Александр Васильевич Дёмышев
Витькины небеса. Жить ради Победы
– Ну как, водохлёбы, налакались, что ли? – раздался вдруг резкий окрик.
Ребята вздрогнули, дёрнулись, но не тут-то было. Их крепко схватили, больно вывернули руки и куда-то поволокли.
8. У КАЖДОГО – СВОЙ ФРОНТ
Так попались мальчишки патрулю. Их доставили в комендатуру и заперли в подвальной комнате, по виду похожей на тюремную камеру. Было очень обидно и как-то страшновато. Не успели ребята прийти в себя, как их отконвоировали наверх в тёмный кабинет, в центре которого за большим столом с лампой, тускло светящей зелёным абажуром, восседал грозный лысый дядька в наглаженном, с иголочки, кителе. Перед ним лежала аккуратная стопка бумаги. С портретов на провинившихся пацанов строго взирали Сталин и Берия.
Гражданин в кителе, блеснув стеклом монокля, гневно взглянул на перепуганных мальчишек и процедил:
– Ну что, сучонки, приехали! Вся страна воюет с врагом, а вы тут внутри подрывную деятельность развернули! Я таких, как вы, насквозь вижу! Есть враг внешний – фашисты, про это всем известно. Но есть и враг внутренний, скрытый, а оттого ещё более опасный. Такого врага нужно давить без пощады! Сейчас вы у меня, как соловьи, запоёте!
С этими словами он придвинул к себе чистый лист и аккуратно вывел заголовок: «Протокол допроса».
Витёк, словно придавленный грузом тяжёлых обвинений, вжимался в деревянную скамью. Рядом дрожал поникший друг Мирон. А суровый комендант станции продолжал свой страшный монолог:
– Это из-за таких паразитов, как вы, наша Родина вынуждена отвлекать большие силы, так нужные фронту. Вот и мне вместо того, чтобы воевать с фашистами, приходится с такими ворюгами возиться! Да не с целью ли вредительства вы на станцию пробрались? – он нетерпеливо взглянул на часы – приближалась полночь, и, чуть понизив голос, продолжил:
– Сейчас прибудет майор Луговин с НКВД, ох, и не поздоровится вам! Предлагаю сразу во всём сознаться, пока его нет, для вас же лучше будет!
Подавленные, ребята не находили, что ответить. И что им взбрело в голову на фронт бежать? Сидели бы у себя в Кирове. А теперь расхлёбывай, такую кашу заварили! Тут из коридора донёсся шум приближающихся шагов. Вскоре дверь кабинета скрипнула. Ребята с ужасом взглянули на вошедшего. Высокий, подтянутый, квадратное лицо, нахмуренные брови под синей фуражкой с красным околышем. Он был туго препоясан кожаной портупеей, над обшлагами рукавов суконной гимнастёрки защитного цвета алели большие звёзды. Вот он какой, майор Луговин.
Комендант станции вытянулся перед НКВД-шником.
– Докладываю. Задержаны два вредителя на режимном объекте. Пытались скрыться. Произвожу допрос, – прошелестел он.
– Продолжайте, – бросил майор, едва взглянув на пацанов.
– Так вот, выродки, чтобы не было вам хуже, сразу сознавайтесь во всём содеянном, – вновь взревел комендант.
– Стоп, Гляценко. Кто ж так допрос ведёт?! Я понимаю, вы здесь человек новый. Давайте-ка по порядку.
Майор начал задавать чёткие короткие вопросы, а комендант стенографировал допрос. Когда ребята словами: «так мы и оказались у вас в Горьком, водичку пили, а нас сцапали» завершили свой рассказ, они увидели ухмылки на лицах своих дознавателей. Какое-то время майор НКВД и комендант станции сдерживались, потом переглянулись и загоготали во всё горло.
– Чего они? – спросил тихонько у друга Витька.
– Не верят, наверное, – прошептал Мирон.
Вдоволь насмеявшись, подобревший майор обратился к ребятам:
– Эх, вы, фронтовики! Вы же в обратную сторону от фронта уехали.
– Ещё немного, и ищи–свищи водохлёбов вятских по всей Сибири, – уколол комендант.
