Александр Васильевич Дёмышев
Витькины небеса. Жить ради Победы
1. ПЯТЬ МИНУТ ДО ПОБЕДЫ (ПРОЛОГ)
Долгий протяжный звук мешает пятнадцатилетнему Витьке спать. Так хочется оставаться в сладком забытьи… И тут до него доходит: это же заводской гудок!
В ужасе откидывает Витька тёплое лоскутное одеяло, вскакивает с постели, разложенной на полу, начинает судорожно накидывать одежонку на худое тело. Мелькают тревожные мысли: «Бабушка не разбудила. Как она там, жива ли?» Но тут же слышатся хрипловатые причитания из-за печки:
– Витюша, прости, проспала я, расхворалась совсем. Боже, помоги…
Но Витьке некогда объяснять старушке, что «Бога нет»: он уже вылетает из дому и мчится к проходной.
И почему же на нашем 32-м заводе гудок такой слабый? В избе – почти не слышно! Вот на КУТШО гудок что надо, мёртвого разбудит! А мамка, как назло, в эту неделю в ночную смену работает, уж она ни в жизнь не проспала бы! А так пока отработает, да с Шинного пешком до Филейки доберётся – так ещё часа два пройдёт.
Он бежит что есть мочи, стараясь огибать дорожную грязь, прыгает через лужи. Спотыкается о кочку и чуть не плачет от боли, ударившись ногой, на которую вчера упала тяжёлая заготовка детали для авиационной лебёдки.
«Сегодня самый неудачный день!» – думает Витька. Третий год он на заводе – и ни разу не опоздал. Идёт война, и, как все трудоспособные кировчане, он «пашет» по двенадцать часов без выходных. Не раз бывало, что по нескольку дней не выходил из цеха, когда сменщик болел. Просто ложился у станка поспать часика три – и дальше работал. И план всегда давал – а тут!
Бегут драгоценные минутки, а в памяти мелькают обрывки грозных статей из многотиражки «Заводский большевик» с суровыми приговорами врагам народа.
Конечно, за небольшое опоздание судить не станут, но выговор объявят точно. Да зарплату урежут на полгода процентов на двадцать. А в семье ещё два брата да две сестры, и все младшие, не работают ещё, да бабушка больная. На батю ещё в сорок втором похоронку получили. Вот и выходит, что они с мамой вдвоём семью тянут; каждая копеечка дорога.
Всё больнее ступать, да и «дыхалка» кончилась. Витька ковыляет быстренько мимо стройбатовской столовки и барака военно-учебного пункта. Глаза слезятся от обиды.
«А вдруг есть Он, Бог-то?» – проносится в Витькиной голове. И тут же, словно боясь передумать, он шепчет: «Боже, помоги!». И снова пытается бежать.
Цель близка. У маленькой деревянной проходной многолюдно, не протолкнуться. Все стоят, слушают оратора. До запыхавшегося Витьки, наконец, начинают доходить обрывки фраз: «благодаря героическим усилиям нашего народа…», «фашистская Германия полностью разгромлена…», «подписан акт о безоговорочной капитуляции…»
Витька всё ещё как в тумане, нога болит, сердце колотится. Он слышит слова, но не совсем понимает смысл. Мысли по-прежнему крутятся: «Быстрее в цех, к станку!» Как вдруг где-то на краю сознания проносится: «Победа!» И тут до него по-настоящему доходит: «Войне конец, мы победили! Победа!!!»
Он слушает ораторов, видит улыбающиеся возбуждённые лица, хлопает в ладоши, кричит со всеми громко: «Ура!!!». А в голове радостно пульсирует: «Победа! Победа!! Победа!!!»
По такому случаю объявляют выходной. Люди начинают расходиться. Где-то уже играет гармошка. А Витька всё стоит и смотрит в небо. Порхают неизвестно откуда взявшиеся в начале мая снежинки; наверное, из-за них глаза опять чуть мокрые.
Как хорошо, кажется, впервые за эти годы, никуда не спешить. Просто стоять и смотреть в небо…
2. ЗА КРУТЫМ ПОВОРОТОМ
Погожий летний вечер. Редкие барашки-облака мирно пасутся на синем поле небосклона. А небесный пастух Солнце, кажется, совсем позабыл о них.
