Александр Жигалин
Французская мелодия
С этими словами Николай Владимирович, вынув из кармана фотографию, протянул Илье.
– На вот. Полюбуйся.
Богданов, глянув на снимок, не сразу понял, что изображён на нём Краснов. За двадцать пять лет полковник сильно изменился, однако не узнать его было невозможно. Всё тот же предельно сдержанный, в какой-то мере даже надменный взгляд, плотно сжатые губы, ямочка на подбородке.
Как только до Ильи дошло то, что поначалу ошеломило, изумлению не было предела.
– Так это же Краснов, полковник внешней разведки.
– Какой ещё Краснов? Это Гришин, полковник ФСБ.
– Гришин?
– Да. Гришин Сергей Фёдорович.
Перед глазами Ильи предстала первая встреча с Красновым. Постоянное массирование мизинца на правой руке, будто тот мешал.
«Так человек мог спрятать неправильно сросшийся палец, чтобы не дать мне зафиксировать в памяти как особую примету».
Мысль настолько ошеломила Богданова, что тот сам того не ведая, произнёс: «Как я мог забыть?»
– Ты это о чём? – следя за тем, как меняется взгляд сына, Богданов – старший почувствовал, как тревога начинает вгрызаться в сознание.
– О мизинце. О чём же ещё.
Взяв из рук Ильи снимок, Николай Владимирович ещё раз внимательным образом изучил его.
– Я так долго искал этого человека. Уже начал бояться, что никогда не найду. Гришин являлся ниточкой к раскрытию убийства Александра Ивановича.
– И где ты его нашёл?
– Не поверишь. В кабинете того главного начальника КГБ, которому я периодически приносил написанные мною статьи. Для чего ему понадобилось присутствовать при нашем с генералом разговоре, остаётся загадкой. По крайней мере для меня. За всё время встречи Гришин не проронил ни единого слова, сидел и слушал, время от времени кидая в мою сторону изучающие взгляды. Поначалу меня это нервировало. Стоило же поймать взглядом кривой мизинец, как всё сразу встало на свои места. Захотелось ещё раз взглянуть, чтобы удостовериться.
– И что ты сделал?
– Когда пришло время прощаться, я должен был протянуть новому знакомому правую руку. Тот, желая сохранить примету в тайне, протянет левую. Просчитав, я поменял руку, вместо правой протянул левую. Гришину ничего не оставалось, как сделать то же самое.
– А дальше?
– Расстались, как ни в чём ни бывало.
– И после этого больше не виделись?
– Напротив. Сергей Фёдорович стал меня опекать. Помогал, чем мог. Статью не принимают, он- тут как тут. Встречу организовать с учёным или политическим лидером? Ради Бога.
– И ничего не просил взамен?
– Ещё как просил. Даже требовал. Спустя какое-то время и того хуже, начал угрожать. Тихим, не пугающим, не раздражающим, при этом пробирающим до костей голосом, типа не найдём документы, обоим будет кранты, меня выгонят из газеты, его – из органов.
– А ты что?
– Ничего. Не знаю мол, куда Соколов мог спрятать архив. Может, сжёг, может, жене отдал?
– А он?
– Не отдавал, говорит, Александр Иванович, жене никаких бумаг, это я точно знаю.
Пробежавшись по эпизодам встреч с Элизабет, Илья не смог вспомнить, чтобы француженка упоминала фамилию Краснова или Гришина. Посему выходило, что между ними не было ничего, что могло объединять или противостоять друг другу.
– Интересно знать, откуда у полковника ФСБ такая уверенность?
– Не знаю.
Николай Владимирович, взяв со стола фотографию, какое-то время вглядывался в глаза изображённого на снимке человека, при этом, не проявляя никаких эмоций.
И только спустя минуту, изменившись в лице, произнёс: «И как только земля таких носит?»
– Носит, – подчеркнул Илья, – И не таких. На земле места много, хватает и тем, и другим.
– В том- то и дело, что много, когда по жизненной справедливости тем, у кого душонка замарана, не должно быть места ни на земле, ни на небе.
