Алиса Гордеева
Если бы не ты
– За день до того, как я приехала к тебе домой за вещами, кое-что произошло.– Мы остановились метрах в пяти от кафе. Миронов встал напротив меня, лицом к заведению. Я же стояла к кафе спиной и смотрела за плечо Гены, на проезжую часть, на которой совершенно не было машин.
– И что же случилось? – озадаченным голосом поторопил меня с рассказом Гена.
– Вечером к Тимуру пришел отец. Он видел меня. И я думаю, что узнал.
Лицо Миронова исказила гримаса недоумения и негодования.
– И ты все это время молчала?! – Он почти сорвался на крик.
Он начал отчитывать меня, как нашкодившего котенка, а я, зажмурив глаза, ждала, когда он успокоится.
В этом его потоке брани в мою сторону я не сразу расслышала звук притормозившего рядом автомобиля. Открыв глаза, я заметила огромный белый внедорожник с наглухо затонированными стеклами. Постепенно заднее стекло начало опускаться, открывая вид на отталкивающую мясистую физиономию Черниговского-старшего. Все, на что у меня хватило сил от испуга, это еле слышно, не своим голосом произнести:
– Федор, Федор Черниговский.
Но Гена меня не слышал. Он все еще находился в возмущенных чувствах и не прекращал меня ругать.
Черниговский несколько мгновений сверлил меня своим рыбьим взглядом, а потом, улыбнувшись мне омерзительно слащавой улыбкой, резко поднял свое стекло. Но не успела я выдохнуть, как тут же открылось переднее стекло, и на меня уставился человек в черной маске и с оружием в руках.
Время остановилось. Я смотрела в лицо палача и не могла вымолвить ни слова. А Гена, словно ничего не замечая, продолжал воспитывать во мне сознательность, ругая за безответственность. Ощущение безысходности заставило меня закрыть глаза и принять то, что было мне суждено.
Раз…
Слова Гены казались все тише и дальше. Чему быть, того не миновать. Может, это все и к лучшему. Я – одна сплошная головная боль для всех.
Два…
Чей-то смутно знакомый голос издали взорвался громогласным «Миронов!». Или мне просто показалось? Это все страх.
Три…
Крепкие мужские руки с силой схватили меня за плечи. А в голове билась только одна мысль: чтобы человек в маске не промазал, чтобы Гена не пострадал. Так стало спокойнее и уже почти не страшно.
Четыре…
Оглушительный хлопок. Удар. Боль. Тишина. И только отрывки былого сна на подкорках сознания:
– Не закрывай глаза. Я же тебя предупреждал.
64. Клятва
Наверно, это был мой личный предел боли, когда, разомкнув веки, я увидела глаза Гены. Мы лежали на грязном тротуаре лицом к лицу. Вот только, если мой взгляд метался в попытках осознать, что только что произошло, то глаза Миронова были неподвижны. Пересохшими губами я попыталась закричать, позвать на помощь, но ничего не получалось. Голос не слушался меня. Все, что я могла, это судорожно открывать рот и повторять его имя.
– Гена, Гена, Гена, – как в бреду, едва различимо шептала ему.
Но Миронов не отвечал. Лишь спустя мгновение, словно удостоверившись, что я все еще была жива, он закрыл глаза. Через боль, разливавшуюся по телу, я поднесла перепачканную кровью ладонь к его небритой щеке и продолжала повторять:
– Гена, Гена, Гена!
А потом опять наступила темнота, сквозь которую я время от времени различала чужие голоса, непонятный шум, вой сирены и постоянную тряску. Иногда пустота сменялась размытыми картинками: незнакомые люди, серое небо, белые стены.
