Анатолий Безуглов
Черная вдова
Глеб едва поспевал за ним. Пришлось ждать, пока выйдут скопившиеся в проходе пассажиры. Потом они зашли в опустевший вагон, пахнущий цитрусовыми: все пассажиры были увешаны авоськами с апельсинами и мелкими бледными мандаринами.
– Привет, – спокойно сказала стоящая у входа в купе девушка в джинсах, высоких сапогах, меховой короткой курточке и огромной лисьей шапке.
Вербицкий запечатлел на ее полных, сочных губах нежный поцелуй, потрепал по щеке и нырнул в купе, откуда донеслось нетерпеливое радостное собачье повизгивание.
– Ну, здравствуй, Глеб! – протянула ему длинную изящную кисть незнакомка, чудесные глубокие серые глаза которой смотрели с чуть насмешливым любопытством.
– Вика! – Глеб задержал ее ладонь в своих руках, от неожиданности растеряв все слова, которые приготовил для встречи. – Сколько лет, сколько зим!
– Я тебя сразу узнала, – сказала Вика, остановив свой взгляд на его ямочке на подбородке.
– А я тебя нет, – ответил Ярцев с улыбкой. – Честное слово! Ну прямо…
Договорить ему не дали: дородная женщина с двумя чемоданами разделила их. Вика отступила в купе. И когда Глеб вошел в него, то увидел трогательную картину: Николай Николаевич расположился на сиденье, а в его колени упирался лапами лохматый пес, стараясь лизнуть хозяина в лицо. Но псу не удавалось это из-за намордника.
– Познакомься, – показала на собаку Вика. – Дик.
Услышав свое имя, пес повернул голову. Был он весь какой-то круглый, с плотным лоснящимся мехом и кольцом закрученным хвостом.
– Лайка, – скорее утвердительно, чем вопросительно произнес Ярцев.
– Порода! – протянул Николай Николаевич, потрепав собаку по загривку.
– Носильщика, наверное, надо?
– Зачем? – деловито взялся за чемодан Глеб, обозревая немногочисленный багаж Вики. – Управимся.
– Конечно, – поддержала она, надевая на плечо зачехленное ружье и беря в руки спортивную сумку. – А ты, папа, возьми мольберт. Надеюсь, донесешь? – усмехнулась дочь.
– Мы еще можем! – бодро ответил Николай Николаевич, подхватывая деревянный плоский ящик, и, скомандовав собаке: «Рядом!» – первый двинулся к выходу.
Ярцеву помимо чемодана досталась еще целлофановая сумка с рекламой сигарет «Кент», полная огромных, чуть ли не с голову ребенка, грейпфрутов.
В машине Вербицкий сел рядом с Глебом, а Вика расположилась с собакой на заднем сиденье.
– Как мать? – поинтересовался Николай Николаевич у дочери. – Небось сердится на нас, что бросили?
– По-моему, даже довольна, – ответила Вика, не отрывая глаз от окна. – Первый Новый год не будет торчать у плиты. Ее пригласили Колокольцевы. Ты же знаешь, зимой у них на даче – прелесть!
– Еще бы! Барвиха! – Заметив, что дочь не налюбуется родным городом, Вербицкий сказал: – Средневолжск-то, а? Не узнать! Строят не хуже, чем в матушке Москве.
– Угу, – кивнула Вика, оглядывая громаду проплывающего мимо Дворца спорта. – Но я люблю набережную, Рыбачью слободу…
– Это ты сейчас увидишь, – пообещал Ярцев, сворачивая к Волге.
Слова гостьи несколько задели его: намеренно показывал Вике новые современные строения в городе, чтобы поняла, каким он стал, а ей, видишь ли, подавай провинциальные прелести.
Впрочем, это, наверное, и есть ностальгия по детству, с которым связаны и великая река, и тихие окраины, утопающие в садах и рощах. Совсем еще юными они каждую весну ходили смотреть на ледоход, а в Рыбачьей слободе ботаничка проводила занятия на свежем воздухе.
Правда, сейчас стояла зима, и все же Вика не смогла сдержать восторга, когда они ехали по набережной, потом – по кривым улочкам предместья.
Глеб видел ее лицо в зеркале заднего обзора и вдруг вспомнил замечание своего отца, когда-то сделанное в адрес Вики. Насчет ее глаз и рта.
