Захарий Калашников
Пеший камикадзе. Книга первая
– Уже берём мешками. Куда это годится? – Бис ходил по пятам за Кривицким и Кубриковым, которые были заняты тем, что перетаскивали мешки со спиртным из десантного отделения бронемашины в палатку, и причитал как дряхлый старик, но не противился.
– Предложение рождает спрос, – сказал Кубриков, выгрузив очередной мешок из БТРа.
Кривицкий и Кубриков аккуратно уложили их под кровать прапорщика и принялись распределять обязанности – кому, что готовить.
Кубриков выбрал простое, салаты, точнее один из них, винегрет. Для других изысканных деликатесов найти на складе или в солдатской столовой необходимые ингредиенты было невозможно, а в городе – нелегко и опасно.
– Вот, блин. Только не он. Я не хочу кубриковский винегрет, – изо всех сил сопротивлялся Бис. – Его невозможно есть, им нельзя насладиться или получить удовольствие, потому что он крошит его топором. Будто нельзя нарезать ножом. На хрена такой салат, который в рот не умещается? Кладёшь в рот: отдельно морковь, отдельно свёклу или картошку? Ну какой это винегрет?
– Овощные кубики от шефа Кубрикова, – рассмеялся Кривицкий.
Бис, Кубриков и Кривицкий весело балагурили у палатки, пересыпая речь шутками и остротами.
– Нормальный получается у меня винегрет… – нисколько не обиделся Кубриков, – между прочим моей жене всегда нравился.
Калининградец Анатолий Кубриков имел слегка прибалтийский акцент с мягкими шипящими и аффрикатами. Любил тяжёлый рок и носил длинную косую чёлку на бок при относительно короткой стрижке и всегда бритом затылке. Любил эпатировать публику: с виду военный как военный, офицер, пока не снимал с головы фуражку или кепку, из–под которой на глаза падала косая длинная чёлка. 'Армии от меня – кожаный затылок и свежий кантик (нижний край причёски в том месте, где голова переходила в шею), всё что под кепкой – пардон, моё', – так реагировал Кубриков на замечания. По 'гражданке' Анатолий предпочитал носить косуху, кожаные штаны с бахромой по шву и футболки с аппликациями популярных западных музыкальных коллективов. Ну, а что? Калининград, Кенигсберг, или, как он ласково называл его, Кёник – окно в Европу, в створ которого задувал ветер перемен, европейских ценностей, запах бургеров и жареной картошки из 'Мака', а Толя очень любил поесть. А ещё поощрял любого рода протесты против традиционных норм поведения. Но сам, кроме вызывающего прикида и причёски, подобного себе не позволял. На критику реагировал спокойно с неиссякаемым сдержанным юмором, излюблено выражаясь по таким поводам: 'Нас Родиной не испугаешь!'
– Смотри у меня, чтобы винегрет был первоклассный, – повелительно сказал Генка. – Лично пробу снимать буду.
Геннадий Кривицкий был старшим прапорщиком, крепкий и невысокий к тридцати трём годам имел на половину седую голову. Разговаривал сиплым непривычно громким голосом, будто по привычке начальствовал над нарядом по солдатской столовой, стараясь перекричать грохот и звон кастрюль и железной посуды. Во время штурма Грозного прапорщик Кривицкий был старшим поваром и служил в роте материального и технического обеспечения. Но, однажды, по причине мало кому известной, был переведён на техническую должность в инженерно–сапёрную, водителем водомётной машины. Всё, что Бису было известно об этом являлось разными домыслами и слухами, проверить которые он не спешил, в этой командировке Бис оказался с Кривицким впервые и времени для душевных разговоров не было. То, что было Бису известно, хватило, чтобы держать дистанцию: во время штурма Грозненского консервного завода на территорию тылового пункта управления прилетел снаряд и разорвался рядом с полевой кухней, у которой кашеварил старший повар Кривицкий. Сам он от взрыва не пострадал, отделался ушибом, сильнее пострадало его эго, вследствие чего страх и злость несколько дней он лечил водкой, а ярость выместил на начальнике продовольственной службы, подполковнике, за что был разжалован в техники и сослан к сапёрам. 'Знаете, на чём я всех вертел? – часто повторял он. – Вот именно! – в своём гневе Кривицкий был чаще смешон, чем ужасен. – Я своё отслужил. Какие фугасы? Я повар. Мне фугасы на хрен не сдались, я не умею их готовить. Если что, мне выслуги хватает, чтобы всех вас на хуй послать, так что отвалите', – хвастался он своим дембельским статусом и двадцатилетней льготной выслугой. Как профессиональному повару, Кривицкому выпало приготовить на всю роту окорока и гарниры. Егору Бису, притащившему в расположение роты бродячую псину – готовка собаки. Бис не возражал, не противился этому, он был противником винегрета от Кубрикова.
