Александр Операй
Злой человек
Я курю, глядя в окно на океан. Он совсем некрасивый. Мимо, по железной дороге, гремит товарняк. Сплошные цистерны. Странно, что я не хочу убраться отсюда. Уехать из города прочь.
Огромный остов Владивосток номер 5 лежит на отмели рядом со скалами. Черная масса металла. Инопланетный мусор, упавший на эту планету. Он принес с собой вирус, который заразил здесь все. Люди всегда и везде ведут себя одинаково. Сначала занимают метр, потом два, а затем забирают себе все пространство. Жизненная необходимость. Плодится. Забивать собой все возможные ниши. Подчинять. Убивать. Разрушать. Пока мир не превратится в пустыню. Мертвую, обезвоженную, совершенно безликую.
Такси оставляет меня на остановке в Индустриальном районе 135. Комплекс зданий, возведенных корпорацией «ОЗМА» для рабочих, занятых на производстве, похож на кладбище великанов. Брошенные заправки, пустые парковки, сожженные магазины, рухнувшие оранжереи, многоэтажные коробки-дома выступают из темноты, как надгробия, под которыми похоронена прошлая, лучшая жизнь. Все окна разбиты, двери слетели с петель. Ветер разносит скрежет и стон по округе. В развалинах лают псевдо-собаки.
Ночь темна. Фонари здесь не светят. Я хочу вернуться домой. Чувство тревоги, как тошнота, поднимается к горлу. Шепотки-разговоры. Голоса в голове.
– Сделай нам всем одолжение: сдохни.
Странная мысль скребется наружу сквозь череп.
Рядом со мной в темноте посторонний.
Я делаю шаг и падаю в грязь. Пробую встать, но не могу. Мрачная тень садится на грудь. Не дает мне дышать.
Она говорит:
– Повсюду одни неудачи.
Я молчу. Мое сердце сейчас разорвется.
Дождь меняется несколько раз, превращаясь из ливня в туман и обратно. Ветер приносит запах мертвого океана. Неприятный смрад йода. Сполохи молний гуляют по побережью, будто призраки утонувших матросов. Скелеты высоток во тьме наблюдают за мной пустыми глазами выбитых окон.
Эта тварь всё еще здесь.
Я достаю из кармана последнюю таблетку рисперидона.
Тень отступает, оставляя меня полумертвого, валяться в дренажном канале под остановкой робо-такси. Я замерзаю в реке, что смывает мусор с асфальта. Дождевая вода затекает мне под одежду, как в гроб к мертвецу. В карманах листья и грязь. Сигареты промокли. Встать тяжело. Ноги не держат, едва шевелюсь. Голоса в голове умолкают. Шепотки-разговоры сходят на нет, но приступ вернется. Дай только время.
Кое-как отряхнувшись, я иду на вершину холма к дому Михаила. Девятиэтажное здание в темноте выглядит мрачно. Двор окружен железным забором, балконы и окна в решетках, двери с электронным замком.
В подъезде темно, ступени рушатся под ногами, поручни лестницы лежат у стены, вспухшей от влаги. Всюду пакеты и мусор. Запах подгнившей еды. Из квартир глухо звучит телевизор. Я слышу голос, который преследует меня в самых страшных кошмарах. Злая волшебница Лина говорит о новом курсе корпорации «ОЗМА»:
– Нам нужны перемены. Когда-то давно мы понимали какими должны будем стать, но то время прошло. Ему тысячи лет. Этот город, построенный для того, чтобы дать прозрение и свободу, порабощает нас, не дает видеть самих себя. Мы погибшие души, которые всегда суетятся. Торопятся на работу в страхе, что их уволят, если они опоздают. Рабы мониторов и клавиатур, живущие с одной целью – потреблять барахло. Наша культура, вкусы, желания, ценности, интересы происходят из Интернета. Мы свидетели торговых центров и супермаркетов. В нас исчез человек. Вместо него теперь оболочка. Разве для этого мы покинули Землю?
Старый треп.
Лифт ползет на девятый этаж.
Я пытаюсь стоять, но что-то мешает. Может пальто. Слишком уж душно и жарко. Нечем дышать. Меня лихорадит. На лбу и в подмышках выступил пот. Запах дохлятины, приправленной репчатым луком. Ненавижу себя. Грязь и грязь, всюду грязь. Я закрываю глаза чтобы справиться с тошнотой. Боль нарастает.
