Александр Михайлович Бруссуев
Кайкки лоппи
Люди могут делиться счастьем. Горе приходиться переживать в одиночку. Легче не становится, если довериться кому-нибудь. Как говорят буржуазные весельчаки: семьдесят процентов отнесутся к тебе с равнодушием, а тридцать – позлорадствуют. Надо учиться и стараться терпеть, как бы туго не пришлось, даже если невмоготу. Лишь только Бог тебе посочувствует, а время потом чуть притушит боль. Наверно – это закон. Лишь родственные близкие души могут помочь чуть и ненадолго успокоиться. Ими нужно дорожить, а доверяться – только Богу. Пусть это будет твоя Вера, без нее у тебя нет совести. А совесть – это то, что дал тебе Бог, она обязательно шепнет тебе, если поступки твои неправедны. Другое дело, что этот голос можно заглушить. А без совести – ты монстр. Можно подпиливать зубы, одевать драные трусы, хватать автомат и пулять себе.
Жить в ладу с собой, кряхтя, подчиняясь разным и непонятным законам своего угнетателя – государства – вот выход. Лишь бы никто не пытался показать тебе, что он круче: ни сосед, ни полицейский, ни начальник. Чего люди мудрого Оззи Озборна не слушают: «I don’t want to change this world, I don’t want the world change me»?
Так что же делать-то? Так уж сложилось, прости Господи, что лучший выход – это валить. Валить отсюда, пользуясь любой возможностью.
* * *
Капитан наверху в каюте ворочался на узкой и смятой постели. Жарко было невыносимо. Воды – нет вообще. Электричества – тоже. Имея склонность к посещению туалета, насытил запахом все вокруг. Вроде бы, свое не пахнет, но все равно неприятно.
Урки закончили свою скорбную работу и сели передохнуть. Как никогда они были едины и настроились на самые решительные действия.
Капитанские раздумья
Какие же они все мерзавцы и дикари! Ну, ничего, меня моя кампания не бросит на произвол судьбы. Придется потерпеть немного, а там я этим варварам такие рекомендации дам, что они ни на одно судно больше не смогут устроиться. Проклятые русские! Или – украинцы? Без разницы. Воду отключили и света лишили! Ладно, пусть катятся в свои леса и живут там собирательством и пьянством! Почему они не относятся с надлежавшим почтением к силе? Упрямые ублюдки! На пароходе – я самый сильный! А в нынешней ситуации самый сильный – это господин Араб, который не представился. И его подручные афроамериканцы тоже сильные. Хотя нет, простите – просто американцы. Черные американцы. Да нет же – черные африканцы! А разве бывают белые африканцы? Разве что в ЮАР, да и те голландцы, буры! Впрочем, неважно. Уважать их надо, голову склонять – это им нравится. Согласно ISPS не провоцировать на конфликт. Разве это так сложно?
Филиппинцы еще в ногах будут валяться, вымаливая прощение. Придется им хорошенько попросить моей милости. По десять тысяч с человека за бунт, пусть их профсоюз раскошелится. Никуда не денется. Выплатит, как миленький. А этих всех – в тюрьму на пожизненный срок. Пусть знают, на кого они руки подняли.
Однако, как же оправдаться? Что же делать? Как это – что? Валить, конечно же! Все валить на этих диких русских. Из-за них, собак, одни неприятности!
Тревоги филиппинцев
Что будет с зарплатой? Урежут за выход судна из эксплуатации? Нельзя, чтобы две недели здесь проторчали. Иначе, точно сократят жалованье. Нападем все вместе на этих черных, отберем автоматы – и уедем отсюда. Надо будет сказать об этом старпому.
7
Мысли, как известно – материальны. Конечно, чужие прочитать невозможно. Гипнотизеры и экстрасенсы могут. Но они – жулики. Методы у них другие, определение реакции по мелкой моторике, а там: попал – не попал. Это уж как повезет.