Собака неизвестной породы сидела во дворе на привязи и тяжело дышала, выглядела старой и побитой, как мокрое облезлое чучело. С возрастом животного мясо становилось грубее за счёт утолщения одних мышечных волокон, и увеличения и упрочнения доли других, но какое это имело значение, если это было мясо животного, а мясо на войне, как известно, дефицит.
Для убийства и разделки животного, Бис призвал помощников.
– Мясо – это источник белка, – принялся он рассказывать, чтобы занять свой язык наравне с руками. – В мясе его почти двадцать процентов. А ещё много минералов – фосфаты калия, кальция, магния… В основном все они содержатся в печени животного и в крови. Но, печень мы есть не будем, и кровь пить – тоже.
– Почему? – спросил один из помощников.
– Кулешов, ты собаку видел?
Кулешов кивнул.
– И что ты видел?
– Собака. Белая. Не овчарка, – доложил ефрейтор Максим Кулешов.
– Собака старая, печень не свежая, – сказал в ответ старший лейтенант.
– Откуда вы это знаете? – спросил второй.
– В школе биологию любил, – отшутился Бис. – Мечтал стоматологом стать.
– Я к биологии ещё ничего, а вот химию никогда не любил. Прогуливал, если только на химии что–нибудь не взрывали, – признался Сурков.
– В школе я неплохо ладил с этими предметами, выиграл пару олимпиад, – похвастался Бис. – Взрывчаткой не интересовался, даже когда понял, что благодаря химии и математике можно что–то подорвать. А в военном училище едва не завалил экзамен по инженерной подготовке, не зная куда приладить накладной заряд, чтобы подорвать железную дверь. И вот, жизнь круто переменилась и теперь я сапёр.
– А я биологию вообще не любил, а химию просто ненавидел.
– Пригодилась вам биология? – спросил рядовой Сурков.
– Когда?
– Когда стоматологом стали?
– Каким стоматологом? Сурков, правда, ты как одноимённый зверёк в спячке! Как я мог им стать, если я стал офицером?
– Почему не стали, если мечтали? – спросил Кулешов.
– Время наступило тяжёлое. Учиться было дорого… – замолчал Бис, не желая более об этом вспоминать. – Кстати, существование некоторых северных народы невозможно без мяса из–за отсутствия растительной пищи в суровом климате. Совсем как у нас здесь: растительность дикая, среда неблагоприятная…
– Товарищ старший лейтенант, вы уже ели собак раньше? – спросил Сурков снова. – Говорят, на Дальнем Востоке корейцы всех собак пожрали.
Старлей обратил на Суркова укоризненный взгляд.
– Говорят, говорят… говорят, говно едят, – передразнил он солдата. – Чтоб ты знал, для корейцев это устойчивая кулинарная традиция. У неё всегда были и те, кто 'за' и кто 'против' такой обычай. Хотя, есть собачье мясо не ужаснее, чем любое другое. Кроме человеческого, конечно! Тем более, что в пищу идут специально выращенные собаки, не являющиеся членами чьих–то семей или любимыми питомцами, вроде тех, что у прапорщика Стеклова.
– Хотите сказать, что съесть собаку всё равно, что съесть курицу или утку.
– Или свинью, или коня, или барана, или корову… или такого осла, как ты, – рассмеялся Бис, перечислив съедобных животных.
– Блин, это, наверное, не по–христиански? – заметил Сурков.
