Александр Жигалин
Французская мелодия
Что будет, если меня и вправду убьют? Кому достанется то, что на протяжении не одного десятка лет хранилось в тайне? Ответ очевиден – супруге.»
Произнеся, Соколов будто растворился в воспоминаниях. Настолько взгляд выглядел опустошённым, что, казалось, продолжить повествование человек не в состоянии ни морально, ни физически.
Так оно и было бы, не обладай Александр Иванович колоссальной силой воли. Минуты не прошло, как глаза ожили, взгляд наполнился смыслом, что не могло не отразиться на продолжении рассказа, который начался с вопроса.
– Откуда мне о всём этом известно? Правильнее будет сказать от кого.
Мой старый знакомый, которого я отличаю от других людей по сломанному мизинцу на правой руке.
Стоило увидеть, как сразу захотелось спустить человека этого с лестницы. Но вспомнив про охрану, подумал: «Если с такой лёгкостью преодолевает препятствия, значит, обладает соответствующими тому возможностями».
И я не ошибся. Посетивший меня гость оказался представителем комитета государственной безопасности, что было подтверждено удостоверением с фотографией.
Расположившись в кресле, не стал утруждать себя рассуждениями и уговорами, улыбнулся по-звериному, после чего ещё более по- звериному произнёс: «Знаете, что обречены?»
Я сказал: «Догадываюсь».
Тогда он спросил: «А знаете почему? И тут же, не дожидаясь ответа, заявил не то, о чём думал я».
Каким образом Лемье вышел на гостя, КГБэшник не только не признался, но и каждый раз, когда я спрашивал об этом, уходил от ответа. Делал он настолько виртуозно, что я подумал, а не действует ли человек этот тайком от руководства? Занимаясь поиском исчезнувших документов, он мог самостоятельно выйти на Лемье.
Так оно и было.
Сговор нашёл понимание обеих сторон. Одному предоставлялась возможность обогатиться, другому – поквитаться с тем, кто отнял любовь. Оставалось отыскать бумаги, и жизнь открывала перспективы, о которых человек не мог и мечтать.
После того, как исповедь гостя подошла к концу, мне было предложено добровольно передать архив, за что КГБэшник обещал повлиять на Лемье. Тот должен был отказаться от идеи мести. Что за это было обещано французу, сказать трудно. Но я так думаю, нанятым Лемье людям, никто не должен был помешать совершить задуманное.
Поняв это, я попытался достучаться до сознания человека, сидевшего передо мной, заявив, что сообщу кому следует. На что тот расхохотался так, что мне стало не по себе.
Сообщай, говорит. Поверят мне, а не тебе. А если ты и дальше будешь упорствовать, доложу руководству, что ты связался с французской разведкой с целью продать архив. Лемье подтвердит. Тот готов подтвердить, что угодно, лишь бы уничтожить тебя как можно скорее. Так что выбирай: или ты живёшь, как жил, занимаешься любимым делом, воспитываешь дочь, ездишь на разные там симпозиумы, или сгниёшь в тюрьме. Также не забудь подумать о том, как сложится жизнь жены и дочери. Думаешь, им позволят выехать во Францию? В лучшем случае в Сибирь, а то и того хуже, девочку отдадут в интернат, супругу вслед за мужем по этапу.
То была последняя, переполняющая терпение капля. Я предложил гостю покинуть дом.
Он ушёл. Уходя, оставил телефон на случай, если я передумаю.
Но я не передумал.
Мало того, закончив съёмку, решил поехать в главное управление КГБ. Позвонил кому следует, попросил о встрече с главным начальником. Через два часа должен быть на Лубянке.
Экран погас. На этот раз окончательно.
Минуты полторы Илья и отец сидели молча.
После чего, не поворачиваясь лицом к отцу, Богданов – младший спросил: «Александр Иванович был в КГБ?»
– Думаю, был. – произнёс Николай Владимирович. – Я, когда на ноги встал, наведался к покровителю. Тот посоветовал о деле Соколова забыть.
– И ты забыл?