Однако недаром говорят: у дураков мысли сходятся. Можно ведь даже песни одинаковые петь про себя, этаким мысленным хором. Получается, что если всем вместе думать об одних и тех же вещах, то в конечном итоге решение получится одинаковым. Это, конечно, если достаточно недалеко друг от друга находиться, да еще по степени мысленной организации быть примерно на одном уровне. Такая вот материальность, загадка природы.
Сидящие в румпельном отделении люди начали подозрительно переглядываться друг с другом. Кто-то должен был решиться на подвиг: высказать свои мысли вслух. И одновременно с этим каждый подсознательно не хотел, чтобы его предложения были отклонены по другим, может быть, более рациональным причинам. Но брать слово было необходимо: народ в полутьме шевелился и кряхтел. Скорее всего, выступать должен старпом, по старшинству должности, так сказать. Мог бы, конечно и дед, но он, бедняга, при отсутствие алкогольного стимулятора страдал изрядным косноязычием.
Пашка поднялся со своего места и подошел к еле освещенной рулевой машине. Он поднял руку, требуя внимания, но и без этого символического жеста все взгляды были прикованы к нему, только глаза во мраке сверкали. Старпом откашлялся и открыл, было, рот, борясь с внезапной робостью, но тут в румпельное отделение открылась дверь.
Не та дверь, что использовалась бандитами и была постоянно задраена с той стороны, а другая. Вела она прямо к судовому котлу, очень важному агрегату, основной задачей которого было обогревать используемое тяжелое топливо для главного двигателя, чтоб оно могло благополучно распыляться форсунками в цилиндрах, а не быть вязкой негорючей грязью. С котельного помещения можно было попасть куда угодно: дверей там не было. Опять же с самого верха фальштрубы спускались трапы, оканчиваясь прямо перед входом в румпельное.
Эту дверь по каким-то причинам не проверили ни сомалийцы, ни их арабский босс, ни сами члены экипажа «Меконга». «А дыру в стене Чинганчгук и не заметил!» – подумал старпом, в то время, как к ним в оказавшийся незапертым каземат осторожно вошел Джон. Высокого роста, светловолосый, с выправкой активного спортсмена, правда – ветерана.
– Паша, привет! – сказал тот по-русски самому освещенному человеку.
Потом, приглядевшись, изобразил на лице удивление, выпятив нижнюю губу, и приветственно поднял правую руку:
– Юра, здорово!
Повернулся к филиппинцам:
– Эфрен! Glad to see U!
– Одни знакомые, право слово! – резюмировал он. – Captain, how are U doing! Hello, other men!
– I’m not a captain, – раздался в ответ голос Бааса, все остальные потеряли способность говорить, зато научились держать рты открытыми совсем по-голливудски: долго и выразительно.
Часть 2. Джон
1
Вообще-то Таиланд – не самая поганая страна, в которой довелось бывать Джону. Не говоря уже про Малайзию, обеспеченный Сингапур и благословенную Камбоджу. За пятнадцать лет карьеры водоплавателя можно было достаточно насмотреться, чтобы сложилось свое мнение. Он старался держать его при себе: все равно любое суждение воспринималось с изрядной долей недоверия у нечаянных и настырных слушателей. Они знали лучше: насмотрелись телевизор, начитались глянцевых журналов гламурных журналистов. Иногда даже сами верили, что были в той же Никарагуа, или на Бали.
Джон улетел с Питера, намереваясь попасть в Бельгийский порт Антверпен. Но как-то так распорядилась судьба, что уже по прибытию в знакомый аэропорт Франкфурт его перехватил агент с телефоном, благодаря чему позднее вылетел он уже в другую сторону света, в Азию. Агент вовсе не имел кодовый номер 00Х, телефон отнюдь не являлся новейшим оружием, заставляющим человека лететь к черту на кулички вопреки своей воле и здравому смыслу.
Унылый немец, поблескивая очками и лысиной, убрал табличку с исковерканной неизвестно на какой манер фамилией Джона и боязливо протянул телефон.
– Вам есть необходимость звонить фирму господину Де Йонгу, – сказал он, картавя, как Вова Ленин.
«Вот поэтому многим казалось, что Ленин германский шпион», – подумал Джон и спросил:
– А номер телефона?
