Юлия Волкодав
Фанаты. Сберегая счастье
– Хорошо, мы можем снять номер в гостинице, – неожиданно спокойно соглашается Туманов. – Правда, тебе придётся везти с собой постельное бельё и ругаться с уборщицами, иначе получится как прошлый раз в Кисловодске.
Сашка сразу вспоминает, как он получил сильнейший астматический приступ от запаха свежевыстиранного с тонной химии белья.
– И придумать, где готовить еду, потому что мы вряд ли найдём гостиницу со шведским столом для диабетиков. Но всё возможно, при желании. Возили же мы в советские времена на гастроли и плитки, и кипятильники. Жена Рубинского полный арсенал кастрюлек возила, поварёшки всякие и сковородку. Однажды мой дорогой друг нечаянно уронил чемодан в аэропорту, он от удара раскрылся, а из него как посыплются кастрюли. Чудесное зрелище: Народный артист Советского союза бежит по международному терминалу, укатившуюся крышку догоняет. И что нам, красивым? Можем повторить.
Сашка тихо злится. Ведь прав он по всем статьям. Он не может долго питаться в кафе и ресторанах, и даже доставки здорового питания не спасут, пробовали уже. Сахар обязательно поползёт вверх. Ей нужно для него готовить, а для этого необходима кухня. Плитка и кипятильник в гостиничном номере – это перебор.
– Конечно, можно снять апартаменты с кухней, – невозмутимо продолжает Всеволод Алексеевич. – Мы с тобой люди не бедные. Но есть ещё один нюанс… Мне потребуется место для репетиций с моей командой. Оборудованное, как минимум, колонками и микрофоном.
– Что-то я у вас дома студии звукозаписи не видела, – ворчит Сашка. – А телеканал не хочет репетиционное помещение предоставить?
– Я не хочу репетировать в павильонах Мосфильма, – веско возражает Всеволод Алексеевич. – Где ни поесть, ни попить, ни, прошу прощения, пописать. Общий туалет для всей шоблы. И офисные стулья как воплощение максимального комфорта.
Сашка мрачно на него смотрит. Справедливое возражение. Он в том возрасте, когда удобный туалет под боком имеет принципиальное значение, а не пить несколько часов, дабы не посещать заведение, для него смертельно опасно. Вот опять! Они ещё даже не улетели, а уже бесконечные ограничения, которых дома и не замечаешь. А сколько их будет! Нужны ему это шоу, Москва и Мосфильм! Но Сашка напоминает себе, что обещала не злиться, не портить ему и себе настроение.
– Ясно, – вздыхает она. – Значит, селимся у вас на Арбате. Только, Всеволод Алексеевич, пожалуйста, сделайте так, чтобы к нам не являлся ваш гарем.
У него изгибается бровь в немом вопросе.
– Мне кажется, Нурай, явившаяся в прошлый раз в самый интересный момент, из твоей команды, а не из моей.
– Спорное утверждение. Я просто боюсь, что за две недели мы имеем все шансы и Зарину встретить где-нибудь на кухне. У меня, конечно, крепкие нервы и богатое воображение, но всё равно я не представляю милую семейную сцену совместного приготовления для вас борща. С пампушками.
– Когда я последний раз ел пампушки, мне интересно! – возмущается он. – Всё, Сашенька, я тебя понял. Я решу вопрос.
И уходит в спальню, подбирать костюмы для поездки, ворча что-то насчёт того, как быстро даже самые милые создания превращаются в мегер. Сашка благоразумно прикидывается глухой и очень увлечённой новостями в своём телефоне.
В Москву они прилетают накануне первого съёмочного дня. Сашка предлагала приехать пораньше, чтобы день отдохнул с дороги, отлежался дома. На что получила гневную отповедь, что если артисту требуются сутки на отдых, то пора ползти на кладбище, а не по съёмкам шастать. Комментировать она, конечно, не стала. Нет так нет. Её тоже не грела идея провести лишние несколько дней в белокаменной.
В квартире на Арбате ничего не изменилось с их прошлого приезда, разве что пыли было намного больше, чем в тот раз.
– Похоже, Нюрка начала филонить, – замечает Сашка, проводя пальцем по книжной полке в гостиной.
