Александр Либиэр
Философия творчества
По Бердяеву получается следующее: либо Бог никогда не был всемогущим Творцом, а стало быть сотворенный им мир никогда не был самым наилучшим из всех возможных миров, либо Бог был всемогущим Творцом, но Он сотворил мир таким, что Сам смог утратить это качество (т.е. всемогущество).
Как бы ни была оригинальна бердяевская концепция диалектики свободы, я не могу ее принять по двум основным причинам. Во-первых, это то, что Бердяев допускает как предпосылку, которая сама по себе исключает возможность творения Богом нашего мира вообще, т.к. предполагает, что истинный корень свободы (пусть даже меонической) лежит не в Боге, а в безосновном Ничто. Становится непонятным сам феномен сотворения нашего мира, если допустить, что Тот, кто творил этот мир не был по своей сущности свободным. В самом деле, если Бог не был свободным, то каким образом могло состояться Его Творчество? Ведь основанием всякого творчества, как мы ранее выяснили, является свобода. Вторая же причина заключается в том, что бердяевская позиция странным образом роднится с древнейшим еретическим учением – манихейством 8 , суть которого заключалась в признании существования в мире двух субстанциональных начал – добра и зла.
Я долго думал над тем, почему Бердяев построил свою концепцию диалектики свободы, основываясь на учении великого немецкого мистика Я. Беме, и пришел к следующему выводу. По всей видимости, Бердяева недостаточным образом удовлетворяла сотериологическая 9 концепция ортодоксального христианства, т.к. по его мнению, в ней, в конечном итоге, сводятся на нет все старания человека в делах спасения этого мира от существующего в нем зла и возлагается вся вера и надежда по поводу спасения на всемогущество Бога. Подобная концепция, по мнению Бердяева, как бы низводит достоинство человека как свободного существа, ограничивает его свободу до нуля. На самом же деле это далеко не так. Здесь необходимо просто понять, что та свобода, которой обладает человек, является относительной по своему статусу, и лишь свобода, которой обладает Бог – абсолютна. Поэтому человек в делах спасения этого мира может являться лишь помощником Бога. Человек без помощи Бога не сможет спасти ни себя, ни этот мир. Зато Бог без помощи человека может спасти и мир, и всякого человека, желающего своего спасения. Как бы там ни было, но мир рано или поздно будет спасен Богом, т.к. в Его руках – обладание абсолютной свободой. Человек же может лишь ускорить или затормозить своими делами и поступками установление Царствия Божьего на земле. Бердяев, таким образом, принимает христианскую эсхатологию 10 , но не может в полной мере удовлетвориться христианской сотериологией, т.к. его концепция диалектики свободы предполагает, что в делах спасения этого мира обязательным условием должно стать свободное волеизъявление каждого человека в пользу принятия волеизъявления Бога. Спасение мира, а следовательно и всего человечества, по Бердяеву, возможно будет только тогда, когда воля каждого человека, живущего на земле, свободно подчинится воле Бога. Без этого обязательного условия не может быть возможным никакого спасения.