«А батя-то был прав, – подумал Ярцев. – Какие чувственные, манящие губы… Глаза тоже красивые, ничего не скажешь. Николай Николаевич не соврал: Вику не узнать. Как в сказке Андерсена – из гадкого утенка вырос прекрасный лебедь».
Всегда чувствующий себя выше женщин, с которыми ему до сих пор приходилось встречаться, Глеб ощущал – теперешняя Вика словно бы смотрит на него сверху вниз. Он старался понять – отчего? Может, столичность? Принадлежность к кругу людей, занимающих высокое положение? Вращение в художественной элите?
– Глеб, сделай милость, остановись, – попросила Вика.
Они уже пересекли городскую черту. Ярцев встал на обочине.
– У Дика очень важные дела, – с улыбкой объяснила девушка, выходя с собакой из машины.
Пес бросился к молодым сосенкам, растущим у дороги, и бесцеремонно задрал лапу у первого же дерева.
Николай Николаевич вопросительно посмотрел на Ярцева – что он скажет о Виктории? Но Глеб отвел глаза.
Он наблюдал за девушкой, которая в ребячьем восторге лепила снежки и бросала в Дика, который, покончив со своими делами, кидался за белыми кругляшами и радостно повизгивал. А мысли Глеба снова переключились на своего отца, и он не мог не признать, что Семен Матвеевич понимал толк в женщинах, в их красоте. То, что Глеб чувствовал еще в раннем детстве, с годами открылось во всем своем точном и полном смысле: батя был увлекающимся (мягко выражаясь) мужчиной.
Судя по старым фотографиям, Калерия Изотовна, мать Глеба, была красивая, очень женственная, в ее облике чувствовалась какая-то светлая одухотворенность. Ярцев не помнит, чтобы она хоть раз повысила голос, сделала резкий жест, сказала грубое слово. Даже в те, прямо скажем, не редкие периоды, когда отец вдруг на некоторое время превращался в сверхзанятого человека, заявлялся домой под утро, а то и вовсе не ночевал. Детям – старшему Родиону и младшему Глебу – с непонятной виноватостью Семен Матвеевич объяснял, что его замучили работа и вымотали командировки. Но они каким-то шестым чувством (особенно Родя) ощущали, что не в этом причина. По окаменелости матери, по ее повышенной ласковости и нежности к сыновьям…
Глеб до сих пор не знает, кто от кого ушел: Семен Матвеевич от матери или Калерия Изотовна от него. В один прекрасный, как говорится, день Глебу сказали, что батя уехал в длительную командировку. Однако это была липа, причем шитая белыми нитками. Глеб видел отца в служебной машине в Средневолжске, а один раз столкнулся с ним чуть ли не нос к носу на улице.
Открыл глаза младшему брату старший. Вызвал его пройтись по городу и, остановившись на набережной, глядя на вечернюю холодную Волгу, хриплым срывающимся голосом произнес:
– Ты уже не сосунок. И должен знать, что этот… этот бабник нас бросил.
Словно кипятком ошпарили душу Глеба эти слова. Он знал, о ком речь. Но его поразила ненависть брата к отцу. А еще больше, что тот ушел от него, младшего сына, своего любимца!
– Врешь, – тихо сказал Глеб.
– Спроси у него самого, – презрительно ответил Родион и пошел прочь, в ярости стуча сжатым кулаком по парапету.
Ему тогда был двадцать один (недавно вернулся из армии), а Глебу – пятнадцать.
Глеб не знает, почему он тут же бросился в учреждение Семена Матвеевича. Привычка всегда слышать, что отец работает допоздна?
Батя действительно находился еще там, хотя время было около девяти.
Увидев полные слез глаза сына, его перекосившееся лицо, Семен Матвеевич ласково сказал:
– Здравствуй, Глеб… Садись.
Тот послушно сел, не заметив, однако, особого смущения отца. Скорее уж в Семене Матвеевиче ощущалась решимость. Видимо, поставить последнюю точку.
– Для твоего ума это пока очень сложно, – продолжал Ярцев-старший. – Дай бог, чтобы понял потом. Поверь только, бросать я никого не собирался. Так получилось. Словом… – Он махнул рукой.
– А Родион говорит… – с клекотом вырвалось у Глеба.
– Эх, Родька, Родька, – вздохнул отец и неожиданно жалобно спросил: – Ты-то хоть будешь со мной?
– Конечно, папа, конечно! – бросился к отцу Глеб.
– Ну и слава богу, – с облегчением произнес тот, прижимая к себе сына.