– А она сюда больше не ездит, – спокойно сообщает Всеволод Алексеевич, усаживаясь на диван и шаря по столу в поисках пульта от телевизора. – Я вчера разговаривал с Зариной. Сказал, что собираюсь приехать, попросил не беспокоить. А она мне сообщила, что беспокоить и некому, Нурай отчалила в свою республику. Откуда она там?
– Из Азербайджана, из Баку. Насовсем?
– Я не уточнял. Моя дражайшая супруга и так была в тихом бешенстве.
– Не так уж сложно найти другую уборщицу.
Сашка раздумывает, где бы взять тряпку. На генеральную уборку у неё нет сил, но хотя бы пыль вытереть и полы освежить надо ради сокровища. Всеволод Алексеевич понимает ход её мыслей и протестующе поднимает руку:
– Саша, не надо. Иди ко мне, отдохни.
– Надо, Всеволод Алексеевич. Вы же знаете, что надо. И я не устала совершенно.
– Я вижу, – хмыкает он. – Под глазами чёрные тени. Ты плохо переносишь перелёты?
– Я плохо переношу перелёты в Москву, – фыркает Сашка, но послушно устраивается рядом с ним.
Он удовлетворённо вздыхает и, наконец отыскав пульт, щёлкает кнопками.
– Ну вот, заблокировано! Я хотел футбол посмотреть! – возмущается он, обнаруживая на экране издевательскую морду с закатанными глазами и высунутым языком рядом с подписью о блокировке.
– Дайте сюда, – Сашка забирает пульт. – Вот тут есть кнопочка «информация», можно посмотреть номер вашего счёта, и с телефона на него кинуть денежку.
Она щёлкает кнопками в телефоне и на пульте, реанимируя телевидение, и не замечает, что Всеволод Алексеевич наблюдает за ней с большим интересом.
– Как у вас всё быстро. Туда нажал, сюда нажал, здесь нашёл. А я бы сначала искал очки, потом кнопку, потом думал, что делать.
Сашка улавливает грустные нотки в его голосе, поднимает на него глаза.
– Всеволод Алексеевич, вполне естественно, что я с гаджетами управляюсь быстрее. Не вижу поводов для расстройства. Я же не расстраиваюсь, что мне от природы достался голос, которым только в туалете «занято» кричать.
– Преувеличиваешь, распеть можно любого, – философски замечает он. – Я не расстраиваюсь. Я думаю, как завтра успевать и в блокнот смотреть, и кнопку нажимать, пока песня длится. Очки не забыть ни в коем случае. А если там будет плохой свет или прожекторы в глаза, и очки не помогут. Блокноты маленькие, я в прошлом сезоне видел.
Теперь уже Сашка странно на него косится.
– Ещё раз и с самого начала, пожалуйста, Всеволод Алексеевич. Я явно что-то пропускаю. Зачем вам блокнот понадобился? Чёртиков рисовать?
– Наивная ты девочка. Смотреть, к кому из участников надо повернуться. А если учесть, что объявляют имена уже после выступления, мне надо узнать нужного участника по песне. То есть сначала определить песню, потом найти её в блокноте, а потом повернуться. Ну или не повернуться.
– А блокноты наставникам выдают редакторы передачи, – Сашка начинает догадываться. – И не для заметок или чёртиков. Там уже отмечено, к кому поворачиваться?!
– Ну да, – он лучезарно улыбается. – Меня ещё на этапе телефонных переговоров предупредили. Я так думаю, наставники, которым подобная система не нравится, в проекте и не задерживаются.
– Всеволод Алексеевич! Но это же…
– Шоу-бизнес, Сашенька. Эфир на федеральном канале – само по себе огромное благо для начинающего артиста. Ещё и в прайм-тайм, в популярном шоу. А многократный эфир, то есть в поединках, в финале и так далее, можно считать полноценной раскруткой. Что, естественно, стоит денег.
Сашка смотрит на своё седое сокровище, а видит артиста Туманова. Мэтра Туманова, старого матёрого волка отечественного шоу-бизнеса, для которого всё озвученное – абсолютная норма. Его ничего не смущает, его ничего не беспокоит, кроме технических проблем из-за зрения и скорости реакций.