Мое понимание диалектики свободы также не может допустить возможности избегания теодицеи, т.к. и моя концепция отрицательной свободы допускает возможность (хотя и косвенную) существования вины Бога за мировое зло. Основной упрек Богу, который выдвигает мой разум, сводится к тому, что Бог не должен был допускать грехопадения человека и должен был сделать все возможное для того, чтобы не родилось мировое зло. Но тогда Бог должен был сотворить человека либо несвободным, либо, сотворив его свободным, всякий раз мешать проявлению его свободы воли, когда это могло бы привести к грехопадению. Очевидно, что Бог не смог пойти на это по причине того, что творение человека несвободным перечеркнуло бы смысл Его творчества, равно как и насильственное ограничение проявления свободы воли человека явилось бы отказом Бога от смысла этого творчества. Бог прекрасно знает, что насильно мил не будешь, поэтому и не препятствует человеческой свободе. Поэтому более очевидным становится то, что Бог еще до сотворения мира предвидел возможность грехопадения человека и отпадение всего творения от своего Творца. Бог это предвидел, но все равно пошел, вопреки всяким доводам навстречу собственному року. И чтобы понять этот выбор Бога, необходимо понять следующее: Бог жаждал любить человека настолько, что Его не смогла остановить возможность падения мира в грех и пучину небытия, т.к. сама любовь Бога к человеку является основным принципом существования этого мира – принципом, который должен будет победить всякое, мировое зло и который должен будет спасти наш мир. Обвинить Бога в существований мирового зла – значит, по существу, обвинить Его в том, что Он предмирно хотел любить человека и любил его. Но по своей сущности это обвинение оказывается нерезонным. Его может предъявить только тот, кто никогда в своей жизни никого не любил и кто вообще не может или не умеет любить. Ведь обвинить кого-либо в том, что он кого-то любит – значит попросту попросить любящего о том, чтобы он убил свою любовь к любимому. Но убить свою любовь – это значит сделать преступление как против любви, так и против самого себя, против собственного наличного существования; это значит отобрать у себя право на жизнь, право на то, чтобы просто быть. Это гениальное прозрение, авторство которого тяжело установить, замечательным образом выражено в словах песни В. Высоцкого под названнием "Баллада о любви": "Я дышу, и значит – я люблю; я люблю, и значит – я живу… Потому что если не любил – значит и не жил, и не дышал". Это прозрение очень тяжело обосновать, потому что, по всей видимости, его вообще невозможно обосновать доводами разума, но из этого прозрения можно обосновать очень многое, а самое главное – можно обосновать смысл существования как Бога, так и мира, и человека. Поэтому мой разум непростительным образом ошибается, когда предъявляет свои обвинения Богу по поводу существующего в мире зла. Если здесь и возможно вообще предъявить упрек в адрес Бога, то в конечном итоге правильная постановка его должна выглядеть следующим образом: почему Бог вообще еще предмирно возлюбил человека, и почему Он допустил свою любовь к человеку в историческом существовании этого мира? Но допустить этот упрек в адрес Бога – значит попытаться убить Бога, значит попытаться отнять у него право на существование, попытаться отнять у него право на жизнь, ибо основным смыслом существования Бога, главным корнем Его собственной жизни является Его безграничная любовь к человеку. И здесь я хочу особенным образом обратить внимание читателя на мысль, которая является основополагающей во всей этой книге: необходимо понять, что именно существование любви Бога к человеку явилось причиной существования как самого мира, так и всех, в конечном итоге, отдельных явлений этого мира. И мы не можем иногда понять сущности самой любви Бога, т.к. не можем полностью познать природы Бога. Но мы можем в конечном итоге, понять сущность всего происходящего в мире, т.к. знаем основную причину этого – безразмерную любовь Бога к человеку.