Когда я смогла окончательно прийти в себя, то обнаружила, что лежала в больничной палате. Рядом со мной с каким-то препаратом стояла капельница, тонкие трубочки от которой вели в катетер в моей руке. Осмотревшись по сторонам, я поняла, что была в палате совершенно одна. Голова казалась отлитой из чугуна, а по телу волнами пробегали импульсы боли при каждой попытке пошевелиться. Но самое главное – я была все еще жива. Я видела, как за окном лил дождь, слышала, как он барабанил по стеклам. Собравшись с силами, я смогла сесть. Трубочки, торчавшие из левой руки и так мешавшие мне занять удобную позу, я постаралась аккуратно достать и только в этот момент обнаружила источник боли. Практически вся правая сторона моего тела была в ссадинах и ушибах. Но на мне не было повязок, а значит, пуля, вылетевшая из машины Черниговского, меня не задела. И в этот момент весь ужас случившегося безмерной лавиной обрушился на меня. Гена. Палату огласил нечеловеческий вой. Мой вой.
– Тише, тише. – В палату мгновенно вбежала молоденькая медсестра, – Вам нельзя так переживать. Успокойтесь.
Следом за ней вошел отец – помятый, взъерошенный, совершенно не похожий на себя самого.
– Оставьте нас, – грубым голосом приказал Горский, и медсестра послушно выбежала из палаты.
Горский подошел ближе, придвинул стул и сел прямо напротив меня. Он долго осматривал меня, убеждаясь, что медицинская помощь мне больше не нужна.
– Что с Геной? – Я должна была знать правду. И, да, сейчас я больше, чем когда-либо, надеялась на чудо.
– Как ты себя чувствуешь? – проигнорировав мой вопрос, сквозь зубы процедил отец.
– Нормально. Что с Геной?
– Ты видела, кто стрелял? – в очередной раз не ответив мне, спросил Горский.
– Да, что с Геной? – Мне пришлось повысить голос, чтобы он мне ответил.
– Кто это был?
– Черниговский. Что с Геной? – Мой голос предательски дрожал. Молчание Горского медленно, но верно убивало любую надежду.
– Тебе нужен отдых. Постарайся поспать. – Отец как ни в чем не бывало встал и направился к выходу.
– Просто скажи, что он жив! Прошу тебя! – почти шепотом проговорила я ему вслед.
Отец остановился, обернулся и, кинув на меня печальный взгляд, кивнул. После чего сразу вышел из палаты.
На смену ему тут же вернулась медсестра.
– Вам очень повезло. Все заживет очень быстро. И сотрясение совсем небольшое, уже через пару дней, наверно, вас отпустят. – Она что-то крутила в капельнице и постоянно тараторила. От ее голоса голова вновь налилась расплавленным металлом.
– Со мной поступил мужчина. Верно?
– Да! Не просто мужчина, настоящий герой, как я поняла. Он, говорят, вас от пули спас. Вот это надо же, какой отважный! Вы только…
– Где он? – резко перебила я эту трещотку в белом халате. Сейчас я понимала, откуда у Горского было столько грубости в голосе при разговоре с ней.
– В операционной еще, наверно. Его сам профессор Попов оперирует. Вы знаете…
– Где находится операционная?– вновь перебила девушку.
– Ну, вы что! Кто же вас туда пустит! Да и нельзя вам пока выходить, и вообще… – Она подошла ближе и положила руки себе на талию. – Вы в таком виде собрались по больнице ходить?
Я тут же окинула себя взглядом. Действительно, кроме одноразовой полупрозрачной сорочки на мне ничего не было. Схватившись за край этого непонятного одеяния, я вопросительно посмотрела на медсестру.
– Где моя одежда?
– Вы поступили все в крови. Врачи не знали, есть у вас ранение или нет. Пришлось все разрезать, чтобы они могли вас осмотреть. Потом еще возили на томографию, а там…
– И что, в больнице не нашлось чего-то более приличного? – Мне порядком надоело перебивать девушку, но иначе этот разговор никогда бы не закончился.
– Мужчина, который только что вышел от вас, сказал ничего вам больше не давать, и еще, чтобы вы не вставали, – захихикала девушка.– Грозный он у вас. Отец, да?