– Вы не знаете? – очень удивился агент.
Пришлось доставать из вороха бумаг гарантийное письмо, где номер, конечно же, наличествовал.
– Очень прошу Вас извинить меня за столь неожиданный поворот событий. Может быть, Вы не откажетесь полететь в Сайгон, чтобы там вступить в должность старшего механика теплохода «Кайен»? – после всех вежливостей и формальностей проговорила Джону трубка голосом Де Йонга.
– Когда? – еще не переварив информацию, поинтересовался Джон.
– Вообще-то, сегодня. Точнее, через 4 часа рейс на Вьетнам.
– Позвольте, но у меня багаж сдан совсем по другому маршруту, – удивился стармех.
– Так, значит, Вы согласны? – оживился Де.
Джон озадаченно почесал в затылке.
– Ну, в принципе, если бы как-нибудь добыть мои вещи, то возможно бы я и согласился, – сказал он. – Но при условии, что жалованье и прочие условия контракта не будут изменены без моего на то согласия.
– Нет, нет, – заторопился Йонг. – Все остается неизменно. Как подписано Вами в нашем контракте.
«Знаю я про ваши контракты. С нас требуете беспрекословного выполнения условий, сами же легко плюете на них», – подумал Джон, но в трубку сказал другое:
– Так что там с моим багажом?
– О, не волнуйтесь. Господин Гимлер позаботится о переоформлении. Спасибо Вам за помощь и понимание. До свидания.
Джон вернул телефон агенту, одновременно вспоминая, что некоторые вопросы так и остались неясны. Например, в прописке паспорта моряка так и останется m/ v Amsteldijk. Впрочем, какая разница? Теперь уже поздно, раньше надо было побеспокоиться.
– Итак, господин Геринг, Вы поможете мне разобраться с моими вещами? – спросил он.
– Гимлер, – ответил тот, не моргнув и глазом.
«Черт, какая неувязка вышла!» – пронеслось в голове Джона. – «Этак я его еще и Геббельсом, или того хуже – Гитлером назову».
– Ради бога, простите, – даже приложил руку к сердцу, подчеркивая свою искренность. – Перелет, знаете ли, некоторое утомление.
– Я понимаю, – без тени улыбки или намека на обиду ответил немец.
Несмотря на то, что после подписания некоторых бумаг касательно изменения конечного пункта, а также уверений Гимлера, что компания одна и та же – Люфтганза, и дорожный рюкзак, стало быть, полетит с ним на одном самолете, невеселая мысль о прощании навеки с такими дорогими сердцу вещами неотступно преследовала весь полет. Рядом пыхтел и хлестал пиво толстый бородатый старикан, оказавшийся вдобавок еще и с костылями. Все долгие часы перелета он исправно выполнял обязанности дневального и непременно будил, когда стюардессы разносили свои деликатесы. Словом, все как обычно.
Сквозь пелену жестокого тропического ливня из аэропорта Хо Ши Мина вьетнамский агент отвез Джона в гостиницу переждать три часа, пока подлетят другие несчастные по причине начала контракта члены экипажа. Отель был такой, как в фильме Оливера Стоуна про вьетнамскую войну: циновки, плетеная мебель, душевая с видавшей виды плиткой по стенам, тяжелые темные шторы, которые даже не тянуло приоткрыть. Но Джон нашел в себе силы и чуть отодвинул одну из занавесей: ничего интересного. Второй этаж, рядом освещенное гостиничными фонарями дерево, похожее на большой куст, на одной из веток, задрав гигантский клюв к низвергающимся с неба потокам воды, сидит недовольная щуплая ворона. Ее глаза-бусинки гневно пилькали, сердясь не знамо на что. Джон подмигнул вороне сквозь пелену дождя, та в ответ на пару секунд взъерошила все свои перья, брезгливо передернулась и отвернулась.
– Эх, ты, – осуждающе сказал Джон. – А вещички-то мои того! Прилетели!
Над холодильником висела опись содержимого мелкими буквами и ядовитым красным сантиметровым шрифтом резала глаза надпись: «Нет проституткам! Запрещено в номере пользоваться платными сексуальными услугами».