Таким образом, исходя из вышесказанного, мы приходим к выводу о том, что как бы не старался человеческий разум найти неопровержимые улики, доказывающие вину Бога за существующее мировое зло,– все эти старания, в конечном итоге, сводятся на нет, т.к., выражаясь юридическим языком, у Бога имеется неопровержимое алиби, снимающея с Него все имеющиеся обвинения. И как бы ни было больно человеку, но долгом его совести и чести остается смелое признание собственной вины за существующее мировое зло, т.к. сложившиеся обстоятельства необходимым образом указывают на то, что подлинная вина за мировое зло – это вина не Бога, а человека. Ведь только человек во всем нашем мире, является свободным существом. А всякое обладание свободой необходимым образом накладывает ответственность за все поступки, произведенные по свободному выбору и свободному волеизъявлению. Сущностью человека, основной отличительной чертой его природы является его собственная свобода. И то, что человек в сущности своей является свободным,– делает его собственную природу подобной природе Бога, раскрывает нам смысл и значение библейских слов о человеке как образе Божьем. Именно свобода, истекающая из Святого Духа и наполняющая дух человека, является тем, что роднит Бога и человека, является точкой соприкосновения двух природ – природы Бога и природы человека. И Сартр, несмотря на свой атеизм, оказывается бесконечно прав, когда делает свой окончательный парадоксальный вывод о сущности человека: «человек свободен: несвободен он только от свободы». То есть, природа мира и собственная природа человека таковы, что человек, родившись в этом мире, оказывается как бы осужденным на свободу. И сама история мира нам убедительным образом показывает (и доказывает), что свобода человека парадоксальным образом претворилась из великого дара Божьего в великое бремя человеческого удела на земле – бремя, которое оказывается многим не по плечу, бремя, от которого большинство людей бежит как от страшного рока – бежит, но убежать не может. И всякий раз, когда человек хочет переложить собственную ответственность за мировое зло со своих плеч на плечи Бога, он поступает, по крайней мере, недостойным образом.
Боль, скорбь, страдания, кровь, слезы и стоны, которыми переполнен наш мир и которые вызваны к жизни существующим в мире злом, говорят нам о мучительной трагедии мира – трагедии человеческой свободы. Но эту трагедию переживает не один только человек: вместе с человеком ее переживает также Бог, потому что Бог не может быть равнодушным к страданиям и боли мира вообще, т.к. все эти страдания и боль мира – это также боль самого Бога. И Бог никогда не хотел (и никогда не хочет), чтобы зло стало неизбежным уделом мировой истории.
Бог сотворил наш мир самым наилучшим из всех возможных, миров. Но существование в этом мире человеческой свободы предполагало одно из двух: либо наш мир всегда будет оставаться наилучшим из всех возможных миров (при одном только условии, что воля человека не нарушит закона Божьей воли), либо он потеряет этот статус (при условии, если воля человека нарушат закон Божьей воли). И то, что история мира пошла по второму пути, является общей трагедией и Бога, и человека, и самого этого мира.
Я никогда не мог понять одной из центральных идей лейбницевской "Теодицеи" 11 – идеи о том, что все происходящее в нашем лучшем из миров приводит только к лучшему, согласно предустановленной Богом гармонии. Я до сих пор не могу понять того, каким образом такой авторитетнейший ученый муж, как Лейбниц, смог прийти к откровенно пошлому и циничному выводу о том, что даже зло в нашем мире необходимым образом служит дальнейшему благу этого мира. Насколько нужно быть нравственно атрофированной личностью, чтобы найти в себе "силы" высказать подобную глупость? Насколько нужно быть нравственно и онтологически близоруким, чтобы найти оправдание мировому злу и благоустроить это зло (пусть даже временно) в иерархии мирового бытия? Ответить на эти вопросы, наверное, смог бы только сам Лейбниц. И мне становится близок до собственной боли крик души одного из героев Достоевского – Ивана Карамазова, который говорит своему брату Алексею следующее: "… принимаю Бога, и не только с охотой, но, мало того, принимаю премудрость Его, и цель Его, нам совершенно уже неизвестные, верую в порядок, в смысл жизни, верую в вечную гармонию, в которой мы будто бы все сольемся, верую в Слово, к которому стремится вселенная и которое "бе к Богу” и которое есть само Бог, ну, и прочее, и прочее, и т.