Прежняя Сашка бы возмутилась. Начала доказывать, что так нечестно, что теряется весь смысл шоу как битвы талантов, и тогда не надо даже участвовать в подобном безобразии. Сашку нынешнюю волнует только его благополучие. Он хочет поиграть в наставника? Отлично, Сашка должна ему помочь по мере сил. Сделать так, чтобы он получил удовольствие от игры.
– А «ухо» нельзя вам настроить? – интересуется она. – Чтобы редактор вам в радионаушник подсказывал?
– Палево, – усмехается Всеволод Алексеевич. – Заметят. Тогда такие наушники надо всем наставникам выдавать, даже хорошо зрячим и быстро соображающим.
– Просто отдайте блокнот мне. А я сяду на первый ряд перед вами. Во-первых, этот сектор камеры практически не снимают. Во-вторых, не идиоты же они, смонтируют потом, как надо. Я буду вам подавать сигнал, когда жать на кнопку. Что вы смеётесь?
– Ничего. Прям разведчики и шпионы. Алекс, Алекс, это Юстас.
Сашка смотрит на него озадаченно.
– Какой ещё Юстас?
– Что?! Александра Николаевна! Ты ещё скажи, что не смотрела «Семнадцать мгновений весны»!
– Не смотрела, – честно признаётся Сашка. – Что там для меня интересного?
– Да действительно, я же там не снимался, – он закатывает глаза. – Так, к чёрту футбол. Сейчас будем заниматься твоим образованием. А ну-ка быстро включай «Семнадцать мгновений». Можешь сделать так, чтобы Интернет в телевизоре показывал?
– Всё я могу, – ворчит Сашка и снова тянется за пультом.
Кино про разведчиков ей не очень-то интересно, но если вместе с ним, с его бесценными комментариями, да лёжа на его мягком плече… Можно и про разведчиков. А про «Ты – звезда» со странными правилами, и про то, что они будут делать с набранной по блату командой, она подумает завтра. Или вообще никогда. Всеволод Алексеевич пусть думает, а она будет подавать патроны. Как обычно.
***
Предыдущий опыт подсказывал, что придётся подскакивать ни свет ни заря и мчаться на Мосфильм, где должны были проходить съёмки. А до того надо чем-то сокровище покормить с утра пораньше, нарядить, да и себя в порядок привести. Она окажется хоть и не в кадре, но точно в центре внимания. Однако, когда Сашка открывает глаза, комната уже залита солнцем. Всеволод Алексеевич безмятежно дрыхнет, раскинувшись на кровати. Сашка хватается за телефон, сначала за свой, потом, перегнувшись через сокровище, за его.
– Всеволод Алексеевич! Всеволод Алексеевич, вы что, забыли будильник поставить?
Накануне она заснула на диване, у него на плече. Потом кое-как добрались до спальни, и Сашка провалилась в сон, понадеявшись, что он поставит будильник. Даже не спросила, во сколько подъём планировался. Но явно же не в десять утра!
– Ну и что за кипиш? – недовольно ворчит он, приоткрывая один глаз. – Сколько времени?
– Без пяти десять!
– Можешь спать дальше. Машина приедет в двенадцать, ехать тут полчаса максимум.
– Разве съёмки не с утра? – вид у Сашки весьма озадаченный.
– У нас – нет, – Всеволод Алексеевич зевает и садится в постели. – Ну вот, такой хороший сон снился. С утра репетиция с массовкой, с участниками, с оркестром. А мы приходим на всё готовое. Какой смысл там лишние два-три часа торчать? И потом, на утренние часы никто в здравом уме съёмки не назначает. Ты представь себе эту красоту в кадре!
Всеволод Алексеевич проводит рукой по лицу и указательными пальцами подтягивает веки к вискам, пытаясь изобразить экспресс-омоложение. Сашка хихикает. Он заспанный, растрёпанный: подстричься до новости о съёмках не успел, а потом не захотел, мол, слишком коротко – ещё хуже будет, и так три волосины осталось, а теперь волосы отросли и рассыпаются в разные стороны.
– Гримёры же есть, – замечает Сашка, выбираясь из постели.
– Возможности грима не беспредельны, мы же не в Голливуде. Так что морда в любом случае должна отвисеться. Сделаешь чаёк с бутербродиками?