Не успел Джон подумать: «А бесплатными?», как в дверь постучали. На пороге оказался портье с подносом доброй еды: рыба, рис, бульон и палочки. Разложив все это дело на маленьком столике, который почему-то хотелось назвать мансардным, он предложил:
– Не желаете даму, сэр?
– Бесплатную? – невинно поинтересовался Джон.
– Ха-ха, – ответил портье.
Джон указал на красный слоган.
– Ха-ха, ха-ха, – сказал портье.
– Нет, спасибо, приятель, – улыбнулся Джон. – Я только что с дома.
Вспомнив про дом, стало грустно. Дождавшись, когда уйдет все такой же приветливый гостиничный служащий, он вскрыл холодильник и обрадовался: изобилие бутылочек с коньяком, джином, виски, водкой, а также запотевшие банки Хейнекена, Будвайзера и Варштайнера не могли не привести в священный трепет любого, даже самого непьющего человека.
«Спокойно, Ипполит!» – сказал Джон самому себе и принялся разглядывать: а что же такое написано здесь мелкими полустертыми буквами поблизости от призыва к бесплатной любви? Оказалось цена. Священный трепет сменился благородной яростью: цена банки с пивом в рублевом эквиваленте равнялась стоимости литровой бутылки водки за пределами аэропорта Пулково – 2. А коньяк перетягивал пол-ящика той же водки, только в полулитровых бутылках.
«Как дома!» – решил Джон. – «Берут пример с больших белых братьев!»
2
Пароход оказался средних размеров: доводилось работать и на больших, и на меньших. От гостиницы до порта добираться было долго. Агент ловко мчался сквозь дождь, маневрируя между едущими по своим делам вьетнамцами в характерных конусообразных шляпах. Их было очень много, и сырость их явно не смущала: парни махали несвойственному для этих мест лицу Джона, видневшемуся через боковое стекло автомобиля, девушки широко и приветливо улыбались. Все остальное свое тело он удачно спрятал в недрах кузова: и скрюченные ноги, и согнутую спину, и напряженные руки, удерживающие бесценную сумку с лэптопом.
Вещи в каюту положить не удалось – та была закрыта. В ЦПУ машинного отделения к Джону бросился чуть ли не на грудь пожилой бородатый и круглый коротышка.
– Ты кто? – закричал он по-русски.
– А ты кто? – не любивший такого обращения, отреагировал Джон.
– Работал на таких судах? – еще раз прокричал коротышка и принялся метаться от Главного Распределительного Щита до консоли управления и обратно. Если принять во внимание, что это расстояние едва превышает один метр, то такое зрелище могло вызвать у неискушенного зрителя излишнее головокружение и последующую головную боль. Джон, как старший механик, был искушен в подобных шоу, поэтому отвернулся и все-таки решил подняться наверх.
Вдруг совсем рядом из двери, ведущей в мастерскую, выскочил брат-близнец зависшего, как второстепенный враг в игрушке-стрелялке, у ЦПУ толстяка. Он посмотрел на Джона диким взглядом и тут же убежал в другую дверь – аварийного выхода.
– Я – Красный! – заорал в это время перезагрузившийся бородач. – Старший механик!
«А этот, промелькнувший – синий», – подумалось Джону.
– А это – второй механик, – дед слегка замялся, будто пытаясь что-то вспомнить. – Юра, как твоя фамилия?
Но стремительный, как понос, Юра уже убежал в зону недосягаемости.
– Неблюдов! – наконец вспомнилось Красному. И даже обрадовался, будто восстановил в памяти теорему косинусов.
«Не blue dove – хмыкнул про себя Джон. – Не синий голубь. Все-таки – Синий!»
Красный бросился к машинному компьютеру, словно его сейчас у него отберут. Его пальцы ловко нажимали одновременно несколько клавиш. То ли клавиатура была маленькой, то ли пальцы – большими.
– Вот – ничего не работает! – сокрушался он. – Компьютер зависает, запчастей нет, стоянки короткие! Как работать в таких условиях?