Отец расспросил о школе, поинтересовался, есть ли в чем нужда – в деньгах, вещах. Прощаясь, он сказал:
– Не переживай шибко, скоро все утрясется…
Смысл «утрясется» прояснился только через полгода. А в тот день Глеб вернулся домой за полночь: бродил по городу с потрясенной, переворошенной душой и разумом. На вопрос встревоженной матери, где он пропадал, Глеб сказал, что был у отца.
– Ну и хорошо, – почему-то спокойно произнесла она. Была с Глебом ровна, нежна, но ничего не объясняла.
Полгода отец не жил на своей квартире по улице Свободы. За это время Родион женился на женщине старше себя на четыре года, с ребенком. Они работали на одном заводе. Вскоре старший брат со своей супругой получили трехкомнатную квартиру от предприятия. Глеб потом узнал, что в этом помог Родиону отец. Через Николая Николаевича Вербицкого. Мать переехала жить к старшему сыну. Вот тогда-то и вернулся Семен Матвеевич в свой дом. С двадцатисемилетней Златой Леонидовной. Она была красавица. И очень соответствовала внешностью своему имени – золотые кудри, персиковый цвет лица и светло-янтарные глаза.
Глеб остался с ними. Единственным чадом, так как Ярцев-старший с новой женой детей не заимели.
Вопрос же, кто кого оставил, так и остался для Глеба открытым, потому что Родион как-то сказал брату, что Калерия Изотовна сама, мол, указала отцу на дверь, не в силах дольше терпеть его измены.
Первое время после разъезда семьи Глеб метался, считая, что совершил предательство по отношению к матери. Развалилась и его дружба с братом, который не скрывал своего неудовольствия, когда Глеб приходил к ним. Как всегда, мать оказалась мудрее всех.
– Не принимай слова Роди близко к сердцу, – сказала она сыну однажды. – Брат есть брат.
И то, что младший сын остался с отцом, она не осуждала. С Глеба словно сняли непосильную ношу. Вскоре у Родиона в семье произошло прибавление. И какое – сразу двойня!
Никогда Глеб не забудет того дня, когда он, выходя из школы, попал в объятия брата. И хотя стоял лютый мороз, тот был весь нараспашку, без шапки, с невероятно радостным и глупым лицом.
– Поздравляю дядьку! – Он схватил Глеба поперек тела и попытался подбросить вверх. – Слышь, дядька, у тебя два племяша! Яшка и Аркашка! Знай наших!
Родион потащил брата разыскивать живые цветы (выложил кругленькую сумму улыбчивому и загадочному человеку с южной внешностью), и они вместе пошли в роддом, чтобы передать букет роженице.
Глебу казалось, что теперь-то они снова будут близки с братом, как в детстве, вернется к ним радостное единение. Но то оказалось лишь единичной, последней вспышкой братской дружбы.
Родион окунулся в заботы (шутка ли, двое детей!) и Глеба словно не замечал. Но былое отчуждение исчезло – и то слава богу! Осталось лишь равнодушие. Правда, отца старший сын так и не простил…
– Ну, тронулись? – сказала Вика, хлопая дверцей и утихомиривая расходившегося пса.
Глеб, оторвавшись от своих мыслей, включил зажигание.
– Ой, Виктория, – недовольно заметил Николай Николаевич, – загубишь ты охотничью собаку! Тебе бы все играться.
– Сам виноват, – парировала дочь. – Не стоило, живя в Москве, обзаводиться охотничьей собакой.
– Что поделаешь, люблю, – вздохнул Вербицкий и, обращаясь к Глебу, сказал: – Охотничьи собаки – моя страсть.
Пес, словно поняв, что говорят о нем, радостно взвизгнул.
Николай Николаевич стал расписывать достоинства лаек. Действительно, собаки были его коньком. Глеб сделал вид, что внимательно слушает, но его больше занимала дорога. И это не ускользнуло от Вики.
– Папа, в этом деле ты профессор, но не отвлекай нашего водителя.
– Молчу, молчу! – поднял руки Вербицкий.
А шоссе было действительно тяжелым для водителя. Подмораживало, и надо было быть предельно осторожным. Летом Глеб добирался до Ольховки часа за три, теперь же они прибыли в райцентр через добрых четыре. Отсюда до совхоза «Зеленые дали», где директорствовал Семен Матвеевич Ярцев, было еще километров двадцать. Так что, когда бежевая «Лада» Глеба въехала на центральную площадь совхоза, уже стемнело.
