Юзеф Игнаций Крашевский
Графиня Козель
VI
У Адольфа Магнуса Гойма, занимавшего в то время место, соответствующее нынешнему посту министра финансов, не было друзей ни при дворе, ни вообще в стране. Ненавидели его главным образом за то, что он ввел вслед за другими обременительными налогами акцизный сбор. Саксонцы противились как могли и умели, их неповиновение вызывало у короля, которому постоянно не хватало денег на непредвиденные расходы, плохо скрываемый гнев. Ему посоветовали лишить непокорное дворянство остатков его привилегий и окружить себя чужестранцами, не имевшими никаких связей ни с дворянством, ни со страной.
Август принял этот совет, среди его министров и фаворитов было много иноземцев. Итальянцы, французы, немцы из соседних государств играли при дворе первенствующую роль. Гойм – человек бесстрастный, невозмутимый, на редкость изобретательный в изыскании доходов для короля, тратившего миллионы на Польшу, на содержание войска, празднества и фавориток, был благодаря своей удивительной способности выколачивать деньги в большом фаворе. Но Гойм не обольщался этим, пример Бейхлинга и многих других заставлял его всегда быть начеку, он ждал часа, когда сможет, нагрузив как следует карманы, унести подобру-поздорову из Саксонии свою голову, а вместе с ней и состояние. Гойма никто близко не знал, но известно было, что человек он вспыльчивый, изворотливый, корыстолюбивый, распутный, неспособный на искреннюю привязанность. Лучше всех его знала, по-видимому, графиня Вицтум, его сестра, она умело, без всякого нажима руководила и управляла им и заставляла делать то, что считала нужным.
Кроме Бейхлинга, упрятанного в Кёнигштейн, у Гойма не было друзей, разве что временные союзники. Гофмаршал Пфлюг и многие придворные терпеть его не могли; с Фюрстенбергом у него тоже были плохие отношения.
Когда, после заключения пари, Гойму приказано было вызвать жену и представить ее ко двору, никто не пожалел его, никто не посочувствовал, над ним только подтрунивали и издевались.
На другой день после бала Гойм отправился с докладом к королю. Акцизному сбору противились в провинциях. Особенно шумно выражали свое возмущение в Лужицах. Король протестов не терпел. Выслушав рапорт министра, Август Сильный, нахмурив брови, приказал ему:
– Отправляйся сегодня же, сейчас… Строптивых вели разогнать, выведай, кто зачинщик, и моим именем водвори порядок. Поезжай сейчас же, без промедления.
Гойм возразил было королю, что его личное присутствие в Лужицах не обязательно и даже бесполезно, что он пошлет кого-нибудь другого, а сам останется в Дрездене, где его ждут дела поважнее.
– Нет ничего более важного, как сломить упорство этих спесивцев, пусть не рассчитывают на уступки с моей стороны. Поезжай сейчас же, возьми с собой драгун, и чтоб никаких сеймиков не смели там устраивать. Скажи им, чтобы не вздумали брать пример с польской шляхты, я этого у своих подданных не потерплю, мы и в Польше скоро собьем спесь со шляхты.
Гойм попытался объяснить что-то, но король, не слушая его, повторял:
– Поезжай сейчас же, немедленно. – Он посмотрел на часы. – Через два часа ты должен быть на пути к Будишину. Такова моя воля.
Говорить с королем можно было только на пьяных пирушках. Кто не боялся быть задушенным в королевских объятиях, тот обнимался и целовался с ним под одобрительные возгласы присутствующих, а король хохотал при этом. Но когда Август был трезв, его воля, его слово были законом.
Приказ отправляться в Лужицы на другой день после бала показался Гойму весьма подозрительным. Зная короля, двор и его нравы, он не сомневался, что его отсылают с умыслом, чтобы он не мешал интригам и королю легче было сблизиться с его женой. Но что он мог сделать? Ничего. Поручить присмотр за Анной сестре – означало бы дать пьянице ключ от винного погреба, друга у него не было, он был беззащитен. Гойм чувствовал, что все в сговоре против него. Придя домой, министр бросил бумаги на стол и принялся в ярости рвать на себе парик, дергать рукава, потом распахнул с шумом дверь и побежал как безумный в апартаменты жены.