– Дяденьки, а где мы? – спросил Витя.
– Станция Балезино, Удмуртская АССР – ответил комендант.
– Ладно. Всё ясно с этими героями, – НКВД-шник вновь стал серьёзен, – уводи их.
Мальчишки вновь оказались в подвале. Им выдали банку тушёнки и хлеб. А утром, проведя с ними крепкую «политико-воспитательную беседу», после которой стало больно присаживаться на заднее место, комендант станции Балезино, взяв с ребят честное пионерское слово – не бегать больше на фронт, отправил их восвояси.
***
Обратно ехали с машинистами на паровозе. Тесновато, но очень интересно. По дороге мальчишки решили, что если на Филейке узнают, что они уехали в противоположном от фронта направлении, то их засмеют. Ребята пообещали друг другу про станцию Балезино держать язык за зубами. Пусть уж лучше думают, что хоть до Горького сумели добраться.
Вечером 11 октября пацаны вернулись домой. Они отсутствовали всего пару дней, а казалось, что прошло две недели. Топая по лужам мимо заводской стройки, ребята не заметили особых перемен. А перемены близились (и какие!). Мальчишки, конечно, и не догадывались, что именно в этот день из далёкой Москвы выбыл первый эшелон с оборудованием и людьми эвакуируемого сюда, на Филейку, оборонного завода № 32. Этот передовой по тем временам, единственный в своём роде завод, выпускавший уникальное авиационное оборудование, разделил судьбу тысяч предприятий, перебазировавшихся вглубь страны. И не думали тогда мальчишки, что героическая эпопея под лозунгом «Всё для фронта, всё для победы!», участниками которой им предстояло стать, уже началась.
Страшно было домой заходить. Но Витька вздохнул и вошёл. Мама и бабушка поначалу бросились обнимать непутёвого сына и сквозь слёзы радоваться его возвращению. Но вскоре опомнились и принялись очень крепко его отчитывать.
А всё же дома хорошо. Тёплая печка, дымящаяся картошка в чугунке, чай с сахаром вприкуску. И родные лица. Витька только сейчас понял, как успел соскучиться по маме и бабушке, братишкам и сестрёнкам. Жаль только, папка не с ними, а на этой проклятой войне, где каждую минуту гибнут люди.
– Жаль, что отца рядом нет, он бы тебе хорошего ремня всыпал для профилактики! – словно прочитав его мысли, сказала мама. Она уже не сердилась, но следовало ещё пожурить беглеца.
– Да нашлось уже, кому всыпать, – Витёк поморщился, вспомнив широкий кожаный ремень коменданта.
Восьмилетняя сестричка Таня, вторая по старшинству после Витьки среди братьев и сестёр, легонько погладила старшего брата по макушке и спросила:
– Витя, а вы с Мироном навовся убежать хотели?
– Да нет, не навовся, а только пока фашистов не разгромим.
Мама с бабушкой переглянулись, улыбаясь, тоже, мол, громители нашлись, и стали купать в кадушке плачущего Алёшку, которому шёл от роду шестой месяц. Потом мама ушла в уголок, прижала младенца к груди, и тот засопел.
Витька глядел и думал. Вот интересно жизнь устроена. Маленькому человечку нужна только его мама. Если собрать всех-всех людей вместе с одной стороны, пусть самых хороших и добрых, и одного человека – маму – с другой, то ребёнок выберет маму, ему больше никто не нужен. Для него мама – это весь мир. Неужели и Гитлер был когда-то таким же беззащитным ребёнком, тянул ручки к маме?
Витёк вновь вспомнил, как кидались маленькие детишки, эвакуированные из Ленинграда, на шеи незнакомых женщин и кричали: «Тётя, скажи, где моя мама?». Ну и зверюга же этот Гитлер, развязавший такую войну! Разве его не научили, что нельзя обижать маленьких? Когда-то он за эти детские слёзы заплатит!
Как сказал мальчишкам пожилой машинист паровоза, отвозивший их обратно: «Война, она сейчас везде идёт: и на фронте и в тылу. И каждый на своём месте воюет. А ваша боевая задача, ребята, – помогать взрослым ковать победу, делать что-то полезное для фронта!»
