Анатолий Безуглов
Черная вдова
– Скажи уж честно, тебе самой не терпится перебраться в отцовскую квартиру, – недовольно пробурчал Ярцев.
– Но ведь ты не такой дурак, чтобы сдать ее государству, – с обидой сказала Лена. – Ведь прописан там, имеешь на нее законные права… А Злате нашу отдадим. Кстати, она сказала, что берет на себя все расходы – похороны, поминки, памятник.
Видя, что муж все сильнее мрачнеет, она замолчала, шмыгнув носом.
– Лена, дорогая, – вздохнул он, – неужели обо всем этом нужно именно сегодня, сейчас?
– Прости, Глеб, прости, милый! – спохватилась Лена. – Конечно я дура! Тебе так тяжело, а я… – Она махнула рукой.
Что-то в поведении жены насторожило Глеба. Нет, она была внимательна, ласкова, в ее искреннем сочувствии он не сомневался, но почему иной раз, встречаясь взглядом с ним, отводит глаза?
У Ярцева на языке так и вертелся вопрос, что это с ней, но мимо окна прошли Злата Леонидовна, Надежда Егоровна и какой-то полный мужчина, кажется, тот, что был заместителем отца.
Глеб внутренне собрался: предстоял печальный разговор о похоронах и связанных с ними других невеселых делах.
Часть вторая
Сойдя с поезда в Трускавце, Орыся взяла «Волгу» частника, хотя идти пешком до дома – не больше пятнадцати минут. Не хотелось встречаться с кем-нибудь из знакомых. Водитель «Волги» и тот знал ее. Но, несмотря на это, он взял с нее трояк не моргнув глазом.
Родная калитка, расчищенная от снега дорожка до двухэтажного особняка. Однако Орыся прошмыгнула во флигелек во дворе. В нем было жарко, пахло свежесваренным борщом. Не успела она снять шубу, как хлопнула входная дверь.
– Слава богу, приехала! – радостно обняла ее Екатерина Петровна. – Чуяло мое сердечко, что сегодня воротишься. С утра вон протопила, прибрала… Небось голодная с дороги?
– Спасибо, тетя Катя, – устало ответила Орыся, стягивая с себя сапоги. – Есть не хочу. Прилягу. Голова разболелась.
– Тогда в постель, в постель, – захлопотала Екатерина Петровна, разбирая кровать. – Это сейчас для тебя самое милое дело.
Пока Орыся раздевалась, она успела сообщить новости, накопившиеся за неделю отсутствия хозяйки. И дом, и флигель принадлежали Орысе.
– Ну, я побежала, – сказала тетя Катя. – Уборку кончать надо.
Напоследок она положила на тумбочку возле кровати деньги. Аккуратно сложенные десятки к десяткам, пятерки к пятеркам, рубли к рублям – плата от постояльцев. Можно было не считать: Екатерина Петровна ни копейки не положит в свой карман.
Орыся легла, прикрыла глаза. Качало, словно она все еще ехала в поезде. В голове плыли вокзалы, люди, улицы Средневолжска, по которым Орыся совсем недавно бродила чужая и неприкаянная. В памяти встала самая болезненная, самая щемящая душу картина – заснеженный двор детского садика, полный веселых ребятишек, которые катались с ледяной горки, лепили снежную бабу. Глядя сквозь щель в заборе, Орыся сразу увидела своего Димку. В клетчатых штанишках, коричневой курточке с капюшоном. Он даже не подозревал, что в десяти метрах находится родная мать, которая жадно ловит каждое его движение. На одно мгновение ей показалось, что он посмотрел в ее сторону. У Орыси дрогнуло сердце: неужели почувствовал?
Нет… Ей это действительно только показалось, потому что уже через секунду Димка со смехом мчался за каким-то мальчишкой.
«Боже мой, и почему я такая несчастная?» – вырвался тихий стон из груди Орыси. Она открыла глаза.
Со стены на нее смотрели десятка два фотографий – то, что осталось от целого чемодана снимков, которые Василь, отец Димки, заядлый фотограф, увез с собой в Средневолжск.
Говорят, не родись красивой, а родись счастливой. Но Орыся с детства только и слышала вокруг себя, какая она красивая, какая счастливая. И сейчас все уверены, что над ней светят эти две звезды. Если бы они знали…
Орыся переводила взгляд с фотографии на фотографию, словно перелистывала страницы их недолгой жизни с Василем.
Вот она совсем молоденькая. Стройная как тополек. В белом халате и шапочке сидит за столиком. Санаторий «Шахтер».
После окончания медучилища ее взяли туда диетсестрой. Работа несложная: подсказать лечащимся, где их место в столовой, дать совет насчет питания. Возле нее всегда выстраивалась очередь мужчин. Молодых, среднего возраста и постарше. А ее сменщица, пожилая опытная диетсестра, обычно просиживала без дела.
Мужчины липли к ней не только из-за внешности. Кто бы ни обращался к Орысе, проявить небрежение, а тем более нагрубить она не могла. Такая уж была натура, отзывчивая и душевная. Еще ее любили за песни. А это – по наследству. Пела мать Орыси, бабушка была лучшей певуньей в деревне. На концертах художественной самодеятельности в санатории слушатели буквально отбивали себе ладони, вызывая Орысю на бис.
