширна.
Хирургией не занимался, но был неплохой диагност, а потому мог назначить верное лечение или же рекомендовать именно того врача, который лучше всего мог помочь пациенту. Однако более всего любил слушать тех, кому требовалось исцеление души и разума, как он выражался. Ну а иначе был психотерапевтом, хотя сам он предпочитал научным терминам высокий слог, но суть от этого не менялась.
– Софья! – повысил голос Воронецкий, все-таки продолжив игру сестры, хоть и намеревался быть откровенным с доктором.
Однако это могло повлечь за собой молчание Глашеньки, и тогда совместное проживание вновь превратится в пытку.
– Выдать ее замуж, и делу конец, – сердито пробормотал Михаил себе под нос и устремился следом за младшей Воронецкой.
Вскоре они стояли перед дверью, табличка на которой гласила, что тут проживает «Доктор Ковальчук Ф.Г.». Сестра посмотрела на Мишу непроницаемым взглядом, и тот, ответив тем же, протянул руку к шнурку колокольчика.
– Доброго дня, господа, – приветствовала их горничная средних лет.
Одета она была в строгое серое платье, поверх которого был надет белоснежный накрахмаленный передник.
– Добрый день, – поздоровался Михаил. – Мы бы хотели видеть господина доктора.
– У вас назначено? – спросила горничная.
– Нет, мы пришли в первый раз.
– Оттого и с парадной лестницы, – понимающе кивнула женщина. – Пациенты приходят с черного хода, чтобы другие жильцы их не видели.
– Так мы можем войти? – чуть раздраженно спросил Михаил.
– Простите, – горничная посторонилась, однако по взгляду было видно, что в своем поведении она не раскаивается, даже смотрела на Воронецких, будто они какие-нибудь бедные родственники и пришли выпрашивать корку хлеба. – Подождите здесь, я доложу Федору Гавриловичу, если он свободен.
И когда она отошла, Михаил фыркнул:
– Какая неприятная особа. Даже не спросила, о ком доложить. Еще и в прихожей оставила, – Глаша пожала плечами. Ей, похоже, было всё равно.
Вскоре горничная вернулась и важно произнесла:
– Доктор вас ожидает, пройдемте.
Воронецкий прожег ей спину взглядом, даже открыл рот, что высказать свое негодование, но все-таки сдержался, решив, что не пристало дворянину браниться с прислугой. Лучше уж выскажется Ковальчуку, на том немного и успокоился.
Из-за прикрытой двери, мимо которой проходили брат и сестра, донеслись отзвуки женских голосов. После что-то произнес ребенок, и женщины негромко рассмеялись. Похоже, это было семейство Ковальчука, но никто из них к гостям не вышел. Впрочем, это-то было понятно. Это был не визит вежливости.
– Прошу, – горничная открыла дверь кабинета.
Федор Гаврилович поднялся навстречу пациентам, и глаза его округлились, посетителей он узнал.
– Господа Светлины? – все-таки уточнил он. – Как неожиданно вас увидеть здесь, у меня. Прошу, проходите. – И добавил, опомнившись: – Доброго дня.
– Доброго дня, Федор Гаврилович, – ответил Михаил. – Да, это мы, и у нас до вас есть дело… по вашей части.
– Как любопытно, – пробормотал Ковальчук и вернулся за стол.
Он дождался, когда посетители усядутся на небольшой диван на позолоченных ножках. Посмотрел, как господин Светлин взял супругу за руку, и отметил, что та осталась к этому равнодушной. На губах Софьи Павловны играла легкая полуулыбка, но глаза смотрели настороженно. Федор Гаврилович готов был поклясться, что прочел в ее взоре предупреждение, что-то вроде: «Даже не вздумайте лезть мне в голову, голубчик». И в этом предупреждении не было мольбы, скорее ощущалась воинственность.
– Хм, – хмыкнул доктор, отметив всё это, и перевел взор на молодого супруга: – Так что же привело вас ко мне, Максим Аркадьевич? Я ведь не ошибся, произнося ваше имя? Простите, людей я вижу не мало, мог и допустить оплошность.
