Александр Дюма
Три мушкетера
Глава IV
Плечо Атоса, перевязь Портоса и платок Арамиса
Д’Артаньян, взбешённый, в три скачка промчался через приёмную, бросился на лестницу, по которой собирался сбежать опрометью, на всём лету столкнулся с мушкетёром, выходившим от де Тревиля из боковых дверей, и с размаху так врезался головой в его плечо, что тот закричал или, вернее, зарычал.
– Простите, – проговорил д’Артаньян, намереваясь бежать дальше, – простите меня, но я тороплюсь.
Не успел он пробежать один пролёт, как чья-то железная рука схватила его за шарф, и он вынужден был остановиться.
– Вы торопитесь! – вскричал мушкетёр, бледный как полотно. – По этой причине вы меня толкаете, говорите «простите» и полагаете, что этого достаточно? О нет, молодой человек. Вы думаете, что если господин де Тревиль поговорил с нами несколько строго, то с нами можно обходиться так, как он с нами разговаривает? Ошибаетесь, мой друг: вы ведь не де Тревиль!
– Уверяю вас, – возразил д’Артаньян, узнав Атоса, который после сделанной ему перевязки возвращался домой, – уверяю вас, я это сделал не нарочно и, допустив эту случайность, уже сказал: «Простите меня». Мне кажется, этого достаточно. Повторяю вам, однако, и это, может быть, даже лишнее, что, даю вам честное слово, я тороплюсь, очень тороплюсь; пожалуйста, позвольте мне уйти.
– Сударь, – сказал Атос, отпуская его, – вы невежливы. Видно сразу, что вы приехали издалека.
Д’Артаньян уже миновал три или четыре ступени, но при замечании Атоса остановился.
– Послушайте, сударь, откуда бы я ни приехал, не вам учить меня, как себя вести, предупреждаю вас!
– Как знать! – сказал Атос.
– Ах, если бы я не так торопился, – вскричал д’Артаньян, – и если бы я не гнался за одним человеком…
– Господин Торопливый, за мной вам не нужно будет гнаться, меня вы легко найдёте, слышите?
– Где же? Скажите!
– У монастыря Дешо.
– В котором часу?
– В полдень.
– В полдень? Хорошо, я там буду.
– Постарайтесь не опоздать, потому что в четверть первого я обрублю вам уши на бегу.
– Не беспокойтесь! – крикнул ему д’Артаньян. – Я там буду без десяти двенадцать.
И он вновь бросился бежать как угорелый, надеясь ещё настигнуть незнакомца из Мёна, который, судя по его неторопливой походке, не мог уйти далеко.
В эту минуту у ворот Портос беседовал с караульным; между ними оставалось место для прохода только одного человека. Д’Артаньян полагал, что этого пространства ему будет довольно, и бросился вперёд, чтобы проскочить между ними. Но он не принял в расчёт ветра. В то мгновение, когда он было уже проскользнул между собеседниками, порыв ветра распахнул длинный плащ Портоса и д’Артаньян запутался в нём. По-видимому, у Портоса были веские причины не расставаться с этой важной частью своей одежды, потому что, вместо того чтобы отпустить конец плаща, который он держал в руке, Портос потянул его к себе, так что д’Артаньян по вине Портоса крутанулся на месте и оказался закутанным в бархат плаща.
Д’Артаньян, слыша проклятья мушкетёра, попытался выбраться из плаща, закрывшего ему лицо. Он больше всего боялся испортить богатую перевязь, нам уже известную. Но, освободив глаза, он увидел, что нос его упирается в спину Портоса, как раз в самую перевязь. Увы, подобно многому на этой земле, что блестит только снаружи, перевязь сияла золотым шитьём лишь спереди, а сзади была кожаной. Портос, как истинный хвастун, не имея возможности купить перевязь, всю расшитую золотом, завёл себе разукрашенную наполовину. Поэтому-то ему и понадобился просторный плащ.
– Чёрт! – вскричал Портос, пытаясь освободиться от д’Артаньяна, который копошился у него за спиною. – С ума вы сошли, что так бросаетесь на людей?
– Простите меня, – проговорил д’Артаньян, появляясь из-под плеча исполина, – но я очень тороплюсь. Я должен нагнать одного человека и…
– Вы что, теряете глаза, когда за кем-нибудь гонитесь? – прорычал Портос.