Сашка снова хихикает. Как-то ей подозрительно весело сегодня, сама себе удивляется. Кивает и идёт на кухню. На его с Зариной, между прочим, кухню. Но теперь, во второй приезд, она куда меньше смущается. То есть не смущается совсем. Даже некую ностальгию испытала, увидев снова кровать, где всё случилось в первый раз. И вообще здесь всё осталось таким же, как в их прошлый приезд. Даже косметичка с бритвенными принадлежностями, забытая Всеволодом Алексеевичем, лежит там, где он её оставил – на раковине в ванной комнате.
Сашка возится на кухне, кипятит чайник, режет на бутерброды домашнюю буженину. И буженину, и хлеб, тоже домашний, и даже заварку и сироп стевии, который она добавляет ему в чай вместо сахара, Сашка предусмотрительно прихватила из Прибрежного. Чтобы не бегать в первый же день по магазинам. И, пока распаковывала свёртки, пока готовила бутерброды, вспоминала рассказы Тонечки о его гастрольной жизни. Как он требовал, чтобы в Москве покупали его любимую колбасу и везли с собой. Сашка уже не помнила, было это до его диабета, или он просто не заморачивался по поводу содержащегося в колбасе сахара. Но московскую колбаску предпочитал всей прочей, требовал бутерброды с ней в каждом городе. Не учитывая, что походных холодильников у Тони не было, и на третий день гастролей московскую колбаску не хотели брать даже беспризорные тюменские тузики. А Тоня исправно бегала в магазин, покупала точно такую же колбасу, которая продавалась нынче везде, и тащила застрявшему в Советском союзе москвичу, свято уверенному, что за пределами белокаменной по-прежнему голод и дефицит.
Завтракают в гостиной, неспешно, под бормотание телевизора. Всеволод Алексеевич с таким неподдельным интересом пялится в экран, как будто там не тупое шоу для домохозяек идёт, а футбольный матч чемпионата мира. Сашка просто сидит рядом, цедит чай и листает ленту в телефоне. Вместе им и молчать неплохо. В половине двенадцатого Туманов неохотно поднимается с дивана.
– Ну, пора одеваться.
Сашка только головой качает. Вид у него такой, словно на каторгу собирается. Сам согласился, сам радовался. К тому же он выспался, наелся, посмотрел телевизор. Вряд ли же он от всего этого безмерно устал.
– Что ты ухмыляешься? – замечает он выражение её лица.
– Да ничего. Думаю, как всё-таки различаются наши профессии. У врача если смена, то с восьми утра в лучшем случае. Проснулся ты, не проснулся, а уже мчишься на работу, там сразу какой-нибудь аврал. По закону подлости, если нет сил дежурить, обязательно кто-нибудь решит помереть. Даже если никаких предпосылок к этому не имел. И ты вспоминаешь о заваренном утром кофе примерно к вечеру. А один раз я переодеваюсь после суток, и у меня из лифчика, простите за подробности, кусок туалетной бумаги выпадает. Я на него смотрю оторопело, и только через пару минут вспоминаю, что утром собралась, ещё раз простите, пописать, взяла бумагу, засунула, куда все женщины испокон веков самое ценное прячут, а тут меня к кому-то позвали. Ну и всё.
Всеволод Алексеевич хмурится. Сашка запоздало соображает, что он сейчас обидится. Он очень обижается, если кто-то считает профессию артиста недостаточно сложной или тяжёлой.
– Нет, вы только не подумайте! Я прекрасно знаю, какой труд, стоять на сцене по несколько часов и держать внимание зала. И съёмки по полдня тоже радость та ещё! – торопливо говорит она, пока не разразилась буря.
Но Всеволод Алексеевич отрицательно качает головой.
– Я не про то. Меня ты, значит, ругаешь, а сама за своим здоровьем вообще не следила? Это же вредно, весь день терпеть.
Сашка пожимает плечами, удивлённая ходом его мыслей.
– А я, наивный, думал, что женщины в лифчик деньги прячут, – ехидно добавляет он. – Хотя, кому что ценнее, конечно. Вот я помню, в советское время мы на гастроли с собой из Москвы по три рулона туалетной бумаги брали, потому что в регионах её был страшный дефицит… Сашенька, а ты чего смеёшься? Что я такого смешного сказал?
А Сашка уже почти икает от смеха. Ничего, конечно. И колбаску. Из той же бумаги.