А вот на снимке они с Василем. В первый месяц после женитьбы. Да, тогда она была красивая и по-настоящему счастливая. Швадак (мужа она обычно называла по фамилии) влюбился в Орысю с первого взгляда. Потом уже признался, что долго не решался подойти. А она со своей стороны открылась Василю: эта застенчивость и покорила ее. Другие с ходу пытались завоевать, не скупились на комплименты, выставляли напоказ свои достоинства – мнимые или заметно преувеличенные.
Швадак говорил мало. Если делал добро, сам оставался в тени. И даже цветы дарил своеобразно: не прямо в руки, а положит незаметно возле кровати или поставит в вазу в комнате Орыси, пока ее нет. Это продолжалось и тогда, когда они уже прожили несколько лет.
Василь окончил Московский автодорожный институт, вернувшись, работал инженером. К моменту встречи с Орысей он был один как перст. Родители умерли в течение полугода один за другим.
В первые дни знакомства Василь стеснялся приглашать ее в свой особняк. Орысе, выросшей в скромном достатке, намыкавшейся по общежитиям и чужим углам, представлялось, что дом Швадаков – полная чаша. Трускавец – уникальный курорт. Туда едут со всей страны страдающие болезнями печени, почек и другими хворями. В подавляющем большинстве по курсовкам или вообще дикарями. Местные жители сдают все, что только можно сдать под жилье, – разве что не доходит до собачьих будок. А тут – шестикомнатный особняк и еще времянка. У иных домовладельцев доходы от сдачи коек походили на неиссякаемый, как здешние целебные воды, источник. Иметь автомобиль, например, считалось самым обыденным делом.
Но в доме ее мужа роскошью и не пахло. Обстановка, правда, хорошая, но сработал ее – до единого стула – отец Василя, краснодеревщик, славящийся на всю округу. Родители никогда, ни под каким видом не сдавали комнат. Знакомых, прибывших на лечение, принимали охотно, но чтобы за деньги – ни-ни! Этих же принципов придерживался и их сын.
Когда родился Димка и расходы в семье увеличились, Орыся как-то намекнула мужу, что не мешало бы пускать на постой дикарей.
– Зачем тебе это нужно? – удивился Василь.
Она растерялась: деньги лишними не бывают. Хотелось купить Димке шубку да и Василю не мешало бы обновить пальто и костюм, в которых он ходит уже не один год. Не говоря уже о том, с какой завистью (тайной, конечно) смотрит она сама на импортные платья и сапоги других женщин.
– Стать рабом денег – нет! – заявил Швадак. – И потом, в своем же доме ходить на цыпочках? За кем-то убирать, стирать простыни?
– А как же другие? – пыталась оправдаться Орыся.
– Они уже не хозяева, а прислужники! И не только тем, кому сдают койки, но и вещам!.. А я хочу жить как душе угодно, распоряжаться собой и нашим жильем.
Комнатами он распорядился таким образом: самую большую и светлую отдал в полное владение сыну. Чего здесь только не было – шведская стенка, турничок, маты для кувыркания, качели. Василь даже подвесил на стену баскетбольную корзину. Все смастерил сам. Сколько счастливых часов провели здесь отец и сын!
Вторую комнату, самую маленькую, Василь занял под фотолабораторию. Третья – что-то вроде гостиной. Еще две – спальня Орыси и его. Последняя комната предназначалась для друзей и знакомых, изредка приезжавших в Трускавец.
Флигелек когда-то служил отцу Василя мастерской. Сын оставил в нем все как было. Он сам любил постоять у верстака и Димку с малолетства приучал к столярному мастерству.
В сынишке Василь души не чаял. Каким бы усталым ни приходил с работы, тут же забывал обо всем, если Димка тащил его в «спортзал» или в мастерскую, заставляя отца что-нибудь выпилить или выточить на токарном станочке.
Была ли тогда счастлива Орыся? Пожалуй. Любительские фотографии не врут. На них она снята с мужем и Димкой. В саду, под раскидистой карпатской елью в живописных окрестностях города, возле бювета с целебным источником.
А потом идут снимки, где только Димка, Димка, Димка…
Это были последние месяцы их семейной жизни. Как она поняла потом – трудные и мучительные для Василя. И всему виной была ее красота. Наступила пора, когда Орыся расцвела, превратившись в яркую молодую женщину. От ухажеров не было отбоя. Двусмысленные и недвусмысленные намеки, духи, коробки конфет, бутылки дорогих вин, букеты цветов. Она, естественно, ничего, кроме цветов, не принимала, призывая на помощь всю свою выдержку и юмор. Даже откровенным нахалам она не могла грубить, будучи от природы приветливой и мягкой. В зимнем саду санатория часто устраивались танцы. Орыся пару раз оставалась на них. И очень жалела потом. То из-за нее сцепились двое отдыхающих – подводник и шахтер из Донбасса. Дошло до драки. А то ревнивая жена при всех залепила пощечину своему мужу-ученому, который пригласил Орысю на третий танец.
