Алексей Небоходов
Трамвай отчаяния 2: Пассажир без возврата
Глава 7
В подземелье, скрытом под слоями асфальта и бетона, время казалось застывшим. Здесь, в заброшенной части старого московского метро, давно не раздавался стук шагов простых прохожих, не звучали объявления диспетчера, не мелькали силуэты пассажиров, спешащих в повседневности. Подземные тоннели, некогда построенные для иных целей, теперь служили пристанищем для тех, кто предпочитал избегать дневного света.
Каменные стены зала, вырезанного в глубине старого комплекса, были гладкими, как полированное стекло, но, если присмотреться, можно было заметить, как на их поверхности проступали едва различимые символы, будто не выгравированные рукой человека, а проступившие сами, как следы чего—то чужого, древнего, оставленного в этом месте столетия назад. Их очертания казались зыбкими, менялись в зависимости от угла зрения, словно чернота гранита сама дышала.
Освещение в зале было приглушённым – мягкий лилово—синий свет, льющийся из скрытых ниш, растекался по стенам размытыми бликами, не давая ни одного резкого оттенка, лишь подчёркивая густые тени в углах. В этом свете очертания предметов казались зыбкими, будто само пространство здесь не до конца устойчиво. Стол в центре зала, высеченный из цельного куска обсидиана, отражал окружающих с легким искажением, так, что лица собравшихся приобретали чуть размытые, удлинённые очертания, словно находились в иной плоскости.
В воздухе стоял терпкий, тяжелый запах ладана, смешанный с чем—то более сладковато—гнилостным, вызывающим необъяснимое беспокойство, как если бы в помещении только что завершился ритуал, а его следы ещё витали в воздухе.
За столом сидели трое. Их силуэты не двигались, а лица застыли в выражении сосредоточенности, но в молчании ощущалась только напряжённость. Они не смотрели друг на друга, не говорили – а лишь изучали проекции, вспыхивающие в воздухе над поверхностью стола. Красные строки данных сменялись графиками, диаграммами, отчетами о последних потерях. Списки имён. Даты исчезновений. Метки мест, где обнаруживали тела.
Раймонд сидел в центре. Его пальцы, переплетённые в замке, покоились на столе, а голубые глаза оставались непроницаемыми, но во взгляде сквозила недовольная сосредоточенность. С каждым новым исчезновением, каждой новой красной меткой на экране становилось очевидным – контроль ускользает. И это злило его сильнее, чем мог бы разозлить любой физический враг.
Симеон, худощавый мужчина в чёрной рясе, слегка откинулся назад, не переставая всматриваться в колонки цифр, отражавшихся на стеклах очков. Его лицо оставалось непроницаемым, но взгляд за линзами двигался быстро, с тем характерным выражением человека, который не просто анализирует информацию, а выстраивает за ней новую картину, складывает узор из несвязанных деталей.
Аурелиус, коренастый, с массивным лбом и тяжёлыми веками, казался более расслабленным, но это была та маска, за которой скрывалось холодное внимание. В отличие от двух других, он не держал рук на столе – его пальцы плавно двигались по поверхности, словно ощупывая что—то невидимое. В его глазах не было страха, только профессиональный интерес к происходящему.
За последние два месяца их сеть понесла тридцать шесть потерь. Число, которое в норме должно было исчисляться единицами за год. Слишком много, слишком быстро.
Маятник старинных часов, стоявших у стены, отсчитывал удары, дробя молчание мерными щелчками, но никто из сидящих за столом не обращал на это внимания. Их взгляды были прикованы к экрану, где одна за другой сменялись строки отчётов.
Известные бордели Москвы, закрытые элитные клубы, точки ночного бизнеса – всё, что веками держалось в тени, всё, что так долго работало без единой ошибки, начало разрушаться. Люди исчезали – не только проститутки, но и связные, координаторы, агенты. Исчезали без следа, без шума, но с едва уловимым эхом, которое теперь било по ним, как раскат приближающейся грозы.