Машину за ними присылает телеканал, и Сашка едва не присвистывает от удивления, увидев огромный чёрный «майбах». Ещё и водитель в белой наутюженной рубашке выскочил, чтобы дверь открыть. На секунду замялся, наверное, не ожидал, что пассажиров будет двое, и ринулся к Туманову.
– Даме сначала дверь открывают, – рычит Всеволод Алексеевич, дёргая за блестящую ручку. – Я сам могу.
Сашка даже не понимает, кто сконфузился больше, она или водитель. Плюхается на кожаное сидение, с неудовольствием косится на разделяющий их со Всеволодом Алексеевичем подлокотник. Ну и что за машина такая? То ли сидишь, то ли лежишь, проваливаясь куда-то. Ещё и подсветка у сидений неоновая, как будто ты на дискотеку пришёл. Понты дороже денег? А вот сокровище, похоже, очень уютно себя чувствует. Устроилось с комфортом, ножки вытянуло и в окошко уткнулось.
– Попроще машины не было? – шипит Сашка.
– Согласно статусу артиста, – хмыкает донельзя довольный Всеволод Алексеевич.
Что примечательно, с момента их первого разговора о съёмках – ни одной жалобы на самочувствие. И ладно бы жалобы, он может и промолчать. Но Сашка же видит, если ему нездоровится, да и сахар они проверяют каждый день. Нет, всё прекрасно: и сахар, и настроение. Он счастлив, что его позвали, что о нём вспомнили. И что машину к порогу подали самую крутую, какая нашлась. Только бы на съёмках ничего его не расстроило!
Через задний двор они подъезжают к самому съёмочному павильону. Сашка вспоминает, как однажды, тысячу лет назад, ходила на запись какой-то передачи с Тумановым, и тогда пришлось шагать по длинным коридорам и подниматься по бесконечным лестницам, чтобы попасть в студию. Но когда ты сопровождаешь «гранда», всё гораздо проще.
А Всеволод Алексеевич уже в своей стихии. И в маске артиста. Сашка даже не успела заметить, когда он преобразился. Степенно кивает девушке-редактору, их встречающей. Неторопливо идёт за ней, придерживая Сашку под локоть.
– Сейчас на грим, Всеволод Алексеевич, – объясняет девушка. – Визажист вас уже ждёт. В гримёрке можно выпить чай, кофе. Начинаем через полчаса.
Визажист чуть не с порога кидается к нему с кисточками, полная служебного рвения и одновременно восторга, что ей достался такой знаменитый клиент. Сашка сразу замечает, что на гримёрном столике стоит айфон, развёрнутый камерой к креслу. Или видео снимает, или вообще трансляцию ведёт для подписчиков.
– Убирайте, – Сашка кивает на телефон. – Мы согласия на съёмку для ваших соцсетей не давали.
Всеволод Алексеевич не сразу понимает, в чём дело. Удивлённо смотрит на Сашку, на суетливо убирающую телефон девушку.
– Нет-нет, какие съёмки? Просто боюсь не услышать звонок, если в сумку положу. Садитесь, Всеволод Александрович.
– Алексеевич.
Это тоже Сашка. Туманов даже слова не успевает сказать. Он, судя по блуждающему взгляду, уже погрузился в какие-то свои мысли. Может быть, о предстоящих съёмках переживает? Или, наоборот, ностальгия проснулась? Оказался в привычной среде, где все вокруг него бегают, и размышляет, не зря ли от всего этого отказался?
– Ой, простите, Всеволод Алексеевич.
Девушка надевает на него защитную накидку, чтобы грим не осыпался на рубашку и пиджак, начинает наносить на лицо какой-то крем, судя по тюбику, тональную основу. Сашка с самым мрачным видом стоит рядом и наблюдает. Всеволод Алексеевич же совершенно расслаблен, даже глаза прикрыл. Кажется, ещё немного, и уснёт. Ну точно, как рыба в воде. Сашка не удивится, если он ещё чай попьёт и пообедает, пока его красят.
– Не слишком ярко? – не выдерживает Сашка, когда девушка доходит до бровей. – Всё же не гей-парад.
Всеволод Алексеевич приоткрывает один глаз, и взгляд этого глаза вполне ехидный. Ага, значит, не спит, слушает.