– Напротив, – отвечал д’Артаньян, обидевшись, – своими глазами я вижу даже то, чего не видят другие.
Понял Портос или нет истинный смысл ответа, но он рассердился:
– Сударь, вас вздуют, предупреждаю вас, если будете задевать мушкетёров.
– Вздуют? Меня? – переспросил д’Артаньян. – Слово это звучит вызывающе.
– Оно сказано человеком, привыкшим смотреть врагу прямо в лицо.
– Не сомневаюсь в этом! Я-то теперь знаю, что вы никому не покажете своей спины.
И, довольный собственной шуткой, молодой человек продолжил свой путь, громко хохоча.
Портос задрожал от бешенства. Он был готов броситься на д’Артаньяна.
– После, после, – на ходу крикнул ему гасконец, – когда у вас не будет плаща!
– В час дня, за Люксембургским дворцом!
– Отлично, в час, – ответил д’Артаньян, поворачивая за угол.
Но ни на той улице, которую он миновал, ни на той, которую он теперь окидывал взглядом, он не увидел никого. Как ни медленно шёл неизвестный, его уже не было – возможно, он зашёл в какой-нибудь дом. Д’Артаньян спрашивал о нём у всех встречных, спустился до парома, поднялся по улицам Сены и Алого Креста – нигде никого. Но погоня эта не была для него бесполезной – по мере того, как пот выступал у него на лбу, сердце его остывало.
Он смог задуматься о случившихся происшествиях. Их было множество, и все неблагоприятные. Ещё не было одиннадцати часов, а он уже снискал немилость господина де Тревиля, который, вероятно, счёл крайней невоспитанностью поспешное бегство д’Артаньяна. Кроме того, он нарвался на два поединка с двумя людьми, из которых каждый способен был убить трёх д’Артаньянов, к тому же они были мушкетёрами, то есть теми людьми, которых он так почитал, что в мыслях и в сердце считал их выше всех прочих смертных.
Обстоятельства были неприятные. Убеждённый в том, что его убьёт Атос, молодой человек, понятно, мало беспокоился о Портосе. Но так как надежда последняя оставляет человека, то он даже стал надеяться, что, может быть, переживёт эти поединки, конечно, с ужасными ранами. На этот случай он стал укорять себя за совершённые ошибки.
«Какой я безумец и глупец! Храбрый и несчастный Атос ранен именно в то плечо, в которое я стукнулся лбом, как баран. Странно, что он не убил меня на месте, он имел полное на это право – я ему причинил, должно быть, ужасную боль. Что же касается Портоса, – о, что касается Портоса, то это, ей-богу, гораздо смешнее».
И молодой человек невольно засмеялся, оглядываясь, однако, не обидел ли кого из проходящих этим беспричинным смехом.
«Что касается Портоса, то здесь всё гораздо смешнее! Но я хорош! Можно ли так бросаться на людей и заглядывать к ним под плащ, чтобы увидеть то, чего там нет? Он бы меня, наверно, простил, если бы я не заговорил о проклятой этой перевязи. Я, правда, всего лишь намекнул, но он сразу всё понял. Вот так я, чёртов гасконец! Я и в аду на сковородке, видно, не перестану шутить. Послушай, друг мой д’Артаньян, – продолжал он, обращаясь к себе со всей любезностью, какую считал вполне заслуженной, – если на этот раз ты вывернешься, что, впрочем, маловероятно, то впредь тебе следует быть безупречно вежливым. Надо так вести себя, чтобы все удивлялись и ставили тебя в пример. Быть предупредительным и вежливым – не значит быть трусом. Посмотри на Арамиса. Арамис – сама кротость, сама прелесть; а посмел ли кто-нибудь сказать, что Арамис трус? Нет, разумеется! И впредь я хочу во всём подражать ему. Да вот и он сам».