Вникнув в суть произнесённых отцом слов, Илья представил, что на земле нет сволочей. Выглядело забавно.
– Уметь бы распознавать.
– То- то и оно, что не распознаешь. Подлость она ведь, как плесень, разрастается мгновенно, глазом не успеешь моргнуть, как находишься под её воздействием.
Вернув фотографию Илье, Николай Владимирович задумался: «Если Гришин решил взять в оборот Илью, значит, ещё не потерял надежды отыскать архив.
С другой стороны, не учесть, что сын захочет поделиться с отцом, полковник не мог, не в его правилах упускать то, что само идёт в руки. Подтолкнул Илью к поездке в Никольское. Зачем? Чтобы отец открыл тайну сыну? Резонно. Илья – парень молодой, опыта жизни никакого, такого колоть – одно удовольствие».
– Слушай, папа! – вынужден был нарушить размышления отца Илья. – Почему ты ничего не говоришь о просьбе, о которой упоминает в письме Соколов?
– Просьба? – отведя взгляд в сторону, Богданов – старший пожал плечами. – Ничего существенного, поддержать супругу, помочь переоформить бумаги на машину, квартиру. Александр Иванович знал, случить что, Катрин дня в России не пробудет.
– И как поддержал?
– Ещё бы! – усмешка Богданова – старшего излучала сарказм. – Из реанимации на белом коне, с шашкой наголо.
Взглянув на часы, Николай Владимирович вздохнул так, словно сожалел, что отведённое для разговоров время подошло к концу.
Следовало идти спать. На кухне томилась в ожидании мать, она не ложилась, пока не смерит мужу давление и не проконтролирует приём лекарств. Даже сегодня, в столь нетрадиционный для деревенской жизни день, когда был нарушен распорядок, а вместе с ним и режим, она как истинный блюститель и того, и другого должна была дождаться окончания разговора отца с сыном. После чего призвав на помощь авторитет хозяйки дома, потребовать полного ей подчинения.
– Притомились ребята, ни тебе сигаретного дыма, ни светящихся огоньков, – проговорил Богданов – старший, вглядываясь в ночную мглу.
– А ты как хотел? Какие – никакие, а всё – таки люди.
– В том- то и дело, что никакие. Знать бы ещё, чьи? Хотя думаю…
Повисшая на выдохе пауза, заставила Илью сосредоточиться на смысле не произнесённых отцом слов.
– Думаешь, люди Гришина?
– Чьи же ещё?
И вновь в который раз за последние несколько часов в памяти Ильи всплыла первая встреча с Красновым. Сознание настолько чётко начало выдавать информацию, будто разговор состоялся несколько часов назад. Слова, интонация и даже попытка не дать обратить внимание на неправильно сросшийся мизинец представлялись как отдельно выделенные кинокадры.
Конечно, после всего увиденного и того, что поведал отец, Богданов, обязан был сопоставить факты. Череда выводов и ошеломляющая по своему смыслу догадка не заставили себя ждать.
«А что, если договорённость Рученкова с вором в законе по кличке Граф- выдумка? Если быть более точным – задумка Гришина как часть общего плана? Руча, конечно, сволочь, спора нет, но, чтобы майор ФСБ пошёл на сговор с криминалом, это слишком. Гришин, изучая моё досье, обнаружил знакомую фамилию, что стало поводом для возникновения идеи, чтобы столкнуть нас с Виктором лбами. Если так, то те, что прячутся в «Мерседесе», люди Гришина.
– Надо же какая мразь. Обложил так, что не вдохнуть, обложил по полной программе.
В пылу дошедших до сознания догадок Илья не заметил, как последнюю важную для него мысль он выразил вслух.
– Про кого это ты так? – со свойственной журналисту хваткой вцепился в слова сына Николай Владимирович.
– Про Краснова, который с недавнего времени стал Гришиным.
Зрачки глаз Богданова – старшего сузились, сделав того похожим на готовящегося к броску хищника.
– Гришиным говоришь?