– До принятия христианства на Руси убийство животных носило характер жертвоприношения, а с его принятием население стало активно потреблять животных в пищу. Ограничением, пожалуй, были только православные посты. Употребляя в пищу, как ты понимаешь, предварительно убивали и готовили разными способами, так что извини, если вдруг пострадали твои христианские взгляды. В разных религиях на употребление мяса часто можно встретить ограничения или вообще запрет на употребление мяса конкретного животного, например, свинины или говядины. Иудеи какое–то мясо признают кошерным, а какое–то некошерным…
– Что это значит? – уточнил Сурков.
– Это значит: подходящим для употребления или неподходящим, – пояснил Бис, совершая непонятные приготовления. – В христианстве, как уже сказал, употребление мяса ограничено в пост. В буддизме убийство животного ради еды вообще запрещено – это негативно отражается на карме, а в исламе мясо может быть допустимым и недопустимым, убитым неправильным, неподобающим образом: запрещена им в пищу мертвечина, кровь и свинина. Поэтому буддисты, употребляя мясо животного, успокаивают себя и убеждают, что животное не было убито специально в пищу, а мусульмане, что Аллах в отдельных случаях не видит – например, ночью или под крышей, или ночью под крышей. При этом, употребление мяса жертвенного животного, как правило барана, является важной составляющей исламского религиозного праздника Курбан–байрам. Кстати, вот ещё один пример, в Индии корова считается священным животным и употреблять в пищу говядину является страшным грехом, поэтому её замещают буйволятиной.
– Товарищ старший лейтенант, вы почему решили съесть собаку? Это у вас какой–то ритуал? Или потому, что здесь нет говядины?
– Здесь вообще никакого мяса нет, Сурков, кроме 'пушечного'. Оглянись, идёт война. А на войне бешено вырабатывается кортизол. Гормон стресса, – пояснил Бис, внимательно оглядев автоматный патрон. – А в мясе помимо белков, жиров и углеводов содержится тестостерон. Гормоном агрессии, – сапёрным обжимом Егор расшатал в дульце гильзы пулю и выдернул её из патрона. Отсыпал на тетрадный лист из гильзы часть пороха, вставил пулю на место и плотно обжал дульце обжимом. – Так что мясо на войне – это продукт особый! – оттянул Егор затворную раму и загнал патрон в патронник. – Однажды агрессия вынудила людей изобрести оружие, – закрыл он предохранитель и отложил автомат в сторону. Затем скрутил из куска армейского одеяла плотный валик, размером с малярный, диаметром восемьдесят, длинной двести сорок миллиметров и перетянул его в нескольких местах изолентой. С одной стороны, сделал в половину диаметра цилиндра разрез и натянул мягкий цилиндр на ствол автомата снаружи, поверх дульного компенсатора, мушкой в разрез, выше основания мушки и упора с выемом для шомпола и стянул резанные края валика вокруг ствола изолентой. – А это глушитель. Автор неизвестен, но кажется он был вдохновлён Данилой Багровым, – улыбнулся он, будто мастерил из камыша дудочку. – Кортизол заставляет мужчин охотиться, – Егор ловко вскинул автомат и прицелился в пустоту. – Отсутствие у животного страха перед смертью сохраняет в мясе природную агрессию, а это как раз то, что нам сейчас нужно, – сказал он, направляясь на выход. – 'Может, это полная чушь? – подумал он между тем. – Но какая к чёрту разница, когда на войне у людей и так мало радости'.
Выйдя во двор, Бис направился к собаке и пока та не поняла, что к чему, выстрелил ей в открытую пасть. Звук выстрела получился совсем тихим. Собака свалилась замертво. Убитое животное старлей с помощниками очистил от шкуры и выпотрошил, помощников отпустил. Мясо промыл и порезал на куски. Достал окровавленными руками из кармана пачку курева, выудил зубами из неё сигарету и с наслаждением закурил. Правда, насладиться минутой одиночества не получилось, внутри палатке послышался шум борьбы и ругань. Так ругаться мог только Кривицкий. Вскоре выяснилось, что он запутался в тамбуре между наружным и внутренним намётами, а когда наконец выпутался, предстал с бутылкой водки и хлебом в руках. Следом из тёмного тамбура появившись Кубриков с чашкой салата, с салатом во рту и лицом ребёнка, всерьёз отрицающего что что–то съел, но при этом выпачканного той самой едой.