«Всё верно, раз на фронт не получилось, будем здесь воевать с фашистами! У нас тут свой фронт будет!», – отвечал мысленно машинисту Витёк.
Знал бы он, сколько ему ещё предстоит пройти!
***
Красная армия отступала. На следующий день, 12-го октября 1941 года, в сводке передали, что наши войска оставили Брянск, 13-го – отошли из Вязьмы (а это лишь двести с небольшим километров от Москвы). 14-го пал Мариуполь. А 17-го октября с болью в сердце люди слушали сводку Совинформбюро, в которой говорилось: «Организованная Командованием Красной армии в течение последних 8 дней эвакуация советских войск из Одессы закончилась в срок и в полном порядке. Войска, выполнив задачу в районе Одессы, переброшены нашим морским флотом на другие участки фронта в образцовом порядке и без каких-либо потерь. Распространяемые немецким радио слухи, что советские войска были вынуждены эвакуироваться из Одессы под напором немецко-румынских войск, лишены всякого основания».
Итак, наши войска оставили Одессу, героическая оборона которой продолжалась два с половиной месяца. Ушли по морю, так как с суши город давно окружён. Благо было куда уходить – оставались ещё наши порты на Чёрном море. А вот из окружённого Ленинграда уходить уже некуда, Балтика вся под контролем Германии.
Но тот трагический день 17-го октября 1941 года стал для жителей филейских деревень и для сотен одесситов, находившихся здесь в эвакуации, судьбоносным. В этот самый день в Киров прибыл из Москвы первый эшелон с оборудованием и людьми эвакуируемого сюда завода № 32.
Заводчанам предстояло совершить настоящий подвиг, чтобы завод, так нужный фронту, заработал в кратчайшие сроки. Всё только начиналось…
9. ЗАВОД № 32
Вскоре после возвращения домой из не получившегося побега на фронт произошёл с ребятами неприятный случай. С утра, как обычно, мальчишки таскали дрова, собранные в лесу. Умаявшись, намёрзнувшись, решили они после обеда немного отдохнуть. Пришли на старое место сбора Филейской детворы, к овражку, что разрезал землю меж деревеньками Суханы и Орловы. Колючий холодный ветер поздней осени забирался под отцовские телогрейки, висящие на худых мальчишеских фигурках, словно на пугалах с огорода. Хлюпала грязь под большими, не по размеру, потрёпанными сапогами. Время от времени начинал противно моросить мелкий осенний дождик. Но пацаны есть пацаны, даже в такую погоду им не сидится дома. И, придя к оврагу, Витька с Мироном обнаружили там кучку знакомых ребят, что-то оживлённо обсуждавших у дымящегося костерка.
Витьке почему-то вспомнилось, как на этом самом месте на второй день войны мальчишки так же оживлённо спорили о том, в какой срок Красная Армия сможет разгромить фашистов. Кто говорил за две недели, кто-то – за три, а Витю, предположившего срок в два месяца, тогда здорово высмеяли. Сколько прошло с тех пор? Пятый месяц война идёт, а победой и близко не пахнет. Да какая там победа, если враг прёт, что твоя саранча! Уже к самой Москве гитлеровцы подошли. Прав был, выходит, папка-то, когда говорил, что, может, и за год не получится немца одолеть. А Витёк тогда ему не поверил. «Папка, папка, где ты сейчас? Всё ещё в госпитале или уже снова воюешь?»
Когда Мирон с Витькой приблизились к ребячьему собранию, мальчишки как-то разом приутихли. Друзья догадались, что столь оживлённый разговор был на сей раз о них. И точно, местный заводила, шестнадцатилетний Федька-Штырь из соседней деревни Тиминцы, лихо задрав фуражку на затылок, подскочил с вопросом:
– Ну, удальцы, расскажите-ка нам про свои подвиги на фронте! Сколько фрицев в плен взяли, сколько танков подбили?
Вся компания дружно захохотала, только Вите и Мирону было не до смеха. Федька же продолжал издеваться:
– А мы-то думали: почему наши войска всё никак фашистов не одолеют?! А оказывается, потому что в Красной армии двух главных бойцов не хватает. Без Мирона и Витьки справиться не могут!