Они ждали. Не начинали разговор сразу, не спешили, потому что каждое слово, сказанное здесь, должно было иметь вес.
В полутьме подземного зала лица троих мужчин выглядели как вырезанные из камня – неподвижные, отстранённые, но в их молчании чувствовалось что—то более острое, чем простой анализ происходящего. Они не спешили говорить, позволяя цифрам и фактам сами сложиться в узор, который был понятен без слов. Напряжённость в воздухе не ощущалась напрямую, но проявлялась в мельчайших деталях: в том, как Раймонд неторопливо провёл пальцем по краю стола, как Симеон слегка покачивал ногой, сохраняя внешнюю невозмутимость, как Аурелиус время от времени переводил взгляд с одного на другого, подмечая в выражении лиц то, что оставалось невысказанным.
Раймонд, сидящий в центре, был единственным, кто выглядел в этом зале так, что его можно представить на обложке журнала. Высокий, широкоплечий, с идеальной осанкой, он скорее напоминал человека, привыкшего к публичности, но его холодные голубые глаза выдавали иную природу. В отличие от других, он не скрывался в тенях и не выглядел человеком, привыкшим к затворничеству – напротив, его фигура будто специально создавалась для того, чтобы внушать уверенность тем, кто нуждается в покровительстве, и страх тем, кто осмелится его предать.
О его возрасте можно было судить лишь по серебристым прядям, ровно расчертившим виски, но даже они не портили его внешность – скорее, подчёркивали зрелость, то самое состояние, в котором человек не теряет силу молодости, но уже научился использовать её без ненужных эмоций. Его костюм, сшитый по индивидуальному заказу, выглядел безупречно, но был настолько лаконичным, что казался едва ли не частью его самого – так одеваются те, кто привык к безупречному качеству, но не любит привлекать к себе лишнее внимание.
Раймонд не просто руководил сетью борделей – он держал в руках всю инфраструктуру, скрывающую истинное лицо индустрии. Его официальная биография была безупречна: успешный предприниматель, владелец элитных массажных салонов и ночных клубов, человек, который "даёт женщинам возможность красивой жизни". Он знал, как создать образ мецената, как формировать связи в нужных кругах и как убирать людей, которые слишком много говорили. Никто, кроме самых посвящённых, не знал, что под его контролем находится крупнейшая сеть элитной торговли девушками, поставляющая товар не только в Москву, но и далеко за её пределы.
За столом он сидел в той позе, в какой сидят только люди, привыкшие распоряжаться судьбами других. Его пальцы плавно скользили по стеклянной поверхности, а взгляд оставался прикованным к экрану, где красными линиями отмечались места, где погибли или исчезли их люди. Он не боялся. Он злился.
Симеон выглядел полной его противоположностью – в нём не было той физической силы, которая отличала Раймонда, но он компенсировал её интеллектом. Худощавый, с глубоко посаженными глазами и тонкими чертами лица, он скорее напоминал священника, чем человека, управляющего гигантской машиной порноиндустрии. В какой—то мере он и был жрецом – но не религии, а культа похоти.
В прошлом он был уважаемым профессором, читал лекции по теологии в одном из старейших университетов страны, писал книги, которые издавались маленькими тиражами, собирал вокруг себя узкий круг учеников, знавших, что за его учёностью скрывается нечто большее, чем простое исследование религиозных систем. Его речи, пропитанные восточной философией и мистическими концепциями, вовлекали людей так, как не вовлекали даже тексты священных книг. Он был искусным манипулятором, но манипулировал не сознанием – он подводил людей к тому, чтобы они сами соглашались с его словами, принимая их за собственные мысли.
Его тонкие пальцы, больше похожие на руки хирурга, аккуратно листали электронные документы. Он не нуждался в цифрах – он уже знал, что скажет, и какое значение придаст каждому факту. Его слова не были спонтанными – он всегда подбирал их так, чтобы даже случайная реплика оставалась в сознании собеседника дольше, чем любые аргументы.