Поняв, что отступать некуда, Илья вынужден был рассказать всё, что произошло с ним по прилёте из Петербурга в Москву. И если до этого в разговоре фамилия Краснова звучала исключительно в ракурсе происходящих с Александром Ивановичем, а затем и с Богдановым – старшим событий, то сейчас всё увязывалось в единый клубок. Рученков, «Мерседес» с номерами 111, инцидент в кафе, похищение Ильи, допрос в лесу. Все нити тянулись к полковнику.
– Чего же ты раньше молчал? – произнёс Николай Владимирович, глядя на Илью так, будто всё, о чём говорили до этого, было сущим пустяком.
– Волновать не хотел. Сердце же.
– Сердце, говоришь? Ну – ну. А я-то думаю, что это оно у меня так стонет. Чувствовало, наверное, что что-то не так.
– Не пойму, ты рад что ли? – заметив, насколько естественно заискрилось в глазах родителя лукавство, произнёс Илья.
– Рад, не рад, но мысля кое – какая имеется. Представившись сотрудником внешней разведки, полковник меняет тему. Переключившись на Рученкова, грузит тебя настолько, что ты не знаешь, кому верить, самому себе или дяде с полковничьими погонами на плечах. Почувствовав, насколько плотно голова твоя заполнилась сомнениями, Гришин предлагает помощь, причём не от себя лично, а от имени государства.
– И я как законопослушный гражданин пошёл у него на поводу?
– Пошёл, но не дошёл. В Никольское Гришин отправил тебя не для того, чтобы сын повидался с родителями. Это ход. Выражаясь языком шахмат, пожертвовав коня, полковник намеревается протащить пешку в ферзи.
– Конь это я?
– Да.
– А кто пешка?
– Сам Гришин. Манера у человека такая – отсиживаться в тени, чтобы потом одни махом шагнуть в ферзи. Ходом этим стало твоё появление в Никольском. Полковник всё рассчитал: и то, что встреча будет желанной, и то, что сядут мужики за стол, опрокинут по рюмашке, сын расскажет отцу про тайник, про француженку, и, конечно же, про разведчика Краснова, который вызвался помочь и который требует, чтобы Илья впредь во всём слушался только его. Родитель раскиснет, шутка ли, сын пошёл по стопам отца. Поведает отпрыску про связь с Соколовым, про секретные документы, про то, как тот завещал заныкать бумаги куда подальше.
Вникая в рассуждения родителя, Илья не переставал удивляться: «Насколько мудры и дальновидны Гришин и отец. Один придумал план. Другой просчитал его от первого до последнего слова. Всё так и было: стол, рюмашки, разговор».
– Но ведь ты уже давал понять, что бумаг Соколова у тебя нет? – старясь быть последовательным как в рассуждениях, так и в словах, произнёс в унисон рассуждениям отца Илья.
– Давал. Но судя по тому, какую активность проявляет полковник, шакал не поверил. Зарылся, мертвяком прикинулся. Мол, хрен с вами, не хотите отдавать, не надо. Главное узнать, где спрятан архив.
– Да, – задумавшись, проговорил Илья так, словно разговаривал не с отцом, а с самим собой. – Наверное, ты прав.
– Не сомневайся, точно прав. Главная опасность для Гришина таится в том, чтобы бумагами Соколова не завладел Лемье?
– Элизабет как дочь имеет полное право унаследовать то, что принадлежало отцу.
– Я не Элизабет имел в виду.
– Тогда кого?
– Отчима.
Сунув руку в карман, Николай Владимирович вынул носовой платок, промокнул выступившие на лбу капельки пота.
– Чего это я тебя, батя, не пойму, – насторожённо реагируя на то, как отец готовится к продолжению разговора, проговорил Илья. – То ты поднимаешь тему архива, то вдруг вспоминаешь Гришина, который на поиски бумаг Соколовых угробил половину жизни. Теперь до Лемье добрался. Ты уж определись, или введёшь меня в курс дела окончательно, или …
– Или что? – не дал договорить Николай Владимирович.
– Или мы подводим черту, после чего каждый останется при своём мнении.