Однажды я выйду из дома и не вернусь. Полицейские арестуют меня на перевале. И когда работник службы надзора спросит меня: "Парень, а чего ты там позабыл?". Я не отвечу. Просто не вспомню. Нейроны в моей голове разрушаются, и скоро я впаду в состояние деменции и буду находиться в нем до конца, потому что это необратимо. Я не смогу писать и читать, начну забывать слова, буду мочиться и срать под себя, а потом, под занавес, начнется бред.
И вот тогда, полицейский похлопает меня по плечу и скажет в самое ухо:
– Сделай нам всем одолжение: сдохни!
сдохни!
сдохни!
сдохни!
сдохни!
Девятый этаж.
Я выползаю из лифта на четвереньках.
– Таблетки, таблетки, таблетки, – шепчу и кричу, – Таблетки! Таблетки! Таблетки!
Я мычу на весь дом. Будь он проклят. Но никто не слышит меня. Люди будто оглохли. Я падаю на пол и вижу, как смерть приходит ко мне в обличии Алисы Астаховой. Порно-актриса целует меня в самом нежном и страстном объятии из всех, что я видел на запрещенных каналах. Её губы восхитительны, как холодные спелые сливы. Такие сладкие, такие сочные.
Ближайшая дверь открывается настежь, и Михаил хватает меня, поднимает над полом и тащит в квартиру.
Он говорит:
– Хватит орать. Соседей всех перебудишь.
Мы несемся сквозь комнаты и переходы, через залы и галереи, сквозь пространство и время на встречу безумию и океану. Большие и страшные тени встают надо мной. Огромные рты выдыхают дым сигарет. Я кричу, спасаясь от глаз.
Михаил говорит:
– Ты горишь.
Я горю.
Огонь пожирает меня. Кожа плавится и превращается в уголь, мясо слезает с костей.
Михаил говорит:
– Нужно срочно тебя охладить.
Он швыряет меня в океан.
4
Холодно.
Тревожно и грустно.
Кто-то живет в моем теле вместо меня. Я лишь копия того человека. Набор его воспоминаний о себе, записанный тысячи лет назад в память Владивосток номер 5. Я кусок мяса, зараженный чужим сознанием, как червями.
Все фальшиво. Безумие рядом.
Я пробую встать, но тело сползает. Оно не мое.
Кожа рвется на швах.
Черная.
Белая.
Появляется.
Исчезает.
Надпись вползает в меня:
ТЫ ДОЛЖЕН БРОСИТЬ КУРИТЬ
И следом другая:
ТЫ ДОЛЖЕН УСТРОИТЬСЯ НА РАБОТУ
Буквы кричат. Предлагают список вакансий.
Я чувствую сладкий смрад гнилой плоти, формальдегида, йода и спирта. Запах болезни и медленной смерти под присмотром врачей.
Я лежу на спине и смотрю в потолок.
Белый и чистый. Он вызывает во мне приступ религиозного фанатизма. Я уже умер. ОН простил мне грехи и навсегда избавил от человеческой плоти. НО боль говорит об обратном. Жестокость. Насилие. Все еще рядом.
Незнакомая женщина в медицинском халате вынимает иглу из моей левой руки. Она бросает на меня убийственный взгляд, полный отвращения на грани ненависти. Ее голубые глаза, осудили меня на изгнанье. Я был взвешен, измерен и признан негодным.
Она поднимает мне голову и достает из-под затылка небольшой черный прибор: Радость-17.
Я шепчу:
– Мне снился кошмар.
Женщина лишь кивает в ответ. Она не хочет со мной говорить. Здесь присутствует кто-то еще. Я слышу невнятное бормотание откуда-то сверху и как бы со стороны. Комната, в которой я оказался, похожа на морг. Холодильные камеры вдоль стены полуоткрыты, чуть дальше на столах лежат оболочки. Всюду понатыканы склянки, тампоны, вата, шприцы, инструменты. От входа тянется галерея для зрителей, где другие незнакомцы наблюдают за мной. Женщины и мужчины с лицами каменных изваяний.
В горле совсем пересохло. Я говорю, и слова шелестят:
– Очень хочется пить.
Женщина кивает и берет со стола какие-то документы.
– Пациент безразличен к причинению вреда обществу и систематически выбирает отрицательную роль в социальных отношениях.
