Алексей Толстой
Граф Калиостро
Алексей Алексеевич, оставшись один, стал звать Марию, сначала тихо, потом всё громче, испуганнее. Она не отвечала. Он обежал пруд, вскочил в утлую лодочку и, упираясь шестом, переехал на островок. Мария лежала в беседке на деревянном полу. Алексей Алексеевич обхватил её, приподнял, прислонил к себе её бессильно клонившуюся голову и, целуя её лицо, едва не плакал от жалости и любви к ней. Наконец он почувствовал, как её тело стало легче, поднялась и опустилась её грудь, и светловолосая голова её легла удобнее на его плечо. Не раскрывая глаз, Мария проговорила едва слышно: – Не покидайте меня.
XVI
Пожар удалось потушить. Выгорела лишь библиотечная комната, – водою и огнём в ней попорчено было много книг и вещей, и дотла сгорело полотно на портрете Прасковьи Павловны.
На рассвете к крыльцу подали телегу, в неё на свежее сено положили вещи гостей и посадили Маргадона, – он был совсем плох: весь серый, земляного цвета, с отвисшим ртом и с головою, закутанной в два тёплых платка. Народ, стоявший у крыльца и вокруг телеги, стал жалеть старика, – всё-таки человек подневольный, слуга, пропадает не по своей охоте. Скотница дала ему на дорогу калёное яичко. Зато, когда вывели всё ещё связанного Калиостро, в нахлобученном кое-как парике и в шляпе с растрёпанными перьями, в накинутой поверх ночной рубашки песцовой шубе, мальчишки засвистали, бабы начали плеваться, а подслеповатый мужик Спиридон, без шапки, распоясанный и босиком, всю ночь больше всех суетившийся на глазах у барина, подскочил к Калиостро и развернулся, чтобы дать ему в ухо, но его оттащили. Калиостро сам влез в телегу, насупленный, с нависшими бровями. Мордатый парень, славившийся в деревне силой и отчаянностью, весело прыгнул на нахлёстки, замотал верёвочными вожжами, сивая кобылёнка влезла в хомут, и телега тронулась под свист и улюлюканье дворни.
– Федька, – закричал Алексей Алексеевич с крыльца, – повезёшь их прямо в Смоленск и там сдай городничему.
– Будьте покойны, Алексей Алексеевич, – уже издалека ответил Федька, – доставим в полном порядке, не впервой.
XVII
После обморока в беседке Мария едва могла дойти до дома. Её уложили во флигеле, в спальне, предназначенной для особо именитых гостей. Над кроватью полуоткинули балдахин, на окнах спустили шторы, и Мария забылась сном. Гак она проспала до полудня. Федосья Ивановна, часто подходившая к дверям, услышала её бормотанье, вошла в спальню и увидела, что Мария лежит с закрытыми глазами, ярко-румяная, и не переставая говорит про себя тихим голосом. У неё началась горячка и держала её между жизнью и смертью более месяца.
Алексей Алексеевич едва не сошёл с ума от беспокойства и в тот же день сам поскакал в Смоленск за лекарем. На обратном пути он узнал от лекаря, что к смоленскому городничему привозили на телеге двух каких-то иностранцев, городничий их сначала арестовал, а затем с большим почётом отправил по варшавскому шляху. Осмотрев Марию, лекарь сказал, что одно из двух: либо горячка возьмёт своё, либо человек возьмёт своё.
Алексей Алексеевич целые дни теперь проводил у постели Марии, спал в кресле у окна, почти ничего не ел, изменился, сильно исхудал; его лицо возмужало, стали влажными глаза, в каштановых волосах появилась белая прядь.
Однажды, ближе к вечеру, он дремал и не дремал, сидя в кресле. Сквозь персиковые занавеси солнце протянуло длинные лучи с танцующими пылинками; билась сонная муха о стекло; Алексей Алексеевич, разлепляя веки, поглядывал на пылинки в луче, на муху. Каминные часы спокойно отстукивали минуты жизни. И вот, сквозь дремоту, Алексей Алексеевич начал ощущать какую-то перемену во всём, заворочался, обернулся к кровати и увидел раскрытые синие глаза Марии. Она смотрела на него и смешно морщилась от изумления и усилия припомнить что-то. Он опустился на колени у кровати. Мария проговорила:
– Скажите, пожалуйста, где я нахожусь и кто вы такой? – Алексей Алексеевич, не в силах от волнения говорить, осторожно взял её руку и прижался к ней губами. – Я. давно смотрю, как вы дремлете, – продолжала Мария, – у вас такое грустное лицо, как у родного, – она опять сморщилась, но сейчас же бросила вспоминать, – вот если бы вы открыли окно, было бы хорошо…
Алексей Алексеевич раздвинул шторы, раскрыл окна, и, вместе с тёплым и душистым воздухом сада, в спальню влетел весёлый шум птичьего свиста и пения. У Марии появился румянец. Улыбаясь, она слушала, и вот издалека три раза прокуковала запоздалая глупая кукушка. Глаза Марии налились слезами. Алексей Алексеевич наклонился к ней, она прошептала: – Спасибо вам за всё…
Вскоре она уснула крепко и надолго. Началось её выздоровление, и с этого дня Алексей Алексеевич не проводил уже более ночей в её спальне.
