Алина Кононова
Третья палата от Солнца
Юпитер
У стен есть глаза.
Это не идиома или метафора, у стен есть глаза и они всегда карие. Они смотрят на меня, не моргая, и это неправильно, у стен не должно быть глаз, и я пытаюсь убежать, но мне некуда. Тогда я пытаюсь заставить их уйти. Это сон, и мне нужно проснуться.
В моей сумке лежит косметический набор, в нём – пилочка для ногтей. Мне бы лучше попросить кого-нибудь ущипнуть меня, как это смешно и мило, чтобы я проснулась, но я одна, коридоры пустые, все уже сидят в аудиториях, а я как всегда опоздала. И теперь мне приходится просыпаться самой.
Пилочка не сразу протыкает ткань джинсов, приходится замахиваться, а глаза, глаза везде, даже на потолке, когда я запрокидываю голову, чтобы не смотреть на стены. Опустить её – и видно капли на полу. Моя кровь, пилочка тёплая и мокрая, теперь они должны закрыться, пусть они закроются…
Да, это был один из плохих дней, я знаю. Хотя плохие дни случаются так часто, что их уже можно назвать нормальными, а хорошие выделить отдельно. Под хорошими я понимаю дни, когда не выпадаю из реальности.
Это я сейчас так говорю, потому что действуют таблетки, или ещё что-то. На самом деле, я не слишком-то понимаю, где реальность, а где всё остальное. Я вижу, как исчезают плитки пола, а под ними чёрная вода. Если нырнуть туда, то окажешься среди длинных водорослей, которые оплетут тебя, и это будет похоже на прикосновение рук. Очень реальное прикосновение.
Я опять расцарапала предплечье, да? Всё, вижу. Мне нужно что-то, чтобы вытереть кровь, Птичник потом обработает царапины. Это я, кстати, придумала называть его Птичником, вы не знали?
Может, он ещё одна галлюцинация. Может, они все галлюцинация, Птичник, Психе, Ник и остальные. Я не хочу проверять. Неважно, реальны или нет, я люблю их.
Как я сюда попала? Грустная история. Я вообще-то на преподавателя училась. Пятый курс, почти закончила, а потом меня увезли в больницу, потому что я залезла на парту посреди лекции и начала кричать. Не спрашивайте, что я видела, не помню. Врачи сказали, что мне нужно лечение. В смысле, это же очевидно, что мне нужно лечение, нет?
Не слишком люблю говорить о прошлом. Но да, я помню, как умерла моя мать. Ей голоса сказали выпрыгнуть из окна, надев себе на голову наволочку. Очень глупо, наверное, смотрелось. Мне голоса ничего такого не говорили. А если и говорили, то это только наше с голосами дело.
А она мне рассказывала, как умер её отец. Если бы у меня была дочь, или сын, или близнецы, как Психе и её сестра, я бы продолжила цепочку. Первый облил себя бензином и щёлкнул зажигалкой, вторая выбросилась из окна, третья – это я.
Дурная наследственность, вот как подобное называется.
Не надо на меня так испуганно смотреть. Это всего лишь кровь. Да, противно, но как ещё мне убедиться, что вы не моя фантазия? Хватит смотреть, я же сказала. Хотите сделать что-то полезное, принесите перекись и пластырь, а лучше позовите Птичника.
Что вы сказали? Вы точно не галлюцинация, я могу быть уверена. Да ладно.
А вы сами уверены в этом?
5
На следующий день после разговора у двери, я заглядываю в третью палату. И вижу там её.
Эда сидит около кровати прикованного Принца и смотрит в стену. Замираю на пороге, пытаясь понять, что происходит.
Её выпустили? Серьёзно? Неужели всё так быстро пришло в норму?
– Они здесь, – говорит Эда. Я вздрагиваю. – Я вижу их, они смотрят.
