Алиса Гордеева
Простые слова
Глава 20. Ты опоздал
Савелий.
Больше всего я ненавижу зубную боль. Даже слабая она способна свести с ума любого. Монотонная, неуёмная, пробирающая до костей – помимо неприятных ощущений с некоторых пор она вселяет в меня ещё и страх. С детства привыкший к современным технологиям и лучшим клиникам города, я с ужасом вспоминаю свой первый визит к стоматологу в детском доме и его небрежное: «Немаленький, потерпишь!». В памяти навсегда отпечаталось, как до содранных в кровь пальцев цеплялся за кресло, как едва не терял сознание от пронзающей челюсть боли, как проклинал сладкое и обещал себе чистить зубы по десять раз на дню, но молчал. Ни разу не пискнул, не пустил слезу.
Стоя сейчас на пороге роскошного дома Осина и глядя в равнодушные глаза Наны, я ощущаю себя в кресле того самого бездушного дантиста, когда до искр из глаз больно, а подать вид – стыдно. Не тупой, понимаю, что выбор Наны – Антон, что я проиграл. Зря приехал. Хотел уберечь, но вижу, в моей помощи Свиридова не нуждается.
– Сава, ты куда? – робко касается моего плеча Смирнова, когда, развернувшись на сто восемьдесят градусов, пытаюсь уйти. – Мы же только пришли.
– Зря волновались, – киваю в сторону лестницы на второй этаж. – У Свиридовой всё хорошо!
– Погоди! – Злата всматривается в спину подруги, в обнимку с Булатовым поднимающуюся в хозяйскую спальню. – Они же расстались. Марьяна сама сказала.
– Обманула, – пожимаю плечами и хочу как можно скорее вернуться домой. В этом рассаднике пьяного веселья и разврата ощущаю себя лишним, да и Смирнова здесь как бельмо на глазу: слишком правильная, слишком скромная – всё слишком.
– Меня обманула? Марьяна? Нет, она не могла, – чуток осмелев, Злата цепляется за рукав моей толстовки, а меня разбирает нервный смех: не могла она, ну конечно!
– Про меня же обманула!
– Скорее, не сказала! – оправдывает лживую подругу Смирнова.
– И что целовалась со мной, не сказала? – понимаю, как тошно Злате это слышать, но иначе не знаю, как открыть ей глаза на Свиридову.
Девчонка вся сжимается, тут же отпускает мою руку и, наклонив вниз голову, прячет свои эмоции под копной каштановых волос. А я ощущаю себя монстром: видел же, как Златка на меня смотрит, как краснеет и робеет рядом со мной, но одной левой сравнял её чувства с землёй.
– Прости! – взъерошив на голове волосы, сам беру Смирнову за руку. – Нам лучше отсюда уйти.
Злата не спорит. Всё так же изучая взглядом свою обувь, она покорно идёт за мной через двор к парковке и молчаливо ждёт, когда приедет такси. Благо машина приходит через считаные минуты. Открыв дверцу, помогаю Смирновой занять место и уже хочу сесть рядом, как она вдруг поднимает на меня свои карие, затуманенные слезами глаза и впервые не прячет смущённого взгляда, смело заглядывая в мою душу.
– Марьяна тебе нравится, да? – спрашивает в лоб.
– Какое теперь это имеет значение?
– Большое, Сава, – бормочет, отпуская слезинку стекать по щеке. – Знаешь, ты мне тоже очень нравишься. Наверно, как никто и никогда в этой жизни. Быть может, я даже тебя люблю.
Смирнова смахивает слёзы и тут же продолжает:
– Я могу позволить тебе сейчас уехать, а завтра ты, быть может, заметишь меня. Только я так не хочу.
Таксист недовольно что-то ворчит, подгоняя нас, но Злата словно не замечает его.
– Прежде чем решишь сесть рядом, Сава, ты должен знать, что Марьяна не любит Булатова. В этом я уверена! Он однажды уже втоптал её в грязь и, не сомневаюсь, сделает это снова. Я не в курсе, почему она с ним встречается; хочет бросить, но всё равно уходит с ним. Может, назло тебе, а может, он её заставляет. Чего ты усмехаешься? Думаешь, я слепая? Не замечаю, какой затравленной Марьяна выглядит рядом с Тохой? Впрочем, я ничего не утверждаю. Только сегодня Марьяна мне позвонила и просила приехать. Ей было плохо. И если сейчас она здесь и делает глупости, то это от отчаяния. По ошибке, понимаешь?