Раздался новый взрыв смеха. А неудавшиеся «фронтовики» густо покраснели.
– Ну, вы и архаровцы! Гляньте-ка на них, если б немцы таких вояк увидели, точно бы с перепугу разбежались! – никак не унимался острослов, и, ткнув пальцем в Витьку, добавил:
– Особенно этого шкета испужались бы. Ха-ха-ха-ха!
Тут Витька не выдержал. Сам от себя того не ожидая, он зажмурился и кинулся на задиру. Быстро юркнув книзу, обхватил того за ноги, дёрнул что есть мочи и повалил прямо на мокрую землю. Мальчишки и ахнуть не успели от такого дела. Шутка ли, ведь разница меж дерущимися была столь очевидна. С одной стороны – почти взрослый хулиганистый Федька-Штырь, а с другой – тихоня Витёк, который и ростом на две головы ниже, и младше соперника года на четыре!
Но чудес не бывает. Очень быстро Федька перевернул доходягу, подмял его под себя, как воробушка, а затем дважды врезал Витьке по лицу так, что у того белый свет из глаз выкатился. На сей раз не выдержал Мирон. С громким криком набросился он на обидчика. Они крепко схватились и принялись кататься в грязи. Мирон также был младше; правда, «всего» на пару лет. Витёк никак не мог прийти в себя: башка гудела, из носу шла кровь. Он сидел на земле, утираясь рукавом, и не мог помочь другу. Быть бы и Мирону битым, если бы на счастье бедолаг не проходил мимо того местечка их хороший знакомец Колька-одессит.
Живо подскочил он к дерущимся, разнял их. Пообещал хорошенько наподдать Федьке, если тот ещё раз будет задирать младших.
– Эх, вы! Меж собой дерётесь, а фашистам это на руку. Лучше бы помогали победу ковать. Ведь победа – она в тылу куётся. Надо для армии и оружие делать, и боеприпасы, а вы здесь дурью маетесь! – Колька, один из многих ремесленников, эвакуированных в Киров из других городов, говорил ясно, проникновенно. Все мальчишки внимательно его слушали. – Вот сейчас завод сюда из Москвы переводят. Эшелоны идут со станками, оборудованием. А кто на них работать будет, продукцию для фронта давать? Отцы у всех на войне. Женщины остались да старики. А мы что, со стороны смотреть будем?
– И мы помогать пойдём, – послышались робкие голоса.
– Ну, а раз так – айда за мной! Помогать, так помогать! – Колька сплюнул и, больше не сказав ни слова, направился уверенной походкой в сторону стройплощадки. Ватага мальчишек, быстро «по-пионерски» затушив костерок, еле поспевала за ним, так что Витёк, задержавшийся умыться у ручейка, потом насилу их догнал.
***
Вскоре взорам ребят открылась такая картина. Длинный грузовой состав. Часть вагонов находилась на огороженной территории строящегося завода, остальные стояли по эту сторону забора: наверное, не вошли. Кругом вовсю кипела работа: шла разгрузка очередного прибывшего из Москвы эшелона с эвакуированным заводским оборудованием.
– Ждите здесь! – крикнул Колька и исчез в деревянной, недавно сколоченной проходной. Вскоре он вернулся с каким-то незнакомым человеком.
– Ну, маладцы, ребята, что хатите памочь нам в разгрузке, – незнакомец говорил странно, словно нараспев, и говор у него был ненашенский, какой-то акающий, – дадим вам работу палегче, чтобы не надарвались.
Мальчишкам под приглядом старшего доверили разгружать один из вагонов с заделом деталей. Были они в деревянных ящиках. Пацаны споро взялись за работу. Аккуратно снимали тяжёлые заготовки с вагона, тащили к забору и складывали штабелем у ворот. Так продолжалось несколько часов. Смеркалось, холодало, начал сыпать робко снежок, но мальчишкам было жарко от работы. Только пальцы на морозном ветру стали прилипать к железным ручкам ящиков, поэтому пришлось брать их через рукава фуфаек.