– Кто смотрит? – спрашиваю, не удержавшись. Не стоит. Не нужно интересоваться этим, будто её галлюцинации реальны. Надо её вытащить, но я уже задала вопрос.
– Они.
И Эда резко поднимается на ноги. Я пячусь к двери, по инерции, хотя знаю, что Эда ничего мне не сделает. Но кто знает, что она видит на потолке, на стенах, везде.
Я могу только смотреть, как Эда впивается ногтями в своё предплечье. Будто ей мало шрамов, мало ран, которые постоянно обрабатывает и перебинтовывает Ян.
– Они всё видят…
– Эда, – Птичник где-то рядом, он может прибежать в любую минуту.
Хватаю Эду за руку, пачкая пальцы в её крови, и тяну к кровати. Эда вертит головой, смотрит на пол, стены, потолок.
– Прекрати. Приди в себя уже! – нельзя кричать, услышат. Если бы Ник был здесь, у него получается с ней справляться, а я не знаю, как.
– Дай ей пощёчину, – советует сестра из дальнего угла. Вот её тут не хватало.
– Вот тебя не хватало. Исчезни! – Эда опять царапает свою руку. – Хватит!
На моей ладони всё больше крови, пока я разжимаю её пальцы. Вторая рука абсолютно бесполезна, болтается в гипсе мёртвым грузом. Всё равно получается, хватка слабеет. Эда дёргается, сестра бурчит что-то, и только у Принца хватает ума лежать молча.
Эда резко поворачивает голову, глядя на сестру.
– Оу. И ты здесь.
Наши пальцы склеивает её кровь.
– Ты её видишь? – шепчу я. Она поворачивается ко мне, и пустота из её глаз постепенно уходит.
– Психе… – тянет она, глядя на мою окровавленную ладонь. – Ты что, специально за мной ходишь?
Это звучит очень осознанно.
– Ну, немного, – тихо говорю я, отпуская её.
– Давно пора, – краем одеяла Принца Эда вытирает руки. – А то всю неделю тебя нет. Как ты вообще могла попасть в Клетку? Да ещё так надолго? Бросила меня тут! Да мне поговорить кроме как с Ником вообще не с кем, а он постоянно на улице. Сама представляешь, как это скучно?
Не думала, что она так меня ценит.
– Кит всё время сидит у себя, Ольга постоянно ноет, что мои шрамы несимметричны, а Птичник всё за тобой смотрит, – и она бьёт меня окровавленным кулаком в плечо. – Как ты могла?
– Говорю же, это не я. Это она, – я показываю в угол. Сестра недовольно скалится.
– А, – Эда бросает на неё взгляд и снова поворачивается ко мне. – Она правда хотела тебя придушить? Зачем?
– Спроси её сама.
– Зачем? – говорит Эда в угол. Сестра делает неприличный жест и отворачивается.
– Она не хочет с тобой разговаривать.
– А жаль. Но как хочет, заставлять не буду.
– А ты… – может, не лучшая идея спрашивать вот так прямо, но мне нужно знать. – Ты сама в порядке? Ты сейчас здесь?
Эда поправляет Принцу одеяло. Его волосы немного отросли и мягким светлым пушком покрывают голову.
– Да вроде бы. Но иногда, знаешь, нет никакой разницы между здесь и там. По крайней мере, я её не могу увидеть. Разницу.
– Нет, не знаю.
Сестра фыркает.
– Куда тебе, тупица.
– А не пойти ли тебе куда подальше? – не сдерживаюсь я.
– Хватит препираться, вы же близнецы. Знаешь, пока я не познакомилась с вами, думала, что близнецы всегда поддерживают друг друга. Или это просто вы такие ненормальные? – Эда всё говорит, её руки в разводах уже подсыхающей крови разглаживают складки на пододеяльнике в цветочек.
Она сейчас слышит только себя, взгляд снова уходит внутрь. Надо сделать что-то, отвлечь её, но мы же в палате Принца и никого больше нет рядом.