Д’Артаньян, продолжая идти таким образом и разговаривая с самим собой, добрался до особняка д’Эгильонов и перед этим домом неожиданно увидел Арамиса, весело болтающего с тремя королевскими гвардейцами. Арамис тоже заметил д’Артаньяна, но, памятуя, что в присутствии этого молодого человека де Тревиль утром отчитывал их и что свидетель столь резких упрёков не может ему быть приятен, он сделал вид, будто не замечает юношу. Д’Артаньян, напротив того, вдохновлённый своими планами примирения и вежливости, подошёл к молодым людям и поклонился им с самою учтивою улыбкою. Арамис в ответ слегка наклонил голову, но не улыбнулся. Впрочем, все четверо тотчас прекратили разговор.
Д’Артаньян не был настолько глуп, чтобы не понять, что он тут лишний. Но он был ещё недостаточно искушён в светских приличиях, чтобы умело выйти из затруднительного положения, каким вообще бывает положение человека, подошедшего к людям, едва ему знакомым, и вмешавшегося в разговор, его не касающийся. Он искал способа достойно отступить, как вдруг заметил, что Арамис уронил свой платок и, должно быть, нечаянно наступил на него ногою. Д’Артаньян решил, что ему представился удобный случай загладить свою неловкость. Он нагнулся с самым любезным видом, выдернул платок из-под ноги мушкетёра, как тот ни старался удержать его, и сказал, отдавая платок Арамису:
– Вот, сударь, платок, который вы, я полагаю, не хотели бы потерять.
Платок был в самом деле богато вышит, с короною и гербом на одном из уголков. Арамис густо покраснел и не столько взял, сколько вырвал платок из рук гасконца.
– Ага! – вскричал один из гвардейцев. – Что, скромник Арамис, ты ещё станешь говорить, что ты не в дружбе с госпожой де Буа-Трасси, когда эта милая дама ссужает тебя своими платками!
Арамис бросил на д’Артаньяна один из тех взглядов, которые недвусмысленно говорят, что в этот момент вы приобрели смертельного врага. Но, снова приняв свой кроткий вид, он сказал:
– Вы ошибаетесь, господа, платок этот не мой. Не знаю, почему этому господину вздумалось отдать его мне, а не кому-нибудь из вас. Да, впрочем, вот мой платок – он в кармане.
При этих словах Арамис вынул свой собственный платок, также весьма изысканный, из тончайшего батиста, хотя в то время батист был дорог, но без шитья, без герба, с одной лишь монограммой своего владельца.
На этот раз д’Артаньян не сказал ни слова: он понял свою ошибку. Но приятелей Арамиса не убедили его слова, и один из них сказал молодому мушкетёру с нарочитой серьёзностью:
– Если это так, как ты говоришь, то я вынужден, любезный Арамис, потребовать у тебя платок, потому что, как ты знаешь, господин де Буа-Трасси мой близкий друг и я не хочу, чтобы кто-либо хвастал вещами, принадлежащими его жене.
– Ты не так просишь, – отвечал Арамис. – Признавая справедливость твоей просьбы, я бы отклонил её по формальным причинам.
– Действительно, – робко заметил д’Артаньян, – я не видел, чтобы платок выпал из кармана господина Арамиса. Он лишь случайно наступил на него ногой, вот и всё, и я полагал, что раз платок у него под ногами, то он принадлежит ему.
– И ошиблись, сударь мой, – холодно возразил Арамис, мало тронутый этой попыткой д’Артаньяна загладить свою вину.
Потом, обратившись к гвардейцу, назвавшему себя другом Буа-Трасси, он продолжил:
– Впрочем, я подумал, что и ты его друг столь же нежный, как и я, так что платок этот мог выпасть из твоего кармана точно так же, как и из моего.
– Нет, клянусь честью! – вскричал королевский гвардеец.
– Ты будешь клясться честью, а я честным словом, совершенно очевидно, что один из нас соврёт. Знаешь, Монтаран, лучше возьмём каждый половину.
– Платка?
– Да.
– Превосходно! – сказали два других гвардейца. – Суд Соломона! Поистине, Арамис, ты исполнен мудрости.
Молодые люди захохотали, и, как легко догадаться, это маленькое происшествие не имело дальнейших последствий. Вскоре разговор завершился, и трое гвардейцев и мушкетёр, крепко пожав друг другу руки, расстались и пошли, гвардейцы – в одну, а Арамис – в другую сторону.
«Вот удобная минута помириться с этим господином», – сказал себе д’Артаньян, отошедший в сторону во время этого разговора. И с этим похвальным намерением он нагнал Арамиса, который удалялся, не обращая на него внимания.