– Идём, 'старого' провожать будем, – махнул Гена рукой и строго поглядел на капитана. – Ты кружки взял?
– Нет, – сказал Толик набитым ртом.
– Ты, хорош закусь трепать, – вырвал прапорщик из рук капитана посуду. – За кружками дуй.
– Какое только чудо не случается под новый год! – воскликнул радостно Егор. – Прапорщик командует капитаном…
– Это не чудо, – истово сказал Геннадий, – это опыт. А опыт, как известно, не пропьёшь.
Кубриков безропотно нырнул в палатку и вынес кружки. Кривицкий разлил на глаз, считая бульки.
– Как ты это делаешь? – удивился Егор.
– Чётко как в аптеке, – заглянул Кубриков в каждую.
– И это тоже опыт, – пояснил Кривицкий. – Гляди, бутылка водки – двадцать одна булька, если делить на троих получается по семь булек на брата. Я сейчас налил по три, последующие будут по две. Итого, бутылка на три тоста. Отсюда обычай – соображать на троих, ясно?
– Ясно, – кивнули офицеры.
– Ну, за старый год! – сказал Геннадий.
Водка оказалась приятной.
– Закусывайте, – предложил Толик винегрет.
– У меня руки грязные, – отказался Егор, – помыть бы не мешало?
– Давай, – Кривицкий без жалости плеснул водки на окровавленные руки Егора, как обычную воду.
– Ну, вот, потратил три бульки, – сосчитал Бис.
– На тебя не жалко, – признался Кривицкий. – Сиги есть?
– В правом кармане, – предложил Бис, стряхивая руки.
Пока Егор набивал рот винегретом, Геннадий выудил у него из кармана бушлата пачку 'Chesterfield' и закурил.
– Ну что, между первой и второй – промежуток маленький?
– Погоди, дай мясо замариновать. А ты пока займись костром.
Бис присыпал мясо солью и перцем, раздавив чёрный горошек ножом, заправил мелко резанным луком и специями с базара. Выдавил половину лимона, порезал помидорку и зелень и самым тщательным образом перемешал.
– Ген, ты как человек мудрый и опытный, скажи, почему Слюнев нас не любит? Глядя на него, и штабные разговаривают с нами, сапёрами, сквозь зубы, будто больше нашего рискуют жизнями. Если честно, меня это здорово злит.
Кривицкий отрешённо расщепил сухую доску ножом на тонкие щепки, выставил из них пирамиду меж сложенных кирпичей и проложил меж щепок обрывки смятой газеты.
– А чего ты ждал? – запалил он спичку. – Ты ж не девка – тебя любить? – протянул он руки к разгорающемуся огню.
Кубриков молча смотрел как огонь пожирал сухие щепки.
– Вообще–то мы делаем важную работу, – Егор отставил мясо в сторону.
– Ну, и молодец, делай! – сказал Геннадий. – Чего ты на них злишься?
– А как иначе?
– Вот ты злишься на них, а они смотрят на тебя и тоже ничего не поймут. Как думаешь от чего?
– Не знаю, – насадил Егор кусок мяса на шампур, – не думал.
– Вот и они так. Спят в своих кроватях с полными ртами сладких слюней и думать о тебе не думают, – Генка подбросил дров и попытался схватить жёлтый язык пламени, сунув руку в огонь. – Думать о тебе они станут, когда тебя убьют: соберут тебя по частям, нарядят по красивше, упакуют и отправят почтой России домой, чтоб там побыстрее закопали, пока ты портиться на жаре не начал. А пока этого не случилось – не падай духом и не сдавайся.
– Куда уж? Духом я давно в носках, а сердцем в пятках, – признался Егор.
– И хорошо! И славно! Вот и не лезь на рожон, побудь там.
Вскоре дрова превратились в алые угли и мясо перекочевало на мангал из красных кирпичей. Настроение стало понемногу меняться. Учёным давно было известно, что алкоголю требовалось шесть секунд, чтобы добраться до мозга и высвободить из–под контроля центральной нервной системы агрессию, силу и смелость, являющиеся ничем иным как нарушением мышления. Появился и другой дух. Мясной.