Несёт вдаль тёмные воды река Вятка, делая на извилистом пути один поворот за другим. Разные они; в основном – плавные, но изредка случается и крутой. Течёт себе река мимо старинного города, который когда-то носил её имя, течёт к Филейке – северной окраине Кирова. Вот и жизнь людская иногда похожа своими поворотами на течение реки. Никто не знает, что ждёт его за очередным поворотом…
Трое ребят отправляются на рыбалку «с ночевой». Ничто не предвещает беды.
Закатав повыше штанины, пацаны перебираются по отмели через неширокую Курью. Ещё чуток, и они выходят на пустынный берег Вятки напротив Симоновского острова. Тут-то и ожидает их загадочная находка. Огромный, из брёвен в два ряда, почерневший от времени плот. Половина его покоится на песчаном берегу. Рядом торчит воткнутый длинный шест.
– А поплыли на ту сторону рыбачить, там же лучше! – сходу кидает идею бесшабашный Кузя.
– Ага, а когда хозяин поймает, так уши надерёт! – останавливает порыв друга Мирон. Из них троих он самый старший, целых тринадцать годков!
Мнение малого одиннадцатилетнего Витьки остаётся неизвестным, так как его никто не спрашивает. Чуток поспорив, старшие ребята распутывают удочки и принимаются дёргать пескарей. Присоединяется к ним и Витёк.
Когда на берег опускаются короткие летние сумерки, ребята разводят костерок. Жарят ржаной хлеб, пекут в золе припасённую картошку. Хозяин чёрного плота так ещё и не объявился. Мирон с Кузей по очереди рассказывают разные страшилки, какие-то истории про Филейское кладбище. Витька слушает, раскрыв рот, храбрится.
Вскоре светает. Начинается утренний клёв. Ребятам удаётся добыть несколько крупных плотвичек. Но вот уже жаркий июньский день полностью вступает в свои права. Клёв слабеет. Ребята всё чаще посматривают на таинственный плот: он так и манит мальчишек. Разве можно устоять?
Отважная троица решается плыть на противоположный берег, порыбачить там, а после вернуть плот на прежнее место. Но не тут-то было!
Неожиданно сильное течение подхватывает плот с ребятами, не дав им добраться даже до середины реки. Мирон во всю орудует шестом, но достать дно никак не может. Кузя тянется помочь, Мирон отталкивает его. Плот шатается, Витька поскальзывается и плюхается в воду.
– Живее! Он плавать не умеет! – орёт Кузя.
– Да сейчас, сейчас, – пыхтит Мирон, протягивая с краешка плота шест.
Наконец Витька цепляется за спасительную палку. Через пару минут общими усилиями он оказывается на неизвестно куда плывущем плоту. Вскоре мокрый стучащий зубами Витёк замечает бакенщика. Он стоит у своей облезлой будки на том берегу. Испуганные мальчишки кричат бакенщику: «Дяденька, помоги!» Но тот, махнув рукой, поворачивается и уходит прочь. Странно. Может, слишком далеко, и он их не расслышал?
***
За крутым поворотом реки взорам ребят открывается вид на Красный Яр. Высоченный берег нависает над Вяткой. Мирон рассказывал, что здесь его дед откопал череп какого-то древнего ящера, наподобие дракона, да выдумал, наверное.
Тут течение вдруг стихает. Плот с ребятнёй оказывается ближе к их берегу. Шест касается дна. Мирон и Кузя, прыгнув в воду, выталкивают плавсредство на отмель.
Так парни оказываются в паре вёрст ниже по реке от места рыбалки. Что делать? Обсохнув и придя в себя, горе-матросы отпускают «баркас» в свободное плавание по Вятке. А сами плетутся не спеша домой.
Путь не очень близкий. Сначала идут просёлком между селом Филейским и слободой Куртеевы. Странно, но по пути им никто не попадается. Дальше дорога уходит вправо, в слободу Зоновы, но ребята решают срезать путь и направляются прямиком через перелесок.