Анна была одна. Гойм с любопытством окинул взглядом комнату. Бледное лицо его исказилось от злости. Анна не обращала на него внимания, она привыкла к подобным сценам.
– Можете радоваться, – вскричал Гойм, – я был так глуп, что вызвал вас сюда, и теперь со мной делают все, что хотят. Я мешаю их интригам, король отсылает меня прочь, через час я должен ехать. Вы остаетесь одна.
– Ну и что ж, – ответила пренебрежительно Анна, – неужто вы думаете, что я нуждаюсь в вашей опеке, чтобы сберечь свою честь?
– Мне, однако ж, казалось, что я могу быть полезным, хотя бы чтобы умерить их наглость и бесстыдство, – крикнул Гойм, стукнув кулаком по столу. – Я им мешаю, вот они и хотят от меня избавиться. Вижу руку дорогого Фюрстенберга, он вручил мне сегодня, издевательски посмеиваясь, тысячу дукатов, а я-то знаю, что от короля он получил десять тысяч за блестящую мысль привезти вас сюда, моя милая.
– Гойм, – крикнула, вскакивая, Анна. Глаза ее сверкали. – Довольно оскорблений, идите, уезжайте, делайте что хотите, но меня оставьте, пожалуйста, в покое. Я сама сумею отстоять себя. Довольно, говорю вам, довольно!
Гойм замолчал, лицо его помрачнело, часы напомнили, что время отъезда близится.
– Мне незачем предостерегать вас, – сказал он напоследок, – вам и так известно, что может ожидать вас здесь, скажу только, что бесчестия я не потерплю. Вольно зятю моему Вицтуму и другим потворствовать подобным вещам, мне благодушие несвойственно.
– О, никогда не паду я столь низко, – прервала его Анна. – Изменять вам я не намерена, это бы унизило меня, но если вы жизнь мою сделаете несносной, я порву с вами открыто и навсегда.
Гойм ничего не ответил. Он постоял в нерешительности на пороге, теребя свой парик, хотел что-то сказать, но тут в дверь постучались, пришел королевский посланец – пора было ехать.
Из замка следили за Гоймом, пока он не переехал мост, а чтобы не вздумал тайком вернуться, послали вослед соглядатая. План был такой: графиня Рейс пригласит Анну к себе, король появится там неожиданно, да к тому же инкогнито. Тайная эта миссия возложена была на графиню Вицтум. Но Анна наотрез отказалась ехать. Тщетно уверяла ее графиня, что об этом никто знать не будет. Анна, догадавшись, что ей устраивают встречу с королем, тут же высказала это сестре мужа.
– Ты слишком догадлива и осмотрительна, – рассмеялась графиня Вицтум, – обмануть тебя трудно; что ж, возможно, король, сгорающий от желания познакомиться с тобой поближе и знающий о каждом твоем шаге, появится у графини Рейс. Ну а если он, чтобы удовлетворить свое любопытство, приедет к тебе прямо сюда? Что тогда? Перед королем дверь не закроешь, все двери раскрыты перед ним. Разве пристойней будет и лучше, если он проведет несколько часов наедине с тобой? Что скажут люди?
Анна побледнела.
– Король не может быть таким… – она не сразу подобрала слово, – таким назойливым, король не посрамит моего доброго имени. Этого быть не может! Это было бы…
– А я говорю тебе, что все может быть, король скучает, он любопытен и не признает ни упорства, ни отказа. Женщины своей податливостью превратили его в деспота. Король приедет сюда, если тебя не будет у графини Рейс.
– Откуда ты знаешь? – спросила Анна. – Откуда?
– Я ничего не знаю, но я знаю моего государя, – странно как-то усмехаясь, прошептала невестка, – и помню один вечер в моей жизни.
Она вздохнула.
Анна хрустнула пальцами.
– Вот как! Здесь, как от разбойников на большой дороге, надо всегда иметь при себе оружие. Что ж, придется раздобыть кинжал и пистолет, ни железа, ни пороха я не боюсь.
Графиня Вицтум старалась успокоить возмущенную Анну и обратить все страхи в шутку.
– Знай же, – сказала она, – что Август ни разу в жизни насилием над женщиной себя не запятнал. Это не в его характере. Он так обходителен, любезен, так хорош собой и обаятелен, что ему не приходилось прибегать к подобным средствам.