– Какой запах, а? – сказал Кубриков. – Я бы сейчас убил за кусок мяса!
– Это тебе не тушёнка! – согласился Кривицкий.
Процесс жарки был бесподобен и ни с чем не сравним. Становилось жарко. Мясо источало сногсшибательный дымчатый аромат, который туманом простирался на сотню метров по земле в направлении продсклада и неизвестно откуда взявшегося КУНГа и очаровывал людей случайно оказавшихся на время его пленниками. Именно из этого дыма, будто из тумана, появился неизвестный полковник.
– Здравия желаю… – протянул нараспев Бис.
– Привет, ребята, – сказал он, протянув руку, – полковник Аистов, руководитель специальной группы минирования.
– Исполняющий обязанности командира инженерно-сапёрной роты старший лейтенант Бис, – представился Егор.
– Как? – переспросил Аистов, не выпуская руки.
– Бис, – повторил Егор.
– А зовут?
– Егор.
– Очень приятно. Меня – Вадим, – представился полковник, будто рассчитывал, что его будут называть по имени.
– Так это ваш кузов универсальный нулевого габарита стоит на нашей территории? – спросил Егор.
– КУНГ? – оглянулся он. – Мой, – сказал Аистов, отпустив наконец руку Егора. – Мешает?
– Нет, нисколько, – сказал Бис. – Просто мы вернулись из разведки, а у нас такое под самым носом: дневальные не знают, ключей нет, и не поймём, то ли потерял кто, то ли бросил, то ли подарок?
Полковник протянул руку Кривицкому.
– Старший прапорщик Кривицкий Геннадий Васильевич, – представился Генка. – Выпьете с нами? – спросил он с ходу.
– Будет чем закусить? – в ответ спросил Аистов, будто не из шашлычного дыма возник.
– Конечно, – сказал Кубриков. – Есть винегрет… – и, дождавшись руки полковника, схватился за неё, тряхнул как следует и представился. – Капитан Анатолий Кубриков, старший инженер службы бригады.
– Скоро будет мясо, – предложил Бис.
– Отлично пахнет. Говядина? – поинтересовался гость.
– Собака, – признался Егор. – Собак едите?
– Правда, собака? – нерешительно спросил Аистов. – Никогда не пробовал.
– Правда? – удивился Егор в свою очередь.
– Кто готовит?
– Я, – признался Егор.
– Ты кореец?
– Вроде того, – улыбнулся Бис, прищурив глаза.
Никаким корейцем он, конечно, не был.
– Не знал, что Бис – корейская фамилия.
– А какая же ещё? – сипло подыграл Кривицкий. – Мама русский, папа – лис, получился Егор Бис!
– Ну, раз кореец, тогда попробую, – согласился Аистов.
Егор покрутил шампура, выбрал самый красивый и сочный и снял его в тарелку с винегретом. Генка разлил, свою кружку протянул Аистову.
– А ты? – спросил полковник.
– А я обойдусь. Ну что, за Новый год? – сипло сказал он.
– За новый год, – полковник выпил и, осторожно выбрав кусок мяса из тарелки, отправил его в рот, смачно жуя и играя всеми мышцами на лице.
– Ген, давай ещё бутылку, – распорядился Кубриков.
– Я пас, – сказал полковник. – У меня будет к тебе дело, – обратился он к Кубрикову, – но о нём потом.
– Хорошо. Где искать, знаете.
– Конечно. Спасибо за мясо, – подмигнул он Бису. – Мясо – во! – показал большой палец вверх и ушёл.
– Ну, что? Еще одну несу?
– Неси, закуска есть, – сказал Бис. – И свистни Кулешова, он мяса просил.
– Чего я буду свистеть? Так схожу, отнесу.
– Ладно, – Бис передал четыре шампура Кривицкому. – Так сходи, отнеси, коль свистеть не умеешь.
– Не понял?
– Иди уже, не споткнись, – зарделся Кубриков, красными от винегрета зубами. – Кстати, чего мы здесь мёрзнем: мясо в тарелке, в палатке тепло.
– Идём.
Внутри разместились на табурете между двух офицерских кроватей.