Мне нельзя не воспользоваться возможностью.
В конце концов, я пришла в третью палату с определённой целью.
Пока Эда продолжает говорить про близнецов и пытается согреть пальцы Принца, я пячусь к подоконнику. Шарить рукой за спиной не слишком удобно, пальцы никак не могут поднять, но если я развернусь, Эда может заметить, а нож… Я не уверена, как она на него отреагирует.
– Вы можете хотя бы попытаться поладить, – говорит она, нависая над Принцем и приглаживая остатки его волос. Она стоит боком, смотрит в другую сторону, Принц ёрзает во сне.
Я резко разворачиваюсь и поднимаю подоконник.
Он скрипит, я сажу себе занозу, Эда должно быть уже смотрит на меня – какая разница? Какая? Теперь? Разница?
Ножа там нет.
Нет ножа, нет банки мёда, которую я берегла для Кита. Кто-то знает про мой тайник. Кто-то залез в него и забрал нож и сладкое, кто-то…
Сестра кладёт голову мне на плечо. Ледяной, костлявый подбородок, как у Смерти.
– Я же говорила, что ничем хорошим это не кончится, – издевательски тянет она.
– О, у тебя тут тайник, – говорит Эда.
– Теперь по отделению бродит псих с ножом.
– Что там интересного?
– И именно ты в этом виновата.
– Птичник ведь не знает?
Что мне делать?
Надо найти его, надо срочно найти его. Пока кто-нибудь не совершил самоубийство раньше меня, пока на него не наткнулся Птичник, ведь тогда второго шанса не будет, ничего больше не будет.
– Он пустой, – бросаю я Эде, опуская подоконник. – Я буду в общей.
Эда ещё что-то говорит нам вслед, но я не слышу. В несколько шагов я пересекаю коридор и замираю на пороге общей комнаты.
Здесь почти все.
Ольга сидит на кресле, демонстрируя идеально ровную осанку, и читает книгу.
Кит устроился на подоконнике и рисует карандашом, выглядывая в окно. Солнечные блики дрожат на его бледной коже.
Ник крутит на пальце ярко-красный эспандер, бьёт ногой по подлокотнику дивана и первый обращает на меня внимание.
– Ну и как? Эда пришла в себя?
Я молчу.
У одного из них мой нож. А мне надо быстрее совершить самоубийство, то есть, нужно его вернуть. Сестра просачивается между моим плечом и косяком.
– Поиграем в детектива? – предлагает она, лёгким танцующим шагом пересекая комнату. – Кто из них мог это сделать, как думаешь?
Напряжённо слежу за ней. Не хватало только её издёвок сейчас. Я должна понять, кому тут нужен дрянной канцелярский нож, который только для вскрытия вен и годится?
– Ольга? – сестра нависает над ней, заглядывая в книгу. – Чтобы подстричь кого-то или обрезать что-то. Вообще, нож нужный инструмент. И если так, за него можно не волноваться, Ольга будет держать его чистым и наточенным.
Да, Ольга могла найти мой тайник.
– Кит? – сестра поворачивается к окну, лучи света проходят через её тело, Кит всё водит карандашом по бумаге. – Может, он нашёл тайник случайно или видел, как ты заглядывала туда. Он хотел взять только мёд, но прихватил и нож, знаешь, вырезать что-то из бумаги.
Если он у Кита, я могла бы написать ему записку, попросить вернуть. Хотя бы на пять минут, этого бы мне хватило.
– Психе? – Ник щелкает пальцами, машет мне рукой. – Ты что, совсем зависла?
– А Ник? – сестра огибает диван, остановившись у него за плечом. – Он обычно пользуется руками, но нож тоже неплохой вариант.
– Эда… – выдыхаю я.
