Александр Михайлович Бруссуев
Кайкки лоппи
Но он сидит в подземелье, одет в застиранный комбинезон со следами былых баталий с топливом, маслом, редко появляется в рубке, не контактирует напрямую с грузоотправителем и грузополучателем. Его, как бы не очень видно. А штурман – лицо парохода, суперинтендант – лицо кампании. Они, на обывательский взгляд, самые нужные люди в морском бизнесе. Совсем скоро этот взгляд становится не только обывательским. Штурман начинает говорить: «Там, где у вас голова – у нас ноги» и принимается доказывать в первую очередь самому себе свою незаменимость и состоятельность. Чем же можно это сделать: углубленной корректировкой пособий по навигации, составлением бумаг по приходу и отходу судна? Так тут творчества никакого и нет в помине. А стать созидателем охота. Но скоро находится объект. Его можно загрузить проблемами, которые самому решать не положено, да и не охота, по большому счету. «Хорошо бы установить дополнительную сигнализацию, чтоб штурману на вахте, не сходя с места, можно было контролировать положение дел в трюме», – выдает помощник капитана, или сам мастер. Он – мудрый, он радеет за судно, он принимает решение. Стало быть – полезен и вообще незаменим. Самому-то все равно заниматься ничем не надо. И позднее, когда уставший, и оттого потерявший бдительность механик произносит: «Всю ночь мучились. Придумывай, как сделать, потом – делай. И все на скорость, чтоб судно не дай бог из чартера не вылетело. Устал, как собака», случившийся рядом штурман фыркает: «Да и я тоже всю ночь не спал – то одни придут, то другие, где же прилечь тут?» Не спали оба, только один работал руками и головой, а другой – лишь внешним видом, представительством, так сказать. Зато он на виду. А это гораздо полезней.
Джон, по опыту, знавший такой дисбаланс, никогда не обижался на этакое положение вещей. Так было всегда и везде. Это – закон жизни. Сволочной Свод Правил (общечеловеческий), который принят повсеместно – и на море, и на берегу, и в воздухе. Поэтому на штурманов, буде те рассуждали о своей значимости, внимания не обращал. Сам никогда не бегал с развернутым знаменем и лозунгами: мы перетрудились, нам нужна прибавка к зарплате. Пофик! Переработал – да и пес с ним, завтра устрою себе час отдыха длиной в 1440 минут. Но и на штурманские провокации не поддавался, знал отписанные ему контрактом права и мог их цитировать при необходимости. Иногда бился смертным боем, когда кто-то пытался унизить. В основном – с капитанами. Уберут с парохода – и ладно. Ждал: больше не возьмут к этим голландцам на работу. Но почему-то брали. Наверно, стармехов с крепкими нервами не хватало. Не всякий выдерживал странную манеру работы, практикуемую здесь.
Не все штурмана были гадами, не все механики были кремнями. Поэтому, приезжая на новое место своего назначения, Джон относился ко всем без предвзятости. К чужому мнению о людях прислушивался, но не очень, предпочитая самостоятельно обрести точку зрения. Зато свое отношение к суперинтенданству выражал достаточно четко. Конечно, никому об этом не говорил, если не спрашивали. Но знал, что тот парень с торчащими ушами, который слал на суда весьма странные сообщения – вор и идиот. Другой, с татуированными руками и каркающим голосом – бесноватый хам. Третий, большой и рыхлый – вообще слабо представлял, что такое есть судовые системы. Четвертый, самый умничающий – бывший капитан, радующийся любой возможности давать технические советы и рекомендации. Словом, та еще банда собралась, осуществляющая техническую поддержку флота, будь то запчасти, ремонты или эксплуатационные инструкции.