– Милостивый государь, – сказал он ему, – я надеюсь, что вы меня извините.
– Сударь, – прервал его Арамис, – позвольте вам заметить, что вы поступили в этом случае не так, как следовало бы благородному человеку.
– Как, сударь, вы полагаете?
– Я полагаю, что вы не дурак и хотя приехали из Гаскони, но знаете, что без причины не наступают на носовые платки. Чёрт возьми! Париж не вымощен батистом.
– Милостивый государь, вы напрасно стараетесь унизить меня, – сказал д’Артаньян, сварливый нрав которого начал брать верх над мирными намерениями. – Я гасконец, это правда, и так как вы это знаете, мне не нужно говорить вам, что гасконцы не отличаются терпением, так что если гасконец извинился хотя бы раз за совершённую глупость, то он убеждён, что сделал вдвое более, нежели следовало.
– Милостивый государь, я вам говорил это вовсе не для того, чтобы поссориться с вами. Я, слава богу, не задира, и мушкетёр я только на время, а дерусь лишь тогда, когда меня к тому принудят, и то с большим отвращением. Но на этот раз дело вышло серьёзное, потому что из-за вас скомпрометирована дама.
– Из-за нас! – вскричал д’Артаньян.
– Зачем вы подняли этот платок?
– А зачем вы уронили его?
– Я сказал и повторяю, что платок упал не из моего кармана.
– В таком случае вы два раза солгали: я видел, как он выпал из вашего кармана.
– Так вот как вы заговорили, господин гасконец?! Хорошо же, я вас проучу!
– А я вас пошлю назад в монастырь, господин аббат! Вынимайте шпагу, и тотчас же!
– Нет, милый друг, во всяком случае не здесь. Разве вы не видите, что мы стоим против окон дома д’Эгильонов, наводнённого клевретами кардинала? Откуда мне знать, что не его высокопреосвященство поручил вам доставить ему мою голову? А я до смешного привязан к ней, потому что она, как мне кажется, довольно удачно сидит у меня на плечах. Я согласен вас заколоть, будьте покойны, но заколоть вас тихонько, в укромном месте, где вы не могли бы ни перед кем похвастать своей смертью.
– Пожалуй, но не рассчитывайте на это и возьмите платок, принадлежит ли он вам или нет. Быть может, он вам пригодится.
– Вы гасконец, сударь? – спросил Арамис.
– Да, гасконец, который не откладывает поединок из осторожности.
– Осторожность, сударь, добродетель довольно бесполезная для мушкетёра, но необходимая для духовного лица, а так как я мушкетёр только временно, то предпочту остаться осторожным. В два часа пополудни я буду иметь честь ожидать вас в доме господина де Тревиля. Там я укажу вам удобное место.
Молодые люди раскланялись. Затем Арамис удалился, направляясь вверх по улице, ведущей к Люксембургскому дворцу, меж тем как д’Артаньян, видя, что время близится, направился к монастырю Кармелиток, где ему назначил встречу Атос, повторяя про себя:
«Чему быть, того не миновать!.. Но по крайней мере, если я умру, то умру от руки мушкетёра».
Глава V
Королевские мушкетёры и гвардейцы господина кардинала
Д’Артаньян никого не знал в Париже. Поэтому на поединок с Атосом он отправился без секундантов, решив принять тех, которых ему предложит противник. Впрочем, он имел твёрдое намерение принести храброму мушкетёру должные извинения, но без подобострастия. Он опасался, чтобы из этой дуэли не вышло того, что обыкновенно случается, когда предстоит дуэль с противником, раненым и ослабевшим. Побеждённый, он удвоит торжество своего противника, победив, он заслужит упрёк в коварстве и лёгкой победе.