– Нет. Пытался выяснить, был ли Соколов в главном управлении. Напрасно. Никто ничего не знал или не хотели говорить.
– А как Соколов передал плёнку?
– Не поверишь. По почте бандеролью.
– По почте? – Илья чуть не расхохотался. – Поверить не то, что трудно, в голове не укладывается.
И опять с минуту сидели молча.
Каждый думал о своём в то время, когда оба думали об одном и том же.
– По поводу супруги Александра Ивановича?! Ты не думал, что ей было бы интересно посмотреть фильм? – почувствовав, что пауза затягивается, решил продолжить разговор Богданов – младший.
– Думал. И даже предпринимал кое-какие шаги. В проходящие дни культуры нашей страны во Франции я был приглашён в составе делегации на приём в министерство культуры, где присутствовала Катрин. В то время она занимала пост советника президента. Тогда нам удалось лишь перекинуться парой фраз, из которых стало ясно, что Катрин знала и про меня, и про нашу дружбу с Александром. Мало того, она сообщила мне, что супруг собирался познакомить нас, но по непонятным причинам откладывал, то ли занятость не позволяла, то ли ждал подходящего случая.
На следующий день Катрин сама позвонила в отель, назначила место встречи.
– В кафе?
– Приехала на машине. Покружили по Парижу, затем поехали за город. Тогда я впервые познал Францию, что называется, изнутри. Побывал в местах, где живут люди, которые делают Францию такой, какой та была сотни лет назад. Места не то, чтобы особенные, нет. Просто там жили обычные французы, которые в Париж наведываются по великим праздникам. Когда прощались, я спросил Катрин, почему решила показать мне обычную жизнь обычных людей?
Она сказала, что такой любил Францию Александр.
Не представляешь, насколько я был благодарен. Исполнилась мечта. Я хотел увидеть страну Дюма, Бальзака глазами французов, и я её увидел.
– О Соколове говорили?
– На протяжении всей поездки. Были моменты, когда возникало ощущение, будто Александр сидит на заднем сиденье, вслушивается в разговор.
– А про кино?
– Хотел, но не решился. Слишком тепло Катрин отзывалась о новой жизни, о муже, о его родителях, о том, как те относятся к Лизе. А ещё меня удержала её беременность.
– Выходит, что ты пожалел ее?
– А как бы ты поступил на моём месте? Неизвестно, как Катрин пережила бы известие о том, что Александра погубил Фредерик.
– А как же торжество справедливости?
– Придёт время, и она восторжествует. Ты сам покажешь фильм Элизабет. Пусть дочь решает, как быть. В конце концов это семейное дело.
– Возложенную на тебя ответственность решил переложить на чужие плечи?
– Во – первых, ты не чужой. Во – вторых, я всего лишь исполняю волю Александра. В письме, как и в фильме, не сказано про торжество справедливости. Желай Соколов мести, он так бы и сказал, что нужно отомстить. Вместо этого высказал желание, что кино должно быть передано дочери.
– Ну, хорошо, – вынужден был сдаться Илья. – Что касается виновника гибели Соколова, мы выяснили. Лемье организовал покушение. Рано или поздно, он за это ответит. Вопрос состоит в том, почему Фредерик помогает Элизабет?
– Ты не догадываешься?
– Надеется заполучить исчезнувшие документы?
– По-другому быть не может. Исчезнет тайник бесследно, и участь Фредерика предрешена. Гришин объявит всему миру, что Лемье организовал убийство известного русского учёного Соколова.
– Факт этот можно будет использовать в разоблачении обоих.
– При условии, что бумаги будут у нас.
– Хорошо, что напомнил, – как бы, между прочим, произнёс Илья. – Как в письме, так и в фильме проскакивает фраза: «Гость требует, чтобы я отдал документы ему. Я говорю, что не согласен».
Посему возникает вопрос. Ты ведь не просто так затронул тему архива, сообщив, что Тесла переправил бумаги в Сербию?
– Допустим.
– В таком случае вынужден просить раскрыть карты. Ты уже и так рассказал больше, чем хотел. Осталось поделиться главным.
– Вопрос тогда заключается только в том, как намерен поступить с этим главным ты?