– Товарищ капитан, а можно мясо попробовать? Мне не хватило? – подошёл рядовой Гриднев. Кубриков зыркнул на Биса, как на хозяина блюда.
– Хватай, – сказал Бис.
– А мне, товарищ старший лейтенант? – подоспел рядовой Сажин.
– Так, саранча, заканчивай! – сипло прикрикнул Кривицкий.
– И ты хватай, – кивнул Бис. – Три куска оставь… и хлеба. Остальное забери.
Собачье мясо тут же закончилось. Так и случилось, как сказал Гена: по семь булек на брата, по три на троих: тост за старый год, за новый и третий. После третьей, Толик утратил интерес к застолью и отправился на кровать.
– Егор, есть предложение, – вдруг тихо начал Кривицкий.
– Какое?
– Архиважное, – назвал его Геннадий. – Наведаться в медпункт.
– Зачем нам медпункт? – удивился Егор. – Ты разве болен?
– Дубина ты, – ласково сказал Гена. – Чтобы пойти в медпункт – не обязательно болеть. Идём, чтобы поздравить тамошних женщин с новым годом! И всё–такое…
– А! Ну, конечно, давай сходим, – вспыхнули радостью осоловелые глаза Егора, – раз дело важное.
Геннадий наклонился вперёд, заглянув меж собственных ног под кровать, пошарил руками в мешке, достал очередную бутылку и сунул за пазуху.
– Что смотришь? Идём, – поднялся он и, кивнув на чурбан, добавил. – Возьми полено.
– Это ещё зачем?
– Да, не думал, что всё так плохо… Похоже, я ошибся, Егор: ты не дубина, ты полено! Ну, ты подумай, кто ходит в гости в Новый год без подарка?
– Никто? – удивился своему ответу Егор.
– Правильно! – Кривицкий постучал по дереву. – Чурбан – он и подарок, и тепло. Поэтому я иду с тобой: я подарок, ну а ты… отвечаешь за тепло. В конце концов дедовщину в армии никто не отменял! – Егор растянул рот в туповатой улыбке – так Гена понял, что шутка была понята правильно. – Там же женщины. Думаешь, кто им дрова колит? – прихватил Генка второй чурбан. – Вот именно, сами! – весь путь до медпункта Геннадий на правах старшего товарища поучал Егора правому делу, учил, что называется, уму–разуму. – Конечно, там есть ещё парочка солдат–фельдшеров и ещё этот… начальник медицинской службы майор Шумейкин, но он так – ни рыба, ни мясо. Так что вторая наша цель – разжиться спиртом.
– Зачем он тебе? Тебе что, водки не хватает?
– Хватает. Только эта крыса тыловая крадёт его у нас. Спирт – он же для всех.
– Ген, я надеюсь ты это сказал не всерьёз, так? Или я пошёл обратно.
Кривицкий серьёзно посмотрел на Биса и решил попутчика не терять: в конце концов, коней на переправе не меняют, подумал он.
– Да это шутка, Егор!
Внутри одного из ангаров на территории троллейбусного парка пункта временной дислокации бригады располагался полевой медицинский госпиталь. Представлял собой развёрнутую автоперевязочную на базе грузового автомобиля ГАЗ–66 с двумя пристегивающимися к кузову палатками в виде 'бабочки', в которых размещались предперевязочная и эвакуационная. В одном крыле, в эвакуационной, постоянно проживал начальник медицинской службы майор Шумейкин, а в другом был накрыт стол по случаю празднования нового года.
Оказавшись внутри перевязочной, сапёров встретила старшая медицинская сестра прапорщик Русакова Ольга, она искренне обрадовалась неожиданным гостям и, окликнув подругу, санинструктора младшего сержанта Наталью Шнеур, обнялись с Генкой как родные. После короткого приветствия все вместе уселись за стол.