– Нет, Федор Гаврилович, у вас отличная память, – рассеянно улыбнулся Михаил. Он ненадолго замолчал, подбирая слова, а Ковальчук торопить не стал. Он продолжал наблюдать. Вдруг Светлин встрепенулся и произнес: – Хочу отметить грубость вашей горничной. Это же возмутительно! – Воронецкий даже выдохнул с облегчением, что может скрыть свое внутреннее состояние за негодованием.
– А… – несколько опешил Федор Гаврилович. – Простите великодушно, но что сотворила моя горничная? На нее никто прежде не жаловался…
– Она была груба с нами, – передернул плечами Воронецкий. – Не спросила наших имен, чтобы доложить, оставила в прихожей. И смотрела так, будто мы… будто мы на жизнь пришли просить, право слово! К тому же выговаривала нам, откуда приходят ваши пациенты, чтобы не сталкиваться с вашими соседями, и всё это проделывала, выдерживая нас на лестнице! То есть, если бы вышел ваш сосед, он бы не только увидел нас, но и узнал, что мы пришли к вам, как к психотерапевту! Уму непостижимо! Я вовсе не ожидал такого отношение в доме образованного человека. И где? В столице империи!
– Успокойтесь, Максим Аркадьевич, – поднял руки Ковальчук, – прошу вас, успокойтесь! Я понимаю ваше негодование и непременно сделаю Татьяне внушение. Простите великодушно еще раз за то, что вам пришлось пережить. И заверяю, более такого не повторится, если вы решите прийти ко мне еще раз. Более вас никто не оскорбит: ни словом, ни взглядом, ни поведением. Это и вправду было невежливо и возмутительно.
– Благодарю, – буркнул Михаил. Он покосился на сестру.
Глаша головы не повернула. Она продолжала смотреть на доктора с этой своей полуулыбкой. Она вдруг напомнила брату куклу, большую красивую куклу, которую посадили на диван, да так и оставили. И теперь она находится тут, вроде и похожая на живого человека, но лишь внешне. Воронецкий зябко повел плечами.
После поджал губы, решаясь, и заговорил:
– Федор Гаврилович, изначально я хотел бы быть с вами откровенным и кое-что открыть…
Договорить он не успел, потому что Глашенька вдруг ожила. Она порывисто обернулась, впилась взглядом в лицо брата и с силой сжала его руку.
– Максим, – произнесла она, – ты хочешь нарушить обещание? Ты ведь помнишь, почему я согласилась прийти сюда?
Лицо Воронецкого мучительно скривилось, и он тихо сказал, глядя на сестру:
– Я прошу тебя.
– Как и я тебя, – также тихо ответила она.
Ковальчук переводил взгляд с «мужа» на «жену», но продолжал хранить молчание. Пока он увидел, что между супругами есть некое недопонимание. И если господин Светлин готов говорить, то Софья Павловна закрыта в броню.
– Хорошо, – наконец ответил Михаил и добавил: – Я надеюсь, что ты сама откроешься господину доктору.
– Прошу прощения, – заговорил Ковальчук. – Возможно, я смогу облегчить всем начало беседы. Скажите, то, что привело вас ко мне, касается вашего супружества?
– Нет, – ответил Воронецкий.
– То есть в семье у вас всё ладно? – чуть приподнял брови в удивлении Федор Гаврилович.
– И да, и нет, – вздохнул Михаил.
– Пациент – моя… жена, – помещик покосился на сестру, вновь ощущая раздражение, что вынужден выдавать себя за того, кем не является. – Видите ли, некоторое время назад с ней произошло некое происшествие, которое переменило ее. Мне она отказывается говорить, и я подумал, что вам, как доктору, ей будет легче открыться, и это принесет облегчение. В первую очередь ей самой, а после и мне.