После долгих уговоров сестра Гойма добилась согласия Анны поехать вечером к графине Рейс. Гордясь своей победой, она отправилась домой, а потом к приятельнице, чтоб сообщить ей радостную весть. Фюрстенберг помчался с этой вестью во дворец.
Король предупредил, что поедет ненадолго к княгине Тешен, а на обратном пути отошлет экипаж с людьми во дворец, а сам на носилках, о которых должен позаботиться Фюрстенберг, прикажет отнести себя incognito к графине Рейс.
Прежде чем продолжать эту до мельчайших подробностей правдивую историю, мы должны дать читателю верный портрет нашей героини графини Анны Гойм.
Анна была круглой сиротой, одна-одинешенька на свете, замуж вышла по принуждению, во всяком случае, не по своему выбору. Жизнь с мужем вскоре стала невыносимой, страдания были ее уделом в первую пору молодости. Всякая другая на ее месте обрадовалась бы представившейся возможности обрести свободу, блестящее положение, быть может, и непрочное, но обеспечивающее впоследствии богатую и независимую жизнь или даже новый брак, который заставит забыть минутное заблуждение, но Анна была воспитана в строгих правилах, ее возмущало легкомыслие женщин, уступавших мимолетному увлечению государя. Анна не прочь была разойтись с мужем – ибо питала к нему лишь отвращение и ненависть, – но только в том случае, если они с Августом полюбят друг друга и союз их скреплен будет браком.
Вздумай Анна поделиться с кем-нибудь своими мыслями, ее подняли бы на смех. Навечно связать узами такого непостоянного человека, как Август, казалось всем чистым безумием. Анна же, памятуя об отношениях короля с королевой, считала это вполне возможным.
Август был красив, галантен, неудивительно, что после Гойма он произвел впечатление на Анну, блеск короны и величие делали его еще неотразимей, и Анна почувствовала к нему симпатию, сердце ее забилось. Она поверила в счастливый, но обязательно скрепленный клятвой брак с ним.
Оплетенная после бала сетью интриг, целью которых было сблизить ее с Августом, Анна думала, размышляла, взвешивала и наконец решила: «Лишь как жена могу я принадлежать ему».
Упорство ее было продиктовано скорее рассудком, чем сердцем. Она набивала себе цену, твердо решив – пусть лучше рухнут ее планы, чем она станет игрушкой в руках интриганов.
Анна чувствовала свою силу, зеркало говорило о пленительной красоте ее молодости, по глазам короля она видела, какое произвела на него впечатление. И Анна решила добиться своего.
– Я ни за что так низко не паду! – говорила она сама себе. – Лучше остаться несчастной женой Гойма, чем сделаться возлюбленной Августа: или я буду его женой, или все будет по-прежнему.
В глубине души она уже примирилась с судьбой, речь шла только об условиях. Но никто вокруг не догадывался, что Анна уже готова порвать с мужем, все считали, что это дело будущего.
Молодая женщина предалась мечтам, а мечты в одиночестве опасные советчики. К стыду своему, Анна вынуждена была признать, что даже столь короткое пребывание при дворе оказало на нее пагубное влияние. Высокомерие и жажда власти пробуждались в ней и опутывали мало-помалу ее душу.
Когда наступил вечер и пришла пора отправляться на ужин к графине Рейс, Анна с особой тщательностью обдумала свой туалет, оделась просто, но с большим вкусом и изяществом. Тогдашняя мода позволяла обнажить до плеч чудесной красоты руки, прелестный изгиб шеи, будто из мрамора высеченную грудь. Кожа ее не нуждалась ни в белилах, ни в румянах, она была свежа, как весна, щеки ее то вспыхивали пурпуром, то ослепляли белизной. Иссиня-черные, красиво уложенные косы еще больше оттеняли великолепный цвет лица, прозрачного и нежного, как атлас. Но все это было ничто по сравнению с глазами, полными огня и чарующей прелести. Эти обольстительные глаза могли довести человека до безумия. В них была какая-то необъяснимая, загадочная прелесть, тревожащая, как гибельный взгляд сказочного василиска.
Посмотревшись в зеркало, Анна удовлетворенно улыбнулась. Она была вся в черном, только отделка из пунцовых лент оживляла ее причудливый и необычный наряд. Золовка, заехавшая за ней, еще с порога вскрикнула от восхищения: Анна так прекрасна, так прекрасна, что она не удивится, если корона будет брошена к ее ногам.