Вор ловко руководил доковыми работами, экономя на чем попало. В итоге забортные клапана не закрывались, пугая урок-мотористов реальной возможностью заполучить в машинное отделение море собственной персоной. В таких случаях суда обычно не могут больше ездить и благополучно тонут. А однажды, рационализировав поставку болтов для крепления пера руля, добился неожиданного для себя результата: через полгода после дока руль отвалился, и судно получило великолепную возможность ездить куда попало, влекомое волнами и ветром. Причина была проста: вместо 36 специальных, величиной с правую руку губернатора Калифорнии, болтов из нержавейки он определил такие же, величиной с левую руку губернатора Калифорнии, только из обычной «ржавейки». На 180 день своего существования эти детали крепежа перестали существовать. Морская вода – очень агрессивная среда. Зато суперинтендант, имевший среди механической братии невинное прозвище «Картофельные мозги» за это время успел дома купить вполне приемлемый в его круге знакомств «BMW» со сложной буквенно-цифровой аббревиатурой. 74 тысячи евриков – и машина в собственности.
А тот, что хам, еще иногда назывался «фюрером». Его главной задачей было заставить работать механиков не менее двадцати часов в сутки. Он обсыпал подотчетных ему стармехов зашифрованными сообщениями, в которых некоторые слова заменял цифрами. Поди – разберись, если порой даже не понятно о чем идет речь. В случае недопонимания не гнушался оскорблениями, запечатленными в официальной судовой переписке. Приезжая на судно с проверкой, нырял в машинное отделение и боролся там, не считаясь со временем суток. Механики – рядом. По истечении 26 часов упорных и нервных ремонтных потуг судно уезжало в рейс, механик оставался в машине контролировать качество ремонта и устранять неполадки, а «фюрер» ехал в гостиницу спать. Самая большая текучка дедов была именно у этого бесноватого.
Однажды, один архангельский стармех, вовсе не кремень, а большая даже сволочь, снискал уважение у прочих коллег. Во время визита этого суперинтенданта, утомившись чрезвычайно, попросил:
– Прошу вас выдать мне какую-нибудь таблетку-стимулятор. Как в армии. Чтоб мог дальше работать.
– Ты наркоман, – прокаркал «фюрер».
– Я просто устал, как собака.
– Правильно! – обрадовался голландец. – Собака. Слабак.
Архангельский дед в свое время десять лет назад участвовал в популярном бандитском движении. Стрелялся с другими бандюганами, ловился и пытался милицией, менял машины и чувствовал себя «реальным пацаном». Былое самомнение, за что его не уважали промеж себя механики, взыграло.
– Это ты слабак! – сказал он. – Если бы ты не был моим начальником, показал бы я тебе русских слабаков.
«Фюрер» ощерился, как суматранский волк, и засучил рукава, явив знаменитые татуированные руки. Он, если верить слухам, увлекался то ли боксом, то ли шахматами.
– Ну, покажи, – сказал он. – Наказания не будет.
Поскакали они друг за другом в помещение подруливающего устройства: единственное место, где более-менее свободны 7 квадратных метров.
«Фюрер» разделся по пояс и начал махать руками-ногами. Дед не снял своего запятнанного комбинезона и дал противнику в ухо. Тот потряс головой, посчитал, что это нечаянно и не считается. Мобилизовавшись, он начал менять стойки, пытаясь ужалить русского пяткой в голову, в голень и между ног. Стармех не дрогнул и дал голландцу по загривку. Удар «фюрера» несколько ошеломил, поднявшись с колен, он с кашлем бросился в атаку.
– Русская свинья, – каркал он, прицеливаясь к горлу оппонента. Ему хотелось нанести наибольший урон этому варвару.
Внезапно ушам «фюрера» сделалось нестерпимо больно, а потом все звуки пропали, остался только несмолкающий звон. Дед, ладонями хлопнувший голландца по слуховым аппаратам, в это время позволил себе начать ругаться. Его маты были не оригинальны, но несли явную угрозу. Если бы не сунувшийся на шум урка-матрос, то вполне возможно, что каратист-суперинтендант больше никогда бы не смог работать в столь близкой его сердцу судоходной кампании.
Стармех как-то сразу опомнился, закручинился, дал последний пинок под зад «фюреру» и ушел в машину. Он понял, что самое лучшее, что можно ожидать в этой ситуации – улететь домой за свой счет и более не показываться в дверях этой конторы. Но больше всего ему грезилась полиция, допросы и тюрьма. Здесь на адвокатов надеяться было нечего.