– Мне всё равно, – выдаю ложь за правду. Мне больно, обидно, хреново, как никогда раньше, но ни черта не всё равно. И Смирнова это видит.
– Если так, поехали! – тонкие губы девчонки дрожат в натянутой улыбке. Она наперёд знает ответ: я останусь.
– Ну, долго вы там ещё? – снова кряхтит водитель, обернувшись к нам.
– Свиридовой повезло с подругой, – ухмыляюсь, вспоминая, как сильно Нана грезила о друзьях. Хотя бы у одного из нас детские мечты сбылись.
– Садовая, 15, – называю нетерпеливому таксисту адрес Златы и закрываю дверцу авто.
Не дожидаясь, пока огни такси скроются из вида, бреду обратно. И вроде шагаю уверенно, но всё как в тумане: не замечаю разнузданного хаоса и пьяных в стельку рож, не чувствую случайных толчков и отвратного запаха электронных сигарет. Смотрю на опустевшую лестницу и умоляю разыгравшуюся фантазию заглохнуть. С какой-то наивной надеждой оглядываюсь по сторонам: вдруг Нана одумалась и спустилась. Но, кроме чужого безразличного к её судьбе веселья, ничего не нахожу.
– Ве-е-тер! – тянет заплетающимся языком Симонов и, едва держась на ногах, цепляется за моё плечо. – На хрена ты пришёл?
– Тебя забыл спросить! – стряхиваю с себя придурка, но подняться на второй не решаюсь: кто я такой, чтобы диктовать Нане, как надо жить. Вместо этого иду в гостиную к дивану, на котором сидят все наши, и решаю дождаться Свиридову внизу, чтобы посмотреть в её счастливые и влюблённые глаза ещё раз.
– О, Ветров! Молодец, что пришёл! – машет рукой со стаканом газировки Осин. В отличие от полоумных гостей, он в себя всякую дрянь не вливает. – Давай к нам! Чемпионы должны держаться вместе!
– Влад, ты больной? – пихает его в бочину Копосов. – Ветер нам чуть всю игру не запорол. По-любому баскетбольное поле с хоккейной коробкой перепутал.
Сидящие за угловым диваном пацаны тут же начинают басовито ржать.
– Да ладно вам! – горланит подползший следом за мной Симонов. – Рожа Булатова давно ищет встречи с крепким кулаком.
– Ну-да, ну-да! – заливаются парни. – Твоя физиономия, Митька, уже нашла! Что всё забыть не можешь?
– А вы, идиоты, всё ещё верите каждому слову своего капитана! – огрызается Симонов, видимо, не на шутку осмелевший после пары банок пива. – Ветер, да скажи уже им, что это ты мне рожу разбил!
Молчу. Судьба Симонова меня сейчас интересует меньше всего. Впрочем, и без меня хватает желающих почесать языками.
– Влад, на правах хозяина дома, скажи, чтоб Митьке больше не наливали. А то, думает, восемнадцать стукнуло, так всё можно.
– Правда, Симонов, харе пить!
– Да оставьте вы его! – бубнит Осин. – Это мы победители, а Митька у нас лузер. Спор Булатову продул? Продул! Завтра Тоха его раздавит, как таракана. Так что пусть гуляет в последний раз.
– Продул? – вопит Симонов. – А ни фига! Это вас Булатов в очередной раз развёл как девочек. А вы и рады хавать!
– Фильтруй базар, Митя! А то недолго и от нас по роже получить!
– Симонов, ты, может, что упустил, пока лопал. Да только Тоха Марьянку уже как минут пятнадцать назад наверх увёл, – потирает ручонки Миха.
Челюсти скрипят от напряжения: слушать этих уродов невыносимо. Но как бы мерзко ни было на душе, я хочу докопаться до правды, а потому снова молчу.
– Ага, а то вы не знаете, как Булатов девок себе снимает, – брызжет слюной Митька. – Думаете, Свиридова исключение?
Всё внутри горит огнём: понятия не имею, какие методы в арсенале у богатеньких засранцев, но желание свернуть шею Булатову множится с каждой секундой. Останавливает только одно: не похоже, чтобы Нану силой заставляли идти наверх.
– Не гони, Митя! Марьяна сама сюда пришла, – вступается Влад, подтверждая мои мысли. – Да и не пила ничего. Сидела тут тихо – глазами хлопала.