– Она ведь не знала про тайник, – сестра поворачивается ко мне. – К тому же, Эда бы сразу кому-нибудь разболтала. Ну а Принц постоянно спит. Итак, у тебя три варианта, – она обводит призрачными руками комнату. – Кто из них?
Ольга, Кит или Ник? Не могу ответить. Кто бы…
– Психе! – Ник снова щёлкает пальцами, и я понимаю, что все смотрят на меня.
Ольга подняла голову от книги, Кит от рисунка. Сестра всё ещё стоит у дивана, ухмыляясь.
«Отдайте мой нож, пожалуйста», – стоит сказать мне. Он мой. Он мне нужен, нужнее, чем вам, точно. Я уже собираюсь попросить, спокойно, в конце концов, мы все друг друга понимаем. Нас всех терзает что-то, требующее выхода, будь это галлюцинации, навязчивые идеи или желание умереть.
Я открываю рот.
На плечо ложится тёплая рука.
– Всё в порядке? – спрашивает Птичник, заглядывая в комнату. Мы синхронно киваем. – К Эде не ходить, я её запер.
– Что на этот раз? – спрашивает Ник, сжимая эспандер.
– Опять расцарапала себе руки.
– Зря ты оставила её одну, – шепчет сестра. – Ты ведь видела, что она в неадеквате. Снова думаешь только о себе.
Заткнись. Заткнись же! Как бы я хотела сказать это вслух, но Птичник всё ещё держит меня за плечо, осматривая комнату, выискивая повод запереть ещё кого-нибудь. Меня нельзя запирать. Только после того, как я найду нож.
– Если найдёшь, – шипит сестра. – Разве ты справишься с этим?
– Обед через час, – бросает Ян.
Надо успокоиться и всё обдумать. Птичник удаляется на свой пост, а я падаю в свободное кресло. Кит закрывает глаза и уходит в себя, только рука, сжимающая карандаш, автоматически движется по листу. Ольга снова смотрит в книгу, но не листает страницы. И только Ник бодро бросает в меня подушкой.
– Для того, кто сначала пережил покушение, а потом освободился из Клетки, ты слишком мрачная, – говорит он.
«А ты слишком бодрый», – хочу ответить я, но боюсь. Поэтому неопределённо пожимаю плечами.
– А ещё ты бледная. Тебе надо на улицу.
Улица… Я думала о том, что хочу прогуляться, пока была привязана к кровати. Потом это вылетело из головы. Странная Эда, пропавший нож – мне надо разобраться с этим.
С другой стороны, Ник очень прав.
Ольга, за всё это время ни разу не перелистнула страницу книги. Её волосы, разделённые на ровный пробор, закрывают лицо, но я знаю, что она почти не моргает. И дышит глубоко, но медленно, незаметно.
Иногда она кажется мне статуей.
Или просто, не знаю, вещью.
Из отделения Птичник меня выпускает только на следующее утро и только после обыска. Мог и не волноваться – ножа у меня нет. Ему я об этом, конечно, не говорю.
Я даже не начала искать. После обеда Птичник сделал мне ещё один укол, и весь день прошёл как в тумане. Помню только, что Ольга читала мне вслух, но не помню, что. Новых уколов ещё не было, но Хриза постоянно что-то придумывает. Поэтому я решила выйти наружу, пока могу.
Ника, кстати, выпустили раньше, ему вообще разрешают спокойно ходить по саду. Я слышала, как Хриза говорит ночью Птичнику, что прогулки хорошо на Ника влияют. Даже во время приступов ярости – он избивает деревья или кричит, хотя, это больше похоже на вой, от которого дрожат стёкла. Но зато возвращается Ник почти спокойным.
Ещё он любит бегать.
Остальным выйти из отделения сложнее. Нужно сначала попросить Птичника открыть дверь, а потом только бродить по саду. Немногие, кстати, стремятся. Ольга, например, вообще не любит гулять. Её раздражает грязь и кусты, и нравится ей только симметричная решётка.