Симеон не занимался практическими вопросами – он создавал идеологию, на которой строился бизнес секты. Он разработал ритуалы, тексты, кодекс, он формировал теорию, обосновывающую необходимость того, что они делали. Он писал трактаты, в которых связывал сексуальность с божественной энергией, утверждая, что жрицы Лифтаскара – это новые проводники древней силы, что боль и разврат – это ключ к иному сознанию, а порабощение души – это путь к её освобождению. Он давал им оправдание.
Его чёрная ряса выглядела не театральным костюмом, а естественной частью его личности – одеждой человека, который никогда не знал ни страсти, ни страха, ни желания, но прекрасно понимал, как заставить людей подчиняться этим чувствам.
Третий член совета, Аурелиус, был не похож ни на одного из них. В отличие от Раймонда, в его облике не было ничего внушительного, и он не обладал харизмой Симеона. Он казался простым, но именно в этом крылась его опасность.
Коренастый, с массивным лбом, слегка сутулый, он выглядел скорее как ученый, всю жизнь проведший в лаборатории. Его черты были мягкими, глаза казались сонными, а выражение лица – добродушным. Именно это и обманывало людей.
В обществе его знали как известного психолога, исследователя, ведущего специалиста в области сексуальных расстройств. Он писал научные статьи о природе желания, о тонких гранях зависимости, о подавленных инстинктах. Он давал интервью, выступал на телевидении, объясняя аудитории, что мир давно изменился, что нравственные устои устарели, что люди имеют право исследовать свою природу без ограничений.
Но за стенами своих «экспериментальных» клиник он занимался совсем другим. Он проверял границы сознания, изучал, как можно сломать личность, стереть её сопротивление, сделать человека покорным. Его лаборатории напоминали не больницы, а центры перепрошивки, где за методами терапии скрывались технологии подавления воли.
Он знал, как заставить человека забыть о свободе. Он знал, как превратить любого в добровольного раба. Он изучал страх, наслаждение, боль – знал, где проходят их границы, и знал, как их стереть.
Его пальцы медленно двигались по столу, а взгляд – скрытый под тяжёлыми веками – казался рассеянным, но это была лишь иллюзия. Аурелиус замечал каждую мелочь: как напряглась рука Раймонда, как слегка дёрнулся глаз Симеона, как медленно, но неизбежно нарастает тревога в зале.
Трое мужчин, привыкших контролировать всё, сидели за чёрным обсидиановым столом, глядя на данные, которые ускользали от их власти.
Контроль терялся. Мир, который они строили, давал трещину.
Тишина, разлитая в зале, казалась материальной. В её неподвижности чувствовалось нечто большее, чем простое ожидание – напряжённость, сгущающаяся с каждой секундой, становилась ощутимой, как натянутая до предела струна. Время здесь мерилось не привычными ритмами человеческой жизни, а размеренным отсчётом массивного старого маятника, что раскачивался в углу, словно сердце давно забытого механизма, которому предстояло пережить и эту ночь, и те, что последуют за ней.
На экранах, встроенных в обсидиановый стол, проступали отчёты, графики, диаграммы, в которых не было ничего, кроме красных линий, спускающихся вниз с пугающей закономерностью. Каждый провал, каждая исчезнувшая сотрудница, каждая потерянная точка – всё это отражалось в безупречно точных колонках цифр, лишённых эмоций, но несущих в себе тот самый страх, который пока не озвучивался вслух.
Раймонд, сидящий в центре, лениво откинулся на спинку кресла, скрестив руки на груди. Его холодный взгляд скользил по экрану, задерживаясь на списке имён – длинном, слишком длинном для того, чтобы это можно было назвать случайностью. Впрочем, он уже не пытался искать случайности там, где их не могло быть.
– Кто—то мешает нам работать, – сказал он наконец, без видимого раздражения, но с той ледяной уверенностью, которая не допускала возражений.
Он не смотрел на собеседников, но его голос звучал так, будто не оставлял выбора – не согласиться с ним было невозможно. В этой фразе не было вопроса, только утверждение, вынесенное с неизбежностью приговора.