– Я в тюрьме?
– Помолчите. Сейчас я говорю.
– Как вас зовут?
– Мое имя указано в документах.
Она сует мне под нос пачку листов мелким шрифтом.
Я вижу только две фразы:
ты должен устроиться на работу, ты должен бросить курить, ты должен устроиться на работу, ты должен бросить курить, ты должен устроиться на работу, ты должен бросить курить, ты должен устроиться на работу, ты должен курить, ты должен бросить работу, ты должен бросить курить, ты должен устроиться на работу, ты должен курить, ты должен устроиться на работу, ты должен курить, ты должен бросить работу, ты должен бросить курить, ты должен устроиться на работу, ты должен бросить, ты должен устроиться на работу, ты должен бросить курить, ты должен устроиться на работу, ты должен бросить курить, ты должен устроиться на работу, ты должен курить, ты должен устроиться на работу, ты должен курить, ты должен бросить работу, ты должен курить, ты должен бросить работу, ты должен бросить, ты должен устроиться на работу, ты должен бросить курить, ты должен устроиться на работу, ты должен бросить курить, ты должен устроиться на работу, ты должен курить, ты должен устроиться на работу, ты должен бросить курить, ты должен устроиться на работу, ты должен курить, ты должен бросить работу, ты должен бросить, ты должен устроиться на работу, ты должен бросить курить, ты должен устроиться на работу, ты должен бросить курить, ты должен устроиться на работу, ты должен курить.
Женщина говорит:
– Ваш запрос на проведение терапии, – она переворачивает страницу, – а это список желаемых исправлений.
– Здесь что-то не так. Я не могу прочитать.
Она пожимает плечами и отворачивается от меня. Я не достоин внимания. Она возводит руки к студентам на галерее.
– Перед нами яркий пример расстройства личности, сопровождающееся социальной дезинтеграцией. Наблюдается частичная потеря связи пациента с окружающей реальностью и сознательный разрыв со своей прежней ролью в обществе. Современные методы коррекции легко справляются со всевозможными отклонениями от общепринятых норм и дают хороший прогноз на возвращение утраченного социального опыта. Однако последние статистические данные вызывают тревогу.
Я говорю:
– Пожалуйста, принесите воды. Очень хочется пить.
Женщина продолжает:
– При проведении стандартных процедур в период обострения отдается предпочтение транквилизаторам с применением непосредственного воздействия на хвостовое ядро головного мозга. Однако в ряде исключительных случаев, новые идеи и воспоминания, внедренные при помощи общего сценария, не приживаются и не находят биохимического отклика.
– Я хочу пить. Пожалуйста, принесите воды. Умоляю.
– Некоторые пациенты во время процедуры видят сон, который повторяется каждую ночь в течении нескольких месяцев после вмешательства. Поначалу он вызывает минимальное беспокойство, но со временем бредовая симптоматика нарастает. Больные отмечают утрату эмоций и ощущение «измененности», которое сопровождается восприятием окружающего мира, как нереального, мрачного и депрессивного места. Пациенты отличаются нездоровой подозрительностью, склонностью видеть в случайных событиях происки врагов, выстраивают сложные теории заговоров против себя. К сожалению, даже откат к более ранней версии сознания не приводит к положительным изменениям. Во многих случаях наблюдается развитие дегенеративных процессов в головном мозге.
Я не могу больше терпеть. Жажда невыносима. Она разрывает мне горло. Я кричу что есть мочи:
– Дайте воды!
Женщина вздрагивает и медленно поворачивается в мою сторону. Её алые губы дрожат. Она улыбается и все внутри меня холодеет. Нужно бежать. Она кивает на дверь и произносит мне в самое ухо:
– Вам пора уходить. СЕАНС ЗАВЕРШЕН.
Это приказ. Я пытаюсь подняться, но падаю на пол. Мышцы совсем онемели. Я ползу, спасаясь от сумасшедших "ТЫ ДОЛЖЕН БРОСИТЬ КУРИТЬ"; "ТЫ ДОЛЖЕН УСТРОИТЬСЯ НА РАБОТУ". Реальность болезненна и отвратительна. Она ненавидит меня.
Женщина произносит:
– Помогите ему.