– Ты намерена предстать перед королем в таком обворожительном наряде? И при этом еще смеешь утверждать, что предпочитаешь прозябать с моим братом в глуши?
– Что ж тут такого, – холодно ответила Анна, – какая женщина захочет казаться хуже, чем она есть?
– Однако ты большая искусница и в советах, как одеться, не нуждаешься. Ну, что ж, едем!
Гул восхищения приветствовал появление Анны у графини Рейс. Красота ее, ошеломившая всех на балу, сейчас была еще более ослепительной. Дамы, мнившие себя красавицами, почувствовали себя рядом с ней старыми и поблекшими. Ей было двадцать четыре года, но выглядела она на восемнадцать. Это была античная Диана с ее девичьей гордостью и суровостью лесного божества, избегавшего людских глаз.
Графиня Рейс была в восторге, – все как нельзя лучше отвечало ее планам. Анну тотчас окружили, чествуя уже как королеву и стараясь снискать ее благосклонность. Фюрстенберг, опередивший короля на несколько минут, остолбенел, увидев Анну Гойм.
– Я знаю короля, – сказал он, – эта женщина сделает с ним все, что захочет, если и дальше будет упорствовать.
Анной руководил врожденный инстинкт, в советах она не нуждалась.
Немного погодя дверь кабинета бесшумно растворилась и вошел король.
Еще с порога он искал глазами ту, ради которой пришел, а увидев, покраснел, побледнел, растерялся и, позабыв о хозяйке дома, бросился к Анне, чтоб поздороваться с ней. На челе его не осталось и следа озабоченности, вызванной поражениями, неблагодарностью поляков, миллионными потерями, изменами и разочарованиями.
Анна ответила на приветствие издали чопорно и холодно, но наряд ее говорил сам за себя. Она хотела понравиться, это было ясно и вселяло надежду.
Несмотря на впечатление, произведенное Анной, король, чтобы не нарушить ритуал учтивости по отношению к прекрасному полу, подсел к графине Рейс, которую не любил, и сказал ей несколько любезных слов, не спуская, однако, взгляда с Анны. Потом пошептался в сторонке с госпожой Гюльхен, улыбнулся графине Вицтум, учтиво приветствовал остальных, одарив всех без исключения милостивым взглядом. Во время этой церемонии у графини Вицтум было достаточно времени, чтобы взять невестку под руку и увести в кабинет под предлогом какого-то спешного и важного разговора. Это был стратегический маневр, чтобы обеспечить королю приятный tåte-a-tåte[13]. Как только король показался на пороге и завел с Анной разговор, графиня Вицтум незаметно отошла и вскоре ретировалась совсем. Дверь осталась, правда, растворенной, и приподнятая портьера позволяла находившимся в гостиной лицезреть особу государя, но никто не мог слышать, о чем они с Анной говорили.
Август был сильно возбужден и, казалось, позабыл уже свои вчерашние опасения.
– Вы сегодня еще прекрасней и совсем не такая, как вчера. Да вы просто волшебница! – воскликнул король, не в состоянии сдержаться.
Анна Гойм поклонилась.
– Ваше величество, вы славитесь своей любезностью и вниманием к прекрасному полу, поэтому самым лестным вашим словам трудно поверить, – сказала Анна.
– Вы требуете от меня клятвы? Я готов поклясться всеми богами Олимпа. В жизни не видел женщины красивей и поражен жестокостью судьбы, отдавшей такого ангела в руки моему несносному акцизному.
Анна невольно рассмеялась, и впервые из-под розовых губ показался ряд белых, как жемчуг, зубов. Улыбка эта сделала ее еще обольстительнее. Две крохотные ямочки, словно выцелованные, показались на розовых щеках и исчезли. Лицо, едва покрывшись кармином, стало постепенно бледнеть, а потом засияло, как бы освещенное внутренним огнем.
Король взглянул на ее руки, – он безумно любил целовать красивые руки, – и едва удержался, чтобы не прильнуть к ним губами. Это было чудо красоты. У короля начинала кружиться голова.
– Если бы я был тираном, – воскликнул он, – то не разрешил бы Гойму вернуться сюда, я ревную вас к этому Вулкану.