Категоричность постановки вопроса со стороны Ильи не выглядела как ультиматум. Да и было ли кому предъявлять? Отцу? До этого Богданов пока ещё не дошёл. Илья чувствовал, отец что-то знает, но при этом не желает раскрываться до конца. Необходимость категоричности (продолжать разговор или подводить черту) должна была заставить отца отреагировать на дерзость сына.
И тот отреагировал по-своему, не так, как ожидал Илья.
Выйдя из-за стола, Николай Владимирович в очередной раз подошёл к окну и, глянув в чернеющую за стеклом темноту, произнёс:
– Или- или говоришь?!
– Или- или, – почувствовав, что настрой отца стал более принципиальным, произнёс Илья.
– А не боишься, что придётся пройти путь, в котором опасностей больше, чем трудностей, при этом благодарности не будет никакой?
– Зато совесть будет чиста.
– Да, уж, – улыбнулся Николай Владимирович. – Чего-чего, а чистоты совести испытаешь с лихвой.
Он собрался было что-то добавить и, судя по тому, насколько решительными выглядели движения рук, головы, плеч, что-то очень важное, как вдруг стук в дверь заставил главу семейства застыть в позе приготовившегося к произнесению речи оратора.
Появление в комнате матери было похоже на дуновение ветра судьбы. Тёплый, незатейливый, скорее умиротворяющий, чем решительный он в мгновение ока подчинил себе как обстановку, так и внутреннее содержание близких друг другу людей.
– Ты лекарство принял?
– Принял, – с ноткой благодарности за заботу произнёс в ответ Богданов – старший.
– И как?
– Нормально.
– Давление не поднялось?
– Вроде нет. Прыгнуло и опять в норму.
– Всё из-за ваших разговоров. Четверть третьего, а вы всё никак не угомонитесь.
Отец и сын, как по команде, повернули головы в сторону часов.
– Закругляйтесь. Завтра договорите.
Подчиняясь воли хозяйки, Богдановы и обменявшись взглядами, вынуждены были согласиться с тем, что мать права.
Говорить можно было долго, возможно, и час, и два, слишком серьёзной выглядела тема, да и вопросов оставалось невыясненными столько, что дай Бог, чтобы хватило ночи.
– Мать права, – подвёл черту Николай Владимирович, – разговоры никуда не денутся. Здоровье одно, к тому же не железное. Да и чего греха таить, обоим есть над чем подумать.
Глянув на сына глазами гипнотизёра, Николай Владимирович добавил:
– Если, конечно, не исчезнет желание.
Глава 12
Повезло, так повезло
Как пролетел остаток ночи, Илья не помнил. Пребывая в состоянии, сравнимым с невесомостью, при котором мысли и те казались чужими, не так просто совладать с ситуацией, в которой вопросов больше, чем ответов. Столько всего навалилось, что разобраться, сложить по порядку представлялось делом безнадёжным, не говоря уже о поисках вариантов, за которые можно было зацепиться. Виной тому были образовавшиеся в истории с Соколовым дыры, одной из которых стал намёк отца на причастность к исчезновению документов Фредерика Лемье. Вопрос этот бил Илью, что называется, не в бровь, а в глаз не потому, что не было ответа, которого не могло быть по определению. Причина состояла в несоответствие фактов, которые порождали сомнения: «Всё ли подчинено истине? Не напутал ли чего отец?»
Только так можно было объяснить путаницу мыслей, сквозь призму которых проглядывалось участие миллионера из Франции в делах падчерицы, чему подтверждением служили слова Элизабет: «Он не только не мешает, наоборот, помогает».
Так совпало, что воспоминания о разговоре с Красновым, который чудодейственным образом превратился в Гришина, всплыли в памяти в тот момент, когда первые солнечные лучи озарили кромку горизонта, придав ему вид рыжеватой полоски, отделяющей небо от земли.
Глядя на то, как восход обретает форму сначала полукруга, затем шара, Илья подумал: «Рождается новый день! Я же топчусь в прошлом. Что это? Надежда на то, что жизнь сама расставит всё по своим местам? Нет. Надеяться следует только на себя, в частности на способность рассуждать трезво.