– Сама толерантность, Сашенька, – комментирует он. – Камера съест половину цвета. И прожекторы ещё.
– М-да? Слушайте, а как вы обрабатываете кисточки? Их же, я полагаю, кипятить нельзя? И в автоклаве они сгорят. Почему не одноразовые? Ладно ещё глаза, хотя и конъюнктивит – вещь не очень-то приятная. Но губы… Вы знаете, что герпес не лечится?
Всеволод Алексеевич начинает смеяться, и теперь они оба мешают девушке работать. Одна своими комментариями, второй тем, что трясётся в кресле от смеха.
– Давайте вашу помаду, я сам накрашу, – Всеволод Алексеевич решительно забирает баночку. – Пальцем. Чтобы Александра Николаевна в обморок тут не упала.
Визажиста даже жалко. И эксклюзивный контент не сняла, и под град замечаний попала. И не возразишь же, в кресле «звезда». Не дай боже, Туманову что-нибудь не понравится. Осознав ситуацию, Сашка прикручивает сарказм, тем более, что Всеволода Алексеевича уже превратили в красавца с нарисованными чертами.
– Почти всё, – говорит девушка. – Ещё один штрих.
И уже заносит над ним баллончик с лаком для волос. Сашка едва успевает среагировать.
– Куда?! Уберите это оружие химического поражения немедленно!
И вовремя сдерживается, не добавляет ни слова про его астму.
– Но причёска не будет держаться без лака!
– Ничего страшного, в перерыве снова причешете. Вы вообще в курсе, что аэрозоли разрушают нашу планету? Если все вот так начнут баллончики разбрызгивать, от озонового слоя останутся только добрые воспоминания. Всё, Всеволод Алексеевич, пойдёмте уже фиксировать на камеры вашу невероятную красоту, пока вас сороки не унесли.
Сашка уводит его из гримёрки, подальше от лаков, пудры и прочих сильно пахнущих веществ.
– А ты сегодня в ударе, девочка, – спокойно комментирует он.
Сашка только пожимает плечами. Да, она стала увереннее, рядом с ним. Не добрее, конечно. Но увереннее.
– Тамарочка, какие люди! – вдруг восклицает Туманов и спешит кому-то навстречу. – Скажи, что ты тоже в составе судей?
– Севушка! Не судей, а наставников! Как же я рада тебя видеть! Сколько лет!
Объятия, поцелуи, громкий обмен впечатлениями. Тихо эти вокалюги разговаривать, конечно, не могут. Надо, чтобы добрая половина зрителей, как раз проходящая через коридор в студию, на них обернулась. Сашка скромно устраивается в сторонке на каком-то ящике и наблюдает за встречей старых знакомых. «Тамарочку» она, конечно, знает, хотя ни одной её песни навскидку не вспомнит. И высокого седого мужика, который пришёл на вопли, чем вызвал ещё один сеанс объятий, Сашка тоже помнит смутно. Этот, кажется, из кино. С кино у Сашки отношения сложные, как они уже выяснили накануне. Пока будущие наставники общаются, Сашка внимательно наблюдает за лицом сокровища. Пытается распознать, играет он роль или искренне рад встретить коллег. Коллег, которые про него благополучно забыли, когда он ушёл со сцены. Сашка думает о том, что Всеволод Алексеевич абсолютно не злопамятный. Но очень обидчивый. Каким волшебным образом в нём сочетаются эти два качества, для неё загадка. Сашка если обидится, то на всю жизнь, но только по глобальному поводу. А Туманов обижается, если не позвонили и с днём рождения не поздравили. Но прояви к нему должное внимание хоть на следующий же день, и он всё забудет, и начнёт лучиться улыбкой, обнимать, целовать и искренне радоваться твоему присутствию в его бесценной жизни. Звезда.
– Господа артисты, пожалуйста, пройдите в павильон! – раздаётся по радиосвязи. – Мы через пять минут начинаем.