– Что не передам бумаги ни Гришину, ни Лемье, в этом можешь не сомневаться.
– Ты не ответил.
Глядя пристально в глаза сына, Николай Владимирович ждал главного.
На протяжении более четверти века Богданов – старший жил моментом, когда сможет передать тайну учёных другому человеку. Неважно кому, главное, чтобы он был умён и честен как по отношению к себе, так и по отношению к хранителям данных секретов.
И такой день настал.
Сдерживая желание рассказать всё, Николай Владимирович испытывал неидентичное ощущению праздника чувство расставания с тем, что последние годы делало жизнь настолько значимой, что находил в себе силы лишать себя права на смерть.
Необходимо было понять, какие роятся в голове Ильи мысли в отношении судьбы архива? Как намерен тот распорядиться, передать ли документы их законной наследнице или оставить всё как есть?
Судя по тому, как вёл себя Илья, полным осмысливанием ситуации тот не располагал. Единственное, что Николай Владимирович видел, заглянув сыну в глаза, это желание быть причастным к судьбе Элизабет.
– Хорошо! – вздохнув так, будто освобождал душу от непомерно тяжёлого груза, проговорил Николай Владимирович. – Расскажу тебе, как распорядился бумагами Александр Иванович. Но прежде ты должен знать, как часть архива Николы Тесла попала к его отцу.
Выйдя из-за стола, Николай Владимирович, обойдя вокруг, занял место в кресле, напротив сына.
Словно певец перед исполнением невероятной сложной партии, вдохнув полной грудью, произнёс: «В предпоследний день пребывания Теслы в СССР, когда запланированные встречи подошли к концу, учёные уединились в кабинете Соколова, где провели без малого шесть часов. О чём говорили, что обсуждали, чем делились? Осталось тайной. На вопросы контролирующих встречу сотрудников НКВД Соколов заявил, что составляли план совместных действий, направленных на создание защитного щита от суперсекретного оружия, над которым в то время работали учёные третьего Рейха. В качестве доказательства был предъявлен ряд документов, в которых по пунктам был отражён этот самый план. На самом же деле речь шла о «луче смерти».
– А Александр Иванович знал, что обсуждали Тесла и отец?
– Откуда? Ему тогда было четыре года.
– Верно, – почесав затылок, улыбнулся Илья.
– Прошли годы, – продолжил рассказ Николай Владимирович. – Саша Соколов вырос. Закончил школу. Поступил в институт. Когда стало ясно, что будущее юноши предопределено, люди, что воспитали Сашу, вручили тому завещание отца. Я об этом уже рассказывал.
– Я помню.
– Так вот, когда Александр Иванович отыскал архив, кроме документов отца, он обнаружил часть бумаг Теслы. Всего таковых набралось несколько коробок. Разбирая документы, Александр Иванович обнаружил дневник отца, в котором не оказалось ничего, что могло пролить свет на их встречу с Теслой. Страницы, описывающие события тех дней, были вырваны и уничтожены.
– Уничтожены? Зачем?
– Затем, чтобы не скомпрометировать Теслу. Неизвестно, в чьи руки мог попасть дневник. Страна была охвачена эпидемией предательств, конечно, болезненный настрой общества не мог не сказаться на опасениях учёного.
– В дневнике было хоть что-то, что могло открыть глаза на то, как архив Теслы попал к Андрею Ивановичу?
– Было. За два месяца до кончины Теслы на имя учёного Соколова поступила телеграмма странного содержания.
Дословно текст звучал так: «Уважаемый коллега! Сегодня к стае любимых мною голубей прибился ещё один с весьма необычным окрасом. Нечто подобное я видел в России, и у себя на Родине, в Сербии. Расценив факт этот, как знак свыше, я понял, быть мне в следующей жизни птицей».