Наш последний разговор с Гришиным? Что больше всего меня удивило?
Версия полковника относительно Жака. Точно! Гришин сказал, что Жак прибыл в Россию по воле тех, кому француз задолжал денег.
На самом деле в Россию отправил Жака отец для того, чтобы тот проследил за действиями Элизабет».
Догадка обожгла мозг настолько, что Илья тут же забыл про сон и про то, что уже утро.
«Так и есть. Лемье узнаёт от жены, а возможно, и от самой Элизабет об исчезнувших документах. Навести справки по поводу значимости архива не составило труда. И тогда миллионер, признающий в этой жизни только деньги, принимает решение организовать поиски реликвий Соколовых. Для этого отправляет в Россию сына, наняв в качестве охранника бывшего десантника, майора в отставке Дмитрия Кузнецова. В обязанности и того, и другого входит осуществление контроля за действиями Элизабет».
Уверенность в том, путь рассуждений проложен правильно, не замедлило вознаградить сознание спокойствием, которого не хватало и которое оказалось очень даже кстати. Усталость физическая и моральная в мгновение ока сковала тело, заключив его в объятия истомы. Руки, ноги налились тяжестью, которую было приятно ощущать, и которая совсем скоро добралась до век, а ещё через мгновение и до мыслей.
Последнее, о чём успел подумать Илья, был дом, родители, их забота друг о друге и где он, Илья Богданов, есть связующее звено.
День реальностей наступил, когда за окном уже вовсю кипела жизнь.
Первым о том, что грядущий день обещает быть наполненным впечатлениями, напомнил запах оладий.
Открыв глаза, первое, что представил Илья, накрытый белой скатертью стол, посреди которого наполненное пышками блюдо. В вазочках вишнёвое варенье, сметана, мёд и, конечно же, растопленное на огне масло. Чай, настоянный на смородиновом листе, тонко нарезанный лимон шли как дополнение, без чего оладьи не являлись настолько значимым продуктом, каким привык их видеть Илья.
Потянувшись, Богданов пересел на край кровати.
Дверь скрипнула.
На пороге возникла фигура отца.
– Проснулся? Приводи себя в порядок и к столу. Мать заждалась.
Глянув на часы, Илья изумился: «Десятый час?! Так долго валяться в постели!»
Самобичевание было остановлено воспоминаниями ушедшей в прошлое ночи.
«Было около трёх, когда уснул. Аргумент обоснованный. Можно было позволить себе поваляться ещё».
Как Илья и представлял, на кухне всё соответствовало тому, что полчаса назад подарило воображение.
– А друзья- то твои вышколенные. Полчаса наблюдаю. Ни намёка на то, что в машине кто-то есть, – глянув на вошедшего в кухню сына, произнёс Николай Владимирович.
– Может, их там уже нет?
– Как это нет? Дым из выхлопной трубы вьётся, машина работает, а коли работает, внутри должен кто-то быть.
– Бог с ними, есть так есть.
– Может, им оладушек отнести, чаю в термосе?
Непосредственность матери на фоне обмена мнениями мужчин выглядела настолько непосредственной, что и тот, и другой, глянув в сторону хранительницы очага, расхохотались.
– Ты, Вера, их ещё в дом пригласи, – произнёс Богданов – старший.
– Ага, – поддержал отца Илья. – Накорми, спать уложи. Они только благодарны будут.
Завтрак продолжался в обстановке полной раскрепощённости, как в старые добрые времена, когда были живы дед с бабушкой. Тогда любое застолье было похоже на семейный совет, во время которого наряду с шутками и прибаутками решались вопросы далеко не прозаичного характера.
Мать ожила и как-то сразу помолодела.
Отец, пряча улыбку, повеселел глазами. Он вообще пребывал в приподнятом настроении, что в последнее время считалось большой редкостью.