Сашка вслед за «господами артистами» заходит в зал. Проходит по прозрачному полу, с удивлением отмечая, что он пластиковый. На телеэкране выглядел стеклянным и куда более дорогим. Всё вокруг кажется слишком уж бутафорским, и остаётся только подивиться магии телевидения. Сашка садится в зрительный зал, но аккурат за креслом Всеволода Алексеевича, которое сейчас повёрнуто спиной к сцене. Забирает у него заветный блокнотик, выданный редактором. Туманов устраивается в кресле наставника, и судя по тому, как он ёрзает, оно не слишком-то удобное. Ну да, прямое, спинка не откидывается. И жёсткое даже на вид. Но как же он смотрится! Как будто специально для него придумали и этот проект, и это кресло, и красную кнопку посередине. А довольный! Сашка усмехается, качает головой и утыкается в блокнот, благоразумно наклонившись над ним, чтобы сидящие сзади зрители лишнего не увидели.
– Всеволод Алексеевич, привстаньте, пожалуйста, я вам микрофон закреплю.
– Всеволод Алексеевич, вам водички дать? На стол ставить нельзя, будет слетать, когда кресло поворачивается. Но если понадобится, маякните, я поднесу.
– Всеволод Алексеевич, если будет желание подпеть кому-то из участников, не стесняйтесь. Все реакции наставников записываются на камеру, и потом самое интересное пойдёт в эфир. Чем больше комментариев, реакций, может быть, вашего общения друг с другом, тем лучше!
Это вокруг него редакторы крутятся, объясняют, как себя вести. А он доволен вниманием, аж светится. Привстаёт, чтобы мальчик протянул шнур от микрофона у него под пиджаком, и Сашка с некоторой ревностью следит, как чужие руки касаются её сокровища. И запоздало соображает, что там, сзади на ремне, куда мальчик сейчас попытается пристроить блок питания от микрофона, уже закреплён дозатор инсулина. Они специально его переставили сегодня назад, чтобы в кадр не попал даже случайно.
– Дайте, я сделаю! – говорит Сашка преувеличенно недовольным тоном. – Что вы возитесь?
Мальчик изумлённо шарахается. Вроде бы он не возился, ещё не успел ничего сделать. Но покорно отдаёт коробочку. У Сашки получается не слишком ловко, в какой-то момент она ловит себя на мысли, что со стороны они смотрятся прекрасно: подхихикивающий Всеволод Алексеевич стоит, чуть согнувшись, придерживая руками пиджак на весу, и Сашка сзади него, возящаяся с чем-то там в районе его ремня. Картина маслом. Зато никто не узнает, что у сокровища за проблемы, и не увидит его дозатор. Впрочем, сегодня Всеволод Алексеевич не слишком обращает внимание на такие мелочи, его волнуют более глобальные вопросы: куда смотреть, где камеры, как нажимать кнопку, сколько он может взять участников в команду. Он планомерно выносит мозг редакторам, терпеливо объясняющим правила. Тут же его тянет пообщаться с «Тамарочкой» и «Коленькой», другими наставниками, уже занявшими свои кресла. Он перегибается через подлокотник, чтобы лучше их слышать в галдеже, стоящем на студии: зрителей уже запустили, и они рассаживаются по местам, режиссёр ругается со световиками в микрофон, оркестр настраивает звук. У Сашки через пять минут начинает болеть голова от шума и мерцающего света. Она косится на сокровище, но он, судя по всему, прекрасно себя чувствует. Ну, это самое главное, а она и потерпеть может.
– Мы начинаем съёмки! Уважаемые наставники, приготовились!
Сашка ухмыляется – голос «с неба», принадлежащий всесильному режиссёру, звучит невероятно пафосно. А тут ещё и свет притушили, в оркестре скрипки тревожно пропиликали «интро». Всеволод Алексеевич откинулся в кресле, насколько позволяла спинка, и даже глаза прикрыл, готовый внимать искусству участников. Сашка аж залюбовалась. Как он всё же красив в образе артиста: белая рубашка расстёгнута на две пуговки, голубой пиджак делает глаза чуть ярче, чем есть на самом деле. Тональник и прочие приблуды гримёров сделали лицо не то, чтобы моложе, но свежее, а черты чётче. Сашка его любым любит: и помятым с утра, и отёкшим, когда сахар зашкаливает, и небритым особенно. Но артист всё-таки очень красив, а главное, доволен собой, своим статусом и всем происходящим. Сашка чувствует волны позитива, исходящие от него сейчас.