Что хотел сказать Тесла, говоря о голубях, не мог догадаться никто, кроме Соколова. Столь мудреным способом тот давал понять, что касающаяся «луча смерти» документация находится в доме родителей в Сербии и что Иван Андреевич в любой момент может забрать их. По всей видимости, договоренность о передаче документов была достигнута ещё в тридцать седьмом, когда Властелин вселенной приезжал в СССР. Тогда же была отработана и схема. На протяжении пяти лет Тесла думал о том, передавать Соколову архив или не передавать, и только предчувствие смерти заставило его принять столь непростое и в то же время решение, оправданное жизнью.
Выслушав отца, Илья вместо того, чтобы задуматься, произнёс: «Представляю, какие мучения пришлось пережить знаменитому физику, живя шесть лет в сплошных сомнениях».
– Интересно знать, какое решение принял бы ты, окажись на месте Теслы?
– Я?
Илья не то, чтобы опешил или растерялся, на доли секунды выпал из разговора, как это случается с людьми не в состоянии найти ответ на заданный им вопрос.
Дилемма казалась настолько неразрешимой, что Илье пришлось приложить усилие, чтобы заставить мозг начать работать в режиме отсутствия сентиментальности.
– Я бы даровал архиву жизнь, при этом постарался бы обезопасить человечество от посягательств на «луч смерти» тех, чья корысть не имеет ни совести, ни чести.
Похлопав сына по колену, Николай Владимирович дал понять, что ответ удовлетворил его полностью.
– Именно так Тесла и поступил, закодировав важные моменты кодом, который разработали вместе с Соколовым. Об этом было сказано в завещании.
Непонятно почему, но Илья вдруг ощутил прилив восторга.
– Представляю, каково было Александру Ивановичу, когда выяснилось, что его ждет испытание, куда более серьёзное, чем загадка деда.
– Да, это было не просто. Как рассказывал сам Соколов, на поиски шифра ушёл месяц испытаний, сопряженных с жесточайшими нервными перегрузками. Тем не менее Александр Иванович справился и с этой задачей, чему был невероятно рад.
– Подожди! – жестом остановил отца Илья. – Как Соколов мог расшифровать код, если тогда он ещё не был учёным? Что мог в двадцать три года понять юноша, читая труды Теслы?
– Что, верно, то, верно. Потребовалось десятилетие, прежде чем Александр Иванович смог дойти до сути документов, перешедших по наследству. Они-то и дали толчок выбору жизненного кредо. Познав неизведанное, молодой учёный не мыслил жизнь без того, что в своё время предопределило судьбу отца.
Принимая фразу как итоговую черту всего разговора, Илья представил, как удивится Элизабет, когда узнает, что ей предстоит пережить то же, что когда-то пережил отец.
– Я так понимаю, Александр Иванович в суть шифра тебя не посвятил?
– Нет, конечно. Во – первых, он не мог знать, в чьи руки попадут документы, когда не станет меня. Во – вторых, мне это было ни к чему, я ведь журналист, а не физик.
Пропустив смысл произнесённых отцом слов, Илья не сразу понял, что тот имел в виду, говоря: «Когда не станет меня».
И тут же, сообразив, ужаснулся.
«Четверть века ощущения величия от возложенной на него ответственности, столько опасений, что будет, если не справлюсь, не оправдаю надежд. Двадцать лет отец жил ожиданием этого дня. И что в итоге? Фраза: «Знать бы заранее, в чьи руки попадёт «Луч смерти», когда не станет меня»!
Жалость сдавило сердце так, что подступивший к горлу комок слёз не давал возможности дышать. Хотелось сказать что-то доброе.
– Поистине жизнь проста и сложна настолько, что не догадываешься, какой фортель выкинет через минуту, не говоря уже о днях, годах, десятилетиях.
– Куда более интересно понимать, что и мне, и тебе это нравится, – усмехнулся горькой улыбкой предсказателя Богданов – старший.
– Да. Цепляет так, что ни о чём другом думать не хочется.
Поднявшись с кресла, Николай Владимирович указал на дверь.
– Если всё так, как ты говоришь? Следуй за мной.
– Куда?
Подчиняясь приказу, Илья покинул кресло раньше, чем сделал первый шаг отец.
Предчувствие праздника щекотало нервы. Приходилось прикладывать усилия, чтобы, удержав эмоции, не позволять им вырываться наружу.