Витьке приходилось тяжело, ведь, пожалуй, он был самым малым из ребят. Всё же он старался не подавать виду. Уже болели мышцы рук и ног, от голода урчал желудок, а ящики в вагоне, казалось, никогда не кончатся. Чтобы придать себе сил, каждый раз подходя к вагону, мальчишка воображал, что, дотащив до забора ящик, он уничтожает очередного фашистского гада. Как выглядят фашисты, Витёк тогда ещё не знал, потому представлял себе их эдакими тевтонцами, наподобие тех, что он видел уходящими под лёд в фильме «Александр Невский». О, скольких же фрицев «уничтожил» Витька в тот вечер: не раз он сбивался со счёту!
Уже совсем затемнало. Витька споткнулся обо что-то и рухнул на землю. Он лежал, растянувшись на животе. Из глаз сами собой текли слёзы. Казалось, чтобы подняться, сил уже не осталось. Тут Витёк почувствовал, что кто-то пытается ему помочь. Поднявшись кое-как, Витька взглянул на помощника: им оказался его недавний обидчик Федька-Штырь. Видно, что теперь ему не до веселья, он тоже вымотан до предела. «Передохни чуток», – бросил он Витьке и, подхватив его ящик, поволок к забору.
Наконец ближе к полуночи мальчишкам скомандовали идти по домам. И хоть вагон разгрузить до конца так и не получилось, ребята чувствовали, что сделали всё, что могли.
К обессиленному Витьке, приземлившемуся немного передохнуть, подошёл запыхавшийся Коля-одессит
– Знаешь, Вить, ваш поступок с побегом на фронт я понять могу. Вы хотели Родине помочь. Но вы не знаете, каково оно на войне. А я немного знаю, попадал под бомбёжки. И вот что скажу: нам там не место. Мы пока не подросли, будем нашим солдатам только мешать воевать. Здесь наше место, наш фронт.
– Да понял я уже, не побегу больше.
Пацаны немного помолчали, а потом Витёк неожиданно признался:
– А ведь мы с Мирохой по ошибке в другую сторону от фронта укатили, ближе к Уралу. Балезино, кажись, зовётся. Только не говори никому, засмеют точно.
Ребята улыбнулись друг дружке и разошлись по домам.
***
Так малолетнему Витьку вместе с другими ребятами удалось приложить свои худые ручонки к становлению завода на филейской земле. Всего же в Киров из Москвы в октябре-ноябре 1941 года прибыло 16 эшелонов (а это 592 вагона) с оборудованием и людьми эвакуированного авиационного завода № 32. Всё это хозяйство размещали на территории строящегося завода № 315, который планировался ещё до войны как завод-дублёр московского собрата. А вскоре вышел и приказ наркомата об объединении этих двух заводов в один с закреплением за ним номера 32.
Два построенных к тому времени каменных корпуса не могли вместить всё прибывающее оборудование. Начали быстро возводить каркасно-насыпные бараки. Был строгий приказ правительства: пустить завод к 15 декабря! И люди старались изо всех сил. Из-за недостатка помещений производство поначалу размещали по всему городу. Один из цехов расположился в деревянном кинотеатре «Колизей», другой – в подвале жилого дома на углу улиц Маркса и Энгельса, а конструкторское бюро разместилось в костёле.
Людей тоже размещали, где могли: в бараках, землянках, административных зданиях, многих подселяли на уплотнение к жителям филейских деревень. Даже в помещении городского зверинца жили переселенцы. И в то суровое время не покидал людей юмор. От души смеялись сами над собой рабочие завода, семьями живущие в клетках зверинца. На некоторых клетках всё ещё висели таблички с названиями животных. Смешно было, когда представитель семейства «макак» запросто заходил одолжить соли к ужину в клетку с «тиграми». Но вскоре их всех переселили в огромные бараки, в которых на двухэтажных нарах размещалось человек по семьдесят в комнате. А в зверинец въехал очередной заводской цех.
Техники – никакой. Лошадей, и тех забрали на фронт для нужд армии. Денно и нощно шла разгрузка вагонов вручную. Наравне со взрослыми трудились пятнадцати-шестнадцатилетние ремесленники. Изредка подбегали люди отогреть окоченевшие руки у круглосуточно горящих костров. Тяжеленные станки ставили на большой лист железа, и несколько десятков человек тянули такую волокушу на место. Вокруг поставленных в чистом поле станков росли стены, и не успевали ещё соорудить крышу, а станки уже запускались. И выдавалась первая продукция, так нужная фронту.