– Да вы ж домой едете! – напомнил Джон, даже не пытаясь перейти на более доверительное среди дедов общение на «ты».
– Точно! – обрадовался Красный. В это время снова промчался энергичный Синий.
– Юра! – заорал старый стармех. Но тут дверь в ЦПУ раскрылась, и с главного трапа напряженный и очень серьезный урка внес обвисшее усатое тело.
«Ё-моё! – обреченно подумал Джон. – Это же самая кампанейская сволочь, Вилфрид Ван Дер Плаас!» Теперь стало понятно, почему так срочно потребовалось лететь вместо кого-то на «Кайен»! Этот неведомый кто-то, прознав-таки, что капитанит здесь «летучий голландец», отказался ехать на судно. Вполне резонно: какой смысл настраиваться на работу, подсчитывать вероятное жалованье, если через некоторое время придется улетать с судна, причем за свой счет? Пустая трата денег и времени.
Капитан, который в данный момент всем своим туловищем отягощал бедного филиппинца, имел склонность не любить механиков. Более того: русских, или украинских механиков он ненавидел люто, до пены у рта.
Сейчас Ван Дер Плаас возвращался из города, точнее, из ближайшего бара. Пить он любил, испытывая кайф от пьяных беспамятств. Какой-то участок поверженного мозжечка вспомнил о замене деда, вот он и приказал себя нести прощаться.
Красный сразу подобрался, изогнулся в спине, подкатил цепляющийся за резиновый диэлектрический коврик ножками стул.
– Садитесь, пожалуйста! Вот я вам сейчас кофе согрею!
Урка из последних сил бросил капитана на седалище и обессилено прислонился к переборке. Тот же покрутил, как на шарнирах, своими руками, посмотрел на них, словно проверяя, что они не оторвались и закаркал. Вообще-то очень странная тенденция существует у некоторых подданных королевы Беатрис: со временем они утрачивают возможность характеризоваться, как обладатели баса, баритона, дисканта, ну, или, фальцета. Может быть, тяга к сигаретам-самокруткам, может быть, пивная зависимость, может быть, мужское гормональное ущемление старых холостяков вызывают необратимые голосовые изменения. Они утрачивают возможность петь, даже фальшиво, они могут только каркать. Причем, каркают по-английски. Поди их разбери, что там они из себя выдувают! Ладно – капитан, ему в крайний случай можно по роже надавать. А вот суперинтендант? Сидит, падла, в офисе, и командует всеми механиками по телефону. Ему-то по морде уже не съездить – далеко очень.
– Уже уезжаешь? – закаркал капитан. – Спасибо за работу!
Джон чуть не упал в обморок: что это такое с Ван Дер Плаасом?
– И вам спасибо! – тонким голосом заговорил Красный. – Спасибо за кооперацию.
Позднее Джон узнал, что раз в две, иногда – в три недели, старший механик Красный приносил голландскому капитану деньги. Сто американских долларов. За заботу, так сказать. Вот и вся любовь.
– А ты работал на таком судне? – упер палец капитан в нового стармеха.
Потом присмотрелся, сфокусировал свой взгляд и закашлялся.
– Террорист! Собака! – кашлял он.
Джон побледнел и ответил:
– Рад знакомству. А меня можно называть: старший механик. Просто: стармех.
Красный съежился и попытался улизнуть. Тут в помещение ЦПУ снова ворвался Синий, нарезающий очередной круг, увидел капитана и замер, парализованный. Он и его прежний начальник прекратили всякое движение, даже дышать, казалось, перестали, уткнувшись животами друг в друга. Приклеить второму механику бороду, или, наоборот, сбрить ее у деда – отличить, кто есть кто, невозможно.
Ван Дер Плаас тупо уставился на машинную команду, попытался проморгаться, сощурился, но видение не пропало. Он позабыл про Джона, придумав про себя, наверно, что пора принять еще стаканчик для ясности восприятия и наметил попытку встать легким наклоном своего туловища. Урка, кротко вздохнув, захватил капитана под локти и поволок к выходу.