– Отец, – кивнула в ответ, совершенно не разделяя ее смеха. – Принесите мне халат, пожалуйста. Я никуда не убегу, только узнаю, что с моим другом.
– Нет, не положено! – командным голоском ответила медсестра.
– Не положено говорить мне гадости и оскорблять! – Я решила, что пора ее припугнуть.
– Да я вам и слова плохого не сказала! – опешила девушка.
– А вот это вы моему жуткому папочке будете объяснять. А я, знаете ли, выдумщица еще та! Халат!
Медсестра оказалась понятливой, и уже через десять минут я ковыляла по больничным коридорам в ситцевом халате стародавних времен. Еле отыскав операционные, я поняла, что меня действительно никто туда не пустит, но это не означало, что я могла вернуться ни с чем. Я ловила каждого выходящего оттуда человека в белом халате с расспросами о Миронове, но никто мне ничего не мог сказать. Уже отчаявшись узнать хоть что-то о состоянии Гены, я прислонилась к стене и, обхватив руками голову, тихо застонала.
– Вот ты где. – Мягкий мужской голос вывел меня из состояния отчаяния. – Привет.
Я подняла глаза и увидела Лероя. В бахилах и накинутом поверх пиджака белом халате, он стоял от меня в двух шагах с большой сумкой через плечо.
– Ты знаешь, что с Мироновым? – напрочь забыв о приличиях, спросила его.
– Операция все еще идет. Его привезли в очень плохом состоянии. Пуля прошла насквозь, задев легкое. Врачи делают все, что можно, – с искренним сожалением ответил Лерой.
– Он будет жить? – Мелкая дрожь прошла по всему телу. Гена не мог умереть! Только не Гена!
– Я не знаю, Ксюша, не знаю, – понурив голову, ответил мне Лерой.– Но стоять здесь не нужно. Персонал ругается, ты им мешаешь работать. Здесь же не только Миронов. Пойдем, я привез тебе чистую одежду. Переоденешься, и я отведу тебя в комнату ожидания. Там уже приехала жена Миронова. Уверен, ей пригодится твоя поддержка.
Лерой подошел ближе, обнял меня за плечи и повел к выходу. В состоянии шока я медленно побрела с ним обратно в палату, неустанно повторяя, как заклинание:
– Гена не может умереть! Не может! Не имеет права!
Мы вернулись в мою палату, где Лерой отдал мне сумку, в которой лежали совершенно новые одежда и обувь моего размера.
– А разве Горский не велел держать меня в одной сорочке? – спросила я, забирая сумку из рук Лероя.
– Господи, Ксюша, Горский чуть с ума не сошел, когда узнал! Всю больницу на уши поставил и не успокоился, пока своими глазами не увидел, что с тобой все в порядке. Сегодня же ты едешь домой к отцу, продолжишь лечение там.
– А как же конспирация? Разве не он говорил, что для всех я умерла?
– Мне кажется, сегодня он сам чуть не умер.
Дорога до комнаты ожидания заняла всего несколько минут, но вот открыть дверь и просто туда зайти я не могла набраться смелости долгое время. Там, за дверью, сидела Софья Александровна, которая по моей вине могла потерять мужа, а Гришка – отца. Если бы я послушала Гену раньше и уехала с Лешей в Москву, сейчас Гена был бы здоров. Если бы я послушала Соболева и не возвращалась в Россию, Гена тоже был бы в порядке. Если бы я прислушалась к здравому смыслу, а не к глупому сердцу, Черниговский никогда бы не узнал, что я жива, а значит, Гена сейчас не находился бы на волосок от смерти. Во всем, что случилось, виновата была только я.