Впрочем, или мы плохо изобразили характер нашего искателя приключений, или читатели наши уже заметили, что д’Артаньян не был человеком обыкновенным. Поэтому, повторяя, что смерть его неизбежна, он не желал безропотно покориться судьбе, как бы сделал другой, не столь мужественный и не столь выдержанный, как он. Он обдумал особенности характеров тех лиц, с которыми должен был драться, и положение его стало проясняться всё более. Он надеялся, что, выслушав его прямодушные извинения, Атос, чей величественный вид и гордая осанка весьма ему нравились, сделается его другом. Портосу он намеревался внушить опасения историей с перевязью, про которую, если его не убьют на месте, он может рассказать всему свету, а этот рассказ, искусно пущенный в ход, сделал бы Портоса всеобщим посмешищем. Наконец, что касается тихони Арамиса, то его он опасался менее всего, и если бы дело дошло до дуэли, то собирался отправить его на тот свет или, в крайнем случае, ранив Арамиса в лицо, как советовал поступать Цезарь с воинами Помпея, навсегда испортить красоту, которой Арамис так гордился.
Наконец, д’Артаньян имел неистощимый запас решимости, посеянной в его душе советом отца – не сносить ничего ни от кого, кроме короля, кардинала и господина де Тревиля. Поэтому он не шёл, а летел к монастырю Кармелиток, заброшенному строению с пустыми провалами окон, стоявшему на пустыре, который был как бы филиалом Пре-о-Клер[16] и где обыкновенно дрались люди, которые не хотели терять времени.
Когда д’Артаньян подходил к пустырю, лежавшему под стенами обители, Атос ждал его не более пяти минут: пробило полдень. Следовательно, он был совершенно аккуратен, и самый строгий судья в делах чести не мог бы сделать ему ни малейшего упрёка.
Атос всё ещё сильно страдал от раны, хоть она и была вновь перевязана лекарем де Тревиля. Он сидел на каменной тумбе и поджидал противника с тем спокойствием и достоинством, которые никогда его не покидали. Завидев д’Артаньяна, он встал и пошёл ему навстречу. Д’Артаньян подошёл к нему со шляпой в руке, метя землю пером.
– Милостивый государь, – сказал Атос, – я предуведомил двух друзей моих, которые будут у меня секундантами, но они ещё не пришли. Я удивляюсь, что они запаздывают: это не в их привычке.
– У меня нет секунданта, сударь, – сказал д’Артаньян, – потому что, прибыв в Париж только вчера, я не знаю никого, кроме господина де Тревиля, которому я рекомендован моим отцом, имевшим честь быть его другом.
Атос задумался.
– Вы не знаете никого, кроме господина де Тревиля? – спросил он.
– Да, сударь, я знаю только его.
– Вот так так, – произнёс Атос, обращаясь скорее к самому себе, чем к д’Артаньяну, – если я вас убью, то меня сочтут детоубийцей!
– Не совсем так, – возразил д’Артаньян, поклонившись не без достоинства, – не совсем. Ведь вы оказываете мне честь драться со мной, будучи сами ранены, что должно вас очень беспокоить.
– Да, очень беспокоит, уверяю вас, да и вы меня больно ушибли, признаюсь. Но я возьму шпагу в левую руку, что всегда делаю в подобных случаях. Не думайте, что это снисхождение. Я недурно дерусь обеими руками. Это вызовет неудобства скорее для вас: левша весьма опасен для тех, кто к этому неподготовлен. Сожалею, что не сказал вам раньше об этом обстоятельстве.
– Вы чрезвычайно любезны, милостивый государь, – сказал д’Артаньян, поклонившись снова, – и я вам премного благодарен.
– Мне, право, неловко, – отвечал Атос с достоинством, – поговорим, однако, о другом, если не возражаете. Ах, чёрт, как вы меня задели! У меня горит плечо.
– Если бы вы мне позволили… – пробормотал д’Артаньян робко.
– Что, сударь?
– У меня есть чудодейственный бальзам для ран, бальзам, полученный мною от матери, который я испытал на себе.
– И что же?
– Я убеждён, что в три дня этот бальзам вас исцелит, и через три дня, когда вы выздоровеете, я сочту величайшей честью с вами сразиться.
Д’Артаньян сказал эти слова с простотою, которая делала честь его учтивости, не нанося ущерба его храбрости.
– Честное слово, милостивый государь, это предложение мне нравится; хоть я и не могу его принять, но сразу вижу, что имею дело с дворянином. Так говорили и поступали рыцари времён Карла Великого, которым должен подражать каждый благородный человек. К несчастью, мы живём не во времена великого императора, а во времена господина кардинала, и за эти три дня, как бы хорошо мы ни скрывали нашу тайну, за эти три дня всё стало бы известно и нам помешали бы драться. Однако что же эти лентяи не идут?