Две пары рук хватают меня под плечи и тянут к двери. Ноги скользят по шершавому полу. Я чувствую, что сейчас обмочусь. Я уверен, что там, куда меня волокут двое охранников, находится смерть. Незнакомцы бросают меня у стены в коридоре. Я сжимаюсь в комок. Реальность танцует в припадке. Потолок провисает и падает вниз. Он сейчас раздавит меня.
– Хреново тебе?
Я поднимаю голову. Рядом стоит Михаил. Он улыбается мне, как ни в чем не бывало. Будто мы старые приятели, которые встретились на вечеринке по случаю дня рождения. Я вижу его белые ровные зубы и понимаю, что у меня никогда не будет таких. От этой мысли хочется плакать, приступ истерики и умиления настолько велик, что из глаз льются слезы.
– Как я здесь оказался?
– Ты умирал, пришлось вызвать врача.
– Скажи мне, – я с трудом подбираю слова, – я изменился?
– Это вряд ли, – Михаил помогает мне встать, – Тебе нужно одеться.
Он дает мне сверток с вещами. Я надеваю мокрые шмотки на голое тело. Футболка серого цвета, потертые джинсы, пальто. Вся одежда пахнет аптекой. Запахом смерти.
– Подожди меня у окна – говорит Михаил.
– Стой, – я хватаю его за рукав, – принеси мне воды.
Михаил молчит. Он достает из кармана пластинку с таблетками.
– Принимай как обычно. Этого хватит на какое-то время.
– Разве лекарство поможет теперь?
– Вот и проверим.
– Они ковырялись во мне. Я какой-то другой. Неужели ты не заметил?
Михаил пожимает плечами. Он уходит, оставляя меня одного. Я закрываю глаза чтобы скрыться от мира. "ТЫ ДОЛЖЕН БРОСИТЬ КУРИТЬ"; "ТЫ ДОЛЖЕН УСТРОИТЬСЯ НА РАБОТУ" мелькают во тьме, маскируясь под мысли. Я бью себя по лицу, пытаясь прогнать наважденье, и оно исчезает, уступая место больнице. Кошмар сменился кошмаром. Люди входят в двери и выходят обратно. Вдоль стен на кроватях лежат доходяги вроде меня. Несколько человек бессвязно мычат, выгнув спины дугой.
За окном светит солнце.
Я не помню, когда в последний раз его видел. Кажется, здесь всегда идет дождь. Так ли это на самом деле? Не знаю. Я давно перестал замечать что-то другое. Некоторые вещи происходят совсем незаметно будто их нет, но потом всходит солнце. В его свете становится ясно, что я ошибаюсь. Мир не соответствует моим представлениям. Не секрет, что угрюмым, злобным людям, вроде меня, все видится серым. На деле город красивый, оболочки прекрасны, океан великолепен, горы вызывают восторг. Нужно лишь присмотреться. Найти это все.
Вот я и смотрю.
Тонкая грань стекла отделяет меня от реального мира.
Михаил возвращается вместе с мужчиной в костюме. Он какой-нибудь Толик-Борис-Александр. Полицейский, юрист, адвокат. Поди разбери. В его взгляде скользит что-то такое псевдо-собачье. Хвост бы ему. Он бы вильнул. Видимо Михаил заплатил приличную сумму и теперь мы стали с Николаем-Валерой-Антоном друзьями. Он сует мне какие-то документы и ручку.
– Ознакомьтесь и подпишите.
Я чувствую себя идиотом. Буквы скачут перед глазами, я пытаюсь читать, но, к ужасу, натыкаюсь на одни и те же слова. Они подменили весь текст!
Ты должен устроиться на работу, ты должен бросить курить, ты должен устроиться на работу, ты должен бросить курить, ты должен устроиться на работу, ты должен бросить курить.
Ты должен устроиться на работу, ты должен бросить курить, ты должен устроиться на работу, ты должен бросить курить, ты должен устроиться на работу, ты должен бросить курить.
Ты должен бросить работу, ты должен курить, ты должен бросить работу, ты должен курить, ты должен бросить работу, ты должен курить. Ты должен бросить работу, ты должен курить, ты должен бросить работу, ты должен курить, ты должен бросить работу, ты должен курить.
Ты должен устроиться на работу, ты должен бросить курить, ты должен устроиться на работу, ты должен бросить курить, ты должен устроиться на работу, ты должен бросить курить.