Наполненный требовательностью голос отца заставлял быть максимально сконцентрированным, отчего внутреннее напряжение было схоже с ожиданием фейерверка.
Отец и сын были возле двери, когда та распахнулась, заставив обоих отпрянуть назад.
Шагнув навстречу, Вера Ивановна вернула дверь на место, проделав с таким видом, будто боялась, что тот, кто находится за спиной, мог услышать.
– К нам гости.
Приложив палец к губам, Вера Ивановна повела головой в сторону окна.
– Кто? – переспросил Николай Владимирович.
– Не знаю. Машина прибыла двадцать минут назад. Остановилась рядом с «Мерседесом». Я хотела предупредить, но из неё никто не вышел. Подождала. Никого. Чего, думаю, беспокоить зря, вдруг не к нам. Сейчас же толпой вывалили.
– Да кто, они-то? – не выдержал Илья.
– Не знаю. Они и сейчас там.
Покосившись в сторону окна, Вера Ивановна спряталась за спину мужа.
Отец и сын, как по команде, бросились к окну. Выбрав наиболее удобные позиции, и тот, и другой, отодвинув в сторону часть штор, начали изучать обстановку.
На противоположной стороне улицы бок о бок стояли «Мерседес» и «Ауди».
Людей, о которых говорила мать, рядом не было.
Стоило Илье повернуть голову в сторону калитки, как тут же возглас удивления разорвал повисшую в комнате тишину.
– Ничего себе! Гришин пожаловал!
– Гришин?
Посмотрев в указанную сыном сторону, Николай Владимирович отпрянул вглубь комнаты. Схватив Илью за руку, дёрнул с такой силой, что тот вынужден был сделать несколько шагов, чтобы не споткнуться о собственные ноги.
Богданов – старший, не обращая внимания на удивлённый взгляд сына, взял под руки жену, проводил ту до двери.
– Гостей встреть, как положено. Подержи пару минут на пороге. Мне надо кое-что объяснить Илье.
Та, ни слова не говоря, тихо, подобно мыши, выскользнула из комнаты, не забыв прикрыть за собой дверь.
Наблюдая за действиями родителей, Илья не понимал, что происходит.
«Зачем отцу понадобилось просить мать, чтобы та, задержала гостей на крыльце»?
Ответ был дан через минуту.
Взяв сына за плечи, Николай Владимирович как следует тряхнул, словно только так мог заставить того очнуться.
– Слушай и запоминай. Всё, что я сейчас скажу, должно остаться только в твоем сознании. До определённого времени.
На пару секунд Николай Владимирович замер, прислушиваясь к гуляющим по дому звукам и не обнаружив ничего такого, что могло насторожить, перевёл взгляд на Илью
– В подвале дома находится комнатка, крохотная метр на метр. Вход через гараж. Спустишься в смотровую яму, на противоположной от лестницы стене увидишь стеллаж, на нём расставлена куча разных банок: из-под краски, лака и всякой дребедени. Стеллаж двигается. Уберёшь банки, отодвинешь в сторону стеллаж, увидишь дверь, стальную со встроенным кодовым замком. Цифр восемь. Даты рождения и смерти Александра Ивановича в обратном исчислении.
– Как это?
– Очень просто. На памятниках как даты написаны? Число, месяц, год. В коде те же цифры, только наоборот. Год, месяц, число, начиная с даты смерти, заканчивая датой рождения. На большее не хватило фантазии. Наберёшь код, дверь откроется. Затем будет ещё одна. Проделаешь то же, но уже с датами нашего деда. Если забыл, придётся вспомнить?
– Ты чего, батя?
– Ладно, – подобрел глазами Богданов – старший. – Войдёшь в хранилище, увидишь встроенный в стену сейф. Код к замку составляют те же восемь цифр, только теперь уже согласно датам рождения и смерти отца Александра Ивановича.
Николай Владимирович замолчал, ожидая, чем ответит сын.
Богданов – младший ответил словами: «Это всё?».