Приезд Ильи словно разбудил в родителе любовь к жизни, и всё это после бессонной ночи, дёргающих за нервы разговоров и расставаний. Но отец так и не сказал сыну окончательного слова.
Почему отец повёл себя так, Илья понять не мог, но мог догадываться.
С другой стороны догадки несли двоякий смысл: «Решил не возвращаться к разговору об архиве? Или, наоборот, готовил сюрприз.
Как бы то ни было, испытать превратности судьбы придётся. И как мне думается, нисколько не меньше, какие в своё время испытал отец. Вот только тому пришлось воевать одному. Мне же, ощущая поддержку со стороны родителей, предстоит не просто карабкаться в гору, шагать с грузом ответственности перед Элизабет, перед отцом, перед «лучом смерти», да и перед самим собой тоже».
– Ну что приём трапезы подошёл к концу? – чуть громче, чем обычно произнёс Николай Владимирович, давая понять, что пришло время перейти к делам более важным.
– В общем-то да, – принимая предложение, вытер салфеткой губы Илья.
– В таком случае говори спасибо и пошли.
– Куда?
– В кабинет. Кино будем смотреть.
– Кино?
Илья недоумённо глянул на мать.
– Иди, сынок. Иди.
Было видно, как руки, теребя передник, не могли дождаться возможности перекрестить сына.
В кабинете было темно и прохладно.
Отец не любил ни жары, ни дневного света. От всего этого он уставал, в то время, когда свет настольной лампы придавал спокойствие, что нередко перерастало во вдохновение.
– Проходи, садись.
Указывая на кресло, Николай Владимирович вёл себя так, что нетрудно было догадаться, что Илью ждёт нечто необычное.
– Про что кино? – попытался опередить события Богданов – младший.
– Про прошлое и будущее.
Заняв место в кресле, Илья только сейчас увидел висевший напротив кинопроектора экран.
Николай Владимирович, достав из нижнего ящика стола плёнку, приступил к зарядке той в аппарат. Потому, как он ловко обращался с кинопроектором, Илья сделал вывод, что кино родитель крутил не раз и не два.
Закончив с подготовкой, Богданов – старший не стал спешить с показом фильма. Мало того, установив стул напротив сына, сел так, словно намеревался приступить к допросу.
– Прошедшей ночью ты выдвинул мне ультиматум. Я подумал и решил его не принимать. И это притом, что ты прав.
– В таком случае хотелось бы знать причину.
– Причина в том, что я хочу избавить тебя от совершения ошибок, которые когда-то допустил сам. Если судьба посчитала долгом соединить жизненные пути отца и сына, почему бы не поспособствовать тебе в преодолении трудностей, тем более что цели и задачи у нас одни. Разница в способах их достижения. Но это уже прерогатива времени.
Расправив плечи, Николай Владимирович, задержав дыхание, протяжно выдохнул. Он всегда так делал, когда возникала необходимость усмирить не в меру разволновавшееся сердце.
– Фильм этот мне передал Александр Иванович в день нашей последней встречи. Материал, что заснят на плёнку, состоит из двух частей. Первая – секретная. А именно на ней засняты кадры испытания «Луча смерти», того самого, что изобрёл Никола Тесла, модернизировал Иван Соколов, а до опытного образца довёл сын Соколова, Александр. Все те, кто был причастен к данному изобретению когда-либо, считают, что плёнка исчезла вместе с документами.
– И Гришин тоже?
– О нём поговорим позже.
Николай Владимирович, поднявшись, подошёл к кинопроектору.
Через минуту экран озарился белым светом, замелькали фигуры людей. Одетые в белые комбинезоны, со странными бахилами на ногах, в масках и очках они больше всего напоминали инопланетян из фильмов шестидесятых, чем учёных из девяностых.
Всё, что делали странные существа, было похоже на подготовку к чрезвычайно значимому по своим масштабам эксперименту.
Это первое, что ощутил, глядя на экран, Илья. И тому было объяснение, суета, серьёзность во взглядах, атмосфера всеобщего волнения говорили сами за себя, притом, что фильм не был озвучен. Действия людей в комбинезонах и больше ничего: ни комментариев, ни слов, ни звуков работающих механизмов.