Холм, овраг. Наконец они выходят к каким-то развалинам.
– Тут монахи раньше жили, – Кузя тычет пальцем в двухэтажный корпус. – Их потом в тюрьму отправили, а кого-то и расстреляли. Там, на пригорке, храм большой стоял, его на кирпичи для психбольницы разобрали. А в низинке ключ, возле которого старец Стефан в пещере отшельничал. Бабушка говорила, он чудеса мог творить.
– Ха-ха-ха, бабушкиных сказок наслушался! – перебивает Мирон. – Враньё всё это.
Кузя, даром что младше, не стерпев обиды, пихает приятеля. Пацаны крепко схватываются. Вдруг вдали раздаётся какой-то непонятный протяжный звук, похожий на гудок паровоза. Становится страшновато. Ребята останавливаются в оцепенении. Каждый слышит торопливые удары своего сердца.
Тут в памяти Витьки неожиданно ясно всплывают малопонятные бабушкины слова: «Господь по грехам людским для вразумления попускает скорби: болезни, глады, войны. И нам за разорение храмов и за гонения на служителей Его – великое горе попустит». Становится совсем жутко. Кажется, в одном из окон промелькнула какая-то тень.
– Тикаем, – шепчет Витёк. И мальчишки припускают прочь что есть духу.
Вскоре, оказавшись около большой территории, отведённой под строительство нового завода, запыхавшиеся ребята переходят на шаг. По причине воскресного дня стройка пустует. Уже года два на этом месте рубят лес, тянут сюда коммуникации, но особого продвижения в строительстве пока не видать. Лишь кирпичные стены двух зданий возвышаются на пустыре, у них даже крыш ещё нет.
Пацанам ведомо, что здесь возводят военный завод. Ведь их отцы трудятся на стройке, а по её окончании собираются стать заводскими рабочими. Но вести разговоры обо всём этом как-то не принято.
Вечереет, но ещё по-прежнему жарко. Удивительно всё-таки, что за весь день им так и не повстречалась ни одна живая душа, разве что странный бакенщик с того берега Вятки.
Миновав стройку, ребята подходят к перекрестию дорог. Мирон и Кузя жмут на прощание Витькину руку и сворачивают направо – к себе в Пушкари. А Витька направляется к деревеньке Суханы, что в противоположной стороне, за овражком.
***
Душно. Чем ближе подходит Витька к деревне, тем тревожнее на душе. Что за непонятный звук слышится ему? Да это же плач! Не чей-то одинокий плач, а словно вся деревня плачет! Паренёк бежит по пустой улице. Горькие невыносимые рыдания раздаются из раскрытых окон каждого дома! Да что же за день такой сегодня?!
Вот их калитка, двери в сени настежь распахнуты. Витёк оказывается в комнатке с низким белёным потолком. Бабушка вся в слезах. Мама тихонечко воет. Плачут младшие братья и сестрёнки. Отец сидит, отвернувшись к окну.
– Папа, что случилось? Кто-то умер? – тихо спрашивает Витька.
– Война, сынок. Немец на нас напал, – отвечает батя. Наконец поворачивается, смотрит на сына. – Все мы: и я, и дядя Зиновий, и Михаил Поликарпыч, да все наши мужики завтра едем в город, в военный комиссариат. Так что остаёшься в доме за старшего, сын.
Отец тяжело вздыхает. Пробует улыбнуться. Предательская слезинка скатывается по его щеке. Крепким натруженным кулаком он стирает её. А заодно стирается с его лица и улыбка. Батя снова отворачивается от остолбеневшего Витьки к окну. И смотрит, смотрит…
Погожий летний вечер, такой же, как и вчера. Где-то далеко уже целый день идут кровопролитные бои, рвутся снаряды, гибнут люди, рушатся города. Уже держит оборону окружённая фашистами Брестская крепость… А у нас в глубинке – всё те же барашки-облака, да пастух Солнце. И только плач, возносящийся над русскими деревнями к небу, нарушает тишину. Да причитания: «Господи, за что же нам такое горе?»