Кстати, о решётке.
То, что нам разрешают выходить из отделения, может создать ложное впечатление о нашей свободе. Но нет. Это совсем не так. Не успеешь сделать и пятьдесят шагов в любую сторону от стены, тебя остановит решётка. Перелезть не получится, открыть тоже – ворота только одни, и, как обычно, заперты. Мы можем только смотреть наружу.
Я часто вижу, как Кит стоит у границы между отделением и миром, держась за прутья.
Птичник открывает мне дверь в конце коридора, ту самую, с окошком. У лестницы низкие перила, но даже сбросившись с неё головой вниз, я только поцарапаюсь о кусты.
И кстати о кустах.
Не знаю, кому пришло в голову, что это будет забавно. Это не забавно, это странно, или даже глупо, но у нас есть лабиринт. Как в каком-нибудь романе – свой лабиринт из зелёной изгороди. Дорожки, повороты, разветвления, тупики, всё, как нужно, кроме одного факта. Кусты даже мне достают только по пояс.
Это лабиринт, но к центру можно пробраться за пару минут, немного поцарапавшись. Он не выполняет главной функции лабиринта – запутать и сбить с толку. Он такой же ненормальный, как и мы.
Я останавливаюсь у подножия лестницы. Ника рядом не видно, обычно он игнорирует лабиринт, бегая по периметру решётки. От избытка кислорода у меня кружится голова, от утреннего холода мурашки, от росы на траве – мокрые ноги. Но всё равно мне здесь нравится.
Уже углубляясь в кусты, я оглядываюсь. На площадке около двери стоит Птичник, а рядом с ним на перилах сидит моя сестра.
Слишком много людей следит за мной сегодня.
Так и с ума сойти можно.
Я не ищу Ника специально, но на него трудно не наткнуться. Подходишь к решётке, задумчиво выглядываешь наружу, и тут рядом появляется бегущий Ник.
Увидев меня, он машет рукой и сбавляет скорость, чтобы остановиться рядом. У него ко лбу прилипли мокрые чёрные пряди, на футболке тёмные пятна. И он улыбается. Читай – скалит зубы и блестит глазами.
– Наконец-то тебя выпустили. Птичник следит?
Я показываю в сторону лестницы.
– Он там. И моя сестра с ним. Никуда от них не деться.
Ник шмыгает носом, убирает со лба волосы. Я оглядываюсь через плечо. И Птичник, и сестра всё ещё смотрят за нами.
– Как мне это надоело, – вырывается у меня. – Они всё время рядом. Куда бы я ни пошла, кто-то из них следит за мной, – я смотрю на решётку и за решётку. – Не знаю, что с этим делать.
Ник тоже смотрит на прутья.
– Зато я знаю.
– И что?
– Нужно сбежать.
Воздух попадает мне куда-то не туда, и я начинаю кашлять.
– Иногда мне кажется, что я могу выбраться, – продолжает он.
Не верю.
– Через неё нельзя перелезть, – отвечаю ему.
Прутья слишком гладкие, без завитушек, цветов, чего угодно, за что можно ухватиться. Даже Ник с мышцами в пару раз больше моих не справится.
– Не перелезть, – говорит он. – Я могу сломать её и уйти отсюда.
Кладу руки на холодную решётку. Это металл, и, как и положено металлу, он очень прочный. Всё ещё не верю. Но если… если на пару секунд допустить, что Ник сможет. Разорвёт прутья, будто они из бумаги, откроет нам путь за пределы территории, наружу.
Даже не знаю, что бы сделала в таком случае.
Ник вытирает ладони о штаны и сжимает прутья.
Куда бы я пошла? Или побежала бы, пока меня не поймали?
Его мышцы напрягаются, он скалит зубы, как хищник, волк, пытающийся вырваться из капкана. Я почти вижу, как поддаются прутья, как открывается достаточно пространства, чтобы можно было вылезти, выйти на свободу.