Помещение, в котором готовился эксперимент, представлял собой огромных размеров ангар, в центре которого была установлена гигантская штуковина, по конфигурации напоминающая то ли трансформатор, то ли генератор, то ли ещё какое чудище, способное вырабатывать высочайшей силы напряжение. Окружённая разного рода приборами, а также окутанная проводами машина эта не столько внушала уважение, сколько пугала величием.
Ощущение растерянности, а также непонимание происходящего начали въедаться в сознание Богданова, как вдруг экран погас, чтобы через пару секунд озариться светом вновь, но уже с абсолютно иной картинкой.
На этот раз действия происходили на открытом пространстве, которые и действиями- то назвать было нельзя. Те же люди в бахилах, очках и масках, три – четыре правительственных машины, человек двадцать народу возле них. Всё это разительно отличалось от первых кадров. Основными действующими лицами являлись не учёные в белых комбинезонах, а важные дядьки в шляпах мышиного цвета и длиннющих до ботинок плащах. По всей видимости, это были члены государственной комиссии, иначе оператору не было смысла отмерять им столько метров плёнки.
Замысел фильма Илья понял, когда на экране возникло огромное, похожее на ретрансляционную башню сооружение, метров в сто высотой с напоминающей гриб верхушкой, шляпа которого была увенчана медной тарелкой диаметром в пятнадцать, а то и двадцать метров.
Возникший за кадром голос пояснил, что сооружение это есть точная копия знаменитых, когда-то башен «Wardenelyffe», с помощью которых Никола Тесла передавал высочайшей силы разряды энергии на расстояния, превышающие тысячи километров.
– Смотри, – раздался над ухом голос отца.
И Илья совершенно отчётливо почувствовал, как сжавшаяся внутри пружина издала первый стон.
Появившееся на экране лицо в очках поначалу озадачило Богданова, но уже через мгновение Илья начал осознавать, что это то был никто иной, как Соколов.
Внутри всё похолодело. Сердце забилось так, будто собиралось выскочить наружу.
Глядя в объектив кинокамеры, учёный нахмурился, будто потеряв мысль, пытался сосредоточиться. И тут же, подобрев глазами, заговорил так, словно выступал перед студентами в забитой до отказа аудитории.
– Прежде, чем перейти к обсуждению представленного вашему вниманию проекта, мне бы хотелось обратиться к временам царствования на троне электричества гения науки, человека из будущего, Николы Тесла.
На экране появилась одна фотография знаменитого физика, затем другая. Всего таковых было шесть.
После чего Соколов продолжил.
– Не будем касаться всех изобретений Теслы, которых насчитывается так много, что для детального обсуждения пришлось бы потратить неделю, а то и две.
Задача фильма – довести до сознания тех, кому выпадет честь увидеть данный материал, суть главного достижения учёного, который тот называл не иначе, как «луч смерти».
Что это?
Энергия в виде луча света, по мощности сравнимая с миллиардом тон тротила. Вступив во взаимодействие с токами атмосферы, луч, отразившись, попадает в противоположное место от точки возникновения. Противоположное место означает в другой части планеты. Разрушения после такого попадания колоссальные, о чём говорят люди, побывавшие на месте падения Тунгусского метеорита. Тысячи километров сожженной тайги. Всё живое: деревья, звери, птицы- были уничтожены в считанные часы. И это притом, что никакого метеорита не было и в помине. Были испытания резонансного передатчика, установленного на башнях «Wardenelyffe» в одном из штатов США.
А теперь представьте не пять, а сто таких башен, смонтированных так, что при расчёте каждого направленного в небо луча попадание будет наноситься точно в указанное место.
Полная и безоговорочная власть над миром, только так можно назвать изобретённое Николой Теслой оружие, что в полной мере отражает данное ему журналистами прозвище.
Лицо Соколова замерло, оставаясь пребывать в зафиксированном сознанием Ильи величии.