д. в бесконечность. Слов-то много на этот счет наделано. Кажется, я уж на хорошей дороге, – а? Ну, так представь же себе, что в окончательном результате я мира этого Божьего не принимаю, и хоть знаю, что он существует, да не допускаю его вовсе. Я не Бога не принимаю, пойми ты это, я мира, им созданного, мира-то Божьего не принимаю и не могу согласиться принять. Оговорюсь: я убежден, как младенец, что страданья заживут и сгладятся, что весь обидный комизм человеческих противоречий исчезнет, как жалкий мираж, как гнусненькое измышление малосильного и маленького как атом человеческого ума, что, наконец, в мировом финале, в момент вечной гармонии, случится и явится нечто до того драгоценное, что хватит его на все сердца, на утоление всех негодований, на искупление всех злодейств людей, всей пролитой ими их крови, хватит, чтобы не только было возможно простить, но и оправдать все, что случилось с людьми; пусть, пусть все это будет и явится, но я-то этого не принимаю и не хочу принять!" 12 . В этом крике души – весь Достоевский. Не знаю, был ли знаком великий русский писатель с пошленькой "Теодицее" Лейбница, но скажу только одно: на мой взгляд, 600 страниц "кропотливой" адвокатуры достопочтенного немца не стоят одного карамазовского монолога о слезинке замученного ребенка. Трещит по швам весь карточный домик лейбницевских силлогизмов, когда в него врезается ничем не устранимая боль о слезинке замученного ребенка. Достоевский, устами Ивана Карамазова, отказывается от будущей гармонии мира по следующей причине: "Не стоит она (т.е. гармония мира – А.Л.) слезинки хотя бы одного только того замученного ребенка, который бил себя кулачком в грудь и молился в зловонной конуре своей неискупленными слезками своими к "Боженьке"! Не, стоит, потому что слезки остались неискупленными. Они должны быть искуплены, иначе не может быть и гармонии. Но чем, чем ты искупишь их? Разве это возможно? Неужто тем, что они будут отомщены? Но зачем мне их отмщение, зачем мне ад для мучителей, что тут ад может поправить, когда те уж замучены? … Слишком дорого оценили гармонию, не по карману нашему столько платить за вход. А потому свой билет на вход спешу возвратить обратно. И если я только честный человек, то обязан возвратить его как можно заранее. Это и делаю" 13 .
Если бы я достоверно знал, что мир, в котором я живу, является таким, каким он представляется Лэйбнйцу, а спасение этого мира и установление в нем Царствия Божьего будет таким, каким оно представляется Ивану Карамазову, то я, не задумываясь, вернул бы Богу свой билет в Его будущее Царство, как это делает Иван. Но я, с другой стороны, достоверно знаю, что мир, в котором мне довелось родиться и жить, вовсе не является таким, каким он представляется Лейбницу, и что спасение этого мира и установление в нем грядущего Царствия Божьего вовсе будут не такими, какими, они представляются Ивану Карамазову. И я принимаю этот мир со всей его несправедливостью, болью, скорбью, кровью и слезами – принимаю, потому что знаю, что вся эта боль, кровь, скорбь, несправедливость и прочее есть следствие, причиной которому явился сам человек и что это никогда не было следствием, причиной которому был Бог или "предустановленная Богом гармония". Я знаю, что гармония мира существовала, когда в этом мире не было еще зла. Грехопадение первых людей перечеркнуло эту гармонию и повернуло мир к хаосу и дисгармонии. Но я принимаю этот мир, потому что знаю, что Бог не принимает мирового зла и что Он хочет уничтожить зло этого мира. Я принимаю этот мир, потому что знаю, что Бог также страдает от мирового зла наряду со всякой тварью этого мира. Бог послал своего Сына на крест Голгофы, чтобы показать людям, что Бог через Христа искупает (и тем самым прощает) все грехи человеческие и чтобы показать людям истинный путь к спасению. Бог послал Своего Сына на крест Голгофы, чтобы через искупительную жертву Христа и во Христе примирить с Собою отпавший в небытие мир. И в грядущем Царствии Божьем уготованы места как для замученного ребенка, о котором сокрушается Иван Карамазов, так и для убийцы этого ребенка, при том одном только условии, если и жертва, и ее палач смогут взрастить в своих воскрешенных Богом душах как любовь друг к другу, так и любовь к Богу, причем последняя должна будет по ценности своей стоять выше, чем первая. И я верю, что так будет, ибо сказано в Апокалипсисе от Иоанна: "И услышал я громкий голос с неба, говорящий: се, скиния Бога с человеком, и Он будет обитать с ними; они будут Его народом, и Сам Бог с ними будет Богом их. И утрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет; ибо прежнее прошло" 14 . Читатель, возможно, захочет спросить меня: в чем же заключены основания для подобного рода веры? Я отвечу: в авторитете самой Библии, не доверять которой у меня нет причин и оснований, т.к. те сведения, которые в ней имеются, все больше и больше подтверждаются как наукой, так и самой историей нашего мира, и мне до сих пор не известно ни одного библейского сведения, которое было бы опровергнуто либо наукой, либо самой историей нашего мира.