Что я буду там делать?
Ник опускает руки.
– Не сегодня, – говорит он.
Даже не знаю: разочароваться или вздохнуть с облегчением.
– Почему?
– Не знаю, – он пожимает плечами. – Не чувствую в себе этого.
– А…
– Но потом, – Ник вытирает лоб краем серой футболки. – Обязательно, только позже. Обещаю, – и он гладит меня по голове.
Что на это ответить, я тоже не знаю.
– Побежали, – Ник несётся дальше. Ещё один круг, ещё один, но никогда не вырываясь за границы отделения.
– Ты же хочешь туда?
Я оборачиваюсь. Сестра стоит у решётки, прутья просвечивают сквозь тело. Её они не ограничивают. Призраку ничего не стоит пройти сквозь металл, сквозь что угодно.
– Ты хочешь наружу, Эва?
Не знаю. Чего я точно не хочу – это с ней разговаривать.
Оставляю её позади, убегая вслед за Ником. Холодный, утренний воздух в лицо, только сестра не уходит. Она летит за мной, смеётся, дёргает за плечо, пытаясь остановить, и кричит:
– Можешь попробовать сбежать, только не думай, что тебе это поможет!
Уже ужин, а я до сих пор не знаю, где мой нож.
Не надо говорить, что чисто теоретически, это нож Птичника. Я забрала его. Я спрятала. Мне, в конце концов, он нужнее.
Эду всё ещё держат в палате, и Ольга ворчит, что мы снова сидим, не как обычно. Она катает по тарелке стручковую фасоль, пытаясь сложить её параллельно. Птичник советует ей есть, пока не остыло.
– И вообще, сегодня у нас киновечер, так что не тормози, – добавляет Ник.
Ольга смотрит на него. Не будем уточнять, что мрачно, она всегда смотрит мрачно, и продолжает раскладывать фасоль. Кажется, я вижу, как трясется от беззвучного смеха Кит. Ник шумно втягивает сквозь зубы воздух. Он может сдержать себя. Мы все адекватны в столовой, помните?
По пути в общую, я останавливаюсь у палаты Эды. Там тихо, но стоит мне постучать, она отвечает.
– Кто здесь? Ник? Психе?
– Это я.
Глухой удар, и створка дрожит. Эда, кажется, рухнула на неё всем весом.
– Отлично, а то я думала, что от скуки умру. Когда меня уже выпустят? Не могу больше одна, сколько можно? К тому же, киновечер пропускать не хочу, сегодня что-то интересное должно быть.
И правда, почему её не выпускают? Судя по голосу Эда уже вполне адекватна. Может, если я попрошу Птичника, он всё равно будет наблюдать за нами, что ему мешает…
– И меня достали эти тени, они постоянно шипят и превращаются в змей, потому что как змеи же. Под кроватью целое гнездо, и мне кажется, что под подушкой тоже.
Так, стоп.
– Какие змеи? – спрашиваю я.
– Те, которые из теней. Не бойся, они не пролезут ни под дверью, ни в замочную скважину. Или ты не боишься змей?
Я даже не знаю, что на это ответить.
– Слышишь, – шепчет сестра. – Она всё ещё не здесь.
– Эда, – выдыхаю я. – С тобой всё в порядке?
Раньше такого никогда не было.
– Раньше с тобой такого не было.
Она погружалась в галлюцинации, но не настолько. Это не тянулось целую неделю!
– Что случилось? – почти шепчу я двери. Сестра тоже прижимается к створке, подмигивает мне целым глазом.
И голос Эды, приглушенный несколькими сантиметрами дерева, виноватый и усталый.