– И вы вместе с ней! – противно так ржёт Симонов. – Тоха её развёл, как нечего делать. Помните, он при нас ей позвонил, а во время разговора вышел? Так вот, я за ним пошёл и все слышал. Она его послала лесом, а тот ей наплёл, что с нами Ветер сидит и Смирнову тискает. Вот Свиридова, дура ревнивая, и прибежала.
– Ага, и не найдя Ветра, Булатову решила отдаться! – продолжают поднимать Митьку на смех пацаны. Да я и сам никак не могу уловить логики. Как дурак, верчу головой в разные стороны, прислушиваясь к словам парней, и всё острее ощущаю потребность найти Нану и вытрясти из неё правду.
– Стойте, – подаёт голос Саша Миронов, до этого тихо сидящий в дальнем углу. – А ведь Свиридова колу пила. Я видел. Неужели Тоха за старое взялся, лишь бы выиграть?
Вот она недостающая гайка в огромном механизме Булатовской лжи. Симонов победно хлопает в ладоши, Осин чешет репу, а я срываюсь к лестнице, страшась опоздать. Я и так слишком долго собирался духом.
– Булатов брехло! – торжествующе вопит за моей спиной Митя. – Теперь всем ясно?
– Да какая разница, как Тоха заманил Свиридову наверх? Заманил же!
– Спор он выиграл, Мить!
– Симонов, не вышло! Быть тебе завтра битым!
Меня коробит от вылетающей изо рта пацанов грязи и равнодушных смешков. Так и хочется развернуться и каждому до синих отметин надрать зад: чем они лучше Булатова, если, узнав правду, продолжают сидеть и ржать? Впрочем, я и сам не лучше! Поверил всем, кроме Наны.
Грубо расталкивая гостей локтями, несусь наверх. Ступени плавятся под ногами. Сердце отчаянно грохочет в груди, диким звоном отдаваясь в ушах. Бешеный неконтролируемый гнев со скоростью света пожирает разум, а безотчётный страх подгоняет бежать быстрей.
Длинный коридор на втором усыпан дверями. С ноги открываю каждую, но всё мимо: меня встречает темнота, тишина и нетронутый интерьер. Добравшись до крайней, понимаю, что это «она», и плечом толкаю дверь, но та, разумеется, заперта. На мгновение замираю и прислушиваюсь. Сам не знаю, чего боюсь услышать больше: стонов боли или звуков любви. Но всё, что доносится до меня, – это глухая возня и ругань Булатова.
– Нана! – ору не своим голосом и снова кидаюсь на дверь. – Нана!
В какой-то момент замок не выдерживает. Дверь распахивается, а я с разбегу попадаю в просторную спальню, освещённую тусклым сиянием ночника. Первое, что бросается в глаза, – огромная кровать по центру и раскиданная по полу одежда. Возле окна замечаю Булатова. Сложив на обнажённой груди руки, он с насмешкой смотрит на меня и небрежно кивает в сторону распластавшейся на кровати Наны.
– Решил присоединиться? – самодовольно заявляет урод и поправляет ремень на брюках.– Боюсь, ты опоздал.
Предательская дрожь окутывает тело. Меня знобит от собственного бессилия и опустошающего душу отчаяния. Я подбит. Ранен в самое сердце. Не знаю, что делать, куда смотреть, о чём думать. Жду, когда Марьяна займёт оборону, вскочит, зашумит, прогонит. Я готов ко всему, но только не к её молчанию.
– Ну, чё смотришь как баран на новые ворота? – Легко напада́ть, когда ты чёртов победитель по жизни. Вечно на коне. Всегда на шаг впереди. – Не видишь, девушка отдыхает!
Вижу! Не свожу с неё глаз. Пытаюсь понять, оправдать, простить, но рвущаяся наружу обида мерзкой плесенью проедает себе дорогу.
– Ветров, ты оглох? – развязно тянет Булатов, фальшиво играя на моих нервах. – Пошёл вон отсюда!
На мгновение прикрыл глаза: ещё одно поганое слово, и я не сдержусь. Сорвусь. Покалечу. Измочалю этого урода до неузнаваемости. Только прямо сейчас не до него. Все мои мысли занимает Марьяна, неподвижно лежащая на скомканной простыне и прикрытая одеялом. Белокурые локоны небрежно раскиданы по подушке, голые плечи откровенно намекают, что Булатов не солгал: я слишком долго поднимался на второй этаж. Мне бы развернуться и уйти. Баста! Я увидел достаточно! Но что-то не даёт мне покоя.