Для перевозки деталей между разбросанными по всему Кирову цехами городской конный парк выделил заводу лошадёнку. Бедная лошадка была настолько худа, что самостоятельно передвигаться не могла. Требовалось постоянно поддерживать её за оглобли, чтобы перевезти груз. Если их случайно отпускали, лошадёха тут же падала без сил, и потом поднять её было делом весьма трудным – ведь и сами рабочие, ослабленные голодом, еле ноги переставляли.
Начинали буквально с нуля. Не было ни отопления, ни освещения. Вокруг парового молота слепили стены из фанеры. Подогнали паровоз, который круглосуточно кочегаря, давал молоту пар для ковки. Удары этого тысячекилограммового молота гулким эхом разносились по всей округе. А в ночной тиши долетали они до самых отдалённых филейских деревень. Слышали их в Пушкарях и Вершининцах, Савичах и Черваках… Люди быстро привыкли к этим мощным звукам. Удары молота, кующего оружие для фронта, воодушевляли, вселяли в людей веру в Победу! Все трудились с полной отдачей, работали, сколько требовалось, не думая о времени. Завод пустили досрочно – 5 декабря.
И пошли на фронт вначале тысячи противотанковых гранат, а затем и основная продукция – боевое оборудование для самолётов Ил-2 (агрегаты стрелкового, пушечного и бомбардировочного вооружения).
Однажды, в начале зимы, когда вся Витькина семья (бабушка, мама и пятеро детишек) мирно вечеряла у тёплой печки, в их избу настойчиво постучали. Это был не вежливый стук: «Разрешите войти?» – а грозный, нетерпеливый: «Открыть немедленно!». Все замерли. Бабушка запричитала. Подышав на стекло и проковыряв в наледи дырку, Витёк разглядел в темноте очертания четырёх мужских фигур. Но вошёл только один. Он снял с головы форменную шапку, расстегнул ворот шинели и сурово огляделся…
10. ПОДСЕЛЕНЦЫ
Всё Витькино семейство, замерев, смотрело на вошедшего. Вид тот имел начальственный. Сунув руки в карманы шинели, в гробовой тишине прошёлся он по избе, заглядывая в каждый угол. Затем достал мятый листок, исписанный мелким почерком, заглянул в него и молча что-то прикинул. «Что за проверка такая; может, донос кто настрочил?», – в Витькиной голове вертелись ужасные мысли.
– Так вот, товарищи, – наконец нарушил тишину незваный гость. – По распоряжению райкома подселяем к вам на уплотнение троих деревенских ребят, мобилизованных на завод № 32. Возражений нету?
На душе стало легче. Возражать товарищу в шинели никто не стал. И мама, и бабушка, и ребятишки прекрасно знали, каково сейчас призванным на завод людям. Витя и его друзья Мирон и Кузя однажды побывали в гостях у их приятеля Кольки-одессита, переехавшего жить из землянки в барак.
Витька рассказывал домашним, как вошли они внутрь длиннющего деревянного строения, над дверями которого была намалёвана надпись «барак № 25». И как поражён он был видом бесконечно тянувшихся вдоль стен двухэтажных нар. Посреди помещения коптила буржуйка, однако в бараке № 25 было холодно и сыро. Куча грязных портянок в углу источала зловоние. Худые ребята таскали дрова с улицы, тут же кололи их и складывали под нары ближе к печке. В дальнем углу стайка пацанов резалась в подкидного. Кто-то спал прямо в грязной одежде, ёжась и почёсываясь во сне, не обращая внимания на шум. Постельного белья, полотенец – не было. Двое ребят, устроившись поближе к буржуйке, были увлечены вылавливанием и уничтожением друг у друга вшей.
– Как вас здесь много! – удивился тогда Витёк.
– Да что ты, мало! Почти все на работе сейчас. А тут дежурные да больные, да те, кто без одежды остались. Вон, у Генки Марченко телогрейку и обутки стырили. Найти бы, кто ворует, да руки поотрывать! – отвечал Колька.