Бог сотворил человека свободным и желает, чтобы человек сделал выбор в отношении Бога и Его любви к человеку. Бог принимает страдания за грехи человека, потому что желает, чтобы человек пошел за Ним и всегда был с Ним. Существует не только нужда человека в Боге, но и нужда Бога в человеке, причем последняя, по всей видимости, как показывает сама история мира, значительно большая по своему статусу, чем первая. И это связано вовсе, не с тем, что Бог есть существо абсолютное по статусу своего существования, а человек – существо относительное, но с тем, что человек есть творение Божье, а Бог, соответственно, – Творец человека. Связь же между творцом и его творением есть самая сильная, как мы это узнаем в следующей главе, связь, которая вообще может быть во всех известных нам системах существования. Бог – ничто без человека, т.к. без любви Своей к нему он утрачивает смысл собственного существования. Поэтому Бог не может отказаться от человека, не может отречься от человека и оставить его на произвол судьбы. Но и человек – ничто без Бога, т.к. без своей любви к Нему также утрачивает смысл собственного существования. Поэтому и человек не должен отказываться и отрекаться от своего Творца, не должен оставлять Его на произвол судьбы, т.к. отречением от Бога человек перечеркивает смысл всемирного Творения и утверждает власть абсурда. Эту взаимозависимость судьбы Бога и судьбы человека необходимо понять каждому человеку. Бог это давно понял и знает, человек же еще нет.
Одной из самых главных и высших ценностей, которые имеются у человека, является свобода. Но свобода без знания того, что она есть дар Божий для человека, слишком опасна, т.к. она часто становится фатумом, невыносимым бременем человеческого бытия; она часто становятся источником абсурда и самой циничной насмешкой над судьбой человека. Свобода человека – та необходимая ценность его жизни, от которой зависят многие остальные человеческие ценности. Но еще более высокой и необходимой ценностью человека является Бог, т.к. без знания того, что есть Бог и без Веры в то, что Бог есть и что Он есть безграничная любовь к человеку, жизнь человека рано или поздно попадает под власть абсурда и теряет собственную ценностную значимость для человека. Без знания того, что высшей ценностью человеческой жизни является Бог, все имеющиеся у человека ценности рано или поздно теряют свое истинное значение.
Свобода есть единственная точка соприкосновения бытия человека и бытия Бога, точка взаимопроникновения бытия Бога в бытие человека и бытия человека в бытие Бога. Если бы человек не был свободным, то он никогда не смог бы любить, творить, верить, надеяться, искать и находить истинные ценности своей жизни. Если бы человек был несвободным по своей сущности, то он никогда не был бы человеком и никогда не смог бы стать человеком; он в конце концов никогда не смог бы (и не сможет) оправдать ни смысла существования мира, ни смысла существования Бога, ни смысла своего собственного существования. Но с другой стороны, ценность свободы существует для человека постольку, поскольку существует Бог, который является истинной причиной всех человеческих ценностей. Бог подарил человеку свободу для того, чтобы могла исполниться возможность утверждения как смысла существования самого Бога, так и смыслов существования мира и человека. И долгом человека является правильное понимание этой ценной истины и осуществление ее в истории нашего Мироздания.