– Нана! – на ватных ногах подхожу ближе. Почему она молчит? Почему продолжает лежать? Не ругается! Не оскорбляет! Не плачет! Что этот ублюдок сотворил с моей девочкой?
– Нана, скажи что-нибудь? – солёным комом в горле застревает страх.
Чем ближе я подбираюсь к Свиридовой, тем тяжелее даётся каждый шаг. В какой-то миг становится наплевать на обиды, на то, что выбрала Нана не меня, на её характер несносный и что свой первый раз отдала другому. Главное, чтобы дышала, чтобы открыла глаза, назвала меня оборванцем и прогнала. Лучше так, чем проклятая тишина.
– Что ты с ней сотворил, ублюдок? – голос срывается в жалкий хрип, пока дрожащими пальцами сжимаю тряпичные Марьяны. Её тонкая ладошка без остатка растворяется в моей. Держу её крепко и тихо шепчу, как молитву, любимое имя из четырёх букв. Ловлю каждый робкий вздох и неустанно благодарю Бога, что Нана жива. Свободной рукой провожу по растрёпанным волосам, бережно касаюсь девичьей щеки и умоляю Марьяну проснуться.
Беззащитная, бледная, но неимоверно красивая, она напоминает сейчас царевну из сказки, что уснула навеки в ожидании поцелуя любимого.
– Ветер, ты не обнаглел? – с вызовом горланит Булатов, напоминая мне о своём присутствии. – Иди, куда шёл. Без тебя справимся!
От громкого голоса этого урода Марьяна вздрагивает и протяжно стонет. Моя девочка безуспешно пытается разомкнуть глаза и что-то бессвязно бормочет, пока жалкое сердце разрывается на тысячу безобразных ошмётков. Понимаю теперь: она не спит! Ей плохо! Погано. Больно. Не в силах и дальше просто смотреть на неё, стягиваю одеяло и хочу прижать измученное тело к себе. Спасти. Утешить. Дать почувствовать, что она не одна. Каково же моё удивление, когда понимаю, что Нана всё ещё в джинсах. Разорванная блузка и оголённые плечи – очередная подлая ложь Булатова, чтобы я купился, сошёл с ума и трусливо сбежал.
– Подонок! Мразь! – вырывается из груди с каким-то диким облегчением.
– Тебе всё равно никто не поверит, Ветров! – в ответ Булатов ржёт. Громко. Надрывно. – Сам понимаешь, твоё слово против моего – абсолютный ноль!
Придурку невдомёк, что до мнения окружающих мне нет никакого дела, а вот он со своей смазливой рожей попрощается раз и навсегда! Теперь это лишь вопрос времени. Кроме Наны, мне терять нечего!
– Сейчас, моя хорошая! Потерпи немного! – Рывком снимаю с себя толстовку, чтобы заменить Нане испорченную блузку, а потом, подхватив девчонку на руки, как можно дальше унести её из этого ада.
– Какой же ты жалкий, Ветер! Смотреть тошно! – вопит Булатов и, подняв с пола футболку, направляется к выходу. Плевать: надрать ему задницу я ещё успею. Да только Марьяна снова тревожно реагирует на зычный голос парня: тихо стонет и поворачивает голову на другой бок, открывая моему взору огромную ссадину, красными разводами протянувшуюся от середины щеки до уха.
Дыхание срывается, челюсти скрипят от напряжения. Руки непроизвольно сжимаются в кулаки, а грёбаный адреналин со скоростью света стирает границы дозволенного. Наспех укрываю Нану одеялом и в два шага нагоняю Булатова. Я передумал! Своё он получит здесь и сейчас! Первый удар приходится в аккурат по той же щеке, по которой этой подонок посмел ударить Марьяну. Второй, наплевав на мужской кодекс, сгибает Булатова пополам и, надеюсь, лишает урода возможности в будущем иметь потомство. Такие мрази не должны размножаться! Антон ноет, стонет, грозится отцом, но толком постоять за себя не может: он только на словах крутой и всемогущий, на деле не стоит и выеденного яйца. Его дохлые попытки нанести ответный удар кажутся смешными. Зато я не могу остановиться: ещё никогда и никого я ненавидел сильнее него.
– Что здесь происходит? – на всех парах в спальню вбегает Осин и первым делом начинает оттаскивать меня от размякшей тушки Булатова. – Ветер, угомонись! Ты же его убьёшь!