Так в Витькиной жизни, как и в судьбе всей страны, случился крутой поворот. Так закончилось Витькино детство.
3. ВТОРОЙ ДЕНЬ ВОЙНЫ
Чёрно-белое войско Тевтонского ордена, построенное, как обычно, «свиньёй», быстро приближалось к новгородской дружине. Завывала устрашающая музыка. Кони, стуча копытами об лёд, пофыркивали под тяжестью облачённых в железные доспехи крестоносцев. На головах рыцарей – какие-то диковинные рогатые шлемы, похожие на перевёрнутые вёдра, с прорезями для глаз.
Русские ополченцы от мороза, а больше – от нетерпения переминались с ноги на ногу. Вглядываясь в надвигавшуюся немецкую армаду, ждали княжеского приказа.
– Пора! – молвил князь Александр Невский и вытащил укороченный кавалерийский карабин Мосина образца 1891 года. – По моей команде дадим залп, и враг провалится под лёд: слишком тяжёлые у них панцири!
– Да куда там! – не выдержал находившийся неподалёку Витька. – В наших краях зима дюже морозная была. У нас на Подозерьи лёд очень крепкий!
Но никто из бородатых дружинников, облачённых в кольчуги и, как ни странно, в краснозвёздные будёновки, не обратил ни малейшего внимания на вопль мальчишки.
– Целься! – приказал князь, и тысячи винтовок с примкнутыми штыками ощетинились в сторону приближавшегося неприятеля. – Пли!
Раздался невероятный грохот от упавшей на пол чугунной сковороды. Витька быстро пришёл в себя после странного сна, навеянного фильмом про Ледовое побоище. Не успел ещё тёплый июньский ветерок, залетавший в избу через распахнутое окошко, окончательно разогнать сонное наваждение, как вспомнились вчерашние тревожные события. Во сне-то оно всегда всё проще.
Мамка звала завтракать. Умывшись над тазиком холодной водой, Витёк покушал прямо из чугунка варёной картошки с парным молоком и отправился искать своих друзей-сверстников. С десяток мальчишек и девчат школьного возраста торчали, как обычно, на пятачке у оврага. Были там и его приятели Мирон и Кузя. Вся компания, в связи с начавшейся вчера войной, пребывала в приподнятом патриотическом настроении.
Ребята рассуждали о том, сколько времени понадобится Красной армии, чтобы разгромить фашистов. Приходили к выводу, что недели за две, много за три наши победят. Спросили о том и у подошедшего Витьки.
– Я думаю, война продлится месяца два… – неуверенно начал Витёк.
– Да что ты, белены объелся?! Сказанул, курам на смех! – перебили его возмущённые и насмешливые голоса пионеров. – Разобьют немца дней за пятнадцать-двадцать. Эх, жаль, пока мы подрастём, уже всех врагов победят, нам повоевать не достанется!
Витька смутился и не находил, что ответить, но тут он увидел отца. Батя ехал, управляя лошадью, на телеге, гружёной какими-то ящиками. Витёк не растерялся, подбежав к повозке, на ходу запрыгнул на маленькое местечко, пустовавшее рядом с отцом.
– Пап, ты куда? Можно с тобой?
– В город еду, тару на склады повёз, – отец потрепал Витькину макушку. – Этой ночью нашим мужикам повестки на войну разносили. Всем, кроме нас, что на строительстве завода трудятся. А утром на работе митинг провели. Объявили, что бронь у нас какая-то; значит, без нас воевать будут. Мы, мол, тут нужнее. Завод наш 315-й для обороны очень важен, достраивать быстрее надо.
Батя с 40-го года, как семейство их перебралось на Филейку из Сунского района, работал на этом объекте. Трудился в гужевой бригаде на собственной лошади, перевозя грузы для строительства. Их семья вначале снимала комнату в доме в деревеньке Орловы, что подле стройки. Затем купили полдома в Суханах. А этим летом отец планировал с помощью таких же извозчиков из бригады ставить свой дом. Да только планы эти, похоже, откладывались.