Набравшись смелости, я все же повернула ручку и открыла дверь. Небольшое помещение с обычными больничными скамейками, широким окном с сероватыми занавесками и автоматом с кофе в углу было пропитано атмосферой боли и мучительного ожидания. Софья Александровна стояла возле окна и пустым безжизненным взглядом провожала капли дождя, скользящие по стеклу. Она казалась безумно уставшей и поникшей. Представить, что творилось сейчас в ее душе, было страшно.
Звук открывшейся двери моментально отвлек Софью Александровну от окна, и она повернулась ко мне в надежде узнать наконец-то о состоянии мужа. Я боялась увидеть в ее глазах ненависть, разочарование, обиду, но Софья Александровна меня удивила. Заметив меня, она нежно и по-доброму улыбнулась, а потом быстрым шагом подошла ко мне и крепко обняла.
– Ксюшенька, девочка моя, как ты? Как ты себя чувствуешь? Боже, сколько же тебе пришлось перенести! – Она гладила меня по волосам, пыталась найти слова, чтобы утешить меня и успокоить.
Как же так?! Разве она не должна была злиться на меня и проклинать? Разве она не понимала, что только я – источник ее страданий?
На секунду отстранившись, она осмотрела меня с ног до головы, как до этого делал Горский, и снова прижала к себе.
– Как он? Что-нибудь известно? – Мне не хотелось говорить о себе. Мы сюда обе пришли не для того.
– Врачи пока молчат. Не дают шансов, но и не отнимают надежды. – Ее голос дрожал, но она из последних сил держала себя в руках.– Гена справится, Ксюша. Обязательно справится! Ему есть ради чего жить. Он не оставит нас. Я верю.
– Я тоже. – Я оказалась не такой сильной, как она. Слезы ручьями лились из глаз, отчего все предметы и лица казались размытыми.
– Не плачь, девочка моя, не надо! Ну же! Тише, тише!– Софья Александровна продолжала гладить меня по голове.
Я была поражена ее стойкостью и силой. Как она могла, будучи на краю, находить слова поддержки для меня?! Как?!
– Простите меня! Пожалуйста! Если только сможете, то простите! – Глотая слезы, я больше не могла сдерживаться. Я хотела, чтобы она поняла, как сильно я сожалею о случившемся, чтобы знала, что я прекрасно осознаю свою вину.
– Ну что ты такое говоришь? При чем здесь ты? Я всегда знала, кем работает мой муж, и давно смирилась с тем, что его служба связана с огромным риском для жизни. Его призвание, его цель – спасать других людей, иногда ценой своего здоровья или даже жизни. Иначе он просто не может. Понимаешь?
– Понимаю. Но, все, что с ним произошло, случилось по моей вине! Если бы не я, он сейчас не лежал бы на операционном столе.
– Ксюша, если бы не ты… – Софья Александровна мягко прикоснулась своими теплыми ладонями к моим щекам и заглянула прямо в глаза.– Если бы не ты, Ксюша, у Гены никогда не было бы дочери. Если бы не ты, его сердце любило бы вдвое меньше. Поверь мне, я знаю, о чем говорю. И запомни, навсегда запомни: никогда не вини себя за чужие ошибки! Ты не виновата ни в чем!
Теперь уже слезы блестели на щеках каждой из нас. Одна боль на двоих. Огромная, раздирающая на части чистая боль. Но пока мы держали друг друга в крепких объятиях, нам становилось немного легче дышать и верить в чудо.
Именно с этой верой в глазах и в сердце мы встретили врача, который после многочасовой операции, уставший и обессиленный, вошел в комнату и попросил нас присесть.
Он смотрел на нас непроницаемым взглядом, явно собираясь с мыслями, чтобы огласить свой вердикт. А мы его не торопили – наверно, боялись, что пришел он не с радостными вестями.
Именно тогда, глядя на этого мужчину с проседью в волосах, в белом халате, сидящего напротив нас и сжимающего в своих сильных и могучих руках медицинскую шапочку, я поклялась, что исчезну из этого города, из этой страны, из жизни всех дорогих моему сердцу людей, только бы Гена был жив. Больше подобных испытаний мое сердце просто не готово было выдержать.