– У тебя есть мозги! – внезапно изрек голландец, видимо, ухватившись за искру мысли, блуждающую в алкогольных парах безумства. Судя по всему, это было напутствие новому стармеху, подразумевающее собой: есть мозги – разберешься с судном.
«Зато у тебя их нет, обезьянья ты отрыжка!» – подумал Джон. Когда-то пару лет назад довелось ему уже пересечься с этим капитаном. Две с половиной недели они проработали вместе. Но за это время Ван Дер Плаас пытался сдать Джона в японскую тюрьму, безуспешно, правда, а потом приказал его не кормить. Вот это ему удалось: повар сократил свой расход продуктов, так что пришлось немного поголодать. Впрочем, случился отсроченный на полтора месяца дембель – и Джон улетел домой, сразу же выбросив из головы всю эту историю. Теперь вот судьба устроила такой поворот, так сказать, сиквел.
Как выяснил он через полчаса, снова впереди ожидали его три недели совместной плодотворной работы под командованием этого «летучего голландца». Только теперь менялся капитан.
3
На отходе капитан, насытившись алкоголем, рвал ручку управления ВРШ (винтом регулируемого шага). Двигатель тоже насытился суровой реальностью и, не поспевая за отточенной до градуса реакцией голландца, выл алармом перегрузки. Пошел первый месяц контракта.
Усталый Джон напрасно пил кофе – глаза все равно смыкались. Второго механика он отправил в каюту. Толку от него все равно не было. Набегавшись по машинному отделению, тот норовил завалиться куда бы то ни было и наглым образом смежить веки. На вопросы отвечал невнятно, пытаясь использовать английскую терминологию, но путался и надолго замолкал. Цепенел и пучил глаза в бессодержательном взгляде.
Ночь предстояла долгая: выход из Сайгона по речке мог обрадовать любыми неожиданностями, тем более с таким бравым мастером. За три года работы в этой кампании Джону довелось встретиться лишь с пятью заслуживающими уважения капитанами из одиннадцати. Вообще-то, неплохо. Но с каждым из более-менее порядочных мастеров пресечения были всего лишь на месяц – полтора или того меньше. Потом сразу же попадался полный урод, и длилось это долго, девяносто дней минимум. К концу такого контракта Джон переставал смотреть на себя в зеркало: не нравилось ему выражение свирепой решимости на своем лице. Даже ежедневные попытки развеселить самого себя и улыбки ничего, кроме морщин в краях глаз не оставляли. Хотелось при встрече с капитаном, получив при этом очередную порцию яда, заправленного самоутверждением после призрачного, но явно ущербного детства, юности или чего еще, схватить за шкирку этого зарвавшегося негодяя и выбросить его за борт. Делов-то! Потом, конечно, суд, тюрьма, расправа. Вот этого как раз и не хотелось. Все-таки жизнь-то не на судне проходит – а на берегу с семьей! Поэтому приходится терпеть в меру своих сил. Впрочем, как везде и всегда…
Возвращение во Вьетнам больше не предполагалось. Зато намечались Сингапур, Малайзия и прочие Таиланд с Камбоджой. Всей этой информацией успел поделиться ученого вида старпом в золотых очечках – урка по имени Макута.
– Сколько же русских на борту? – поинтересовался Джон.
– Двое, – сказал Макута. – Ты и второй механик из Украины.
Больше беседовать не было времени: предстояло выходить в рейс.
И потекла река вечности, подгоняемая подсчетами: через неделю сто дней до приказа – всего-то осталось три месяца – уже сорок пять суток позади – экватор, середина контракта – и так далее.
Ванн Дер Плаас не упускал ни одного дня, чтобы не влить в себя изрядного количества пойла. Филиппинцы терпеливо сносили его глумления, больше всего было жаль Макуту. Джону иногда не приходилось общаться с капитаном по два – три дня, но работа есть работа, с судна не убежишь.
Однажды утром повар – Энди показался Джону не таким как обычно. Он (не повар) в это время, доколе весь народ еще спал, имел обыкновение выходить на зарядку, чтобы хоть как-то поддерживать себя в активном состоянии и чувствовать, что на теле пока еще есть какие-то работоспособные мышцы.