– Вулкан тоже ревнив, – возразила Анна.
– А разве Венера может любить его?
Она молчала, король долго ждал ответа.
– Кроме любви, есть еще и другие узы, связывающие, быть может, сильней, чем любовь, – узы долга и клятвы.
Король улыбнулся:
– Клятвы в любви?
– Нет, государь, в супружеской верности.
– Но есть браки святотатственные, – сказал Август, – и к ним я отношу такие, когда красота сочетается с чудовищным уродством. Боги в таких случаях прощают нарушение клятвы.
– Но гордость не позволяет преступить ее.
– Вы очень строги, сударыня.
– Даже больше, чем вы думаете, ваше величество.
– Вы пугаете меня, графиня!
– Вас, ваше величество? – улыбнулась она. – Но как это может вас касаться, что вам до моей строгости?
– Касается даже больше, чем вам кажется, – ответил в тон ей Август.
– Не понимаю, – прошептала Анна.
– Как? Неужели вы не видите, что покорили меня вчера с первого взгляда?
– Успех мой, – ответила Анна, – недолговечен, он до первой зари. Вы, ваше величество, и в этом подобны богам. Легко влюбляетесь и легко забываете…
– Нет, – с жаром воскликнул Август, – верьте мне, сударыня, это клевета. Разве я виноват, что не встретил ни разу в жизни женщину, чье сердце, ум, красота сумели бы привязать меня к себе навеки. Не я изменяю, а мне изменяют. С каждым днем с моих богинь спадает завеса, очарование тускнеет, чудо становится обыденным, ангел теряет крылья, а любовь сменяют кокетство и холод. Разве я в этом виноват? Поверьте мне, – продолжал Август, все более увлекаясь, – я ищу ту, кому мог бы принадлежать всю жизнь, кому мог бы остаться верным навеки, найди я такое сердце, такую женщину, я не расстался бы с ней никогда.
– Трудно поверить, – прошептала Анна, – а еще трудней представить себе совершенство, которое было бы достойно любви вашего королевского величества.
– Верьте мне, сударыня, – прервал ее Август, – такое совершенство сейчас у меня перед глазами.
– Наступит белый день, и я, увы, покажусь вам другой, да и благосклонность ваша не может вскружить мою бедную голову, я считаю себя недостойной ее.
– Вы восхитительны! – воскликнул Август, беря ее за руку.
Анна хотела вырвать руку, но этикет не позволял этого: король так долго ласкал и целовал ее белую ручку, что в конце концов, сохраняя должную почтительность к его королевскому величеству, Анна, сгорая от стыда, как бы кто в гостиной не заметил этой вольности, осторожно выдернула ее.
Август встал взволнованный.
– Я не в силах отойти от вас, – сказал он, – придется, видно, на помощь моей любви, которая, как я вижу, оставила вас равнодушной, призвать свою королевскую власть. Не вздумайте уезжать из города, я арестую вас. Что касается Гойма, то лишь ваше вмешательство может смягчить его участь. Сейчас мне хотелось бы… – Он не кончил. Анна и не думала вступаться за Гойма.
Беседа продолжалась бы еще долго – так Август был увлечен ею, если бы графиня Рейс, поторопившаяся почему-то с ужином, не вошла пригласить короля к столу. Тот подал руку Анне. Это был, собственно, не ужин, а легкая трапеза, состоявшая на итальянский манер из сластей, фруктов и вина. Король первую рюмку поднял за здоровье жены министра. Фюрстенберг усиленно наблюдал за ним.
– Тешен погибла, – прошептал он на ухо графине Вицтум.
– Мой брат тоже, – шепнула ему в ответ достойная дама, – если только хватит у моей невестки ума…
– Боюсь, ума у нее даже с избытком, – сказал Фюрстенберг, – взгляните, как она холодна, как владеет собой. Королю, несмотря на все старания, не удалось, по-моему, даже слегка вскружить ей голову, а сам он уже без ума от нее.
Во время трапезы разрешалось вставать, не дожидаясь конца ее, и все понемногу разбрелись кто куда. Август же пытался разговорами задержать Анну. Она была веселой, непринужденной, и Фюрстенберг и король видели, что она вполне владеет собой, что блистательный успех не опьянил ее. Первый раз в жизни Август встретил женщину, не уступившую сразу его домоганиям и не стремившуюся, казалось, извлечь из них выгоду.