– Операция завершена. Мы сделали все, что было в наших силах. – Врач теребил шапочку, собираясь с мыслями, а мы просто перестали дышать. – От нас больше ничего не зависит, вся надежда на его желание жить. Пока он в реанимации, в тяжелом, но стабильном состоянии. Если сейчас он справиться, то все будет хорошо.
В том, что желание жить у Гены было огромным, мы с Софьей Александровной не сомневались. Он был жив. Он будет жить! Это самое главное!
Именно с этой мыслью я оставила Софью Александровну обсуждать детали лечения с врачом, а сама вышла в коридор, где меня ждал Лерой. Одолжив у него телефон, я набрала номер Реми.
– Ксю, ты решила каждый день менять номер телефона? – Реми, мой милый Реми, если бы ты только знал, что приключилось со мной за эти дни!
– Реми, я сегодня полечу с тобой, если твое предложение все еще в силе. – В трубке повисла тишина, а Лерой рядом со мной изрядно напрягся.
– Ксю, что случилось? – Веселый и непринужденный голос друга моментально стал серьезным.
– Я тебе все расскажу при встрече. Ну, так как? Можно мне с тобой?
– Можно. Конечно, можно.
65. Не оглядывайся
– Я не разделяю эту затею. Хочешь уехать – уезжай, но не так. – Горский уже битый час пытался меня образумить.
Из больницы в сопровождении Лероя и целой армии отцовских телохранителей меня привезли в дом отца, где буквально сразу Горский начал меня воспитывать. Я даже толком не успела осмотреться – как ни крути, в родительском доме я была впервые.
– Ты не понимаешь! – закипал отец.– Твой Потапов не защитит тебя! Здесь-то от него мало толку, а в чужой стране?
– А кто защитит? Ты? Лерой? Твоя черная армия? – Я сидела, как провинившийся ребенок, на краю огромного кожаного дивана, а Горский кругами ходил вокруг меня. – Где же вы все были утром? Почему не защитили?
Горский замер на месте и сунул руки в карманы брюк. Слегка подавшись вперед всем телом, он пристально уставился на меня испытующим взглядом.
– А кто, по-твоему, тебя спас? Миронов? Этот увалень не смог увидеть дуло пистолета под своим носом! – С каждым словом отец всё больше повышал голос. – Скажи спасибо Валере, что привел его в чувство. Люди Черниговского никогда не промазывают. Поняла меня?
– Нет, – покачала головой ответ. – Лерой-то тут при чем?
– А ты думаешь, почему Миронов успел тебя от пули отвернуть? Его бы воля, он и дальше бы сказки рассказывал, пока тебя не пристрелили бы прямо там, на его глазах.
Я ничего не понимала. Миронов ценой своего здоровья уберег меня, а отец ставил это в заслугу Лерою, которого там даже не было. Хотя…
– Я слышала чей-то крик. Звали Миронова. Это был Лерой? Что он там делал?
– Хреново исполнял свою работу, раз подпустил Федю так близко к тебе! – огрызнулся отец.
Горский отошел в дальнюю часть комнаты и смотрел на меня исподлобья, то ли изучая меня, то ли придумывая, что теперь со мной делать. От его взгляда становилось не по себе, и я начала осматривать комнату, дабы отвлечься. Дом Горского по размеру не уступал особняку Соболева, но если последний делал упор на красоту и изысканность, то отец – на безопасность и современность. Даже комната, в которой мы сейчас разговаривали и которая, судя по всему, была предназначена для отдыха, казалась мне странной и неуютной. Голые стены, пол, потолок, двери – все было белого цвета и имело обтекаемую форму. Кожаный диван и медиацентр напротив резали глаза своей чернотой и острыми углами.
– Я испугался, дочь! Понимаешь? – тихо, но резко, сливаясь с атмосферой этой комнаты, произнес он.