Однако ничего не произошло. «Фюрер», придя в себя, уехал с парохода, не сказав никому, кроме капитана «до свидания». Дед отработал свой контракт, с кампании его не поперли, он даже уехал жить на Филиппины, где купил себе дом, машину и жену с прислугой. В Архангельск его больше чего-то не тянуло. Зато слава о поединке пошла по мере распространения урок по другим пароходам на других контрактах среди русскоязычных и филиппиноязычных членов команд.
Но «фюрер» нисколько не успокоился. Он бесновался и глумился, как прежде. Просто был он, оказывается, совладельцем этой кампании. А «картофельные мозги» оказался вовсе «pederast», как сказал бы веселый парень Боря Моисеев.
Наконец, все суда в этой кампании были китайской сборки. Случайно заманенные обещаниями высокой зарплаты, «левые стармехи», доселе отработавшие не один контракт где-то у греков, киприотов, немцев, или еще у незнамо кого, в ужасе разбегались. То, что делают китайцы – это праздник для чайнафобов, им можно спать спокойно. С таким уровнем знаний, с таким качеством работы китайцы никогда не станут конкурентами в мире. Разве что для любых африканских стран. Или Индии.
Джону всегда было смешно, когда дома, после чуда возвращения, случайная встреча с былым знакомым-механиком прошлых кампаний начиналась и заканчивалась одними и теми же вопросами.
– Сколько платят-то? – вопрошал знакомый.
Джон называл лихую сумму, без зазрения совести завышая свой оклад.
Собеседник начинал прикидывать в мозгу свои потери от того, что трудится на кого-то другого, с таким мизерным окладом, что и вспоминать неудобно. Далее следовали разные уточняющие вопросы: где контора, что требуют при приеме на работу, какие перспективы? Наконец, он созревал до финала:
– Сколько человек в машине?
– Один и филиппинский моторист. Иногда второй механик попадается в штат. Говорят, что где-то еще и электромеханики случаются, но не встречал.
Знакомый думал, что ослышался.
– На таких больших судах два-три человека в машине? – переспрашивал он.
– Точно!
«Нафик-нафик, кричат индейцы!» – отражалось на лице собеседника, и он больше ничего не пытал.
Действительно, кампания сократила всех, кого только могла. Зачастую получалось, что стармех, обученный еще советским флотом, делал распоряжения о техуходах, чтоб все, значит, было контролируемо и прогнозируемо, чтоб никаких внезапных поломок. Делал такое распоряжение себе и с себя же и спрашивал.
«Да чего-то неохота в грязь лезть!» – думал он потом. – «На стоянке сделаю».
«Стоянка короткая. Боюсь, не успею!»
«Не, в выходные заниматься – себя не уважать».
«Да ну все это к монголам! Тронь китайскую технику, потом работать не сможем!» – это походило на сделку с совестью. Если бы кому-нибудь приказать – это одно. Вот самому бороться – это другое.
Впрочем, китайские погремушки ломались сами, поэтому вопрос о безопасной работе не стоял никогда. Выжить, выжить!
Ну а штурмана рулят себе в неведении, спят спокойно и иногда барствуют. ССП (общечеловеческий) – великая сила. Иногда приходит помощник капитана на судно и сразу забывает, как перегоревшую лампочку менять. Вызывает деда.
– У меня тут свет пропал. Наверно лампочка перегорела, – говорит он.
– Перегорела – поменяй, – отвечает тот.
– Как же? – удивляется штурман. – Ведь это не моя обязанность.
Дед меняется в лице. Хорошо, если молча уйдет. Но часто начинает говорить.
– Трах, бах, мать, перемать. Ты чего – дома тоже электрика вызываешь? – говорит стармех.
– Это же твоя обязанность! – удивляется в благородном гневе навигатор.
– Ууу! – воет дед. Бьет кулаком в переборку и убегает.
Штурман пожимает плечами, сидит некоторое время в темноте, потом жалуется капитану. Мастер вызывает деда. Стармех сокрушается и даже приносит лампочку. Но не идет в каюту к штурману. Дело принципа.