– Если вы спешите, сударь, – сказал д’Артаньян Атосу с той же простотой, с какой за минуту до того предложил ему отложить дуэль, – если вы спешите и желаете покончить со мной тотчас, то, пожалуйста, не стесняйтесь.
– Вот опять речь, которая мне нравится, – сказал Атос, одобрительно кивая, – это речь человека с головой и с сердцем. Я люблю людей таких, как вы, милостивый государь, и вижу, что если мы друг друга не убьём, то мне всегда приятно будет встретиться и побеседовать с вами. Подождём, прошу вас, этих господ, я не тороплюсь, и так будет приличнее. А, вот и один из них, кажется.
В самом деле, в конце улицы Вожирар показалась исполинская фигура Портоса.
– Как! – вскричал д’Артаньян. – Ваш первый секундант – господин Портос?
– Да! Это вам не нравится?
– Отнюдь нет.
– А вот и второй.
Д’Артаньян обернулся в сторону, указанную Атосом, и узнал Арамиса.
– Как! – вскричал он голосом, ещё более удивлённым, чем в первый раз. – Второй ваш секундант – господин Арамис?
– Верно! Разве вы не знаете, что мы всегда вместе и что у мушкетёров и в гвардии, при дворе и в городе нас называют Атос, Портос и Арамис, или трое неразлучных? Но так как вы прибыли из Дакса или из По…
– Из Тарба, – уточнил д’Артаньян.
– …вам позволительно не знать этих подробностей.
– Честное слово, вас не напрасно так назвали, господа. Если о моём приключении станет известно, то оно ещё раз докажет, что ваш союз основан не на контрастах, а на сходстве.
В это время Портос приблизился и жестом приветствовал Атоса. Потом, обернувшись к д’Артаньяну, остановился, изумлённый.
Скажем мимоходом, что он был в другой перевязи и без плаща.
– А, – сказал он, – что это такое?
– Я дерусь вот с этим господином, – сказал Атос, указывая на д’Артаньяна и приветствуя жестом Портоса.
– Да с ним дерусь и я, – сказал Портос.
– Но только в час, – заметил д’Артаньян.
– И я также дерусь с этим господином, – сказал, подходя, Арамис.
– Но только в два часа, – сказал д’Артаньян с тем же спокойствием.
– Но за что ты дерёшься, Атос? – спросил Арамис.
– Право, не знаю: он ушиб мне плечо. А ты, Портос?
– Я дерусь потому, что дерусь, – отвечал Портос, краснея.
Атос, от которого ничто не ускользало, увидел тонкую улыбку на устах гасконца.
– Мы поспорили насчёт одежды, – сказал молодой человек.
– А ты, Арамис? – спросил Атос.
– Я дерусь из-за расхождения в некоторых богословских вопросах, – отвечал Арамис, делая д’Артаньяну знак, что просит его умолчать об истинной причине дуэли.
Атос опять заметил улыбку на устах д’Артаньяна.
– В самом деле? – сказал Атос.
– Да, речь идёт об одном месте у святого Августина, которое мы толкуем по-разному, – сказал гасконец.
– Он, право, умница, – пробормотал Атос.
– А теперь, когда вы все собрались здесь, господа, позвольте мне перед вами извиниться.
При слове «извиниться» Атос нахмурился, на устах Портоса показалась надменная улыбка, а Арамис отрицательно покачал головой.
– Вы меня не поняли, господа, – сказал д’Артаньян, подняв голову, освещённую в эту минуту лучом солнца, обрисовавшим тонкие и смелые черты его лица, – я прошу у вас извинения на случай, если буду лишён возможности заплатить мой долг каждому из вас. Господин Атос имеет право убить меня первым, что сильно обесценивает мой долг вам, господин Портос, а вам, господин Арамис, делает почти ничтожным. А теперь, господа, повторяю, извините меня, но только в этом, – начнём!
При этих словах самым рыцарским движением д’Артаньян выхватил шпагу.
Кровь бросилась ему в голову. В эту минуту он подрался бы со всеми мушкетёрами Франции, как теперь готовился драться с Атосом, Портосом и Арамисом.
Было четверть первого. Солнце стояло высоко, а место, избранное для дуэли, было совершенно открытое.