Я кивнула. Я и сама испугалась. И до сих пор не могла прийти в себя.
– Я согласен, что тебе нужно уехать из страны на пару месяцев. Этого времени хватит, чтобы окончательно прижать Федю. Но не с тем парнем. Тебе нужна защита, он не потянет.
Я встала с дивана и подошла к отцу. Мне так хотелось, чтобы вместо всех этих разговоров и споров он просто прижал меня к себе и пообещал, что все будет хорошо. Вот только это было не про Горского. Заметив мое приближение, он запустил руку в волосы и резко опустил ее вниз.
– Ладно, забирай Лероя. Прорвусь здесь без него.
Он говорил о парне, как о какой-то вещи, и это казалось странным и неприятным.
– У Лероя своя жизнь, работа. Зачем ему все бросать ради меня?
– Сейчас его главный контракт – ты! Тем более, кроме него, я никому не доверю свою дочь.
Спорить с отцом не было ни времени, ни желания. Тот факт, что мы нашли друг друга, еще не делал нас родными людьми. Наверно, для этого было нужно время и умение общаться, а не только раздавать указания.
Самолет Реми вылетал через несколько часов. Лерой успел забронировать билеты на рейс и даже найти для меня квартиру в Париже. Жить на территории Реми Горский однозначно запретил, как будто имел на это право.
– Что это? – уже спустившись к выходу, с тревогой спросила отца. Мужчина шел ко мне из гостиной и катил за собой маленький чемодан. Красный маленький чемодан.
– Вещи на первое время, – спокойно ответил отец.
– Но у меня нет вещей. – Возвращаться за ними в «Шаляпин», а тем более к Тимуру, я не собиралась, как и тащить старое в новую жизнь. Если я хотела обо всем забыть, ничто не должно было напоминать мне о прошлом.
– Здесь все новое. – Горский, казалось, прочитал мои мысли.– Только самое необходимое на первые дни. Потом сама купишь, все, что нужно. Валера поможет. Связь со мной или с матерью только через него, новости о Миронове – тоже. Все понятно?
– Понятно! – Горло сдавил болезненный спазм.– Я не впервые исчезаю из жизни дорогих людей!
Все повторялось. Все! Но если тогда, четыре года назад, я надеялась, что скоро вернусь, то сейчас – что исчезну навсегда.
Аэропорт… Суета, шум… Люди вокруг спешили. Женский голос громко объявил о начале регистрации на очередной рейс. Я шла по глянцевой плитке, цокая каблуками, и катила за собой красный чемодан. Высокий «хвост», облегающее черное платье из теплой шерсти и такая же черная, только кожаная куртка. Слева от меня шёл Лерой. Он казался серьёзным и задумчивым. Всю дорогу он молчал и думал о чем-то своем, что вполне понятно: бросать дом, свой бизнес, дорогих и любимых людей, чтобы следить за сопливой девчонкой, – так себе удовольствие!
Справа, придерживая меня за спину, размеренно шагал отец. Он, как и Лерой, мыслями сейчас был далеко, не со мной. Последние минуты в этом городе пролетели в тишине и напряжении.
Впереди заметила Реми. Он стоял в центре зала с небольшим рюкзаком и широко улыбался во все тридцать два зуба. В тот день хоть кто-то был счастлив! Но по мере моего приближения улыбка на его лице начала таять. Конечно, он заметил моих угрюмых спутников и целую армию телохранителей Горского. И хотя я описала ему ситуацию в общих чертах, реальная картинка заставила Реми нервничать.
Я подошла к нему почти вплотную и обняла его, но почувствовала, что ему неловко проявлять эмоции в присутствии моего отца. Поэтому он крайне быстро отстранился и устремил на меня остекленевший и потерянный взгляд.
– Господи, Ксю! Что они с тобой сделали? Вчера же еще все было в порядке. – Реми заметил ссадины на моем лице, но при этом не имел ни малейшего представления о ранах на моем сердце.