– Заглянем к бате в контору или сразу домой? – спросил Глеб.
– Домой, только домой! – воскликнул Вербицкий. – Не будем афишировать наш приезд.
– Все равно через минуту весь поселок узнает, – улыбнулся Глеб, сворачивая в боковую улочку. – Деревня есть деревня.
Они миновали ровный ряд добротных домов с мезонинами, гаражами и аккуратными хозяйственными постройками.
– Богато живут, – не удержался от замечаний Вербицкий.
– Вот и приехали, – сказал Глеб, останавливаясь у ажурных металлических ворот, за которыми виднелся роскошный двухэтажный особняк с большими окнами, светившимися уютно и зазывно.
Ярцев вышел из машины, нажал на кнопку звонка. Трепыхнулась занавеска на одном из окон, и чье-то лицо прильнуло к стеклу. Через полминуты створки ворот сами раздвинулись, и Ярцев подал «Ладу» к дому, из которого уже выходила радостная хозяйка в накинутом на плечи оренбургском платке.
– Господи! – всплеснула руками Злата Леонидовна, увидев, что из машины помимо пасынка выходят Вербицкий и его дочь. – Николай Николаевич, дорогой! Вот радость-то!
Николай Николаевич галантно поцеловал ей руку, указал на Вику:
– Узнаете?
– А как же! – заключая в объятия дочь Вербицкого, проговорила с торжественными модуляциями в голосе Ярцева. – Дай-ка я на тебя посмотрю!.. Расцвела!
Вика ответила просто:
– Я очень рада видеть вас, тетя Злата.
Дошла очередь до Глеба. Мачеха чмокнула его в щеку, прошлась пятерней по волосам:
– Забываешь нас, сынуля.
– Диссертация, – начал было оправдываться Глеб.
– А позвонить нет времени?
Потом был представлен Дик, вызвавший у хозяйки дома совершеннейший восторг.
– Ну, в дом, в дом! – провозгласила Злата Леонидовна.
Не успели вынуть из машины вещи, как у ворот взвизгнул тормозами примчавшийся как бешеный уазик.
Сработал невидимый сельский телеграф.
– Вот черти! – гремел баском широко шагающий к дому Ярцев-старший в расстегнутой дубленке. – Ну хороши, ничего не скажешь! Даже не сообщили!
– Сюрприз, так сказать, – улыбнулся Вербицкий, обнимаясь с хозяином. – Но ты как узнал?
– У меня разведка поставлена будь здоров, – засмеялся Семен Матвеевич. – Батюшки, Вика! – развел он руками. – Уважили, братцы! Ей-ей! Такой подарок к Новому году!
Он поцеловал девушку в лоб.
– Приглашай в свои апартаменты, – сказала мужу Злата Леонидовна, кивая на дом.
– Дом твой, – хохотнул Ярцев-старший, – а я прописан в Средневолжске.
– Милости просим, дорогие гости, – нараспев произнесла Злата Леонидовна.
Все потянулись в особняк, радуясь, что утомительная дорога позади и их ждут уют и гостеприимство.
Утром следующего дня – а это было 30 декабря – гости, в том числе и Глеб, проснулись поздно. Семен Матвеевич давно уже уехал в контору, так что потчевала приезжих завтраком одна хозяйка.
За ночь убрались куда-то тучи, небо очистилось, и на дворе стоял волшебно-прозрачный солнечный день.
Завтракали в просторной кухне, обшитой деревом и украшенной огромными блюдами семеновской росписи, играющими пламенными красками от яркого света, льющегося из широкого окна.
– Какая у вас тут красота, тетя Злата! – восторгалась Вика, глядя через окно на голубые елочки у самого дома, усыпанные сверкающим снегом.
– А тишина! – добавил Николай Николаевич.
– И красота, и тишина в наличии, – усмехнулась Злата Леонидовна, подавая всем кофе со сливками. – Особенно хорошо, если на недельку-другую.
– В город тянет? – спросил Вербицкий.
– Еще бы, – со вздохом призналась хозяйка. – Я же городская до мозга костей. Дачку здесь иметь не отказалась бы, а вот жить постоянно…
– И Семен Матвеевич того же мнения? – продолжал интересоваться Вербицкий.
– Спросите у него, – ответила Ярцева и переменила тему: – А вам как в Москве? Небось совсем превратились в коренных столичных жителей?