Через день-два, устав от нытья коллеги по мостику, капитан пишет в кампанию: «Стармех не справляется со своими обязанностями».
Почуяв поживу, начинают шевелить пальцами на клавиатуре компьютера «Картофельные мозги» или «Фюрер».
Джон мог называть себя вполне опытным стармехом: пять контрактов за плечами, один краше другого. Научился выдерживать необходимые паузы, научился выживать. Единственного, чего он опасался – это береговых властей. Их поведение зачастую шло в разрез с логикой, людской алчностью или, наоборот, принципиальностью.
9
Старый мудрый второй механик, под кличкой «Синий» редко отказывался от поднесенного стаканчика-другого. Если по какой-то причине никто из членов экипажа не предлагал ему хлопнуть для поднятия тонуса, то он наливал сам себе. «Нет повода не выпить», – говорил ему внутренний голос. – «Стаканчик хорошего вина еще никому не портил настроения». Закрыв дверь в каюту на замок на всякий случай, он чокался с зеркалом и вливал в себя бокал бренди, виски, или самого дешевого коньяку. Вообще-то, как истинно русский человек, Синий предпочитал водку, но в этих широтах водкой назывался безобразный, отдающий нестиранными носками, спиртосодержащий состав. У них, на Украине, за такой суррогат продавца бы утопили.
Со старым дедом работалось неплохо, правда, очень неспокойно. Пили они наравне, случалось, что и в ЦПУ. Черный был любителем, нет – профессионалом обличать кого-то за что-то. Он ругал Россию за газ, ругал Украину за прическу бубликом, критиковал Америку за великодержавность, кампанию – за малую зарплату, неукомплектованность экипажа и плохое снабжение. Вся работа отодвигалась на второй, даже, скорее всего, на третий план.
Синий тоже работать не любил. Но если на судне из двух механиков два будут крепко пьяными, кто ж тогда сможет принять правильное решение в случае внезапного кризиса? Вот от этого и было неспокойно на душе. Оставляя Черного один на один с любимым развлечением: просмотром на рабочем компьютере всякого порно – он всякий раз нервничал. Поэтому, когда дед внезапно, недоработав двух недель до конца контракта, уехал, Синий вздохнул свободно. Новый стармех не буянил, не кривлялся и не пил.
Юра сначала пытался присмотреться к новому начальству. Тому было не до реверансов: он первое время восстанавливал работоспособность компьютера, решительно отказывающегося работать. Не мудрено – усилиями Черного на рабочем столе висело 9 гигов жестких порнографических безобразий. А за распределительным щитом на крюке для одежды мерно покачивались приличные на первый взгляд шорты. Их повесил опять же Черный, надеясь когда-нибудь постирать, да так и не собравшийся. Кто-то, по словам деда, в них накакал. «Ага, тот же, кто тебе на грудь наблевал», – про себя осерчал Синий. Со временем никаких непонятных запахов при попытке засунуть нос за распредщит не осталось. Выбросить не хватало фантазии.
Новый стармех, Джон, требовал выполнения своих должностных обязанностей. Ни больше, ни меньше. Это было не сложно – Юра вторым работал давно и больше уже не планировал подниматься по своей служебной лестнице. К тому же дед не брезговал сам участвовать во всех работах, если нужна была помощь. Жесткого запрета на спиртное тоже не было. Юра не терял контроль, в машине не пил и на глаза вечером, приняв на грудь свою порцию, старался не попадаться. Швартовался, если это дело приходилось после рабочего дня, дед тоже самостоятельно, не вызывая в машину никого. Как-то так получалось, что все рабочие дела стали получаться до окончания дня. Суета и спешка потерялась – и это Юре не могло не нравиться.
Синий приходил на кофетаймы в ЦПУ и любил повспоминать былые суда, былых людей и былые походы.
– А вот был ли ты когда-нибудь в Судане? – спросил Синий.
– Да как-то не доводилось, – ответил Джон. – И чего-то не горю желанием. Мне хватает американских негров. А что?