Влад удерживает меня на месте, яростно сдавливая грудину. И если поначалу я рвусь добить Булатова, то уже через минуту меня начинает не по-детски трясти, а всё, что мне хочется, – это забрать Нану и как можно скорее вернуться домой.
– Руки свои убери! – тыльной стороной ладони вытираю кровь на разбитой губе и, удостоверившись, что Тоха всё ещё дышит, освобождаюсь из захвата Осина.
– Что случилось? – хрипит Владик и ошарашенно обводит спальню взглядом, пока не замечает Нану. Девчонка снова впала в забытье и укрытая одеялом лежит неподвижно, выставив на обозрение разбитую щеку.
– Вот чёрт! – испуганно голосит Осин, схватившись за голову. – Чёрт! Только этого мне не хватало.
Он закрывает руками уши и начинает трясти головой, отрицая увиденное.
– Вызови скорую и такси! – я взволнован не меньше Осина, но раскисать не время.
– Ветер, скажи, что Свиридова жива! – парень жадно ловит ртом воздух и продолжает бессмысленно метаться из стороны в сторону. – Господи, что же теперь будет? Отец меня в порошок сотрёт, ты понимаешь?
– Хорош истерить! Она жива! – схватив придурка за грудки, повышаю голос. – Такси и скорую! Срочно!
– Да-да! Сейчас! – суетливо моргает Осин, нащупывая в кармане мобильный. – Свиридовой скорую. Тебе такси.
– Скорую Булатову! Нам с Марьяной такси, – подвергать репутацию Наны пустым пересудам и сплетням не хочу. Если Свиридов решит показать дочь врачам, он сделает это сам. – Для всех ей просто стало плохо! Ясно? Если хоть кто-то, хоть что-то…
– Всё ясно, Ветер! Пусти! Сейчас вызову, – испуганно пищит Осин, прекрасно понимая, что чем меньше у этой истории свидетелей, тем спокойнее он сам будет спать по ночам.
Пока Владик висит на телефоне, а Булатов продолжает корчиться от боли, спешу к Нане. Снова глажу её по голове, пытаюсь привести в чувство, но её накаченное какой-то дрянью тело остаётся безразличным к моим мольбам.
– Ветер, я тут подумал: ну его это такси – лишние глаза и уши, – Осин с неподдельным ужасом смотрит на Нану. – Вас Илюха, мой старший брат, отвезёт. Я ему только что позвонил. Через пять минут можно будет спускаться. Я свет в гостиной вырублю. Пока народ будет возмущаться, незаметно вынесешь Свиридову к машине. Если нужно, помогу. А как гости разойдутся, я вызову скорую для Тохи. Его отцу шумиха явно некстати: головы полетят, понимаешь?
– Ладно, – киваю незадачливому хозяину вечеринки и непослушными руками снова пытаюсь натянуть на Марьяну свою толстовку. А после подхватываю её бессознательную на руки и, переступив через Булатова, несу вниз.
Осин не обманул: в гостиной темно и шумно. Внезапное завершение вечеринки мало кому приходится по вкусу. Но мне вся эта сумятица только на руку. Осторожно спускаюсь на первый и, прижимая Марьянку к себе, несусь во двор.
– Всё будет хорошо!
В компании недовольного, но молчаливого Ильи мигом доезжаем до дома.
– Ещё немного! Ещё чуть-чуть!
Пустой подъезд, неторопливый лифт. Удерживая на руках Нану, с трудом попадаю ключом в замочную скважину.
– Мы дома, Нана! Всё позади!
Как дурак, радуюсь, что Свиридов с женой давно спят. Отчего-то мне всё больше думается, что не займут они сторону дочери. Спустят всех собак, а в угоду губернатору ещё заставят извиниться перед его сынком.
– Я буду рядом, Нана! Всегда! Даю слово!
Позабыв снять уличную обувь, несу Марьяну в свою комнату и, уступив ей кровать, сажусь рядом на пол.
– Прости меня! Прошу, прости!
Держу мою девочку за руку, в тишине выхватывая каждый её вдох. Спокойный, ровный, родной. Её сон из кошмарного и тревожного становится безмятежным и крепким, и наверно, в какой-то степени целительным. Перебираю её хрупкие пальчики в своей ладони и, не сводя глаз с тонкого профиля, беспрестанно шепчу ставшую такой очевидной истину:
– Я люблю тебя, Нана! Люблю!