***
Телега тряслась, поднимая клубы пыли, по грунтовой дороге, гордо именуемой Филейским шоссе. Полем, перелеском добрались до окраины Кирова. Проезжая мимо конечной автобусной остановки, что располагалась у КУТШО*, они увидели огромное скопление народа. В основном – мужчины. Витька разглядел в руках у многих из них какие-то бумажки. «Повестки на фронт!» – догадался он.
[*Примечание: КУТШО – Комбинат учебно-технического школьного оборудования. Был открыт в 1934 году. До войны – одно из крупнейших предприятий по выпуску учебных пособий не только в СССР, но и в Европе.]
Тут как раз подкатил неказистый серый автобус. Сразу стало понятно, что места всем не хватит. И тогда женщины и дети смиренно отошли в сторонку, пропуская вперёд мужчин. Переполненный автобус еле тронулся. Женщины и дети остались ждать следующего. Между тем к остановке уже спешили другие новобранцы.
Мороз пробежал по коже от непривычной картины: женщины, дети и старики уступают место в автобусе здоровым мужчинам. Мужчинам, спешащим на войну.
Телега, гружёная под завязку, продолжала путь. Грунтовка сменилась булыжной мостовой. Показались первые каменные дома в два-три этажа. Возле одного из них рабочие крепили на верхушке столба железный репродуктор.
– Радиоточку ставят, – сообщил отец, – чтобы военные сводки передавать.
– Вот здорово! – подивился Витёк. – Может теперь и до наших филейских деревень радио дотянут?
На городских улицах царила суета. Во всём этом движении ощущалось начало чего-то большого, важного. На стене дома висел свежий, намалёванный от руки плакат.
– Прочти! – велел отец. С буквами он как-то не очень дружил.
– Товарищи, – читал по слогам Витька, сдавший недавно экзамены за четвёртый класс, – сегодня, 23 июня 1941 года, в семь часов вечера на площади Революции состоится митинг против фашистской Германии.
– Понятно. А знаешь, чего? Сейчас груз свезём и в комиссариат поедем, добровольцем запишусь. Выдумали, тоже мне, бронь!
Витька светился от счастья. Мамка, конечно, не обрадуется. Зато скоро и его батя, разбив немцев, вернётся домой героем! А что если убьют или ранят? Да нет, не может такого быть. Пока отец до фронта доберётся, уж и воевать-то останется всего ничего. А какое уважение к героям будет, ух!
Так думал Витёк. О чём размышляет отец, он не догадывался. Солнце достигло почти зенита, когда подъехали они к той самой площади Революции. Картина, открывшаяся им, потрясла Витьку.
Множество народу. С одной стороны, очевидно, из военкомата, тянулись колонны мужчин в повседневной одежде, во главе каждой – командир РККА. На площади мобилизованные становились в длинные очереди. Вначале за военной формой, затем, переодевшись в новенькое обмундирование, за винтовками. Дальше новоиспечённых красноармейцев опять строили в громадные колонны.
Как раз, когда Витька с отцом проезжали мимо, одна такая колонна с песней «Широка страна моя родная…» двинулась в сторону вокзала. В другой колонне, построенной посреди площади и состоящей из нескольких сотен солдат, началась перекличка. Масштабность происходящего поразила Витьку, ничего подобного он раньше не видал. «Вот сила! Вот мощь! – думал Витёк. – Правы ребята: раздавят наши фашистов за пару недель, как только до фронта доберутся!»
Величественное действо это происходило на фоне огромных каменных груд. Развалины те были не чем иным, как руинами храма Александра Невского, взорванного ещё в 1937 году. Витьке вспомнился необыкновенно красивый храм. Огромный купол виднелся за много вёрст от города. Поговаривали, что храм – второй по величине во всей России. Обломков от него осталось так много, что уже четыре года прошло, а их всё никак не могли полностью вывезти с площади.
Вспомнились мальчишке и сегодняшний сон, и фильм «Александр Невский», виденный намедни в клубе, второе кино в его жизни, после «Чапаева». От этих фильмов Витёк, как и все ребята, был в полнейшем восторге.