Зазевавшийся кок не успел, расслабившись, повернуться к деду удобной половиной лица. Джон попытался вспомнить: вроде бы раньше Энди не ходил с перекошенной физиономией.
– Это у тебя – что? – поинтересовался он.
Повар, живо обратив к нему правую свою половину, снова сделался прежним: смуглым, круглолицым, узкоглазым.
– Яичница, – ответил он.
Джон отрицательно закачал головой:
– Нет, не в штанах. Я имею в виду, лицо твое мне кажется странным. Ты что – бровь левую, что ли сбрил?
Энди махнул рукой, поставил на стол тарелку с глазуньей и намеревался улизнуть.
– Постой-ка, покажись! – приказал стармех.
Действительно, левая бровь и губа были как-то повреждены, опухли и, если бы не природная смуглость кожи, явно бы отсвечивали синяком. Кулаком так сделать, вроде бы, невозможно. Хотя, кто его знает этот кулак!
Вчера за поздним ужином Ван Дер Плаас удручился особым образом. Он не стал объяснять, что сегодня еда ему просто не лезет в глотку, не попытался горестно похлопать повара по плечу, предлагая ему сохранить ужин на более позднее время, не принялся заказывать себе каких-то кулинарных изысков. Он без лишних предисловий схватил протянутую тарелку с едой и запустил ее прямо в лицо Энди. Промахнуться было трудно.
– А ты? – спросил Джон.
Тот пожал плечами в ответ.
– И даже в кампанию не сообщил?
– А какой толк в этом? Ну, уберут они меня – а мне зарабатывать надо. Ванн Дер Плаас хвастался, что живет на одной улице с кампанейским офисом, каждый день в отпуске его посещает. Поэтому и пьет без страха и упрека, – проговорил повар.
– Логично, – согласился Джон. – И что, так это все и оставишь?
Тот в ответ только загадочно улыбнулся половиной рта.
Когда после обеда дед собирался уходить в свою каюту, Энди позвал его на камбуз.
– Смотри, – сказал он. – Эта порция для нашего капитана.
Из ведра с отбросами ложкой он набрал всякой всячины, выложил покрасивше, обильно посыпал зеленью и отставил в сторону.
– Приятного аппетита, господин капитан, – сказал повар и засмеялся.
– Мне тоже из этого ведра накладываешь? – не удержался от вопроса Джон.
– Что ты! Что ты! – замахал головой, и руками, и даже животом испуганный и одновременно возмущенный Энди.
С той поры начал у нас мастер есть отбросы. И хоть бы хны!
4
Но, однако, как бы Джон того ни хотел, настала и для него пора испытаний. Буквально немного не хватило, чтобы спокойно и без ненависти плюнуть вслед удаляющемуся капитану Ван Дер Плаасу.
Случился у судна Сингапур. Тяжелое испытание для мастера. Портовые власти здесь строгие, обнаружат, что капитан слегка того, предложат пароходу отстаиваться, пока самый главный моряк не вернется в приемлемую для безопасности судна кондицию. Простой, конечно, оплачивается в общак порта. Получался, как бы штраф.
Ван Дер Плаас, поднялся на мостик среди ночи в обычном голландском настроении. Запах от него шел очень неприятный, но некоторая координация движений говорила в пользу того, что на данный момент он еще не оскоромился. Ну а такой аромат мог быть последствием неудачного сочетания ядовитого парфюма, застарелого пота, и некоторой несдержанности подточенного морями организма. Но на это можно было не обращать внимания. В конце концов, не переняли же люди пока собачью привычку по-собачьи обнюхиваться!
Джон, выждав несколько минут, чтобы капитанское восприятие действительности вошло в гармонию с мирной тишиной рубки, преподнес тому тонкую пачку бумаг, которую хотелось бы отправить в компанию. Ван Дер Плаас, весь мятый, как туалетная бумага, как-то неловко дернул рукой – и все тщательно подготовленные страницы веером разлетелись по мостику. Вечер, полумрак, стармех принялся собирать документы, понимая, что есть тут какая-то неправильность, что-то пошло не совсем естественным путем. Собрал, аккуратно выложил на стол, и протянул дискету с сообщением все в ту же компанию. Такая вот работа – отчеты и рапорты помимо всего.