– Нет. Есть «но». Одна неверно набранная цифра, любая, первая или последняя, может привести к непригодности замка. При вскрытии сейфа принудительным путём всё, что находится внутри, будет уничтожено в течение двадцати пяти секунд.
Замок соединён со специально встроенным устройством, которое в случае нарушения запорного устройства проколет баллон с газом. Включится механизм искрообразования, и газ взорвётся.
Илья хотел было спросить отца: «Что находится в сейфе?» Но тот не дал открыть рта.
– Теперь, что касается гостей. Запомни, максимум концентрации, минимум эмоций, всё должно быть нацелено на результат. Не исключено, что Гришин решит применить силу. Но даже в этом случае мы должны быть уверены в правоте своих действий.
– Будем сидеть и смотреть, как размахивает пистолетом?
– Предпочитаешь получить дырку в лоб и тем самым загубить дело?
– Не знаю.
Илья понимал, что отец прав. С такими людьми, как Гришин, вести себя надо осторожно. В то же время разыгравшийся в душе бунт не оставлял надежд на то, что он, Илья Богданов, сможет удержаться, в случае если Гришин попытается применить силу.
В глубине дома послышался стук закрываемой двери и шаги.
Среди множества звуков можно было различить голос матери.
Понимая, что выжидать нечего, Николай Владимирович глянул на сына.
– Ну что пошли?
В прихожей топтались трое: Гришин и двое громил под два метра ростом, что делало полковника смешным.
Но это только на первый взгляд.
На самом же деле при ста семидесяти сантиметрах Гришин выглядел авторитетно. Грозный взгляд, неглупое лицо делали похожим на предводителя войска, представители которого топтались за его спиной.
– Какие люди! Да ещё и при охране! – не удержался, чтобы не съязвить Богданов – младший.
– Илья! – одёрнув сына, Николай Владимирович недвусмысленно почувствовал, как стоявший напротив человек съедает его взглядом. – Чем обязан, господин Гришин?
– Надо поговорить, – приободрившись, произнёс полковник.
– Интересно знать о чём?
– Всё о том же.
– В таком случае боюсь, что огорчу. Добавить к последнему разговору мне решительно нечего.
Реакция гостя последовала незамедлительно.
– Вы так считаете. Я же думаю, что наоборот вам есть, что сказать.
– Основания?
– Моё общение с вашим сыном. К тому же полчаса назад открылись факты, способные как в корне поменять подход к делу, так и изменить наш настрой.
– Что вы имеете в виду?
– Небезызвестные вам документы отца и сына Соколовых.
Вынув из кармана диктофон, Гришин жестом дал понять, что готов включить механизм воспроизведения.
Богдановы переглянулись.
Ни тот, ни другой не понимали, что означают последние слова полковника. Выбранная отцом и сыном позиция давала сбой, причём ровно настолько, насколько возросла уверенность Гришина.
– Хорошо, – решительным голосом произнёс Николай Владимирович. – Мы обсудим ваше предложение, но сначала ответьте на вопрос. Зачем приволокли гренадёров? Как мне помнится, до этого встречи наши проходили в обстановке полнейшей конфиденциальности.
– На всякий случай.
– На всякий случай? Вы что опасаетесь, что мы учиним над вами расправу?
– Бережёного Бог бережёт.
– О каком Боге может идти речь, когда вы…
– Подожди, батя! – вынужден был вмешаться Илья, – мне кажется, я знаю, зачем господин полковник привёл этих парней.
Он уже хотел было выдать начинающее нервировать соображение, как вдруг предводитель войска решил сменить тактику.
– Я всегда говорил, что у молодых воображение богаче, чем у стариков. Жалко только, что не всегда совпадает с реальностью. Поэтому есть предложение от разговоров перейти к делу. По крайней мере так мы быстрее расставим точки над «i» и обретём ясность.
– Допустим, – вынужден был уступить Николай Владимирович.
В ту минуту в нём как в познавшем жизнь человеке начало преобладать волнение. Предшествовала тому уверенность Гришина.
«Откуда столько гонора? – думал Николай Владимирович. – Если раньше предпочитал вести себя более дипломатично, то сейчас решительность брызжет из глаз, что наводит на мысль, а не появился ли у полковника контраргумент, позволяющий занять позицию диктата. Если да, то что»?