– Сколько же вас в этом бараке живёт?
– Так недавно комиссия приходила, 270 пацанов здесь живущих насчитали. Так и живём; неплохо тут по сравнению с землянкой-то.
Каково же тогда тем нескольким сотням людей, эвакуированным сюда из разных областей, что ютятся в огромных, выкопанных в промёрзшей почве землянках неподалёку от их деревни? А каково тем людям, которых разместили на уплотнение в городе и которые вынуждены ежедневно преодолевать по 7 км в одну сторону пешком, пробираясь на завод сквозь сугробы в мороз и ветер?
Обо всех этих невзгодах филейские жители знали не понаслышке. Поэтому подселенцев встретили в семье радушно. Особенно, когда выяснилось, что ребята те из деревни Жгули, что находится неподалёку от Поповщины Сунского района – родной деревни Витькиного семейства. Это были семнадцатилетние деревенские парни. Их вместе с сотнями сверстников мобилизовали из колхозов работать на завод. Отныне ребята считались призванными на трудовой фронт и по законам военного времени поступали в полное распоряжение начальства, которое решало, какую работу им поручить, где жить, чем питаться. Им предстояло трудиться по 12 часов в день и запрещалось самовольно покидать завод и место проживания.
Так к семерым членам Витькиной семьи (бабушке, маме и пятерым детишкам) добавились ещё три человека. Что же; как говорится, в тесноте да не в обиде. Подселенцам выделили какую-то подстилку, нашлись лоскутные одеяла. Место для сна им определили рядом с Витькой: на полу, возле большой и тёплой печки.
Первая военная зима запомнилась всем кировчанам трескучими морозами за -40 градусов. В деревенской избе спасительницей была русская печь. Она и согревала, и хлеб в ней пекли, и щи варили. На ней отогревали промёрзшие валенки и телогрейки. В печи же и мылись иногда купленным на рынке куском самодельного мыла. Приятно было, придя с мороза, забраться на горячую печку и растянуться на несколько минут, погреть косточки.
Но ни одна печка не греет без дров. И Витька всё продолжал ходить за ними в располагавшийся рядом лес. Свободно рубить деревья запрещали, это дело пресекалось, но что делать? Нужда заставляла; приходилось таскать жерди на санках по-тихому. Иногда, когда ребята-подселенцы работали в ночную смену, а днём было время отдыха, они ему помогали.
Витёк, раскрыв рот, слушал их рассказы о работе на заводе и удивлялся: как быстро крестьянские парни стали заправскими рабочими. Вроде, ещё вчера зубило от молотка не отличали, а теперь уже заготовки для мин вовсю точат! Они рассказывали, что директор завода издал приказ: пока не сделаешь сменное задание, домой не уходить. А ещё рабочим нельзя отходить от станков. Им выдали по три разноцветных флажка для подачи сигналов. Кончились заготовки – поднимаешь красный флажок, тебе их приносят. Так же по сигналу подносят инструмент, убирают стружку. Работают без остановок. Отдыхают лишь, когда с электричеством перебой случается.
***
Все разговоры в то голодное время начинались и заканчивались темой еды. И Витька знал из рассказов подселенцев, что на заводе есть маленькая столовка, где в любое время дня и ночи можно отоварить свой талон на обед. Кормили там в основном заварихой (мука, заваренная кипятком; на вид и вкус – самый натуральный клейстер) да иногда давали по кусочку селёдки весом 37 грамм. Главным деликатесом считался «гуляш» из конских хвостов, но это блюдо было большой редкостью. Вот такой скудный рацион! Хлеба, правда, рабочему полагалось целых 700 грамм на день. Да разве будешь сыт одним хлебом? Не случайно всё чаще стали рассказывать об умерших от истощения прямо на рабочем месте. Все заводчане страшно переживали, чтобы не опаздывать на работу. Ведь за опоздание более чем на 20 минут строго наказывали: полгода удерживали из зарплаты, и без того скромной, по 20 процентов, а главное – урезали хлебную пайку на 200 грамм. Ну, а за несколько опозданий – отдавали под суд!