– Пап, а почему храм Александра Невского взорвали? Он ведь хорошим правителем был, немцев семь веков назад разгромил? – по-детски наивно спросил Витька.
– Дураки потому что, – рубанул отец.
Такой неожиданный ответ сильно напугал паренька. С младых ногтей жила в нём вера в непогрешимость властвующей партии большевиков. Витёк, как и все, кого он знал, искренне любил вождя и уважал руководителей страны. А тут такие слова! Дальше ехали молча. Витька корил себя за не вовремя заданный вопрос. Гадал, почему отец так неправильно ответил. Но продолжить этот разговор не решился.
***
Разгрузившись быстренько, тронулись в обратный путь. У военного комиссариата отец оставил Витьку сторожить лошадь с пустой телегой, а сам ушёл внутрь. Но не прошло и пяти минут, как вылетел он оттуда – раздосадованный, красный. Вслед за ним, ругаясь хуже сапожника, выскочил начальник военно-учётного стола 315-го завода. Как оказалось, он с утра тут дежурил, дабы пресечь многочисленные обращения заводских работников, желавших записаться добровольцами вопреки выданной им брони.
Минут двадцать ехали в тишине. Наконец отец не выдержал.
– Ну скажи, какая от меня здесь польза? На телеге грузы возить? Так с этим делом и дедок какой-нибудь справится! А я на фронт всё одно уйду. Немцы отца моего, твоего деда, в 1916-м на империалистической* убили. Я, правда, его почти и не помню, мал был. Но мама моя, твоя бабушка, до сих пор иногда плачет. Да и не столько в этом дело: нужен я там, все мужики воевать пойдут, ну и я. Ничего, месяцок-другой пройдёт, а там и меня в армию с завода отпустят!
[*Примечание: Империалистическая война – так до начала Второй мировой войны в СССР называли Первую мировую.]
– Так к этому времени и война-то уж кончится.
– Не кончится.
– Пап, скажи, а сколько война продлится? – тихонько спросил Витька.
– Год. Это самое малое. А может статься, и все два года, – ответил отец.
Батины слова потрясли, они никак не укладывались в Витькиной голове. Целый год! Даже два года! Да как же такое возможно?! Наверно, сегодня с отцом что-то неладно. Нервы. Ну ничего, пройдёт. Просто день сегодня такой, тяжёлый…
Поздно вечером Витька сидел на голубятне со своими старшими приятелями Мироном и Кузей. Голуби ворковали, словно ничего не случилось. С небольшой высоты открывался вид на территорию будущего завода. Вдали лежала взлётка филейского аэродрома. Но взгляды ребят устремились в небо.
– Гляньте, что там творится! – Мирон показал на запад. Ребята впервые видели такой удивительный тёмно-красный закат. Кровавое зарево растянулось почти на полнеба.
– Это не просто так! Это наша армия немцам взбучку устроила! Там сейчас тысячи самолётов, тысячи танков и артиллерийских орудий стреляют! Вот зарево боёв даже досюда видно! – сказал Мирон.
– Точно! Ну всё, теперь пришёл конец фашистским гадам! – подтвердил Кузя.
– А мне сегодня батя знаете, что сказал? – Витёк вздохнул, посмотрел на старших ребят, предчувствуя насмешки. – Сказал, мол война-то ещё целый год продлится.
Почему-то над Витькиными словами никто не посмеялся. Мальчишки смотрели на багряно-красный запад и долго-долго молчали. Медленно подходил к концу второй день войны, развязанной потомками тевтонских рыцарей. Такой невыносимо длинный день 23 июня 1941 года.
До окончания войны оставалось одна тысяча четыреста шестнадцать дней.
4. ПО ДОРОГАМ, ИСХОЖЕННЫМ ДЕДАМИ…
1 июля 1941 года, на десятый день войны, Витёк, как и все остальные ребята, услышал важную новость: Мирон, их старший приятель, не без гордости сообщил, что его отец уходит на фронт. Отца Мирона звали Михаил Поликарпыч, и был он настоящим героем! Без единой царапины прошёл он в сороковом Финскую войну.