Компьютеры на судах стоят старые, софт раритетный, как война Алой и Белой розы. Судовладельцы экономят, суки. Ван Дер Плаас жестким жестом вогнал флоппи в дисковод, компьютер на это реагировать отказался: не видит он по-стариковски ничего. До этого момента в рубке была полная тишина и режим радиомолчания, так сказать: Джону разговаривать с капитаном не о чем, мастер молчит неизвестно почему, старпом Макута вообще на цыпочках вышел на правое крыло мостика.
Стремительно, как коростель, Ван Дер Плаас выдергивает бедную дискету из бездействующего компьютера и с перекошенным лицом бросает ее Джону, вернее, в Джона. Лик у голландского мастера при этом замечательный: морщины превращаются в глубокие ущелья, между которыми топорщится рябая кожа, выдаваясь наружу выпуклостями, не уступающими по длине носу, усы топорщатся в стороны, как уши у Чебурашки, рот раздвигает синие губы, выдувая удушающий перегар из сипящих легких. Дискетка пролетает не очень рядом с дедовской физиономией, но делает с Джоном, как волшебная палочка, чудо. Старший механик теплохода «Кайен» превращается в берсерка.
Он поднимает ее с палубы и одновременно догадывается, что бумаги голландец тоже намеренно выбросил, метясь, как уже кажется, опять же в лицо. Короткий взмах – и бедный флоппи снова режет воздух, но уже в обратном направлении. Рука Джона вернее, чем у капитана – как-никак на судне он не пьет. Дискета метко и, главное – шумно, врезается в левое стекло очков. То прекрасно и живо реагирует на это: через такую милую паутинку на окуляре теперь левый глаз вряд ли что увидит.
Голландский капитан на голландском судне орет прерывающимся, как кашель бегемота в старом фильме про обезьянок Донни и Микки, голосом. Он снова называет Джона террористом и собакой, уточняя в пылу своего гнева национальную принадлежность этой собаки. Стармех не отвечает, потому, как прекрасно помнит, кто выиграл вторую Мировую войну. Где были тогда голландцы? Вернее, в каком месте у немцев? Но Ван Дер Плаас не успокаивается и бросается к деду, намереваясь ударить того своим желтым от никотина и слабой марихуаны кулаком. Рост у них одинаковый (190 см.), Джон легко уклоняется и хватает разбушевавшегося капитана за грудки своей правой рукой.
Нет, он вовсе не собирается смотреть ему в глаза, точнее – в правый глаз. Напротив, отворачивается и делает два шага в сторону открытой двери на крыло мостика. Там как раз соляным столбом замер Макута. Этих шагов вполне хватило, чтобы запустить, как камень в керлинге, голландского капитана на крыло рубки голландского судна. Ван Дер Плаас ускакал в дверь очень энергично, захватив с собой по пути со стола какие-то заметки навигаторам. Там, на крыле, он обнял пульт управления ВРШ и закручинился.
Джон берет в это время трубку мифического мобильного телефона и принимается имитировать звонок в полицию. «Але, – говорит он, – капитан, очень пьяный, ловит террористов по судну. Один. Только он их и видит. Он ненормален».
«Нет!» – кричит Ван Дер Плаас и начинает по-голландски выть на весь сингапурский порт. Макута в совершеннейшем ужасе боится шевельнуться. Джон уходит, абсолютно спокойный, будто, наконец, выполнил долго откладываемое дело.
В машинном отделении в своем машинном журнале он делает запись, утверждающую национальную нетерпимость капитана Ван Дер Плааса, его хулиганские выходки и судовое время происшествия. Отлавливает второго механика Юру Синего и предлагает подписать. Так, на всякий случай. Если голландец вздумает придумать что-нибудь, пусть под рукой будет хоть какой-то документ. Синий подписывает, легко и не вчитываясь. Через неделю капитан меняется с новым, хохлом.