– Да как сказать… – неопределенно ответил Николай Николаевич. – В Москве, конечно, масштабы другие. Но, признаюсь честно, никак не привыкну к сутолоке, коловороту людскому. А транспорт! Переполненное метро, автобусы… Иной раз это просто убивает! Выбраться куда-нибудь в гости – целая проблема.
– Но вас, наверное, это не касается, – перебила гостя Злата Леонидовна.
– В каком смысле? – не понял Николай Николаевич.
– Ну, видимо, у вас персональная машина.
– Никакой персональной.
– Как? – изумилась хозяйка. – Начальник главка! Член коллегии!
– Ну и что? – пожал плечами Вербицкий. – Персональные только у министра и его заместителей. Я же пользуюсь одной «Волгой» на двоих. И чтобы не ссориться, мы договорились, что каждый ездит через день.
– Ну и ну! – все еще удивлялась Ярцева. – Ведь вы вершите огромной отраслью! На всю страну! Это же выше, чем председатель облисполкома!
– В принципе да, – кивнул Николай Николаевич.
– Но ведь в Средневолжске у вас была персональная! И, насколько я знаю, даже два шофера!
– Было, было, – улыбнулась Вика. – Случалось, едешь в папиной машине, регулировщики честь отдают.
– Не тебе же, – усмехнулся Вербицкий.
– Вот я и говорю: самой машине козыряли! – засмеялась Вика. – Здесь папа был кум королю! Знаете, я очень стеснялась. Особенно в школе. Везде меня совали первой. Учителя помнили день моего рождения, поздравляли. Ученики добивались дружбы. А за спиной – шептались. – Она вздохнула. – Спросите у Глеба, что обо мне говорили за глаза. Так ведь, а?
Все посмотрели на Ярцева. А он не знал, что ответить.
– Что ты, Вика, – пробормотал Глеб, ошарашенный вопросом, и вспомнил ее прозвище – Щелкунчик.
– Брось, – махнула рукой Вика. – Я знаю. – Видя, что щекотливая тема не очень пришлась к столу, она улыбнулась. – Тетя Злата, в Москве другие кумиры. Вот взять хотя бы папиного министра. В своем кабинете он Зевс-громовержец! А вышел на улицу – никто! Другое дело – Вячеслав Тихонов, Иосиф Кобзон, Инна Чурикова или Алла Пугачева. Их узнают, млеют от восторга.
– Это понятно – звезды, – с почтением произнесла хозяйка.
– Ну, еще космонавты или дикторы телевидения, – добавил Вербицкий.
– Так что наш папуля… – сказала Вика и замолчала, прислушиваясь к чему-то.
В прихожей раздался какой-то странный шум.
– Злата Леонидовна! – послышался голос.
– Это елка, – сказала хозяйка, выходя из кухни.
– Елка? – обрадовалась Вика и бросилась в переднюю.
Глеб тоже вышел и увидел парня с высокой, под потолок, лесной красавицей.
– Познакомьтесь, это Рудик, мой незаменимый помощник, – представила парня Злата Леонидовна.
Тот вежливо поздоровался, с трудом удерживая в руках елку, густые ветви которой шуршали по стенам.
Дом наполнился запахом хвои.
– Куда? – спросил Рудик.
– В большую комнату.
Все забыли о завтраке и собрались в просторной гостиной, где «помощник» по-хозяйски освобождал место для новогодней красы. К дереву была уже прилажена деревянная крестовина. Поместили елку в углу, передвинув диван, журнальный столик и кресла.
– Я пойду, Злата Леонидовна, – сказал парень. – Семен Матвеевич просил вас отыскать шампуры, я их прихвачу.
– Сейчас, сейчас, – засуетилась хозяйка. – Кофе выпьешь?
– Спасибо, – улыбнулся белозубым ртом Рудик, приглаживая русые вихры. – Я уже чаевничал… И еще Семен Матвеевич просил передать, что скоро будет.
Получив из рук Ярцевой связку шампуров, он ушел.
Буквально минут через пятнадцать приехал на своем уазике хозяин дома.
– Ну как, гости дорогие? – весело произнес он, застав всех еще в гостиной. – Выспались?
– Давненько не задавал такого храпака, – признался Вербицкий.
– Теперь я весь в вашем распоряжении, – провозгласил Ярцев-старший.
– Так закинем ружьишки за плечи – и в лес! – обрадовался Николай Николаевич.