Ты должен бросить работу, ты должен курить, ты должен бросить работу, ты должен курить, ты должен бросить работу, ты должен курить. Ты должен бросить работу, ты должен курить, ты должен бросить работу, ты должен курить, ты должен бросить работу, ты должен курить.
Ты должен устроиться на работу, ты должен бросить курить, ты должен устроиться на работу, ты должен бросить курить, ты должен устроиться на работу, ты должен бросить курить.
Михаил дает мне стаканчик воды и поясняет:
– В записях ты безработный и обратился в больницу по собственной воле для профилактики устремлений.
Вот значит, как. Это стоит немало. Интересно сколько еще предстоит отработать, чтобы вернуть все долги. Этой жизни явно не хватит.
Я ставлю подпись.
– Желаю вам счастья, – говорит Геннадий-Евгений-Артур и хлопает меня по плечу.
Я давлюсь теплой водой с примесью хлорки.
5
Михаил крутит руль, как сумасшедший. Мы вот-вот разобьемся. Машина влетает в тоннель на первой космической скорости. Звуки становятся ближе. Свет в лампах на потолке постоянно дрожит. Серый бетон. Серый асфальт. Грязные стены. Канализационный коллектор, сквозь который летит наш Спутник-1, не блещет цветами. Где-то там осталась больница, врачи и служба надзора. Чувство тревоги слабеет, но миром по-прежнему правит кошмар. Всюду я замечаю:
ТЫ ДОЛЖЕН УСТРОИТЬСЯ НА РАБОТУ
– Лучше б я сдох.
– Не скажешь спасибо?
– Я не просил вправлять мне мозги.
Михаил разводит руками.
– Что было делать? Ты умирал.
– Ага. Теперь мне стало лучше.
– Хватит ныть, – он достает из кармана конверт и бросает мне на колени, – Здесь десять тысяч. Минус больница.
Я смотрю на пачку купюр, плотно прижатых друг к другу. Абракадабра. Вот я был беден и вот я богат.
Михаил замечает мой растерянный взгляд.
– Деньги теперь не проблема.
– Мне их некуда тратить.
Михаил смеется.
– Купи новые шмотки. Людям на тебя неприятно смотреть.
Он прикуривает сигарету. Дым ползет по салону, и меня начинает тошнить. Мышцы болят, на коже выступил пот. Всюду мерещится надпись:
ТЫ ДОЛЖЕН БРОСИТЬ КУРИТЬ
Я открываю окно и чувствую на себе чей-то взгляд. Алиса Астахова улыбается мне и говорит: «Идеальное тело. Идеальная жизнь». Она снимает одежду и тянется ко мне с поцелуем, но машина проносится мимо, уходя из зоны действия голограммы. Я оглядываюсь назад на рекламный плакат у дороги и снова вижу её. Девушка обнимает меня. Между нами любовь. Я узнаю эти красные губы, запах белых волос, глубину серых глаз. Она идеальная женщина для меня. Мы созданы друг для друга.
Михаил хлопает меня по плечу.
– Хватит смотреть. Реклама погубит тебя.
– Она настоящая.
Михаил выпускает дым в мою сторону.
Машина петляет по побережью. Огромные высотки поднимаются в небо, словно скелеты космических кораблей. Пустые спортивные центры, занесенные песком теннисные корты, аллеи из облезших кипарисов, вонючие рестораны, дешевые кафе, торговые центры с голыми манекенами в каждой витрине, закрытые ночные клубы и бары, ржавые аттракционы и залы с разбитыми игровыми автоматами. Лишь иногда, в пролетах между зданиями, я замечаю темный, неспокойный океан. Он выглядит здесь неуместно.
Наступает час пик. Тысячи машин несутся от окраины к центру города. Люди спешат на работу. Страх перед увольнением за опоздание или прогул, вживленный под череп, действует безотказно. Они больше не люди. Что-то среднее между вещью и псевдо-животным. Инструмент, с помощью которого можно достигнуть поставленных целей. Увеличить показатели производства, обеспечить рост прибыли в текущем квартале, выполнить план. Многие из них изменили себя добровольно. Без этого не устроиться на хорошее место.
Я достаю из кармана пальто две таблетки. Врачи ковырялись во мне много раз, пытаясь сделать нормальным, но я разрушаю свой мозг. Микроглиальные клетки уничтожают искусственные нейронные связи и за одно стирают меня. Лучше быть сумасшедшим, чем чьим-то рабом.