Воевал отец Мирона не где-то, а на передовой. Имел поэтому две медали. Про него даже заметка была в «Кировской правде» – с фотографией! Все мальчишки восхищались Михаилом Поликарпычем. Заслушивались его рассказами о боях с белофиннами, песнями, которые распевал он в праздничные дни, подыгрывая себе на гармошке. Особенно душевно исполнял он свою любимую песню о той войне «Принимай нас, Суоми-красавица!».
Когда же Михаил Поликарпыч пускался в пляс, медали на его груди прыгали и задорно позвякивали, притягивая восторженные мальчишеские взгляды. Ребята завидовали Мирону: ну и удалой же у него батя!
У Михаила Поликарпыча, как и у Витькиного отца Александра Климентьевича, имелась на руках бронь от армии, так как оба работали на строительстве военного завода № 315. Были они закадычные друзья. И хоть на стройке виделись редко, потому-что отец Мирона работал землекопом, а Витькин батя возил на телеге материалы, но свободное время часто проводили вместе. И рыбу удили, и в баньке парились сообща, а когда нужда возникала, всегда помогали они друг другу.
– Как же твоего батю с завода на фронт отпустили? Ведь бронь же! Мой папка пробовал, ему отказали, – удивлялся Витёк.
– А мой одел свою гимнастёрку с медалями, взял с собой газету, и пошёл, хоть и беспартийный, а прямо к парторгу! – при этих словах Мирон развернул ту самую газету со статьёй «Подвиг на Карельском перешейке», где на фотографии красовался улыбающийся Михаил Поликарпыч, герой войны с белофиннами. – Вот, по рекомендации парторга, в виде исключения, с отца бронь-то и сняли.
Мирон рассказывал о походе отца к парторгу с такой важностью, словно это был очередной его подвиг. Витька с лёгким чувством зависти внимал приятелю и рассуждал: «Коли есть исключение одному – скоро, стало быть, и другим будет».
Между тем, вторжение фашистов очень быстро коренным образом изменило жизненный уклад советских людей. Вот и жители Филейки на себе почувствовали это. Вскоре после начала войны увеличилось время рабочего дня, отменили выходные.
В помощь на строительство завода из города регулярно прибывали сотни кировчан. Привлекли к работам и заключённых из ИТК. Техники никакой не имелось. Только лопаты и топоры, да и тех не хватало. Люди рубили лес, корчевали пни, рыли траншеи для коммуникаций.
На строящееся предприятие начали прибывать иногородние специалисты с кое-каким оборудованием. Спешно возводимый завод был крайне необходим для обороны Родины…
***
На следующий вечер после проводов Михаила Поликарпыча Витькин отец пришёл с работы домой позже обычного. Был он сам не свой, что называется – «на взводе». Как оказалось, случилось ЧП. На стройке батина лошадь наступила на оборванный электрический провод – и её убило током. От начальства влетело всем: и рабочим, оставившим в суматохе провод без присмотра, и отцу «за недогляд».
– Эх, жаль лошадёху, всё же душа живая была. Очень уж они, лошади, к току чувствительны; ну, да ладно; знать, судьба, – вздохнул отец горько. – Пойду, значит, и я завтра к парторгу – на фронт проситься.
– Да что ж ты удумал! – заголосила мать. – А про нас-то забыл? Пятеро детей мал мала меньше! Лёшке всего третий месяц от роду. А убьют тебя там? Да как же я одна тут с ними? Не пущу!
– Вот глупость! У всех дети. А ты как в той песне: «В красной армии штыки, чай, найдутся, без тебя большевики обойдутся». Кто же вас тогда защитит? Что ж я, хужее других?
– Тебе бронь дали. Вот и работай. Чего на рожон лезть? Не пущу! – не унималась мать.
Родители ещё долго спорили и ругались, пока, наконец, отец не хлопнул кулаком по столу, да так, что посуда попадала на пол.
– Я решил. Точка! – заявил он, сверкая глазами.
Мамка после этого отвернулась и больше с ним не разговаривала.