В воображении возник образ Фредерика Лемье.
«Француз отдал приказ перейти в контрнаступление? А что, очень даже может быть».
Требование, чтобы охрана осталась дожидаться в гостиной, было встречено спокойно.
Полковник не стал спорить, в то же время не проявил радости.
– Как скажите, – произнёс он, не забыв добавить. – Мы гости, вы хозяева. Главное, чтобы всё прошло в рамках понимания.
Пройдя в кабинет, Богдановы, при этом, не проявляя к полковнику знаков внимания, заняли места на диване.
Гришину пришлось определить себя напротив хозяев, на кресле. При этом казалось, что его не брало ничего. Чем с большим пренебрежением относились к нему, тем он увереннее чувствовал себя в обстановке полной бескомпромиссности, отчего происходящее становилось похожим на бой боксёров.
Обведя взглядом кабинет, Гришин удовлетворённо хмыкнул: «Уютно».
Богдановы продолжали молчать.
Достав из кармана диктофон, гость установил его в центр стола.
– Прежде, чем предложить вашему вниманию запись, которая, я уверен, не только шокирует, но и озадачит вас, мне хотелось бы озвучить выгодный и вам, и мне вариант перемирия.
– Послушайте, – вынужден был прервать гостя Николай Владимирович. – Не могли бы вы перейти к делу?
– Как скажите.
Приняв вызов, полковник, протянув к диктофону руку, нажал на кнопку «воспроизведение».
То, что предстояло услышать Илье и Николаю Владимировичу, ошеломило обоих настолько, что и тот, и другой в считанные мгновения оказались в роли повергнутых в нокаут боксёров.
На плёнку был записан вчерашний разговор, включающий рассказ Ильи о встрече с Элизабет, об их путешествии в Петербург, о приключениях по возвращении Богданова в Москву, а также история возникновения взаимоотношений между Николем Владимировичем и Соколовым. Особо остро был встречен момент, из которого стало ясно, что Гришин знает и о письме Александра Ивановича, и об отснятом Соколовым фильме, в котором тот открывал тайну готовившегося на него покушения.
Какое-то время сидели молча.
В умах Богдановых наряду с полной растерянностью металась преисполненная восторгом мысль, касающаяся секретного хранилища, о котором Николай Владимирович рассказал сыну за минуту до появления Гришина. Этого на плёнке не оказалось. Посему выходило, что полковник знал всё, кроме, где именно Богданов – старший спрятал доверенные Александром Ивановичем документы.
Возникшая в общении пауза была похожа на минуту молчания для одних, на минуту восторга для другого.
Убрав в карман диктофон, Гришин вопросительно глянул на Николая Владимировича.
На что тот, не поднимая глаз, ответил вопросом: «Чего вы хотите?»
– Того же, что и раньше, – с видом победителя проговорил полковник. И тут же, подумав, добавил, что теперь только с некоторым дополнением.
– То есть?
– Я хочу предложить вам рассмотреть предложение, которое устроит и вас, и меня. Как вы знаете, Лемье добился своего, Катрин его жена, у них семья и всякое такое. Посему архив может интересовать француза только с позиции бизнеса.
Ни мне, ни вам высот, в которых обитает Лемье, не достичь.
Поэтому предлагаю продать бумаги Соколовых Лемье, разделить деньги, забыть обо всём, что сопровождает меня и вас на протяжении четверти века.
– С чего вы взяли, что документы у нас? – без тени волнения произнёс Богданов – старший. – В записанном вами разговоре об этом не сказано ни единого слова.
– Вы правы. В записи нет главного, того, что могло бы раскрыть тайну до конца. Но вдумайтесь, какой резон предлагать компромисс, когда знаешь, где противник хранит бумаги?
Богдановы переглянулись.
То был вызов с неприкрытой угрозой, рассчитанный, что ни тот, ни другой не смогут сдержать себя, а значит, разговор будет продолжаться в ультимативной форме или не будет продолжаться вообще.