– Я не могу больше жить.
Михаил смеется.
– Не мели ерунды.
– Я чувствую, как стираюсь все больше.
– Ты просто устал. Тебе нужен отдых.
Я гляжу на конверт у себя на коленях. Он тревожит меня. Десять тысяч кредитов. Они не могут достаться мне просто так.
Михаил бубнит:
– Заплати все долги, купи новые шмотки, постарайся лучше питаться. Словом, начни что-то делать и все наладится как-нибудь. Так устроена жизнь.
Я пожимаю плечами.
– Откуда ты взял эти деньги?
Михаил хлопает меня по плечу, как отец, как лучший друг, как полицейский.
– Я снял их с твоего счета.
– Чего?
– Нам пора выйти из тени и показать городу правду. Мне надоело вечно скрываться от твоей бывшей. Я хочу получить свои пятнадцать минут славы.
– И сколько там было?
– Пару миллионов кредитов.
Я швыряю конверт Михаилу в лицо. Он пытается увернуться и тянет руль за собой. Мы едва не влетаем в колонну моста. Лишь в самый последний момент Михаил давит на тормоз. Колеса визжат. Машину бросает к обочине и крутит на месте. Я не пристегнут и со всей силы врезаюсь лбом в переднюю панель, срывая дверцу бардачка. День превращается в ночь. Всполохи звезд перед глазами заливает красная боль. Она разрывает мне череп. Жутко тошнит. Мир заблюю. Я открываю глаза и несколько минут пялюсь в пол. Настоящая медитация с целью прозрения. В голове кончились мысли. В первый раз за всю мою жизнь слова и картинки ушли. В чистоте пустоты я созерцаю структуру Вселенной.
~1 600 000 галактик.
На ощупь, не поднимая головы, я нахожу ручку двери и выбираюсь наружу. Холодный воздух после дождя пахнет асфальтом. Лужи блестят, дразнят небо. Автомобили гудят. Мир существует. Живет. Будет жить после меня. Боль уходит, медленно вытекая струйкой крови из носа. Михаил матерится и собирает деньги, которые разлетелись по салону машины. Хочется выкурить сигарету и дать ему в морду.
На обочине хорошо.
Люди в машинах проносятся мимо. Куда-то спешат. Они знают какую-то тайну. Год, месяц, неделю, число. Я забыл сколько мне лет. Ничего не имеет значения. Есть только этот момент, но и в нем не за что ухватиться. Он исчезнет в потоке других воспоминаний, которые я прочитаю в блокноте, на бумажке, приколотой к двери холодильника, или услышу от Михаила.
Он выбирается из машины и говорит:
– Ты в порядке?
– Нельзя было брать эти деньги.
Михаил пожимает плечами:
– В «ОЗМА» ничего не заметят. Ты для них новый Иисус.
Он бросает окурок и смотрит, как сигарета тлеет на влажном асфальте дороги. Струйка дыма поднимается вверх и исчезает, растворяясь в огромной массе воздуха, словно капля дождя в океане, не оставляет после себя и следа, будто ее никогда не было.
– Нужно ехать. Мы привлекаем внимание.
– Поезжай, я пройдусь.
– На машине будет быстрее.
– Мне все равно.
Я встаю на ноги и двигаю в сторону промышленного района.
Всюду кладбище механизмов. Машины, асфальт, линии электропередач, дома, магазины, заводы, поезда метро, оболочки, псевдо-животные, мусорные пакеты и окурки сигарет. Мрачные и неприступные горы нависают, как стены тюрьмы.
Михаил бросает мне в спину:
– Я хочу быть свободным не меньше, чем ты!
Он заводит машину и оставляет меня одного.
6
Кто-то чужой в моем доме.
Скорее всего полицейский. Он обыскал мои вещи, прочитал дневники, вскрыл все ящики и шкафы, разломал мою мебель, перебил всю посуду. Он шумит и ведет себя, как хозяин. Ничего не боится.
Я стою на лестничной площадке, прокручивая в голове все преступления, за которые еще не судим. Их слишком много. Нужно бежать. Бросить квартиру и вещи. В кармане пальто у меня десять тысяч кредитов. Хватит на первое время. Но куда я без книг?
Вся квартира ими набита. Сотни старых, потрепанных воспоминаний. Вся моя жизнь. Самое ценное и бесполезное, что я когда-либо видел. Я не могу их оставить.