– Все в порядке, Реми! Не переживай.– Я попыталась успокоить его, но мой голос прозвучал слегка хрипло и уныло.
Реми окинул взглядом моего отца и Лероя, а те, в свою очередь, с недоверием смотрели на него. Разговор не клеился, и оттого хотелось побыстрее подняться в небо.
Внезапно появившийся один из охранников отца что-то прошептал тому на ухо, и Горский мгновенно напрягается.
Вам лучше поторопиться, – сообщает отец.
Что-то случилось, но что именно, я не хотела знать. В тот момент я готова была отпустить всех и вся, чтобы начать новую жизнь, поэтому не стала спрашивать отца ни о чем, но заметила, что следом за ним появилась тревога и на лице Реми. Друг смотрел прямо за мою спину, и у меня загорелось желание проследить за его взглядом. Но я не успела.
– Ксюша!– Реми пристально взглянул мне в глаза, захватывая мой взгляд в плен и вынуждая смотреть только на него.– Наша стойка для регистрации 28. Бизнес-класс обслуживается вне очереди.
– Я знаю. – Я не понимала, что происходит, но Реми больше не отводил от меня взгляда. Кроме всего прочего, он взял меня за плечи, и Горский позволил ему это.
– Там, за твоей спиной… – начал Реми. Его взволнованный голос звучал тихо. – В общем, сюда идет Черниговский. Тимур. Если ты решила начать жизнь без него, не оборачивайся! Просто иди вперед. Я сам ему все объясню.
Зачем он здесь? Случайно? Или пришел убедиться, что вместе со своим отцом сломал меня окончательно? И что Реми собрался ему объяснять?
– Михаил прав: тебе лучше пойти на регистрацию, – подтвердил слова Реми отец.
«Что происходит? Что? Зачем Тимуру меня преследовать? Это же бред! И почему мне так отчаянно хочется обернуться?»
– Ксюша, не оглядывайся, – прошептал Реми. – Будет только больнее! Прошу тебя, не показывай ему, что он победил! Ты у меня сильная, ты сможешь!
Я уловила у себя за спиной какое-то движение и шум. Охрана Горского. Тимура и так не подпустят ко мне ближе, чем на пятьдесят метров. Зачем Реми с ним разговаривать?
– Ты пойдешь со мной? – тихо попросила друга.
– Я подойду позже, не переживай. Встретимся на борту.
Я помотала головой. Мне было не по себе. Я все еще помнила свой сон. Миронова я уже чуть не потеряла. Отец и Реми – это все, что у меня осталось!
– Иди с ней, – кивнул Горский Реми, но тот продолжал стоять.
– Иди! – грозно рявкнул Горский.– Потапов, очнись!
И Реми мягко взял мою ладонь в свою. Это был нежный, почти интимный жест, абсолютно неуместный в данный момент, но я не стала вырываться и послушно последовала за ним.
– Не оглядываться, – прошептала себе под нос. Шум за моей спиной всё усиливался. Я с силой сжала ладонь Реми.
– Я смогу! – Послышались звуки ударов, борьбы. Откуда-то издалека доносился такой родной голос Тимура. Он что-то кричал. Но я шла дальше, не оборачиваясь и не отпуская руки Реми. Не было ни слез, ни сожаления, только тупая боль там, где раньше было сердце.
До нашей стойки было метров десять. Бизнес-класс. Мы одни, больше никого.
– Ты обещала! Ты обещала, что больше Я помнила своё обещание. Только разве сейчас это имело значение? Он и его отец полностью разрушили меня – неужели этого недостаточно?
И я шла, не оглядываясь. Всё так же не оглядываясь, прошла регистрацию на рейс до Парижа, миновала таможенный и паспортный контроль, направилась к выходу на посадку. Не оглядываясь, прошла в салон самолета и заняла свое место возле окна. Закрыв глаза, я мысленно попрощалась с Тимуром и улетела прочь.