– Я не знаю. Я перестала пить их, потому что думала, что это бесполезно. Птичник давал мне таблетки, а я только делала вид, что глотаю, и выплёвывала потом в окно. Мне не нравится, что они дают мне эти таблетки. Не нравится, что они синие. Синий, где-то был цветом смерти, или там был белый, знаешь…
О боги, неужели всё так просто? Мне нужно рассказать Яну, пусть следит, чтобы Эда проглотила свои таблетки, и она вернётся к нам.
Я наталкиваюсь на насмешливый взгляд сестры. И знаю, что она хочет сказать ещё до того, как она открывает рот.
– А какое право ты на это имеешь? – спрашивает она. – Эда сама должна решать, пить ей или не пить таблетки и видеть ли галлюцинации.
Она права. Права, но всё же.
– Эда ведь не говорит, что тебе нельзя умереть, так?
Я запуталась.
Эда уже не стоит у двери, я слышу её бормотание из палаты. Птичник точно надел на неё смирительную рубашку, странно, что вообще в Клетку не увёл. Я могу за неё не беспокоиться, пока.
Мне надо подумать.
Кино – идеальная для этого возможность. Никто не кричит, не отвлекает друг друга. Все молча смотрят в экран, и я, устроившись между Китом и Ольгой, могу погрузиться в себя.
Ян, устроился на подоконнике, как на насесте, спрятав руки в карманы халата. Я могу рассказать ему всё прямо здесь. Могу, но буду ли?
Ольга снова сидит, держа спину идеально ровно, не касаясь спинки дивана. У Кита в руках блокнот, кудряшки мокрые после душа. Ник лежит на кресле. Сестра забилась в угол, ближе к подоконнику и Птичнику. Лампу мы выключили, и из-за белого света экрана призраками кажутся все. Даже Птичник. Даже я.
А ведь я могла бы быть призраком, если бы всё получилось немного по-другому. Если бы она была сильнее и съела меня первой.
Кит зевает и кладёт голову мне на плечо. Первые несколько секунд я не могу пошевелиться. Его волосы щекочут мою шею, глаза полузакрыты. Все остальные смотрят в экран, и я шепчу:
– Тебе скучно?
Он царапает воздух пальцами и, не отрываясь от меня, достаёт блокнот.
«Немного. С комментариями Эды было бы веселее».
Я только начала думать о чём-то приятном, как мне напоминают. Птичник всё ещё здесь, неотрывно следит за нами, и я могу ему признаться. Я даже хочу ему признаться. Или не ему, мне надо это выпустить, слишком сложно держать в себе.
Забираю у Кита блокнот.
«Могу я рассказать тебе секрет?»
Он поворачивает голову, наши взгляды встречаются. Я бы могла сидеть так… Долго. Смотреть ему в глаза, чувствовать тепло его тела под бормотание телевизора.
Кит улыбается и кивает, и мне приходится опустить взгляд, чтобы написать.
«Эда рассказала мне, почему она в последнее время», – кусаю кончик карандаша, подбирая слово, – «Такая».
Кит забирает у меня карандаш.
«Почему? Я никому не скажу».
Пишу быстрее, фраза сама срывается с пальцев, и стоит мне поставить точку – становится легче.
«Она перестала пить таблетки.»
Кит смотрит на меня. «Что, правда?» – читаю я в его взгляде.
«Поэтому она постоянно видит галлюцинации», – и, подумав, дописываю. – «Я не знаю, стоит ли рассказывать Птичнику».
Кит читает и быстро мотает головой. Не стоит? Думаю, он прав. Всё же это решение Эды и только Эды. Я возвращаю Киту блокнот, и он снова устраивает голову на моём плече. К концу фильма он спокойно спит, и я не хочу уходить. Всё так хорошо, даже Ольга, кажется, немного расслабилась, и сестра сидит тихо в углу. Но Птичник будит Кита, разводит нас по палатам, выдаёт вечернюю дозу таблеток и уколов. Я вижу, как он, держа шприц наготове, заходит в палату Эды, и думаю, что правильно сделала. Пусть ничего не знает. Или сам догадывается.