Новогодний стол был отдельным чудом света и казался необыкновенным. Не таким как у сапёров, и Егор сразу понял, что с ним было не так. Нет, конечно, он был обычным, каким он был в большинстве домов в новогоднюю ночь, в том числе в семье Егора и он был уверен в семье Генки тоже, и совершенно непривычным для места, где Егор успел отвыкнуть от того, каким он мог быть скромным и в то же время торжественным. На нём были расставлены те же армейские кружки, что были и в сапёрной роте, правда, очень чистые, без застарелого налёта, не исчезающего даже после мытья, в результате чего посуда казалась неаккуратной и неухоженной, вид которой, к тому же, усугубляли сколы эмали от привычных походов, переездов и тяжёлых условий эксплуатации. Здесь же они сияли как новенькие. Рядом с ними лежали алюминиевые столовые приборы, имевшие стойкую связь с советским общепитом и представлявшиеся Егору неиссякаемым запасом СССР, удобно изогнутые, где в лопасти ложек не красовались рукотворные солдатские призывы, нацарапанные гвоздём, вроде – 'ищи мясо', и вилки – с ровными зубцами, без черноты и следов окисления. Ржаной хлеб тонкими ломтиками располагался на порционной тарелке для вторых блюд под чистой льняной салфеткой. На такой же тарелке лежали нарезкой российский сыр и сырокопчёная колбаса. Искусно нарезанный винегрет, каким его любил Егор, из отварных, маринованных и квашеных овощей был заправлен растительным маслом и источал такой восхитительный запах, от которого слюна выделялась сама собой. Не то, что винегрет Кубрикова, который на вкус оказался землистым и горьким. Всё на этом столе было на своих местах, даже белоснежная скатерть. Егор быстро разгадал его секрет: ничего необычного или сверхъестественного, просто стол был устроен обыкновенными женскими руками, теми, что порой оказывались по локоть в крови, когда спасали жизни солдат и офицеров бригады.
Не заметив очевидной красоты, Генка неаккуратно разлил по кружкам, забрызгав местами белоснежную скатерть и поднялся.
– Милые девочки, Оля, Наташа, от души поздравляем вас с наступающим Новым годом! Желаем вам здоровья, любви и счастья… Ура!
– Спасибо, мальчики! – загремели кружки. – Наше счастье в том, чтобы вы возвращались живыми!
Поставив пустую кружку на белую крахмальную скатерть из больничной простыни, Егор проглотил водку, тыльной стороной ладони вытер рот и, опустив глаза, принялся за винегрет.
– Как у сапёров дела, Егор? – спросила Наташа Шнеур, подперев руками голову, глядя ласковыми внимательными глазами на то, как Егор уплетал салат.
– Нормально, – пожал он плечами.
– Страшно, наверное?
– По–всякому, – мотнул он головой.
– Гена тоже ходит на разведку в город? – обратила она взгляд на Кривицкого, который шумно балагурил с Русаковой.
Егор оглянулся: Геннадий Васильевич этим вечером чувствовал себя на коне.
– Нет, – подумав, сказал Егор, – он же не сапёр. Он повар.
– И я об этом. Не заставят его этим заниматься?
Егор прикусил губу.
– По правде сказать, всякое может быть, – рассудительно заговорил он. – В конце концов он служит в сапёрной роте, а это зачастую расценивается, будто человек бессознательно наполовину овладел опасной профессией. Хотя, за его стряпню во время штурма города, я бы сам сослал его на минное поле.
– Что случилось во время штурма? – с интересом спросила она.
– Да, – отмахнулся Егор, – это я так. Один забавный случай вспомнил.
– Расскажешь?