– М-м, – промычал Федор Гаврилович. Он сплел пальцы и посмотрел на Глашеньку. Она больше не улыбалась, но, кажется, именно после этих слов «супруга» смогла расслабиться и казалась более спокойной и уверенной. – Но раз пациент – Софья Павловна, то я буду вынужден просить вас, Максим Аркадьевич, удалиться. Уж не сочтите за оскорбление, но раз уж вы ожидаете доверительной беседы между мной и вашей супругой, а при вас, как вы говорите, Софья Павловна открываться не желает, то нам стоит остаться с ней наедине. Я прикажу проводить вас в гостиную и угостить чаем или кофе. А может, вы желаете перекусить? К тому же вы можете почитать свежую прессу.
Михаил кивнул, принимая слова доктора. Было понятно, что он не может остаться при разговоре Ковальчука и его сестры, но продолжать общение с горничной не хотелось. Воронецкий понимал, что может вспылить, если она опять поведет себя недопустимо. Лучше уж освежить голову.
Он снова пожал сестре руку и поднялся на ноги.
– Благодарю, – чуть склонил голову Миша, – но лучше уж я подожду Соню на улице. Если ваш разговор затянется, то я, с вашего позволения, вернусь и буду ждать в гостиной, как вы и предлагали.
– Да, разумеется, Максим Аркадьевич, – мягко улыбнулся Федор Гаврилович. – Я провожу вас. Вы желаете выйти, как вошли или же по черной лестнице?
– По черной лестнице, – ответил Воронецкий без лишних раздумий.
Когда доктор Ковальчук вернулся, его пациентка стояла у окна, обняв себя за плечи. Она смотрела на улицу и, кажется, не услышала шагов за спиной, потому что не обернулась. Федор Гаврилович уселся на диван, стараясь и дальше не шуметь, чтобы понаблюдать за госпожой Светлиной в одиночестве.
– Мне нечего вам рассказать, – вдруг произнесла она, не обернувшись. – Максим придумал себе, будто я переменилась, но он ошибается. Со мной всё хорошо.
– Ваш супруг сказал, пока мы шли к дверям, что с вами произошло, – ответил доктор, и Глашенька обернулась. – Максим Аркадьевич помянул, что вы пропадали почти на сутки, а по возвращении были не в себе. Он также сказал, что прежде вы были склонны к мечтательности, но оставались легкого веселого нрава, однако после стали холодны с ним и прочими знакомыми. По приезду в Петербург вроде бы ожили, но ваш супруг уверен, что что-то продолжает вас угнетать, и вы попросту разыгрываете доброе расположение духа.
– Мой… – Глаша запнулась, но после уверенно продолжила: – Моему супругу это только кажется.
– Вы и сейчас нервничаете, Софья Павловна, – мягко улыбнулся Федор Гаврилович. – Не стоит, голубушка. – Он встал с дивана, приблизился к девушке и протянул к ней руку. – Ну же, Софья Павловна, не опасайтесь меня, дурного я не сделаю, – подбодрил Ковальчук.
Глашенька, поколебавшись, все-таки вложила в его руку свою ладонь, и доктор накрыл ее второй ладонью. Воронецкая вдруг вздохнула и подняла взгляд на собеседника. Он снова улыбнулся.
– Прошу.
Девушка позволила отвести ее к дивану, села, и Ковальчук устроился рядом, так и не выпустив ее руки. Он поглаживал Глашу по тыльной стороне ладони и ждал, когда она успокоится.
– Вы можете мне довериться, Софья Павловна, – наконец сказал Федор Гаврилович. – Ничего из того, что вы мне откроете, не покинет этих стен. Если вы не желаете, то и ваш муж ничего не узнает. Но вам нужна моя помощь, я вижу. А я могу помочь, поверьте мне.
Глашенька отвернулась и вновь вздохнула.
– Это всё чепуха, право слово, – сказала она.
– Порой даже потерянная пуговица способна испортить настроение, – заметил Ковальчук. – Вроде чепуха, а без настроения можно кому-то нагрубить, а этот кто-то затаит зло, после и вовсе сделает гадость в ответ. Да такую, что жизнь испортит. Видите, кажется, пустяковина, какая-то пуговица, а последствия ужасны. Это я к чему вам говорю, голубушка? А к тому, что важна даже чепуха. Позвольте мне узнать, что вас угнетает.