Глава 21. Беспокойная темнота
Марьяна.
Редкие проблески сознания, окутанные страхом и болью, настолько скоротечны, что не успеваю за них зацепиться.
Голоса. Глухие и громкие, долгожданные и мерзкие – всё в кучу. От одних липкая тьма вмиг становится нежной и мягкой, как пуховая перина. Другие миллиардом острых иголок впиваются в кожу.
Меня трясёт. Нет, не от холода и уже не от страха. Просто чудится, что меня постоянно куда-то несут. Въедливый запах туалетной воды наконец сменяется ароматом прелой листвы. Затхлый воздух чужой спальни – порывистым сентябрьским ветром. Щеки́ то и дело касается чьё-то тёплое дыхание, немного робкое и осторожное. А бойкое биение чужого сердца под ухом и уютное тепло успокаивают, безмолвно обещая, что всё будет хорошо.
Я слышу шёпот, но никак не разберу слов. Такие простые и нужные, они заглушаются шумом двигателя и писком домофона. Упрямо пытаюсь очнуться, но сознание вновь и вновь убегает прочь.
Я просыпаюсь под утро, когда тонкий, прозрачно-золотистый лучик, игриво заглянувший в комнату, без стеснения разгоняет мою тьму. Но вместе со светом возвращается страх. Калейдоскоп поганых воспоминаний кружит голову: рожа Булатова, моё запоздалое осознание собственного идиотизма, бессмысленные мольбы о помощи, грубость жилистых рук и хлёсткие удары оскорблений.
Я так хотела сбежать! Но с каждой минутой становилась слабее.
До дрожи в пальцах боялась потерять себя! Но видимо, потеряла.
С ужасом приходит понимание, что всё ещё лежу в кровати. Тело ломит, а чугунная тяжесть тисками сдавливает голову. Неужели Булатов добился своего, воспользовавшись моей уязвимостью?
Проклинаю этот никчёмный солнечный свет и что есть силы закрываю глаза. Лучше тьма, чем позорная реальность. Дура! Какая же я, чёрт побери, дура!
Запоздалые слёзы умывают лицо, серной кислотой разъедая кожу. Мысли застревают в паутине жалости к само́й себе. А ещё долбанный страх, разрастается до размеров Вселенной, и без остатка подчиняет своей власти. Но вот незадача: притянутая за уши чернота лишь сильней распаляет мою горечь.
Я снова впускаю в свою темноту пугливый лучик света. Мы с ним похожи: оба одиноки, оба не отличаемся смелостью, мечтаем заменить кому-то солнце, но вечно сбиваемся с пути, натыкаясь на мрачные закоулки жизни. Я больше так не хочу!
Тянусь к лицу, чтобы смахнуть с него тихие слёзы, и уговариваю себя встать, но чувствую, как лёгкая оторопь сковывает тело. Изумлённо зависаю взглядом на рукаве толстовки, что бережно согревала меня всё это время. Её чёрная, плотная ткань мгновенно пробуждает новую порцию воспоминаний: мне видится Сава, но не один. С ним рядом Смирнова. Похожая толстовка, тяжёлый взгляд и ласковый шёпот на ушко. Не мне.
Становится наплевать на слёзы: какой смысл их прятать, если рыдает душа. Яро кусаю костяшку указательного пальца и чувствую, как безудержная ревность с новой силой холодит сердце. Вот, наверно, Ветров посмеётся, узнав, сколько глупостей я совершила из-за него. Впрочем, ему всё равно, правда?
Дабы отвлечься, пересчитываю на подвесном потолке светильники. Маленькие, круглые, они один в один как у нас дома. Точнее, как в комнате Ветрова.
Проклятие! Я снова думаю о нём. Вспоминаю, как сама отдала Саву Смирновой. Это она сейчас целует его и шепчет глупости, игриво обводит узоры на шее и крепко держит за руку. Не стесняется. Не стыдится. Просто ловит каждое мгновение рядом и наслаждается счастьем. Моим счастьем!
Зажмурившись, мотаю головой. Как больно! Как невыносимо горько плачет душа. Столько ошибок! Столько несказанных слов! А теперь слишком поздно. Теперь Ветрову впору обходить меня стороной и тыкать пальцем. Спасибо Булатову – навсегда втоптал моё имя в грязь.