– Так вот там, в Судане этом, нас выгружали, чуть ли не вручную. А грузчиками были высокие черные парни.
– Странно, если бы это были белые карлики, – фыркнул дед.
– Понятно, – согласился Синий. – У них у всех волосы были, как у Анжелы Дэвис. Помнишь такую тетю, которую посадили за торговлю оружием то ли для «Черных пантер», то ли еще для кого?
Джон кивнул головой: помню, как же, все пионэры за свободу Анжелы Дэвис!
– Так вот, волосы у них были ярко рыжего цвета. У всех. И торчали в разные стороны. И вверх. Тоже у всех. Такая вот природная аномалия, – почесал живот Юра.
– Может быть, это были все братья, а папа или мама у них сван – те тоже вроде бы рыжие, – предположил дед.
– Ага, все сто шестьдесят два человека, – кивнул Синий. – Племя там у них такое есть – и все тут.
– Бывает. Я, к примеру, встречал негра даже в Исландии. Причем не одного, и к тому же они были вполне местные жители. Ты лучше мне вот что скажи, – Джон посмотрел в широко открытые глаза Юры. Тот почувствовал, что почему-то вспотел.
– Откуда это безобразие за распредщитом висит, каким образом всякая похабщина попала в машинный компьютер, когда же ты с пьянством завяжешь? – спросил стармех то ли серьезно, то ли не очень.
– Дедушко! Да я же на рабочем месте – ни-ни. И на вахтах тоже! – замахал руками Синий и так по-собачьи преданно посмотрел в глаза, что захотелось дать ему косточку.
–А…
– А в трусы нахезал Черный. Или капитан Ван Дер Плаас. Пес его знает, как так получилось. Он же и в компьютер голых девок запустил. У тебя есть ко мне претензии по работе?
– Есть, – согласился Джон.
– Так я же исправлюсь, господи, боже мой! – Синий приложил ладонь с толстыми, похожими, конечно, на сосиски, пальцами куда-то на объемистый живот. – Ты вот лучше скажи: как ты относишься к североамериканским портовым властям?
– Я так понял, вопрос это риторический. Я ко всем властям никак не отношусь. Я их стараюсь терпеть, – ответил Джон, поднимаясь с кресла, чтобы выйти из ЦПУ.
– Но, клянусь здоровьем всеми любимой принцессы Беатрис, до стрельбы у тебя дело не доходило, – чего-то Юре хотелось поговорить.
Джон, как вежливый и тактичный человек опустился снова на свое место, даже не вздохнув при этом.
– Забрался к нам на пароход однажды стовэвэй (нелегальный мигрант, перебежчик, заяц). Обнаружился он, конечно, в Америке, в самом что ни на есть Нью-Йорке, – начал Синий, поудобнее расположившись в кресле.
– Просочился к нам он, конечно же на Гаити, потом двое с лишним суток сидел, не высовываясь, в своей прятке. Потом в США ночью вылез и был схвачен на выходе из порта охраной. Такую байку он выложил поднятому по тревоге и обвалившемуся в порт американскому костгарду. Название судна он, естественно, не помнил. Таскали его надутые парни на собачьем поводке по всему порту, пока он не обнаружил наше судно. Сказал: «Вот оно!» Те обрадовались, скормили «зайцу» хот-дог и посадили его в машину с кондиционером. Костгард сразу арестовал на трапе судна вахтенного урку, побежал заключать под стражу капитана, мирно спящего в своей каюте. Но тут на их пути встал, как былинный богатырь Святогор, наш старпом, величиной с двух среднеупитанных костгардовских офицеров. Те его сразу же зауважали, но виду не подали.
«Какие ваши токказательства!» – заорали они, цитируя хрестоматийную для американских полицейских «Красную Жару».
«Пусть ваш стовэвэй покажет место, где он ехал», – отреагировал Вова. Такое имя было у нашего героя.