Убеждённым, что удивить его будет крайне трудно, Илья после того, как погас экран, с минуту сидел, глядя в одну точку, не проявляя ничего, что могло выдать бурю зародившихся внутри эмоций.
Николай Владимирович, понимая состояние сына, не торопил с расспросами.
Ждал, когда Илья спросит, почему прекратился показ. Оттого, как прозвучит вопрос, отец надеялся определить, готов ли сын воспринимать ситуацию дальше.
Илья же задал вопрос совсем не тот, что ожидал отец.
– Что стало с «лучом смерти»?
– Об этом ты узнаешь, досмотрев материал до конца.
Кинопроектор загудел, экран ожил.
На этот раз съёмка происходила в домашнем кабинете Александра Ивановича, на что указывала обстановка и то, как держался учёный.
Позднее Илья понял, что Соколов снимал себя сам, закрепив камеру на штативе.
На протяжении минуты Александр Иванович, сидя в кресле, смотрел в сторону направленного на него объектива. Готовясь сказать нечто важное, вёл себя так, словно не знал с чего начать. И только когда пауза достигла максимального напряжения, Соколов, улыбнувшись, произнёс: «Ещё раз здравствуй, Николай! Эту часть фильма я снял специально для тебя, чтобы через речь, глаза, внутренние переживания дать возможность познать то, чего нельзя отразить на бумаге.
Сегодня стало известно, зачем и кому понадобилось устраивать на меня охоту. Сказать честно, новость эта меня ошеломила. Ты даже представить себе не можешь, настолько всё противоречиво по отношению к такому всемогущему понятию, как логика. Оказывается, на протяжении восьми лет я представлял собой опасность не как учёный и даже не как хранитель тайны документов Николы Теслы, а как личность. Настолько это чудовищно и невообразимо, что у меня нет слов для передачи эмоций, что я испытал в момент прозрения и продолжаю испытывать до сих пор. Гром среди ясного неба, по-другому не назовёшь.
Как выяснилось, всеми своими проблемами я обязан знакомому мне исключительно только по фотографиям бывшему жениху моей жены, Фредерику Лемье. Тому самому Лемье, который был обручён с Катрин.
Планы семейства рухнули в один день. Катрин пожелала уехать в Москву, что не могло не сказаться на моральном состоянии Фредерика, который любил Катрин и был уверен, что та любит его.
Идею разрушить брак теперь уже бывшей невесты с каким-то там Соколовым Лемье начал превращать в жизнь сразу же после отъезда Катрин в Москву, для чего был нанят человек, имеющий дипломатический паспорт. Первое, что сделал тот, начал наводить контакты с людьми, имеющими выход на высокие чины в МВД.
Физическое устранение обидчика в планы не входило. Проучить, а лучше покалечить так, чтобы я не мог претендовать на роль мужа.
Всё поменялось, когда Лемье узнал о том, что я принадлежу к числу учёных, которые работают под грифом особой секретности. Жажда мести начала перерастать в интерес, и Фредерик отдал команду отслеживать всё, что касалось меня как физика, имеющего доступ к секретным разработкам.
К тому времени мы прожили с Катрин полтора года. Ещё через месяц мне было сообщено, что у нас будет ребёнок.
Казалось бы, факт этот должен был усмирить гнев Лемье. Не тут-то было. Наряду с ненавистью начала произрастать зависть, ведь я был преуспевающий учёный, занимающий высокое положение в обществе, с мнением которого считаются не только в Европе, но и за океаном, красавица- жена, а теперь ещё и ребёнок.
Одним словом, Лемье решил подвести черту.
Не знаю, как нанятые им люди намеревались поступить, застрелить, утопить, или проломить череп, но то, что отсчёт жизни моей пошёл на дни, я абсолютно уверен.
Покончить со мной должны были задолго до того, как я узнал причину моих бед. И покончили бы, если бы судьба не преподнесла Лемье очередной сюрприз. Имеется в виду история, связанная с документами отца.
У француза как у человека, привыкшего относиться ко всему с позиции выгоды, не могла не возникнуть мысль по поводу объединения личных целей с поисками архива.