Я вхожу в квартиру медленно и беззвучно.
Самозванец готовит еду. Масло шипит на сковородке. Запах лимона. Аромат свежего хлеба. Я и не знал, что у меня есть продукты. Неужели кто-то ворвался сюда, чтобы меня накормить?
В прихожей лежит белый контейнер. От одного его вида кровь стынет в жилах. Меня бьет озноб. Ошарашенный и будто пьяный я сажусь на корточки и дрожащими руками открываю замки. Крышка отходит вверх с легким шипением. Из камеры холодильника наружу рвется морозный туман. Внутри на специальной подставке лежит голова продавца, бэкап которого я скачал прошлой ночью на Радость-17. Серая кожа засохла и обтянула кости черепа, как фольга. Мертвые глаза, будто протухшие варенные яйца, смотрят вверх, сквозь потолок. Рот открыт. Замер в крике.
Это конец.
Я попался.
На кухне меня ждет полицейский. Он вломился в квартиру, подкинул улики и теперь здесь повсюду мои отпечатки. Какой же я идиот. К черту все книги, в задницу мои вещи. Нужно бежать!
– Привет.
Слово, как выстрел, бахает во всю мощь. Хочется прыгнуть. Увернуться от пули, но никто не стреляет. Капля пота ползет по лицу, оставляя на коже неприятное чувство ожога. Сердце стучит, давится кровью. Я должен снова дышать.
Из кухни выходит Лина.
Она рассматривает меня, чуть наклонив голову на бок, будто прикидывает сколько я вешу. Наши глаза встречаются, и я вижу зеленый омут, который эта Злая Ведьма Запада так часто использовала против меня. Пока я плыву на поверхность, Лина поднимает правую руку, направляя мне в грудь что-то похожее на пистолет. Полицейская модель тазер-Е2, любимая игрушка службы надзора для усмирения граждан, оказывающих сопротивление при аресте. После попадания из такой штуки мозг замыкает на пару минут.
Я медленно поднимаю руки вверх. Может быть, я не дружу с головой, но полицейские меня кое-чему научили.
– Я готовлю обед, – говорит Лина, – будет вкусно.
– Что тебе нужно?
– Закрой эту штуку, пока не испортил, – она кивает на контейнер для хранения органов. Ствол шокера поднимается выше.
Я подчиняюсь. Выбор у меня небольшой. Ходит слух, что после первого применения тазер-Е2 люди охотнее идут на контакт. Я не хочу проверять.
– Тебе нужно лучше питаться, – говорит девушка, – в холодильнике были только консервы. Мне пришлось сходить в магазин.
– Ты сдашь меня службе надзора?
– Всему свое время, любимый.
– Если дело в деньгах, то забирай. Они в кармане пальто. Я сейчас их достану. Медленно и без резких движений.
– Оставь их себе. На лекарство.
– Не понял.
– Пахнешь больницей. Сходи-ка помойся.
Я пожимаю плечами.
Что будет дальше?
Можно кричать в надежде на тонкие стены, только вряд ли соседи услышат. Окраина города, бедный район, всем друг на друга плевать. Здесь так было всегда и без исключений. Чего доброго, вызовут службу надзора и проблем станет больше. Можно попробовать стукнуть девушку по башке, но она выстрелит раньше, чем я успею подняться. Я бы убил её, но есть проблема. Лина вполне ничего. В моем вкусе. Среднего роста. Длинные пальцы, узкие плечи, широкие бедра. Черные волосы и глаза зеленого цвета. Я бы с ней переспал вместо всех разговоров.
Мы снова встречаемся взглядом, и я чувствую сердце инородным предметом в груди. Неужели она догадалась, прочла мои мысли и сейчас нажмет на курок.
Лина произносит:
– Делай, что говорю, – она указывает дулом шокера на дверь в ванную комнату.
Горячую воду отключили до вечера и мне приходиться довольствоваться холодным душем. Я заставляю себя пережить унижение молча. Эта ведьма ни за что не узнает, как мне хреново. Здесь только пара обмылков, слепленных в один разноцветный кусок. Черт бы побрал мою бедность. С тех пор, как врачи воскресили меня, я медленно падаю вниз. Днем и ночью в голове у меня крутится мысль. Я не могу перестать думать о том, что стал кем-то другим. Я больше не я. Меня изменили, подправили, внесли коррективы, обрезали лишнее и добавили пару сотню чужих устремлений. Я продукт. Мое высшее благо ответственность и подчинение.