«Зайца», блаженно переваривающего сосиску в булке, вытащили из машины и бросили за борт. Имею ввиду, за борт – это со стороны причала. Он очутился между трюмами и начал принюхиваться. Если допустить, что нелегал более двух суток мчался с нами к городу своей мечты, то где-то, естественно, должны были оставаться его фекальные отложения. Вова даже на минуту засомневался, может быть, действительно сейчас шмыгнет куда-то в нычку и предъявит всем свой засохший помет. Тогда отпираться бессмысленно. Впрочем, в любом случае, упираться перед любыми властями любых стран бессмысленно. Но уж больно хочется порой пойти в отказ, заставляя призрачную вывеску «Мы виноваты не потому, что виноваты, а потому, что вам так хочется» обрести очевидность. Но «заяц» был тупым от природы, поэтому принюхивался просто так, а не потому, что пытался вынюхать свой навоз.
Короче, свой плацкарт указать он не смог. В Гаити на отходе судно проверяется вместе с собаками, под водой проплывают аквалангисты. За это им платят сами америкосы, чтоб гаитяне самым тщательным образом исследовали на предмет наркоты и стовэвэев суда, идущие в США. К тому же ни кала, ни остатков еды обнаружить не смогли, как костгард и фригидный ко всему «заяц», так и члены экипажа, поднятые по тревоге. Проснувшийся капитан, престарелый голландец, как то водится, какие-либо бумажки о своей виноватости подписывать отказался.
Однако амаракосы запихнули нелегала на судно, наказав кормить, не обижать и отвезти обратно на Гаити и ушли, пригрозив на прощание жестокой проверкой в следующем порту, то есть в американской же Фернардине.
Следует отметить, что такие проверки – не просто формальность. Каждый знает, что снующие по всем помещениям силовики враждебного государства жаждут крови. У них даже соответствующая бумажка есть. Нам тоже такую выдали. Называлась она, конечно же, «Приказ капитана порта».
На основании документа 50 кода Соединенных Штатов секции 192 они нам прямо сообщали: будете противиться – наказание, будете препятствовать действиям американских костгардовцев – наказание, не сможете предоставить каких-нибудь бумаг – опять наказание. То есть, чуть что не так – пенальти. Судно, груз, такелаж будет конфисковано в пользу Соединенных Штатов, любой человек, признанный виновным чиновниками в несодействии им, будет помещен в тюрьму сроком не более 10 лет или, на усмотрение суда, будет оштрафован на сумму не более 10000 долларов. Да, пробьют такое пенальти – снова в ворота становиться не захочешь.
Можно, конечно, аппелировать, но это крайне подозрительный способ защиты. Самый главный капитан порта в должности капитана костгарда по фамилии Попель этому будет совсем не рад. Так что едем мы в эту Фернадину и переживаем: кому не повезет?
А ведь, получается так, что даже самый захудалый негр в белой рубашке с желтыми подмышками и лычками ефрейтора на погонах может решать по собственному усмотрению: содействует следствию большой белый человек, или нет.
С их законами да с нашими гаишниками в роли костгагрдовцев – тюрьмы ломились бы от осужденных на срок не более десяти лет, а бюджет бы пух от поступающих штрафов не более десяти тысяч американских рублей зараз.
– Это точно, – оживился Джон. – Только каких гаишников – ваших, или наших?
– Скорее уж ваших. Они же до сих пор самостоятельно выписывают постановления на штрафы?– скорее утвердил, чем спросил Юра. – На Украине теперь все дела рассматривают суд, куда наши парни во французских фуражках предоставляют фотографии, доказательства.
– Демократия, – вздохнул Джон. – В России любое быдло с жезлом в руке выиграет любой суд у любого немента. Что поделать, «нет основания не доверять показаниям сотрудника правоохранительных структур».
– Просьба в моем присутствии не выражаться, – сказал Синий. – Демократия! Эк хватил! Однако мы отвлеклись.
– Едем мы и думаем: кто ж тот счастливец, что проведет десятую часть века в цивилизованных условиях американских тюрем? Даже одежду менять не надо – наши оранжевые комбезы такие же, как у них за решеткой.