– Э, Николай Николаевич, быстро сказка сказывается, – усмехнулся Семен Матвеевич. – И потом, ты сам виноват. Предупредил бы заранее.
– За чем же остановка? – удивился Вербицкий.
– Не будем же мы палить по зайчишкам на совхозных полях! – рассмеялся Ярцев. – Надо подальше, в лес. Там у меня избушка на такой случай имеется. А избушку ту трэба, как говорят хохлы, протопить, прибрать. Да и не доберешься к ней на машине, вон сколько снега за последние дни навалило.
– Сани, я думаю, найдутся? – спросила Вика. – Моя мечта – прокатиться в розвальнях. Так, кажется?
– А ты что, тоже собираешься с нами? – удивился отец.
– Конечно!
– Охотиться? – уточнил Семен Матвеевич.
– Зачем? Писать зимний лесной пейзаж… и вообще…
– Сани, конечно, можно, – посмотрел на Вербицкого хозяин. – А это значит, еще двоих кучеров.
– Нет-нет! – запротестовал Николай Николаевич. – Вика, что за барство? – сделал он выговор дочери. – Отрывать людей. Да и лишние разговоры ни к чему…
– Я тоже так подумал, – сказал Семен Матвеевич. – Сейчас к той избушке очищает дорогу бульдозер. И раз с нами Вика – поедем на двух машинах. Вы на Глебовой «Ладе», а я со всем снаряжением – на уазике. Сам за рулем. Устраивает?
– Во-во! – обрадовался Вербицкий. – Никого из посторонних.
– Не беспокойся, – заверил его Семен Матвеевич, – все свои. Рудик – парень проверенный.
– А что Рудик? – не понял Вербицкий.
– Который елку принес, – объяснила Злата Леонидовна. – Это шофер Семена… Он поехал на бульдозере в Кабанью рощу, где охотничий домик. Поверьте, Николай Николаевич, на него можно положиться как на родного сына.
– Короче, часика через два тронемся, – подытожил хозяин. – Дотемна, может быть, еще успеем поохотиться. Переночуем в той избушке, а уж завтра, с утречка, загоним зверя поосновательней. И вернемся. К праздничному столу и… – Он указал на елку. – Принимается?
– Отлично! – потер руки Вербицкий.
Каждый занялся своим делом. Виктория отправилась с Диком на околицу поселка: ей не терпелось взяться за карандаш. Семен Матвеевич и Николай Николаевич принялись готовить охотничье снаряжение. Злата Леонидовна достала коробки с елочными украшениями. Дела не было только у Глеба. Но мачеха нашла – попросила разобраться с электрогирляндой: несколько лампочек не горели, надо было заменить их.
Но сначала он позвонил в Средневолжск, на работу жене, и сказал, что вернется завтра вечером. Та поворчала и попросила, чтобы приезжал пораньше. Не к самому застолью – ведь приглашены гости, их надо кому-то развлекать, так как на ее плечах праздничная готовка. Глеб пообещал.
А тем временем Семен Матвеевич у себя в кабинете на втором этаже забросал гостя вопросами: что думают и говорят в Москве о перестройке, какие ходят слухи.
– А ты не можешь задать мне вопросы полегче? – усмехнулся Вербицкий.
– Могу. Тогда скажи, что делается в вашем ведомстве?
– Что касается нашей конторы, то в ней в основном перестраивают кабинеты, – осклабился Вербицкий. – Да ускоренным темпом плодятся новые инструкции и указания.
– Это уж точно, бумаг заметно прибавилось, – согласился Ярцев. – На себе чувствую. И все же, перемены какие-нибудь будут?
– Ой, Матвеевич, о чем ты говоришь! – усмехнулся Николай Николаевич. – Вспомни, сколько на нашем с тобой веку провозглашалось разных новых широковещательных программ! И что из того?
– Как же так? – несколько растерялся хозяин. – А переход на хозрасчет, самофинансирование, самоокупаемость?
– Это всего лишь новая упаковка, а содержание старое, – пожал плечами Вербицкий. – Пока живы министерства, без наших инструкций, указаний, одним словом, директив, вам не обойтись.
– Значит, ты считаешь… – вопросительно посмотрел на него Семен Матвеевич.
– Поговорят, пошумят, а в основном все останется по-прежнему.
Слова гостя удовлетворили Ярцева. И он стал нахваливать ружье Николая Николаевича.