Звучит вступление первой песни, на сцене появляется бабушка божий одуванчик. Седые волосы собраны в куль, очки с такими диоптриями, что глаз не видно. Платье шили, вероятно, в ателье ещё при Сталине. Сашка такие фасоны только на картинках в старых книгах видела. Бабушка запевает внезапно тонким-тонким голоском, что-то из итальянской классики. У Сашки глаза лезут на лоб, столь неожиданно несоответствие формы и содержания.
Всеволод Алексеевич приоткрывает один глаз, одна бровь вопросительно лезет вверх. Это не к Сашке вопрос, он сам по себе озадачен, но Сашка всё равно заглядывает в блокнот. М-да, знать бы, что за песню бабушка исполняет. Сашка-то сильна только в отечественной эстраде. Но в блокноте, вроде бы, ничего итальянского не отмечено.
Песня подходит к концу, бабушка стоит, растерянная. То ли не понимает, что никто к ней не повернулся, то ли ещё надеется на чудо. Кресла наставников разворачиваются автоматически, и Сашка также автоматически дёргается. Что ещё за карусель? Если так после каждого номера будет, они Всеволода Алексеевича укатают до тошноты. Но Туманов вполне бодро начинает анализировать выступление бабушки. Своим «сказочным» тембром рассказывает, как прекрасно она звучит в своём возрасте, как чудесно она пела.
– Так вы меня к себе берёте? – обрадованно перебивает его бабушка.
– К сожалению, нет, – Всеволод Алексеевич с благожелательной улыбкой разводит руками. – Я же не могу взять всех!
– А зачем тогда хвалите? Ой, а давайте, я вам другую песню спою! Я могу из вашего репертуара! «Ромашки спрятали-и-ись! Поникли лютики-и-и!».
Бабуле даже музыкальное сопровождение не нужно, она сама себе оркестр. И споёт, и спляшет. Сашка смотрит на неё зачарованно: вот же человек без комплексов! Лица Всеволода Алексеевича ей сейчас не видно, но судя по подрагивающей руке, свисающей с подлокотника, он ржёт.
– Спасибо, мы вас услышали!
– Нет, подождите, Всеволод Алексеевич! Я ещё могу про нашу любимую Москву! «Дорогая моя столица». Вы её пели, помните?
– Да что я только не пел!
– А давайте вместе?
Бабушка так волнуется, так старается понравиться, что Сашке её уже жалко. И сокровище жалко, потому что он вдруг встаёт из своего кресла:
– Давайте, я вас провожу!
И идёт к ней на сцену. А сцена прозрачная, подсвеченная изнутри. И, судя по тому, как осторожно и медленно он идёт, скользкая. Или он просто не видит, куда наступает. Со стороны картинка получается печальная: пожилой артист ковыляет до не очень вменяемой бабули и под ручку выводит её со сцены. Под грохот аплодисментов и крики «браво», абсолютно не соответствующие ситуации. Зрителями модераторы руководят, которые показывают им, как надо реагировать на то или иное событие.
Всеволод Алексеевич возвращается в своё кресло, Сашка поглядывает на часы. В общей сложности выступление бабушки заняло двадцать минут. Если столько времени тратить на каждого участника, которого надо взять, да плюс те, кого не возьмут, они тут до утра просидят. И сразу начнут съёмку второго дня. И что от Туманова после этого останется?
Ко второй участнице, народнице в ярком красном платье потомственной казачки, практически сразу поворачивается «Тамарочка», осыпает её комплиментами, которым Всеволод Алексеевич охотно поддакивает, улыбаясь во весь рот. Третьего участника, мужика, которому никак не дашь шестьдесят плюс, с академическим вокалом, забирает к себе в команду «Коленька». Но когда Всеволод Алексеевич отвешивает дежурный комплимент и участнику, и его наставнику, вдруг слышит:
– А ты-то куда смотрел? Что ж не повернулся?
Сашку сразу напрягает тон Коленьки. Николая Петренко, если быть точной, она уже загуглила. Вспомнила, что дядька снимался в кино и пел на эстраде свои же песни из кинофильмов. Обычный с виду мужик, худощавый, чуть моложе Туманова, но не бодрее. Тоже наверняка с кучей возрастных болячек. Сашка к нему абсолютно ровно относилась до начала шоу. Но теперь насторожилась.