– Если хотите, – облизнулся Егор. – Во время боёв и повсеместно работающей артиллерии колонны снабжения почти перестали ходить и на продовольственном складе бригады не осталось ничего, кроме говяжьей тушёнки и гречневой крупы, небольших запасов лука, моркови и сгущёнки. Из боёв и ночных вылазок мы возвращались грязные по уши, злые, горячие до мести и голодные как собаки, а на ужин или завтрак нас ждала тушёнка и гречка. Когда переполняет животный страх, а организм и нервы истощает адреналин, хочется впиться зубами в кусок обжаренного на сильном огне до образования хрустящей корочки мяса, получив требуемые организму – белок, валин, лейцин и триптофан, и какие–нибудь жирные кислоты, и стать готовым осуществлять задуманное, стать быстрым и состязательно злым, а возвращаешься – тут снова тушёнка и гречка: гречневый суп с тушёнкой, отварная гречка и тушёнка, обжаренная с луком и морковью, гречка на сгущённом молоке… Гречка и тушёнка тогда правда очень задолбали! В общем, стали мы Гену–повара подначивать за то, что закормил нас этой крупой до коликов в животе; что, мол, повар из него никудышный. По началу он отшучивался, я думаю, прекрасно нас понимая, да и мы знали, что не его это вина. А когда мы несли серьёзные потери, шутки становились жестокими и злыми – наверное, такое происходит часто по отношению к тем, кто с тобой не на передовой – и порой доходило едва ли не до драки. А в целом, в ход шли любые запрещённые приёмы – угрозы, что, если снова подаст консервированную тушёную говядину с гречневой кашей, мы хорошенько его поколотим. Однажды вернувшись из ночного дозора, Кривицкий вдруг деликатно так намекнул: мол, парни, будет снова тушёнка и гречка, но затем вас ждёт удивительный сюрприз. Мы согласились. Отведав то, при виде чего уже сам собой возникал спазм желудка, наступил кульминационный момент и Гена поставил на стол торт. Мы офигели. Минут десять мы только и делали, что рассматривали его со всех сторон, облизывались, и отбивали атаки чумазых рук пальцами смазать крем с торта. Наконец Кривицкий поделил его на части и раздал по куску, все смачно зажевали, пока кто–то не произнёс: он что из гречки? Гене снова едва не досталось. А чего мы, собственно, хотели? Итак, выяснилось, что Геннадий, чтобы как–то снизить градус противостояния с разведчиками намолол из гречневой крупы муки, приготовил тесто, выпек коржи, пропитал их густым кремом из сгущённого молока, присыпал тёртыми шоколадными конфетами и… вуаля! Торт! – Егор жадно запустил ложку в салатницу.
– Гена всегда мог удивить, – сказала Наталья. – Вкусный винегрет, Егор?
– Да. Очень, – смутился он.
– Что ж, ешь, раз вкусный, – улыбнулась Наталья.
– Ну что, повторим? – вернулся к общему застолью Геннадий.
Все месте, мужчины и женщины, выпили снова.
– Так, – сказал Кривицкий, отправив кусок колбасы в рот, – сделаем небольшой перерыв? Егор с тебя весёлый анекдот! А я сейчас… – поспешил он на выход.
– Ты куда? – спросил Егор.
– Ну что тебе при всех сказать? По важному делу отлучусь…
– Ладно. Если честно, я анекдотов не знаю…
– Тогда расскажи, что там в городе твориться? – сказала Русакова. – Мы же ничего не видим, не знаем. На совещания ваши не ходим. Нам никто ничего не рассказывает.
– В городе? Что в городе? В городе всё не очень: разруха и упадок.
– Люди есть?
– Люди есть.
– И какие они?
– Обычные. Люди как люди, само собой несчастные.
Через четверть часа снаружи послышались железный скрежет, бой стекла и сиплые крики. Это был голос Кривицкого. Русакова и Шнеур поспешили наружу. Захмелевший Егор вышел следом. Обогнув грузовик, все трое вошли внутрь брезентовой палатки противоположного крыла автоперевязочной. Кривицкий стоял над перевернутыми и раскуроченными армейскими кроватями, сваленными в кучу, спинки которых сложились как карточный домик, под ними на полу оказались матрацы, подушки и синие одеяла. Поверх кроватей лежал поваленный стеклянный шкаф с флаконами физраствора и лекарств, другими медицинскими расходными материалами. В углу эвакуационной тлела опрокинутая навзничь печь для обогрева, заполняя внутреннее пространство белым едким дымом. Никто не заметил погребённого под кроватями и матрацами начмеда бригады майор медслужбы Шумейкин, сообщающего о себя разве что торчавшими из–под матрацев и одеял грязными берцами.
– Гена, ты что натворил? – воскликнула Русакова. – Ты что забыл здесь?
– Доктора потерял! – растерянно развел руками Кривицкий. – Не видишь его, Оль? Только что здесь был…
– Какого доктора? – рассердилась Ольга.
– Начмеда вашего, Шумейкина…
– С чего ты взял, что он здесь? – спросила Шнеур.
– Да вот же он, – сказал Егор, присев на корточки, – под матрацами. Вот его ноги торчат.