Это задело его самолюбие.
Хладнокровие и ледяное спокойствие Анны начинали злить короля, но в то же время разжигали страсть.
Вначале король предполагал завязать с Анной короткую интрижку, которая не вытеснила бы из его сердца княгини Тешен, сейчас он понял, что эта красивая женщина доставит ему гораздо больше хлопот, чем он предполагал.
Анна смеялась, шутила, была очень весела; она, как видно, всячески старалась поймать короля в свои сети, но сама делалась все холодней, смелей и неприступней. Если королю всегда удавалось быстро и успешно подвигаться к цели, то сейчас, и он сознавал это, цель отдалялась от него.
В конце беседы, когда король, не скрывая страсти, настойчиво стал молить прекрасную даму отвести ему уголок в ее сердце, Анна, совсем уже освоившись, ответила ему прямо, без уверток:
– Ваше величество, прошу прощения, но вы вынуждаете меня к неприятному признанию. Я одна из тех несчастных женщин, для которых гордость превыше всего. Если вы думаете, что, опьяненная вашим очарованием, силу которого признаю, я пренебрегу своим достоинством, поддамся минутному заблуждению и забуду о том, что ждет меня впереди, вы ошибаетесь, ваше величество. Анна Гойм не будет ничьей возлюбленной, даже короля. Сердце свое я отдам безраздельно, навеки, или вовсе не отдам.
Анна встала из-за стола и быстро направилась в гостиную.
Король с Фюрстенбергом постарались тут же незаметно ускользнуть, но графиня Рейс выбежала за ними на лестницу. Лицо Августа не выражало ни радости, ни надежды, он был мрачен и печален. Графиня догадалась, что разговор с Анной не привел ни к чему, и сделала вид, будто сочувствует Августу. На самом же деле она на Анну ничуть не гневалась; чем больше усилий придется приложить королю, чтобы добиться успеха, тем прочней будет их союз. Кратковременная любовная интрижка, которая не вытеснила бы из сердца короля княгиню Тешен, ее не устраивала; она надеялась с помощью Анны усилить свое влияние при дворе.
– Дорогая графиня, – шепнул король, уходя, – постарайтесь смягчить эту статую. Она прекрасна, как Венера, не отрицаю, но и сердце у нее из мрамора.
Графиня Рейс не успела ответить, король уже спускался по лестнице.
– Она восхитительна, – сказал Август своему наперснику Фюрстенбергу, – но в то же время и отталкивает, – холодна, как лед.
– Ваше величество, нужно время… У женщин бывает разный характер и разный темперамент, не всякая сдается сразу.
– Сдается! Она прямо заявила, что не признает любви без брачных уз.
– Но ведь всякая любовь начинается с клятвы верности до гроба…
– С ней это не так-то просто, – добавил Август, – Тешен была куда сговорчивей…
– Ваше величество, какое может быть сравнение…
– Да! Это так… Тешен с ней равнять нельзя. Пошлите Гойму приказ, чтобы он не смел возвращаться.
– Что же он там будет делать? – засмеялся князь.
– Пусть делает что хочет, пусть ссорится с дворянами, пусть соблазняет их жен, – прервал его король, – но главное – пусть соберет как можно больше денег, я чувствую, моя новая любовь дорого обойдется мне. Такой бриллиант должен быть оправлен в золото…
– Как, ваше величество, уже любовь?
– Безумная! Фюрстхен, делай что хочешь. Анна должна быть моей.
– А Урсула?
– Женись на ней.
– Благодарю.
– Жени на ней кого хочешь… Сделай все, что тебе вздумается. С этим покончено.
– Уже? – спросил князь с плохо скрываемой радостью.
– Порываю… порву… Гойма озолочу… тебя… ее…
– Но откуда мы возьмем столько золота?
– Об этом пусть думает Гойм, – ответил король, – напиши ему, пусть сам займется акцизным сбором, пусть следит, придумывает, ездит, взимает, только бы не возвращался…
– До тех пор, пока ему уже незачем будет возвращаться, – прошептал князь.
Король вздохнул, они вошли в замок, и Август тут же направился в свою опочивальню, грустный, погруженный в раздумье. Последняя кампания не так огорчила его, как сегодняшняя неудача.