– Очень жарко, – сказал Атос, вынимая в свою очередь шпагу, – но я не могу снять камзол, потому что чувствую, что рана ещё кровоточит, а я боюсь смутить моего противника видом крови, которую не он пустил.
– Сударь, будет ли ваша кровь пущена мной или другим, уверяю вас, что всегда с сожалением стану смотреть на кровь столь храброго дворянина. Я стану также драться в камзоле, как и вы.
– Полно, полно, – сказал Портос, – довольно комплиментов! Не забывайте, что и мы ждём очереди.
– Говорите за себя, Портос, когда говорите нелепости, – прервал Арамис, – я же нахожу: всё, что эти господа говорили, сказано очень хорошо и вполне достойно благородных людей.
– К вашим услугам, – сказал Атос, став в позицию.
– Я ожидал вашего знака, – сказал д’Артаньян, скрестив шпагу.
Но едва обе шпаги звякнули друг о друга, как взвод кардинальской гвардии, под начальством де Жюссака, показался из-за угла монастыря.
– Гвардейцы кардинала! – вскричали одновременно Портос и Арамис. – Шпаги в ножны, господа, быстрее шпаги в ножны!
Но было уже поздно: обоих сражающихся видели в позе, не оставлявшей сомнений в их намерении.
– Эй! – вскричал Жюссак, приближаясь к ним и подавая знак своим гвардейцам сделать то же. – Эй, мушкетёры, вы что же, дерётесь? А указы, чем мы их считаем?
– Вы очень любезны, господа гвардейцы, – сказал раздосадованный Атос, так как Жюссак был одним из нападавших третьего дня. – Если бы мы увидели вас дерущимися между собою, то, уверяю вас, мы не стали бы вам мешать. Дайте же нам скрестить шпаги, и вы получите удовольствие, не прилагая усилий.
– Господа, повторяю вам с величайшим сожалением, что это невозможно: долг превыше всего. Прошу вас, шпаги в ножны и следуйте за нами.
– Милостивый государь, – сказал Арамис, передразнивая Жюссака, – мы с величайшим удовольствием последовали бы вашему любезному приглашению, если бы это зависело от нас. Но, к несчастью, это невозможно. Господин де Тревиль нам запретил. Поэтому ступайте своей дорогой, это лучшее, что вы можете сделать.
Эта насмешка взбесила Жюссака.
– Если вы не повинуетесь, мы применим силу.
– Их пятеро, – сказал Атос вполголоса, – а нас только трое; нас опять одолеют, и мы здесь умрём, потому что я заявляю: во второй раз побеждённым я не покажусь капитану на глаза.
Атос, Портос и Арамис тотчас стали рядом, между тем как Жюссак выстраивал своих солдат.
Этого мгновения было достаточно для д’Артаньяна, чтобы принять решение. Это было одно из тех событий, которые определяют судьбу человека. Надо было выбирать между королём и кардиналом и, избрав однажды, остаться при своём выборе. Вступить в бой значило ослушаться закона, значило рисковать головой и стать врагом министра, более могущественного, чем сам король, – вот что промелькнуло в голове молодого человека, и, скажем к чести его, он не колебался ни секунды. Обращаясь к Атосу и его друзьям, он сказал:
– Господа, если вы позволите, я внесу уточнение: вы сказали, что вас только трое, а мне кажется, что нас четверо.
– Но вы не мушкетёр! – воскликнул Портос.
– Правда, на мне нет одежды мушкетёра, но в душе я мушкетёр. Моё сердце – это сердце мушкетёра. Я чувствую это.
– Отойдите в сторону, молодой человек! – крикнул Жюссак, который, по-видимому, по жестам и выражению лица д’Артаньяна разгадал его намерение. – Вы можете удалиться, мы вам не препятствуем. Спасайте вашу шкуру поживее.
Д’Артаньян не двинулся с места.
– Вы славный малый, – сказал Атос, пожимая ему руку.
– Ну, ну, решайте скорее! – говорил Жюссак.
– Что же, – сказали Портос и Арамис, – надо на что-нибудь решиться.
– Вы очень великодушны, – сказал Атос д’Артаньяну.
Но все трое подумали о молодости д’Артаньяна и его неопытности.