– Ты же знаешь, – сказал тот, – я всегда предпочитал бельгийские. Именно эти – «франкотт». Штучное производство. Отделка-то, отделка, а?
– Классная, – кивнул Семен Матвеевич, рассматривая рельефную художественную гравировку на металлических частях. – Пробовал?
– В Белоруссии. Отличная балансировка, посадистость. Я уже не говорю о постоянстве боя! А ты что возьмешь? – спросил Вербицкий, оглядывая солидную коллекцию оружия хозяина.
– Моего «Джеймса Пэрдэя», – ответил Семен Матвеевич, переламывая двустволку и глядя стволы на просвет. – Верная штука, ни разу не подводила. Между прочим, отдал за него семь с половиной тысяч.
– Семь с половиной? – присвистнул Вербицкий, беря ружье из рук хозяина.
– Копейка в копейку, – подтвердил Ярцев. – Уверяю тебя.
– Девятый калибр, – сказал Николай Николаевич, рассматривая ружье. – Думаешь, подстрелим кабанчика?
– Или лося, – подтвердил Ярцев. – Попадаются частенько. Еще хочу прихватить вот это. – Он взял плоский футляр из кожзаменителя, открыл его и бережно вынул красиво инкрустированное и гравированное ружье. – Испытаю в первый раз.
– Дай-ка, дай-ка! – загорелись глаза у Вербицкого. – ТОЗ-34Е… Какая прелесть!
– Новинка.
– Слыхал, а вот держать в руках не приходилось. Молодцы туляки, что возрождают производство уникального оружия! Где достал? – спросил Николай Николаевич с завистью.
– Где достал – секрет, – улыбнулся Семен Матвеевич. – Но вот если хочешь, сделаю и для тебя.
– Спрашиваешь! Конечно хочу! – Вербицкий не мог налюбоваться ружьем. – Смотри, ведь могут же у нас. И еще как! Получше всяких там «зауэров», «манлихеров» и винчестеров!
– Патриот, – похлопал его по плечу Ярцев. – А у самого – «франкотт».
– Так если бы у нас раньше выпускали такую красотищу! – потряс ТОЗом Николай Николаевич. – Ведь туляки всегда делали отличное оружие, но серийное. А я люблю, чтоб редкое. И отделка. Кому нравится шаблон?
– Ты прав, – согласился Ярцев.
– Послушай, – вдруг сказал Вербицкий, отдавая ружье, – как ты сюда…
– Скатился? – с кислой улыбкой закончил за него Семен Матвеевич. – Обстоятельств несколько. А началось все с того времени, когда создали областной агропром. С Лагутиным, председателем, у нас сразу начались трения. Уж кто-кто, а ты его знаешь как облупленного. Твой бывший зам.
– Занозистый мужик, – нахмурился Вербицкий. – Он и под меня копал. Да не по зубам я ему оказался. И что же вы с ним не поделили?
– Во-первых, как ты правильно сказал, любви к тебе он особой не питал. А я вроде бы твой кадр.
– Не думал, что он такой злопамятный, – покачал головой Николай Николаевич. – Дальше?
– Дальше, – усмехнулся Ярцев. – Это уже из порядка причин не личного характера. Понимаешь, у Лагутина свои, местные заботы и проблемы, а у моего республиканского начальства – свои. Да что объяснять! Сам отлично знаешь эти увязки-неувязки. Словом, господа грызутся, а у слуг щеки от оплеух горят. А тут пленум обкома… Нового первого избрали. При старом я бы удержался. Новый же поддержал Лагутина. Вообще сейчас прополка идет – ой-ой-ой! А мой участок всегда был трудным. Раньше я умел ориентироваться, а тут чувствую – надо делать ход конем. Понимаешь, из проигрыша сделать выигрыш. Хотя бы для видимости…
Ярцев замолчал, укладывая ружье в футляр.
– Ну и?… – нетерпеливо спросил Вербицкий, слушая Ярцева с большим вниманием.
– В октябре прошлого года хоронили Костюкова, директора «Лесных далей»… Представляешь, только что повесили на грудь вторую Звезду Героя, а он…
– О, Костюков был голова! – закивал Вербицкий.
– Что ты! Оставил хозяйство – любо-дорого посмотреть! Я сейчас забот не знаю! У меня главный агроном – хоть завтра в академики ВАСХНИЛ! А жилищный фонд! А культура! Не говоря уже о самом производстве!