– Нет. Ты глянь, – дёрнулся Илья. – Припёрся без приглашения в чужой дом, да я тебя только за то, что уроды твои творили со мной в лесу, порвать должен.
– Спокойно, Илья! Спокойно!
Хладнокровие отца заставило Богданова сбросить обороты.
– Криком не поможешь. Если господин Гришин решил сыграть в открытую, значит, успел предпринять шаги, обеспечившие стопроцентное прикрытие. Не так ли, господин полковник?
На лице гостя не дёрнулся ни один мускул. По всему было видно, что жизненная закалка человека настолько сильна, что любой брошенный в его сторону негатив разбивался об стену полнейшего равнодушия.
– Я всегда говорил, что иметь дело с противником интеллигентным и, что самое важное, умным- дело тонкое. Посему победа над ним есть ощущение превосходства над самим собой. Вы же, молодой человек, слишком восприимчивы как к отрицательным эмоциям, так и к положительным. Надо быть более устойчивым к проявлению внутреннего беспокойства. Оттого, что вы повысили голос, мне ни жарко и ни холодно.
– Вы не ответили вопрос, – вынужден был прервать тираду гостя Николай Владимирович.
– Вопрос? Какой вопрос? – удивлённо глянул в сторону хозяина дома Гришин.
– Что последует, если мы откажемся от вашего предложения?
– Я буду вынужден применить силу.
– Интересно знать, какую?
– Для начала обыск. Дальше, как получится.
Ситуация становилась похожа на эпизод из детективного сериала, в котором стороны после того, как переговоры зашли в тупик, хватаются за оружие.
Разница состояла в том, что пистолет был один.
Вынув оружие, полковник с невозмутимостью во взгляде направил Илье в лоб.
– Сядь и не дёргайся, сопляк.
Брошенная в лицо фраза заставила Богданова опуститься на стул.
Николай Владимирович, оставаясь безучастным, не проявлял ничего, что могло и должно было привести гостя в чувство. Его будто не было в кабинете, о чём в первую очередь свидетельствовали глаза, пустые, бездушные, направленные в никуда, они скорее молчали, чем кричали.
– Слушайте и запоминайте, – прошипев, Гришин сделал шаг назад, в результате чего Богдановы оказались на одном расстоянии от направленного на них пистолета. – Даю три дня. Не решитесь отдать бумаги добровольно, пожалеете, что родились на свет. К властям обращаться не советую. Невыгодно ни вам, ни мне. Перепрятать архив также не получится, это не папка и даже не чемодан. Так что выход один – принять условия и продолжать жить в своё удовольствие.
С этими словами Гришин, сунув пистолет в кобуру, ухмыльнулся улыбкой дьявола.
– Мне пора. Работы, знаете ли, невпроворот. Провожать не надо. До встречи на следующей неделе.
Голоса уходящих людей, шаги, хлопок закрывшейся двери- всё смешалось в сгустке энергии зла.
Илья хотел было что-то произнести, но Николай Владимирович, опередив, дал понять, что ничего говорить не надо. В доме были установлены жучки, а значит, их всё ещё могли слушать.
– Я знаю, где они установили жучок, – произнеся, Илья вынул из кармана мобильник. – В трубе. На плёнке не оказалось записи последнего разговора. За минуту до появления мамы телефон начал издавать сигнал, свидетельствующий об окончании зарядки. Я выключил, чтобы не раздражал. – Илья, вынув мобильник, снял заднюю крышку.
Через мгновение на стол лёг крохотный черного цвета предмет, по форме напоминающий сим-карту.
– Видал конструкция?! Когда только засунуть успели?
Илья ожидал, что отец проявит хоть какую-то реакцию, но вместо того, чтобы обрадоваться или разозлиться, тот продолжал вглядываться в лежащую перед ним штуковину, при этом повторяя одну и ту же фразу: «Ничего не скажешь, повезло, так повезло».
Три дня!? Много это или мало? Если приравнивать к обычной жизни, то вроде бы достаточно, можно успеть кое – что сделать. Если рассматривать как остаток жизни, то ничего – мгновение и только.