– Нас будет только трое, из них один раненый, да ещё юноша, почти ребёнок, – размышлял Атос, – а всё-таки скажут, что нас дралось четверо.
– Да. Но отступить?.. – воскликнул Портос.
– Это невозможно, – сказал Атос.
Д’Артаньян понял их нерешительность.
– Господа, испытайте меня, – сказал он, – и клянусь честью, что не уйду отсюда, если мы будем побеждены!
– Как вас зовут, юный храбрец? – сказал Атос.
– Д’Артаньян, милостивый государь.
– Итак, Атос, Портос, Арамис и д’Артаньян, вперёд! – крикнул Атос.
– Что же, господа, решаетесь вы, наконец? – крикнул в третий раз Жюссак.
– Мы готовы, господа! – сказал Атос.
– К чему вы пришли? – спросил Жюссак.
– Мы будем иметь честь напасть на вас, – отвечал Арамис, приподняв шляпу одной рукой и вынув шпагу другой.
– А, так вы сопротивляетесь! – вскричал Жюссак.
– Чёрт возьми! Это вас удивляет?
И девять сражающихся бросились друг на друга с яростью, которая, однако, не исключала известной системы.
Атос взял на себя некоего Каюзака, любимца кардинала, Портос – Бикара, а Арамис сражался против двоих.
Д’Артаньян же оказался лицом к лицу с самим Жюссаком.
Сердце молодого гасконца билось так, будто хотело разорвать грудь, но не от страха, боже сохрани, у него не было и тени страха, но от азарта борьбы. Он дрался, как разъярённый тигр, обходя раз десять вокруг противника, раз двадцать меняя защиту и местоположение. Жюссак был, как тогда утверждали, жаден до клинка и весьма опытен. Но он с величайшим трудом защищался против лёгкого и проворного соперника, который то и дело отступал от принятых правил, нападал неожиданно со всех сторон и вместе с тем защищался как человек, питающий величайшее уважение к собственной коже.
Наконец эта борьба стала выводить Жюссака из терпения. Взбешённый таким сопротивлением со стороны какого-то мальчишки, он разгорячился и начал делать ошибки. Д’Артаньян, который, не имея особой практики, отлично знал теорию, удвоил быстроту.
Жюссак, желая поскорее закончить, нанёс противнику стремительный удар, сделав глубокий выпад. Но д’Артаньян ловко парировал удар и, пока Жюссак поднимался, проскользнул, как змея, под его шпагой и проколол его насквозь. Жюссак упал как подкошенный.
Тогда д’Артаньян бросил быстрый и встревоженный взгляд на поле сражения.
Арамис уже поразил одного противника, но другой сильно теснил его. И всё же Арамис был ещё в хорошем положении и мог защищаться.
Бикара и Портос оба ранили друг друга; у Портоса проколота была рука, а у Бикара – нога; но обе раны были лёгкие, и они продолжали драться с ещё большим ожесточением.
Атос, вновь раненный Каюзаком, заметно бледнел всё больше, но не отступал ни на шаг; он только переменил руку и дрался теперь левой.
Д’Артаньян, по законам дуэли того времени, мог прийти кому-нибудь на помощь. Пока он искал глазами, кто из товарищей в нём нуждается, он встретил взгляд Атоса; взгляд этот был в величайшей степени красноречив. Атос скорее умер бы, нежели позвал на помощь, но он мог смотреть и взором просить о поддержке. Д’Артаньян понял это и подскочил к Каюзаку сбоку, крича:
– Ко мне, господин гвардеец, я вас убью!
Каюзак повернулся, и кстати: Атос, поддерживаемый одним лишь мужеством, пал на одно колено.
– Чёрт возьми, – крикнул он д’Артаньяну, – не убивайте его, молодой человек, я вас прошу! У меня старое дело с ним, которое надобно покончить, когда я вылечусь и буду в силах. Обезоружьте его только, выбейте у него шпагу. Вот так! Хорошо, очень хорошо!
Это восклицание вызвала у Атоса шпага Каюзака, которая отлетела на двадцать шагов. Д’Артаньян и Каюзак оба бросились – один чтоб поднять её, другой – чтоб завладеть ею. Д’Артаньян, более проворный, добежал первый и наступил на неё ногой.