Симеон, сидевший справа, слегка наклонил голову, поправил очки и листнул документ, пролистывая отчёты, в которых и так уже всё было ясно.
– Это уже не просто случайности, – негромко заметил он, но в его голосе слышался не раздражение и не тревога, а скорее интерес, как у учёного, обнаружившего расхождение в выстроенной теории. – Тридцать шесть потерь за два месяца.
Он сделал небольшую паузу, позволяя цифрам осесть в воздухе, а затем спокойно добавил:
– Мы уже можем назвать это кризисом, или ситуация ещё находится под контролем?
Формулировка прозвучала бы двусмысленно, если бы не его интонация. Он знал ответ так же, как и все остальные, и не обсуждал. Это было признанием очевидного.
– Кризис уже наступил, – отозвался Аурелиус, усмехаясь так, будто находил в происходящем нечто занимательное, но в уголках его глаз мелькнула тень напряжённости.
Он никогда не относился к происходящему с той серьёзностью, что была свойственна Раймонду и Симеону, но сейчас даже он не мог скрыть того факта, что проблема вышла за пределы обычных неприятностей.
На экране сменился кадр – с сухих статистических данных на снимки мест происшествий. Несколько фотографий, снятых с камер наблюдения, до которых они смогли добраться, выглядели одинаково: пустые комнаты, странные размытые вспышки света, едва уловимые тени, оставшиеся там, где ещё несколько секунд назад находился человек.
Пламя, оставившее после себя лишь пустоту, не оставившее ни копоти, ни пепла. Там, где ещё недавно были живые люди, не осталось ничего, кроме призрачного ощущения их недавнего присутствия.
Чёрные пятна на простынях и полу – густая, маслянистая субстанция, которая не поддавалась анализу.
– Что говорят наши люди? – спросил Раймонд, не отрывая взгляда от экрана.
– Те, кто остались, говорят, что не знают, что происходит, – ответил Симеон, откидываясь на спинку кресла. – А те, кто знал – уже мертвы.
Он сказал это ровным, даже спокойным тоном, но в воздухе повисло молчание, в котором читалось понимание: система дала трещину.
– Какие у нас есть доказательства? – уточнил Раймонд, хотя заранее знал ответ, но требовал подтверждения.
Симеон, не меняя выражения лица, слегка покачал головой.
– Никаких. Никаких реальных улик, которые можно было бы предъявить, никаких очевидных следов, ведущих к виновным.
Раймонд на секунду задумался, затем с некоторой напряжённостью произнёс:
– Какие у нас есть версии происходящего? – уточнил Раймонд, пристально глядя на Симеона, ожидая хоть какого—то объяснения.
Симеон на несколько секунд замолчал, словно мысленно сортируя полученные данные, затем плавно кивнул, склонив голову к плечу.
– Это не рядовое стечение обстоятельств, не случайность и не набор несвязанных инцидентов. Кто—то действует осмысленно, математически точно, с конкретной целью. И его методы становятся всё более дерзкими.
Маятник отсчитывал очередной щелчок, нарушая вязкую тишину, которая повисла в зале, словно предвестник неизбежного. Напряжение росло, делая молчание всё более тяжёлым с каждым новым колебанием старинного механизма.
– Если не случайность, то чья игра? – наконец спросил Аурелиус, глядя на экран, где снова высвечивались списки погибших. – Кто—то вычищает нас или просто рушит всё подряд?
– Если бы нас хотели просто уничтожить, делали бы это иначе, – заметил Симеон. Его тон оставался ровным, но в глазах мелькнуло беспокойство. – Кто—то не бездумно убирает наших людей. Кто—то действует так, будто проверяет границы.
– Ты хочешь сказать, что это не война, а дурной эксперимент? – Раймонд чуть подался вперёд, сцепив пальцы.
Симеон ответил не сразу. Он провёл пальцем по экрану, снова вернувшись к фотографиям мест исчезновений.
– Мы не знаем, что это, – произнёс он наконец. – Но это происходит не просто так.