Я ДОЛЖЕН БРОСИТЬ КУРИТЬ
Я ДОЛЖЕН УСТРОИТЬСЯ НА РАБОТУ
Я беру полотенце. Оно пахнет плесенью. Покопавшись в корзине с грязным бельем, нахожу линялые джинсы и видавшую виды футболку в прорехах. В такие моменты я хочу знать куда уходят все мои деньги и время. Я безработный, у меня нет медицинской страховки, моей одежде несколько лет, я редко выбираюсь из дома.
Единственная вещь которой я дорожу – старые полусгнившие книги, лежащие на полке в зале рядом с диваном. Я нахожу их, покупаю или краду. Иногда попадаются занятные экземпляры, но чаще всего полный хлам. Я не читаю каждую по отдельности, предпочитая иметь больший выбор, берусь за две или три постепенно расширяя список до десяти. Мне удалось собрать и прочесть тысяча девятьсот девяносто три книги. Это единственное занятие, которое не сводит с ума.
Я одеваюсь и выхожу в коридор. Квартира все также пахнет хлебом и овощами с едва уловимым лимоном. Впервые за несколько дней я чувствую голод. На кухне меня ждет волшебство: тарелки и вилки, бокалы, бутылка вина.
Лина открыла окно и закурила тонкую сигарету.
– Ты когда-нибудь жил в другом месте?
– Что ты имеешь ввиду?
– Владивосток номер три или четыре.
– Не знаю. Не помню.
– Однажды отец рассказал мне забавный стишок. Он застрял у меня в голове и мешает. Хочешь услышать?
Я развожу руки в стороны. Будь моей гостьей. Делай что хочешь.
Она тушит сигарету о подоконник и, уставившись на окурок, медленно говорит:
– Мы полые люди, мы чучела. Труха в голове, без чувства и сути, как ветер в мертвой траве, как шорох крысы на груде стекла. Нечто без формы, тени без цвета, мышцы без силы, жест без движенья. Мы полые люди, мы чучела.
Она молчит, и я не знаю, что мне сказать. Нужно ли вообще говорить.
Шокер лежит позабытый на стуле.
Я бы мог схватить Лину за шею и со всей силы ударить лицом о подоконник или об стол. Бить до тех пор, пока она не обмякнет. Но что-то не дает мне так поступить. Хочется верить, что всему виной любопытство.
– Послушай, – говорю я, – если ты пришла сюда заставить меня помыться, то твой план отлично сработал, но в поэзии я не силен.
– Ты из тех людей, которые думают, что если кто-то написал яблоко, то речь идет о фруктах?
– О чем же еще?
Она улыбается. Пожимает плечами. Её небольшая грудь отчетливо выступает под блузкой. Я забыл, когда в последний раз оставался с женщиной наедине.
– Ты слишком серьезный. Мыслишь буквально. Это мешает.
– Я многим не нравлюсь.
На секунду Лина перестает казаться нормальной. Серая тень падает на лицо незнакомки. За окном ползут облака.
Девушка достает из холодильника зелень и бутылку минеральной воды.
– Послушай, – говорю я, – ты заставила меня помыться, и я тебе благодарен, но не могла бы ты наконец-то уйти.
– Я делаю то, что хочу. Лучше сядь, возьми вилку и жди. Скоро будет готово.
Лина берет нож и нарезает зелень, орудуя лезвием, словно повар в каком-нибудь кулинарном ток-шоу. Того и гляди метнет в меня тесаком, угодив промеж глаз.
– Весь секрет в том, чтобы отделить листики от стебля и скрутить на подобие сигареты, – поясняет она, – в детстве я часто готовила для отца, но ты все испортил, любимый.
Лина ставит на стол тарелку с едой.
– Bon appetit.
Я разглядываю тушенную рыбу под овощами так, словно передо мной лежит бомба с часовым механизмом. Яркий аромат блюда сводит с ума, соблазняет своей простотой. Я не ел двое суток и не могу устоять, даже если пища отравлена, мне наплевать. Я поддеваю огромный кусок и кладу его в рот. Нежное мясо пропиталось соком лимона и лишилось привкуса рыбы. Это лучшее блюдо из всех, что я ел за последнее время. Не могу оторваться.