– Так ты сам сюда напросился?
– А что оставалось делать? Ждать, пока дадут по шапке и предложат какой-нибудь колхоз поднимать?
– Что ж, ход правильный, – после некоторого размышления одобрил Вербицкий. – Отличный ход, ты на виду… Сам себе голова. Вокруг все с тобой здороваются каждый день, уважают. Понимаешь, знают, как говорится, в лицо. И сделать можно много хорошего. Главное – видишь результаты своего труда. А природа чего стоит! Так что живи себе на здоровье, – улыбнулся он. – Радуйся жизни.
– Легко сказать, – вздохнул Ярцев. – Я из таких, кому подавай простор. Пусть область, но все же размах! Порох-то есть! А тут, как ни верти, понижение… Даже снится, что я снова в Средневолжске. Ведь столько трудов там положено! Взять хотя бы квартиру – в центре, четырехкомнатная! Такую теперь не получишь. Потолки под четыре метра! Не могу с ней расстаться, и все тут!
– Это ты правильно сделал, что сохранил ее за собой, не выписался, – одобрил Вербицкий. – Хотя дом у тебя тут – шикарный! Шесть комнат!
– Ну уж дураком меня не назовешь, – усмехнулся Семен Матвеевич. – А в этой хатке, – он оглядел стены, – Злата прописана. Так что комар носа не подточит. Правда, она рвется в Средневолжск – спит и видит!
– Говорила… Насколько я понял, ты считаешь это временным, так сказать, тактическим отступлением? – пристально посмотрел на приятеля Вербицкий.
– Мы предполагаем, а Бог располагает.
– И все же какие планы?
– Ну, через годик хорошо бы сюда, – Ярцев ткнул себя в грудь, – Героя… Поможешь, а?
– Это можно. А потом?
– И дальше рассчитываю на дружескую помощь, – хохотнул Семен Матвеевич, однако не очень смело. – Верные люди тебе небось нужны? Я имею в виду Москву.
– Хочешь честно? – посуровел Вербицкий.
– Разумеется, – несколько напрягся хозяин.
– Когда ты еще возглавлял облсельхозтехнику, я делал заход насчет тебя в министерстве. В кадрах обещали поддержать. А тут вдруг – бац! Узнаю, что ты теперь в Ольховке. Ну сам подумай, как я теперь буду ставить вопрос? – Увидев, что Ярцев нахмурился, он добавил: – Понимаешь, должность – не проблема, а вот прописка, квартира…
– Неужели твой министр не может снять трубку и позвонить председателю Моссовета? – с надеждой посмотрел на приятеля Ярцев.
– Министров много, а председатель один. И потом, за кого просить? Директора совхоза?
– Насколько я помню, однажды один товарищ с должности директора совхоза попал прямо в кресло министра сельского хозяйства Союза, – серьезно проговорил Ярцев и улыбнулся. – Но я, как ты понимаешь, в министры не набиваюсь.
– Ладно, вернусь в Москву, провентилирую, – пообещал Вербицкий.
– И на том спасибо, – обрадовался Семен Матвеевич. – Что это мы все обо мне да обо мне… Сам-то как живешь?
– Жаловаться грех.
– Понимаю, – хитро посмотрел на Вербицкого Ярцев, – значит, правда, что тебя хотят в замминистры?
– Ну ты даешь! – хмыкнул Николай Николаевич. – Действительно, разведка у тебя работает отменно! Ведь насчет этого и в Москве-то в курсе лишь узкий круг.
– Выходит, скоро?
– Не знаю, не знаю… – ответил неопределенно Николай Николаевич. – В ЦК решается. Только прошу тебя, об этом пока…
– Ни-ни! – приложил обе руки к груди Семен Матвеевич. – Ни одной душе!
– Даже Злате! – поднял палец Николай Николаевич.
– Будь спокоен, – заверил Ярцев и радостно потер руки. – Поохотимся мы с тобой на славу! Гарантирую!
В Кабанью рощу добрались не так быстро, как предполагали. Бульдозер хоть и расчистил дорогу, но для сугубо городской машины, какой являлась «Лада», она была нелегкой. Семен Матвеевич, ехавший впереди, несколько раз останавливался, чтобы помочь увязавшему в снегу сыну. Однако эти помехи никому не испортили настроения: уж больно прекрасно было все вокруг – и погода, и торжественно-величественный лес, и ожидающие впереди удовольствие и отдых.