И всё же целых 700 грамм хлеба вместо четырёхсот, что полагалось на Витьку как на иждивенца! На семейном совете решили попробовать устроить Витю на завод хоть кем-нибудь, лишь бы он там трудился и получал рабочую пайку. Но все три попытки, предпринятые им, окончились неудачей. Как только очередной начальник, к которому обращался Витёк с просьбой о приёме на работу, узнавал, что тому «вот-вот исполнится уже целых 12 лет», сразу же давал пареньку от ворот поворот. Не помог даже поход мамы с уговорами лично к самому директору товарищу Ребенко!*
[*Примечание: Ребенко Сергей Львович – с 28 октября 1941 г. главный инженер, а впоследствии (до 1943 г.) директор завода № 32.]
Однажды, притащив домой очередную партию жердей, ребята-подселенцы уселись в сенях покурить (а курили пацаны поголовно, ведь подросткам, как и всем работающим на заводе, выдавали талоны на табак). Парни достали кисеты с ядрёной махоркой, смастерили самокрутки из газеты и задымили. Курил, несильно затягиваясь, и Витёк, так полагалось.
– Слыхали, ЧП-то случилось? – спросил товарищей Миша Зорин. – Ночью из девятого барака разом 40 ремесленников сбежало.
– Да слыхали. Дезертиры проклятые; работать не хотят, вот и бегут, – отвечали ему ребята.
– Но-но, вы словами-то не кидайтесь. «Де-зер-ти-ры!» – передразнил Мишка, – вы хоть представляете, в каких условиях они оказались? Прибыли откуда-то издалека: то ли с Курска, то ли с Белгорода. Само собой, после такой дороги все еле живые. А их в барак холодный отправили – да и забыли про них в суматохе на несколько дней. Ни еды, ни дров. Разобрали они уборную на дрова, сожгли. Стали доски со стройки таскать, а когда дело до шпал дошло, тут охрана огонь открыла. Да и ранили одного бедолагу; ну, остальные и взбунтовались. Над охранником тем давай самосуд устраивать, избили его. А после дошло, видать, что за такие дела по головке не погладят, вот и убежали.
– Нескольких уже поймали. Привезли, говорят, под стражей, и судить их будет военный трибунал. Ох, и влепят же им, мама не горюй!
– Ну а вам, дорогие товарищи, под трибунал попасть не хочется? – зло посмотрел на своих земляков Миша.
– А нас за что?! Что мы, враги народа какие-то? – лихорадочно оправдывались ребята.
– Так ведь есть за что! – Мишка подошёл к одному из них, выдернул у того тлеющую самокрутку, затушил об стенку, неспешно развернул. – Так, что тут у нас? Ага, статья про любимого товарища Сталина. А ты из неё папиросы крутишь, глумишься, вождя нашего не уважаешь. Лет пять лагерей тебе за это светит!
Ребята ошарашенно смотрели на Мишку, а тот натянул на быстро моргающие Витькины глаза его большую отцовскую шапку, прихлопнул ладошкой сверху и пошёл в дом, на ходу только бросив:
– У нас так: был бы человек, а статья завсегда найдётся!
В тот момент Витёк кипел от негодования. Ну и нахал, нельзя так говорить! Ведь наша Советская власть самая справедливая в мире, и товарища Сталина все уважают и любят. Тогда почему же ему нечего возразить Мишке Зорину?
***
В один морозный и солнечный январский денёк мама собралась в город оформлять какие-то справки. Витя напросился с ней. Больше часа топали они по хрустящему снегу, добираясь от Филейки до Кирова. В городе сразу бросились в глаза те перемены, что произошли с началом войны.
Во-первых, кругом было очень много народу; наверное, потому, что в город на Вятке прибыло в эвакуацию множество больших и малых предприятий и разных учреждений, даже две академии и Большой драматический театр из Ленинграда. Естественно, прибывали они в Киров со своим персоналом. Во-вторых, во многих зданиях появились новые хозяева. Например, в здании кинотеатра вместо показа фильмов занимались производством противотанковых гранат. А в бывшей школе размещался переполненный военный госпиталь. И так повсюду. Ну, и наконец, везде висели патриотические плакаты с призывами: «Родина-мать зовёт!», «Воин Красной армии, спаси!» и карикатуры на Гитлера.