Воронецкая прикусила губу. Глаза ее вдруг лихорадочно загорелись, и девушка выпалила:
– Я изменила Максиму. Это дурно, я знаю. Можете думать обо мне, что хотите, но я сама казню себя.
– То есть, – осторожно начал Федор Гаврилович, – ваше исчезновение…
Глашенька освободилась от руки доктора, поднялась на ноги и вернулась к окну. Тут выдохнула и заговорила уверенно и даже с готовностью:
– Да, именно так. Был молодой человек, который ухаживал за мной. Он говорил мне красивые слова, и я поверила. Максим ведь сказал вам, что я склонна к мечтательности, вот она-то меня и подвела. Я сбежала от мужа к тому молодому человеку и… и поддалась искушению. А утром ужаснулась и вернулась домой. Да и мой любовник обмолвился, что вскоре женится.
– Вы всё еще увлечены тем молодым человеком? – спросил Ковальчук, не спуская взгляда со спины пациентки.
Она пожала плечами.
– Не знаю. Он казался милым, был нежен и слова говорил… А утром я была разочарована, да еще и чувство стыда перед мужем. Разумеется, после возвращения мне было совестно посмотреть Максиму в глаза. Вот и весь секрет. – Она наконец обернулась и вопросила, глядя в глаза доктору: – И как же мне довериться ему, Федор Гаврилович, я ведь не где-то в лесу заплутала, а предалась греху, пала. Даже если и простит, то не забудет. Пусть остается как есть, а однажды всё забудется, и я стану прежней. – Еще чуть помолчав, Глаша добавила: – И вы обещали не рассказывать. Он не должен узнать, о чем я вам говорила.
– И не узнает, я ведь вам уже это сказал, – улыбка Федора Гавриловича была по-прежнему мягкой. – Присаживайтесь, голубушка.
Воронецкая решительно тряхнула головой:
– Нет. Я вам рассказала, и мне стало легче. Теперь хочу идти к мужу.
– Софья Павловна…
– Федор Гаврилович, не удерживайте меня. Я хочу к Максиму и пойду к нему. Более мне добавить нечего.
– Ну… – Ковальчук на миг поджал губы, – хорошо. Идемте, я вас провожу.
– Я могу и сама…
– Ну что вы, – Ковальчук покачал головой, – как можно. Вы дама, и я, как воспитанный мужчина, должен вас проводить. Не спорьте, голубушка.
– Да, конечно, – девушка улыбнулась и первой направилась к двери.
Федор Гаврилович последовал за ней, и взгляд его был задумчив. Доктор не поверил своей пациентке. Он ясно видел, что она выдумала всю эту историю, лишь бы поскорей покинуть его кабинет. А если и не выдумала, то не сказала всей правды. А раз так, то и обратно не придет… сама.
И когда они спустились вниз и, оглядевшись, направились к господину Светлину, который стоял неподалеку, привалившись плечом к фонарю, Федор Гаврилович произнес с милой улыбкой:
– Что ж, Софья Павловна, буду ожидать вас завтра в пять часов после полудни.
– К чему это?! – изумилась Глашенька. – Я ведь была с вами откровенна.
Михаил посмотрел на сестру и вновь перевел взгляд на доктора.
– Однако это всё вас угнетает, а, стало быть, нам есть еще, о чем поговорить. Так что я буду вас ожидать, – и он посмотрел на господина Светлина.
Тот понял, что весь этот диалог был для него, и кивнул:
– Соня придет, Федор Гаврилович. Сколько мы вам должны за визит?
– Пустое, – отмахнулся Ковальчук. – Пока платить не за что. Приводите супругу завтра, непременно приводите. Вы правы, моя помощь Софье Павловне необходима, и я могу ее оказать.
– Сердечно благодарю, – поклонился Воронецкий и задержал на психотерапевте пытливый взгляд, но тот лишь склонил голову в ответ.
После поклонился Глаше и направился прочь. Уже скрывшись за дверью, Ковальчук потер руки:
– Любопытный случай. Но я расколю этот орешек, непременно расколю!