Я думал – дед. Дед думал – я. Вова, старпом, думал – он. А мастер ничего не думал, он был спокойным как танк, за что его и уважали.
Приехали мы в этот поганый флоридский порт, как водится, ночью. Нас уже ждали два броневика с вооруженными не только фонариками людьми. Я очень удивился, что были они все белые, ну, или чуть-чуть желтые. Два узкоглазых парня непринужденно толкались в жаждущей действий толпе. Один броневик – человек пятнадцать, были как наши призывники в армию. Почти лысые с огромными кольтами на боку и наручниками на заднице. Другой – люди постарше с автоматами и касками. Пока мы швартовались, они все сообща копытами землю рыли – до того им хотелось нас порвать на части.
Не успели мы с дедом как следует вывести главный двигатель из эксплуатации, к нам уже ворвались человек десять, одними руками схватились за ручки своих наганов, другими указывая на выход. Пришлось идти в кают-компанию, где уже расположились все наши. Привели заспанного «зайца».
«Они не нарушали твоих прав?» – спросил один из костгардовцев, может быть, сам Попель.
«Нарушали», – сразу же по-испански сказал негр и заулыбался.
«Кто?» – зловеще спросил американец.
«Заяц» подумал, что этот добрый человек сейчас расстреляет из своего большого маузера всех сидящих перед ним белых людей, и стал радостно тыкать в каждого своим кривым пальцем. Мы все решили, что все, кранты, нет повода не доверять хорошему гаитянскому парню, стало быть, сейчас начнется серия пенальти. Дед как-то подобрался, застегнул до подбородка комбинезон и сказал, весь бледный:
«Можно ли в машинном отделении масляный насос выключить, а то вполне вероятно случиться утечка?»
Я-то думал, он сейчас с прощальной речью выступит, простится с нами по-флотски, а потом загрызет этого «зайца». А он о разливе масла беспокоится!
«Может быть, сам Попель» подумал-подумал и согласился: «Только пусть сходит кто-нибудь другой». Деду он уже заведомо не доверял.
Тут встал я и пошел на выход. Американец в свою рацию сказал кому-то на трапе, чтоб встречали меня и отвернулся. А я, дурья башка, не подумавши, что меня где-то ждут, а где-то – нет, начал спускаться в машинное отделение не по главному входу, а по аварийному. Так было ближе от кают-компании.
Вылез я у компрессоров и пошел, было, к насосу. Но тут из-за угла появился весь вспотевший (а что они хотели, в машине плюс сорок пять!) молодой толстый и румяный костгардовец. То ли он не слушал свою рацию, то ли не расслышал – дизель-генераторы воют, как камнедробилки.
Увидел он меня и заорал свое «фриз»! Это меня очень удивило. Ну а американский мент очень живенько вытащил свой пистолет и без всяких предисловий нажал на курок. Пуля пронеслась совсем рядом, я даже почувствовал, как колыхнулся воздух. Хотелось, конечно, удивляться и дальше, но моя решительность не подвела: я прыгнул обратно к аварийному выходу и взлетел в один прыжок наверх, то есть обратно. «Ну его нафик, этот насос», – думаю, – «пусть себе масло разольется целым Черным морем».
В это время внизу началась пальба. Все костгардовцы, промышляющие в машине, решили выпустить свою пулю. Все целились в одну сторону, на звук первого выстрела.
В итоге «может быть, сам Попель» так сунул негра-гаитянца в стенку, что тот прокусил себе в двух местах язык, а стрелки внизу прострелили паровую трубу китайского производства. Пар повалил с завыванием и сделал видимость нулевой.
Менты всех стран всегда стараются стрелять на упреждение: кабы чего не вышло. Им-то по барабану, в кого палить, лишь бы самим остаться в живых. Работа такая!
В тот момент я подумал, что дед выиграл. В смысле, что счастливец – я. Ждал, когда же приведут толстую тетку, которая объявит мне: «Не более десяти лет расстрела без права переписки». Но все как-то разрешилось само собой.