Аурелиус задумчиво склонил голову.
– Скорее всего, триста второй отдел уже зафиксировал эти всплески, – произнёс Раймонд, задумчиво наблюдая за экраном. – Вопрос в том, понимают ли они, с чем имеют дело.
Симеон неспеша пожал плечами, поправил очки и взглянул на стол с видом человека, который оценивает ситуацию без лишних эмоций.
– Зафиксировать – одно, но сделать из этого верные выводы – совсем другое. Маловероятно, что у них есть хоть малейшее понимание происходящего.
Раймонд перевёл взгляд на него, сцепив пальцы в замке.
– А если узнают? Если сложат картину воедино?
Симеон выдержал паузу, посмотрел поверх очков, словно ещё раз взвешивая возможные последствия.
– Тогда всё изменится, – сказал он наконец. – И, поверь мне, изменится далеко не в нашу пользу.
Маятник с очередным щелчком продолжил свой размеренный ход, словно подчёркивая неумолимость происходящего. На экране вспыхнула новая диаграмма, линии на которой продолжали неуклонно ползти вниз, отражая стремительно растущее число жертв.
В этот момент дверь, встроенная в каменную стену, разошлась плавно, бесшумно, будто её движение не зависело от привычных механизмов. В тишине подземного зала этот момент был почти незаметен, но трое сидящих за обсидиановым столом не отвели взгляда от экрана. Их лица оставались неподвижными, и лишь лёгкое напряжение в плечах Раймонда выдавало его реакцию на появление гостьи.
Управляющая борделем "Без греха" вошла внутрь, сделав несколько быстрых шагов. Она выглядела так, как и подобало человеку её положения – аккуратно уложенные тёмные волосы, строгий, но элегантный костюм, подчёркивающий худобу. В её движениях не было лишней суеты, но напряжённость, с которой она сжала руки, выдавалась в мелочах. Она остановилась в двух шагах от стола, выдерживая прямую осанку, но в её глазах застыло даже нечто большее, чем почтение.
Раймонд медленно перевёл взгляд на женщину, сцепив пальцы на груди. Его молчание длилось ровно столько, чтобы заставить её ощутить, насколько её присутствие здесь зависит исключительно от их решения.
– Приступайте к докладу, – наконец произнёс он, его голос звучал ровно, но в нём сквозила требовательность.
Управляющая глубоко вдохнула, стараясь сохранить самообладание, но лёгкая дрожь всё же проскользнула в её голосе:
– В бордель недавно явились люди из триста второго отдела. Руководители этой структуры Смолина и Санин, и, судя по всему, они уже что—то знали.
Симеон склонил голову набок, пристально изучая её лицо, словно пытался угадать, что она не договаривает.
– Вы хотите сказать, что их внимание теперь направлено непосредственно на нас? Это уже не простая проверка или интерес к делу? – его голос был мягким, но именно эта мягкость делала вопрос особенно неприятным.
Аурелиус хмыкнул, скрестил руки на груди и слегка качнул головой, словно оценивая услышанное с позиции человека, для которого не существует ни чудес, ни случайностей.
– Их основная специализация связана с паранормальными явлениями, – медленно проговорил он, наклоняя голову, будто обдумывая происходящее. – И всё же, что могло заставить их обратить внимание на заведение, которое с виду ничем не отличается от сотен подобных??
Управляющая знала, что её слова окажутся важнее, чем любые оправдания. Она не пыталась обойти острые углы, просто отвечала так, как требовала ситуация:
– Они узнали о пропаже Пятакова, – тишина стала ощутимее, и она продолжила, – они допрашивали проститутку, которая была в соседней комнате, и подглядывала через закамуфлированное окно. Та говорит, что видела всё.
– Что именно? – Раймонд чуть подался вперёд, но это движение было почти незаметным.
– Она напугана, но настаивает на своей версии. По её словам, мужчина исчез. В буквальном смысле – во время акта, не оставив после себя ни одежды, ни тени, ни малейшего следа.