Задыхаясь от слёз, пытаюсь сесть. Наплевать на гудящие мышцы – боль от разбитого сердца в разы мощнее. Поджимаю колени к груди и, неистово обняв их руками, открываю глаза. Сквозь дымку спутанного сознания не сразу понимаю, где нахожусь.
Я дома! В комнате Ветрова. И эта чёрная толстовка на мне – его. Сам же Сава сидит на полу и, навалившись на кровать, спит. Крепко. Безмятежно. Как верный пёс в ногах хозяина.
Ничего не понимаю. Как? Почему? Зачем? Но будить парня, чтобы потешить своё любопытство, не спешу. Боюсь, что проснувшись, он снова станет далёким и чужим. Пусть сонный, но хотя бы на несколько минут только мой.
Смотрю на него, затаив дыхание, и никак не могу понять, почему раньше не видела Саву таким: особенным, необычайно красивым, мужественным, сильным. Кончики пальцев горят огнём от желания притронуться к его щеке, вновь ощутить тепло терпкой кожи, неспешно прогуляться по запутанному лабиринту тату, провести по жёстким, непослушным волосам и с силой сжать их, притянув Ветрова к себе ближе, чтобы, вконец обезумев, прильнуть губами к его губам. Нежным. Жадным. Ненасытным. Наполнить лёгкие его запахом и навсегда сохранить в памяти его вкус.
Я снова кусаю пальцы. Пытаюсь очнуться от морока своих желаний. Прийти в себя. Но всё зря! Как наркоман, зависимый от дозы, я тянусь дрожащей ладонью к лицу Савы. И едва не мурлычу, стоит робким пальцам коснуться колючей кожи. Я так хочу растянуть этот миг на годы, но так не вовремя подобравшийся к горлу комок слёз опускает на землю: я опоздала, сама подтолкнула Саву другой. И как по закону подлости, именно сейчас понимаю, что влюбилась в Ветрова. Безнадёжно. Отчаянно. Навсегда.
Отнимаю ладонь от его лица и подношу к губам – это всё, что мне осталось.
– Верни руку на место! – не открывая глаз, бормочет Сава.
Съёживаюсь. Не знаю, что думать, а потому молчу.
– Свиридова! – тянет Ветров. – Начала меня благодарить – не останавливайся!
– Благодарить? Я? Тебя? – бормочу пересохшими губами и забираюсь к изголовью кровати. Мало мне позора! Ещё и Ветров застал на месте преступления.
– Ну если это было по любви, я не против, – окончательно проснувшись, Сава стреляет лукавым взглядом и, разминая шею, садится поудобнее.
– Почему я в твоей комнате? – наигранно пропускаю мимо ушей язвительное замечание Ветрова.
– В спальне у Осина было уютнее? – ухмыляется разбитой губой Сава.
– Нет. Конечно, нет! – вспыхнув, хочу все-все объяснить, но заметив на лице парня следы недавней драки, теряюсь.
– Почему я в твоей толстовке? – выдыхаю первое, что приходит на ум.
– Нужно было оставить тебя голой? – этот гад снова потешается, а потом тормошит и без того лохматые волосы на голове.
– Голой? – сиплю испуганно, не сводя глаз с разбитых в кровь рук Ветрова.
– Ты ничего не помнишь, да?
– Всё как в тумане, – пожимаю плечами и, набравшись смелости, подползаю ближе. – Это Булатов тебя? Да?
Позабыв про Злату, снова тянусь к Саве. Скольжу пальцами по его ссадинам на ладони, а сама не моргая смотрю на мальчишеские губы, точнее, на запёкшуюся кровь в уголке.
– Скорее, я его, – как-то глухо, почти неслышно отвечает Ветров.
– Ну и видок у тебя! – качаю головой, позволяя себе улыбнуться.
– У тебя не лучше! – усмехается Ветров. Правда, улыбка моментально слетает с его губ, а взгляд наполняется жалостью.
– Болит? – он кивает в мою сторону, подозрительно рассматривая моё лицо. – Прости, я сразу не додумался приложить что-нибудь холодное.
– Это не поможет, – не знаю, о чём говорит Ветров, но единственное, что сейчас болит у меня – это чёртово сердце, безответно влюблённое в парня напротив. – Говорят, разбитое сердце со временем заживает само.
– Нана, ты серьёзно? – Сава, как оголтелый, вскакивает на ноги. – После всего, что этот урод пытался с тобой сделать, ты продолжаешь страдать по нему?
– Пытался?