3 июля по только что установленному первому на Филейке радиорепродуктору люди, затаив дыхание, прослушали речь Сталина, в которой он впервые обратился к народу со словами: «Братья и сёстры!» Люди услышали, что лучшие дивизии фашистов уже разбиты. Вождь говорил о неисчерпаемости наших резервов. Призывал отдать все силы для победы над врагом.
А вечером того же дня отец вернулся домой с повесткой в кармане. Мать сердилась на батю всё сильнее. Молча собрала на стол пришедшим проводить знакомым. За нехитрым угощением особо не разглагольствовали. Дядя Зиновий пожелал отцу быстрее разбить немца и вернуться домой. Разошлись скоро, ведь всем надо было спозаранку на работу.
На следующий день мрачный из-за ссоры с мамой отец простился со всеми. Взял старый чемоданчик и направился к ближайшей от Филейки автобусной остановке, было до неё километра полтора. Витёк, несмотря на отговоры бати, пошёл его провожать. Они долго топали молча вдоль недавно проложенных пустых трамвайных путей. Первый трамвай от завода в город должен был начать ходить по осени. Витькина душа рвалась на части оттого, что мама так и не простила отца.
Через пару дней они узнали, что папка находится на сборно-учебном пункте РККА. Располагался этот пункт к западу от Кирова на Московском тракте, в бывших корпусах Вятской духовной семинарии, но попов оттуда давно выгнали и нашли для этой огороженной забором территории более «политически-правильное» применение*.
[*Примечание: В этом месте размещалось впоследствии КВАТУ (Кировское Военное Авиационно-Техническое Училище), расформированное в 2010 г. В конце 2012 г. территория с комплексом зданий возвращена Вятской епархии РПЦ.]
Александра Климентьевича не отправили сразу на фронт, как папу Мирона. И дети с бабушкой стали ходить к нему «в гости» каждый день. Мамка собирала для отца щедрые по их меркам гостинцы. Она уже оттаяла и в душе простила батю, но всё ещё хранила суровый вид при упоминании о нём и на встречи к нему не ходила.
А встречи эти были такие. Обычно в пятом часу вечера ребята под предводительством бабушки, прихватив узелок с гостинцем, выходили из дому. Обходя город стороной, просёлочными дорогами, часам к шести они прибывали на место. Дальше приходилось ждать, пока отца отпустят на свидание. Ждали от нескольких минут до 1-2 часов. А однажды, было дело, отца совсем не отпустили. Томительные минуты перед встречей с папкой иногда скрашивались патефонной музыкой, доносящейся из-за забора: по вечерам для солдат крутили пластинки с патриотическими песнями.
После мучительного ожидания – короткое, на несколько минут, свидание. Батя выходил к ним в новеньком обмундировании. Всех обнимал, гладил. Вместе кушали, сидя на травке, принесённый отцу гостинец. Он говорил, что кормят солдат очень хорошо, поэтому большую часть гостинца тут же с аппетитом съедали дети. Папка рассказывал, как их с утра до вечера учат военному делу. Учат стрелять, разбирать оружие, ползать по-пластунски, бить штыком и многому ещё.
По сведениям отца, их батальон должны были месяц продержать на этом сборно-учебном пункте перед отправкой на фронт. В конце каждого свидания батя, отведя в сторонку бабушку, спрашивал про мамку, говорил: пусть придёт. Бабушка отвечала, что мама всё собирается прийти, но работает допоздна, да дел по хозяйству очень много, но вскорости придёт обязательно…
***
Так прошло несколько дней. Однажды вечером, в самую середину июля, Витёк с Кузей, как договаривались накануне, зашли к Мирону. Они собирались, по обыкновению, рыбачить «с ночевой».
Войдя в избу, ребята обнаружили Мирона, как правило, всегда в готовности ожидавшего друзей, на этот раз лежащим на кровати, отвернувшимся к стенке. Его мать и сёстры были в другой комнатке. Солнечный луч, заглядывая через отворённое окошко, падал на лежавшую раскрытой на столе ту самую газету с фотографией Михаила Поликарпыча. Витька вновь невольно полюбовался на батю Мирона. Тишину комнаты нарушало лишь противное жужжание мухи под потолком.