Симеон медленно снял очки и провёл пальцами по переносице.
– Это невозможно, – пробормотал он, но его тон не выражал сомнений – только раздражение.
Раймонд крепче сцепил пальцы, не сразу отвечая. Его взгляд на мгновение замер на экране, где красные линии отчётов продолжали падать, словно отражая их власть, исчезающую с той же скоростью.
– Кто из нас дал приказ на Пятакова?
Управляющая дёрнулась, но это было едва заметным.
Симеон повернулся к ней, всё ещё держа очки в руках, его голос прозвучал холодно и медленно:
– Мы не санкционировали его отправку.
Аурелиус оторвал взгляд от диаграмм, перевёл его сначала на Раймонда, потом на Симеона, затем вновь на управляющую.
– Но кто—то принял решение отправить его в Лифтаскар.
Никто не ответил. В этом молчании была заключена суть их новой проблемы. Всё, что они выстраивали годами, подчиняя себе целые структуры, государственные механизмы, людей, которые даже не догадывались, что давно стали частью системы, теперь начинало разваливаться.
Контроль ускользал, и происходило это не потому, что их раскусили или вышли на след – а потому, что кто—то действовал мимо них. Секта больше не контролировала процесс.
Раймонд медленно выдохнул, наклоняя голову:
– Если не мы, то кто?
Щелчок маятника был единственным звуком, который нарушил затянувшееся молчание. Но это молчание продлилось недолго.
– Неужели ты не понимала, что Пятаков – публичная личность?! – взорвался Раймонд, резко подаваясь вперёд. – Один из первых людей в стране! Ты действительно не знала, что таких людей нельзя трогать, какими бы гиперсексуальными они ни были?!
Симеон, сжав очки в руке, раздражённо ударил ладонью по столу.
– Этот человек – не простой клиент, – добавил он, а его голос дрожал от сдерживаемого гнева. – Ты хоть представляешь, что его исчезновение поднимет на ноги не только ФСБ, но и всю систему силовых структур? Думаешь, его будут искать только в пределах страны? Нет! О нём заговорят на международном уровне! Его будут искать по всему миру!
Аурелиус, до этого сохранявший внешнее спокойствие, вдруг резко поднял голову и вперил в управляющую ледяной взгляд.
– Как ты могла допустить такое? – его голос, тихий, но угрожающий, резал, как лезвие. – Какой бы он ни был, он человек из высших эшелонов власти. Его исчезновение – это не просто риск, это катастрофа.
Управляющая побледнела, её губы дрожали. Она нервно сцепила пальцы, но голос сорвался, когда она попыталась что—то сказать.
– Я… я не знала… – прошептала она, не выдержав их взглядов. – Я не думала, что… Это произошло так быстро…
– Ты не думала?! – Раймонд ударил ладонью по столу так, что экран дрогнул. – Ты вообще осознаёшь, как сильно ты нас подставила?!
Губы управляющей задрожали сильнее, по щекам покатились слёзы. Её руки сжались так сильно, что костяшки побелели. Она пыталась говорить, но слова застревали в горле.
– Я… я не хотела… – её голос сорвался, и она опустила голову, скрывая лицо.
Трое мужчин продолжали смотреть на неё с холодной яростью. Никто из них не собирался её жалеть.
Управляющая всхлипнула, стиснула дрожащие пальцы, вцепившись в подол своего пиджака, словно это могло спасти её от неизбежного. Глаза, распахнутые от ужаса, метались по лицам сидящих за столом, но никто не проявил сочувствия.
Раймонд наклонился вперёд, чуть склонив голову, но его взгляд остался ровным, лишённым эмоций.
– Ты слишком много знаешь.
Голос прозвучал низко, негромко, но его холодная, безапелляционная уверенность сделала слова окончательными. Это не был вопрос, не угроза – лишь утверждение, простое и не оставляющее сомнений.
Управляющая дёрнулась, вздрогнула, губы её открылись в беззвучном протесте, но даже говорить она не осмелилась. По её щекам всё ещё текли слёзы, но теперь это было лишь рефлекторное проявление страха, который уже заполнил её изнутри, сдавил горло, не давая даже вздохнуть.