– Сожалеешь, что я вмешался? Нужно было позволить ублюдку изнасиловать тебя?
– Нет!
– Тогда какого лешего ты печёшься за этого придурка. Так сильно любишь его?
– Булатова? Ты смеёшься? Конечно, нет! Наши отношения – фарс, построенный на угрозах и шантаже. И вообще, когда я говорила про сердце, то имела в виду тебя и Злату. Мне было больно видеть вас вместе, – потупив взор, пытаюсь оправдаться. – Ты не подумай, я очень рада за вас. Да и ты молодец, что сумел разглядеть в Смирновой свою половинку. Всё правильно. Она красивая, добрая, верная, интересная…
– У неё есть один громадный недостаток, – перебивает Ветров и в два шага преодолевает расстояние до кровати. – Она не ты!
От близости парня бросает в жар. Под его тяжёлым взглядом плавятся нервы.
– И что это значит, Ветров? – теряюсь в догадках. До зубного скрежета хочу верить, что Сава выбрал меня. Но сомнения не отступают.
– Кто тебе внушил эту ерунду, Нана? Нет никакой Смирновой и никогда не было, – обжигает дыханием Ветров, и я ему верю. – Только ты. Всегда ты.
Рваное биение сердца оглушает. Признание эхом отдаётся в ушах и кажется нереальным. Забывая дышать, взволнованно шепчу «Прости» и непослушными пальцами снова тянусь к любимым чертам. И пока Сава прожигает взглядом во мне дыру, робко спускаюсь от заострённых скул к линии подбородка.
– За всё прости!
– И ты меня, Нана!
Сава перехватывает мою ладонь своей и сильно сжимает. Лбом упирается в мой. Мягко. Почти невесомо. Что-то шепчет, пытается объяснить, но думать о словах получается в последнюю очередь.
«Поцелуй меня, Ветер!» – вертится на языке, предательскими мурашками разбегаясь по телу, но смелости озвучить просьбу вслух не хватает. А Сава никуда спешит. Мучит меня. Играет. Позволяет своим рукам скользить по моим волосам, касаться плеч, горячему дыханию – щекотать кожу. Растворяюсь в неземных ощущениях и ненасытной кошкой прижимаюсь ближе, пока дверь в комнату Ветрова с ноги не открывает отец.
– Сава! Подъём! – басит он, не сразу замечая меня в объятиях парня.
В домашней одежде, небритый, взъерошенный, натянув на заспанное лицо недовольную физиономию, папа не скрывает своего раздражения. Видно, что-то случилось, раз он не поленился подняться на второй этаж в столь ранний час. Мне бы отпрыгнуть от Ветрова, спрятаться с глаз долой, но я больше не хочу стыдиться своих чувств, а потому сильнее цепляюсь за Саву и жду, когда нас разоблачат.
– К нам полиция по твою душу пожаловала! Ничего не хочешь объяснить, парень? – выбивает почву из-под ног отец и наконец обнаруживает в объятиях Ветрова меня. – Дочка?
В глазах отца испуг, и что-то мне подсказывает, тема незваных гостей сейчас волнует его куда меньше, чем наши с Савой переплетённые ладони.
Ветров обречённо выдыхает и, прикрыв глаза, улыбается своим каким-то мыслям. Смотрю на него, не переставая касаться напряжённых рук. Плевать, что подумает папа. Сейчас меня беспокоит только мой Ветер.
– Всё нормально, – тихо успокаивает меня парень и, чмокнув в лоб, решительно отстраняется. – Виноват – отвечу! – уже громче и явно не мне, чеканит он.
– В чём ты виноват? – мотаю головой, не желая отпускать от себя Саву дальше, чем на метр.
– Что здесь происходит? – по слогам, чтобы до нас с Ветровым дошло, произносит отец, продолжая ошарашенно смотреть в одну точку – на меня.
– Я всё объясню! – берёт на себя удар Сава, смело приближаясь к его шокированной персоне, застывшей на пороге. Но отец абсолютно никак не реагирует на парня, продолжая безотрывно рассматривать меня.
– Что с твоим лицом, дочь?
Кажется, или слова даются ему с трудом?
– С моим? – слепота отца смешит. Неужели он не видит, что лицо Ветрова куда более в плачевном состоянии. – Подумаешь, тушь потекла. Вон, у Савы вся губа…
– Марьяна! – свирепым ураганом сносит с ног. – Кто это сделал?