Мы устранили утечку пара, «зайца» опять посадили под судовой арест, нам разрешили спокойно работать, никаких тебе пенальти. Потом наш мастер уже сказал, что я, как невинно пострадавший, помог ускорить весь этот театр, под названием «поиск стовэвэя». Кстати, и «заяц-то» подсадным оказался. С нами он по-английски не говорил, только испанский! А с какими-то дядьками в штатском вовсю шептался, будучи наедине. Но наших урок не проведешь! У них слух – как у гидроакустиков!
Такая вот быль. Может, пивка? У меня холодное есть, – предложил Синий.
– И чего – ни объяснений, ни извинений? – пропустил мимо ушей позыв второго механика Джон.
– Мне их виноватость до одного места. А объясняться перед русскими – ниже их достоинства. Будто не знаешь, а, дед?
– Действительно, чего это я? – сказал Джон. – Еще десять лет назад в Финляндии меня, третьего механика, сняли с парохода по прибытию в Уусикаупунки для выяснения личности. Завезли в их ментовку, заставили полностью раздеться, забрали одежду и оставили одного. Вокруг народ какой-то деловито ходит, делает вид, что не обращает внимания на мой белоснежный зад. Потом возвращается тот, что меня забирал и говорит: «Свободен». Тут во мне все дерьмо мигом вскипело, я молча развернулся и пошел на выход. Одежду-то эти козлы мне не вернули! В марте здесь иногда и в шубе не жарко. Иду, лужи перепрыгиваю, чтоб об лед не порезаться голой пяткой. По дороге машины вилять начинают – шоферы голову выворачивают полюбоваться. Догоняют меня мои финские полицейские друзья, орут из открытого окна своего автомобиля, аж слюна летит по ветру и замерзает. Я им отвечаю, как в фильме у Рогожкина. Помнишь «Кукушку»? «Пшел ты», – говорю. Они беснуются, я иду, холода уже не чувствую, гражданские машины сигналят, приветствуют, наверно. Финны переговариваются по рации и как-то немного тушуются. Наши бы уже забили до смерти, а эти чего-то миндальничают. Подъезжает фургон, открывают дверь, показывают мою одежду, и манят внутрь чашкой горячего, аж пар над ней, кофе. Вообще-то замерзать в хлам я не очень собирался, залез внутрь, вытер пятки какой-то влажной салфеткой, оделся, неспеша и тщательно. Попил их дрянного кофе, но озноб бьет, как с крутого похмелья. Тот дядька, что помогал мне одеваться, заулыбался, как школьник, увидевший «любимого» учителя под Белазом, и куда-то в самое нутро машины своей залезает. Достает бутылку водки, причем нашей. Конфисковал где-то, не иначе, зажать пытался, но теперь одумался. Ловко вскрывает пробку, наливает мне в кружку из-под кофе и говорит: «Пшел ты!» Тоже, наверно, Рогожкина, Бычкова и Хапасало уважает! Выдул я залпом, а он мне сразу еще наливает. Ни закуси, ни занюха нету. «Русские после первой не закусывают», – сказал герой Бондарчука. Хотя, какой же я русский? Короче, водка кончилась, зато появился пароход. Выхожу, народ ко мне подбегает, принюхивается, особо принюхивается дед по фамилии Негрубиянов. Фургон разворачивается и собирается уезжать. Финн на прощание высовывается из окна, и мы одновременно кричим друг другу: «Пшел ты!» Потом машем кулаками и расходимся. Он ловить финских и не очень преступников, я – писать объяснительную. Народ мне завидовал! Знали бы, болезные, через что мне пришлось пройти!
– Во, дела! – сказал Юра. – Какие страдания, какой сюжет! Так я побежал за пивом!
10
Совсем скоро экипаж узнал, что в независимом Таиланде, не прекращаясь, идет какая-то война. Всем даже временами казалось, что она не совсем гражданская.
Дело в том, что стали на судно грузить в большом количестве рефрижераторные контейнера. По максимуму, штук этак шестьдесят. Каждый рефконтейнер подключают к судовой сети – поехали! 4 киловатта на всякий агрегат, генераторы работали на пределе. Три – четыре ящика всегда ставили отдельно.