Раймонд медленно поднял руку и коснулся пальцами чёрного камня, лежащего на столе перед ним. На его поверхности, гладкой, как зеркало, скользнули едва заметные серебряные прожилки, дрогнули, словно живые, будто что—то внутри древнего минерала почувствовало прикосновение.
Женщина вскрикнула.
Она не успела сделать ни шага назад – её тело задрожало, и кожа, ещё мгновение назад целая, вдруг покрылась тонкими, извилистыми трещинами, словно под гладкой оболочкой её плоти скользнула чужая сила. Трещины разрастались, покрывая руки, шею, лицо, но не просто растрескиваясь – они чернели, разрывались, как будто её сущность осыпалась слой за слоем, обнажая свет, что рвался наружу изнутри.
Её грудь судорожно вздымалась, а бесплодная попытка вдохнуть превратилась в прерывистый, сдавленный стон.
Аурелиус наблюдал за процессом с лёгким прищуром, будто изучал новое явление. Симеон склонил голову, не глядя в сторону обречённой – ему был важен сам процесс, а не личность, на которой он проявился.
Камень под рукой Раймонда дрогнул.
Управляющая выгнулась назад, пальцы её сжались в судороге, а затем – с хрустом, едва уловимым, но пробирающим до костей – трещины раскрылись, и из её тела вырвался ослепительный свет. Он хлынул наружу, выбросив в воздух всполохи энергии, похожие на дым, но более плотные, извивающиеся, будто обретающие форму в момент освобождения.
Раздался странный, звонкий звук, похожий на треск раскалывающегося камня. В следующий миг тело женщины рассыпалось.
Она не рухнула, не упала, не закричала. Она просто превратилась в серый пепел, который осел на каменный пол под столом. Всё заняло секунды – никто не шелохнулся. В воздухе осталась едва уловимая дрожь, напоминание о том, что здесь только что было живое существо.
Раймонд медленно убрал руку с камня, провёл ладонью по пиджаку, не глядя на осевший пепел.
– Так будет с каждым, кто теряет осторожность, – негромко сказал он.
Слова его не были предупреждением – это была констатация факта.
Пепел, оставшийся от управляющей, медленно оседал на пол, растекаясь лёгкой, едва заметной дымкой. В воздухе ощущался слабый привкус гари, но он не был резким, скорее напоминал запах старой бумаги, сгоревшей в тишине, без потрескивания, без углей. В зале воцарилась такая тишина, что даже маятник часов на мгновение казался остановившимся.
Симеон не сразу заговорил. Он долго всматривался в то место, где только что стояла женщина, теперь ставшая лишь рассыпанными частицами. Его тонкие пальцы медленно сжали очки, словно он пытался раздавить собственные мысли. Лицо его оставалось бесстрастным, но в глубине глаз затаилась холодная, зловещая тень осознания.
– Мы больше не главные, – наконец произнёс он, его голос был ровным, но в нём звучала не столько усталость, сколько понимание.
Аурелиус, до этого молчавший, сидел неподвижно, словно статуя, но после этих слов едва заметно напрягся. Его губы сжались, взгляд стал ещё тяжелее, чем прежде. Он не любил признавать такие вещи вслух, но отрицать было уже невозможно.
– Кто—то другой принимает решения, – сказал он, медленно переводя взгляд на Раймонда.
Ему не требовалось уточнять, кто именно. Они все это понимали, но само осознание этого факта всё ещё не находило внутри них окончательного признания.
Раймонд молча кивнул. Он не выглядел ни раздражённым, ни напуганным, но в его жесте читалось что—то большее, чем согласие. Он осознавал масштаб происходящего, чувствовал, как власть уходит из их рук, утекает, словно песок, который невозможно удержать в раскрытых ладонях.
В этом зале, где когда—то выносились судьбоносные решения, теперь оставалось только одно – принять неизбежное. Контроль был утрачен.