Истории эти стали известны Василю, как доходили и другие сплетни, в которых она выглядела чуть ли не коварной соблазнительницей. Правда, Швадак никогда не реагировал на них, но Орыся чувствовала, что переживает сильно. Верил ли он слухам? Орыся так до сих пор и не знает.
Чтобы не давать повода для огорчений мужу, она ушла из «Шахтера» и устроилась в санаторий «Алмаз», в кабинет физиотерапии. Но и там ее продолжали преследовать мужчины. А зависть и ревность рождали новые сплетни. Тогда Орыся перешла в небольшой ведомственный пансионат администратором. В смысле времени – удобно: сутки дежуришь, трое дома. Теперь ее и отдыхающих отделяла стойка. И надо же было случиться – замдиректора пансионата Недовиз потерял из-за новой сотрудницы голову. Об этом скоро знал весь Трускавец, Василь, разумеется, тоже. И, как всегда, отмалчивался, делая вид, что людская молва его не трогает. И вот однажды…
Это было в ноябрьские праздники. Орысе выпало дежурить. Дежурил и замдиректора. Когда весь пансионат уже спал, сотрудники расположились пить чай. Недовиз дурачился, лез со своими нежностями к женщинам, и особенно настойчиво к Орысе. Чувствовала она себя неловко, а грубо одернуть замдиректора стеснялась. Тот разошелся, обнял ее и поцеловал. Орыся оттолкнула его, но было поздно: в дверях стоял Василь. В расстегнутом пальто, без шапки. Как потом выяснилось, у Димки неожиданно поднялась высокая температура, и он побежал за женой…
Швадак побледнел. Не сказав ни слова, круто повернулся и вышел. Орыся бросилась вслед, догнала, пыталась что-то объяснить, однако Василь оборвал ее словами:
– Иди дежурь.
Она растерялась. Оправдываться? Значит, признать свою вину. Она вернулась, с трудом дождалась конца дежурства.
Дома Орыся застала осунувшегося, падавшего с ног от усталости мужа, проведшего бессонную ночь у кровати сына. У Димки была фолликулярная ангина. Температура держалась несколько дней. Василь тоже свалился: на нервной почве разыгралась астма.
Хотя он родился, вырос в Трускавце и покидал родной дом лишь на время учебы в столице, местный сырой климат был ему неподходящим, и врачи давно советовали его сменить. За время своей болезни и болезни сына Швадак ни разу не обмолвился о той сцене, которую видел в пансионате. Орыся думала, что неприятный момент забыт. Но однажды, вернувшись с работы, Василь сказал:
– Продаем все, и я, ты и Димка переезжаем в Средневолжск.
– А дом как же? – спросила жена.
– Тоже продадим…
Орыся знала, что приятель мужа по институту, с которым в студенческие годы они делили последний рубль, работает в Средневолжске на крупном заводе. Друг этот быстро шел в гору, постоянно звал к себе Швадака, обещая интересную перспективную должность.
Решение Василя, а главное, безапелляционный тон обидели. Выходит, с ее мнением можно и не считаться?
Орыся надулась. Разговор оборвался. Она думала, на этом и кончится. Но через несколько дней Швадак снова заговорил о переезде в Средневолжск.
– Ну и езжай сам! – ответила Орыся. – А я из нашего дома – ни ногой!
– Если ты так за него держишься – оставайся, – в сердцах произнес Швадак. – Дом переведу на твое имя, а Димку заберу с собой. Согласна?
– Делай как хочешь! – с вызовом бросила Орыся.
Она не верила, что муж осуществит задуманное.
Прошла неделя, другая. Отдежурив свои сутки, Орыся пришла домой. Василя и Димки не было. Она подумала, что ушли гулять. Но потом забеспокоилась, не видя на месте игрушек сына, его одежду. И тут же обнаружила на столе в гостиной записку: «Я сдержал свое слово. Надеюсь, и ты сдержишь».
Рядом с запиской – дарственная на дом, заверенная у нотариуса. У Орыси подкосились ноги. Рухнув на стул, она разрыдалась…
В ту ночь она не сомкнула глаз. Готова была броситься на вокзал, помчаться вдогонку за мужем и сыном. Но куда? Может, Василь уехал не в Средневолжск? Или не насовсем, а так, только припугнуть? Через несколько дней опомнится, вернется…
Наутро она позвонила на работу. Там сказали: взял расчет.
«Нет, – продолжала твердить про себя Орыся, – он не может! Бросить, разлучить с сыном!.. На такое Василь не способен…»
Проходили дни, а от Швадака ни слуху ни духу. О случившемся Орыся никому не говорила, на расспросы соседей отвечала: муж уехал в отпуск.
Орыся открылась одной Екатерине Петровне Крицяк. С ней Орыся когда-то работала в санатории «Дружба». Крицяк была нянечкой и недавно вышла на пенсию. Они случайно встретились в городе. Тетя Катя заметила, что Орыся плохо выглядит – не заболела ли? Та пригласила бывшую сослуживицу к себе домой и со слезами на глазах призналась в своем горе. Крицяк стала успокаивать ее: мол, перемелется – мука будет.
– Ты же у нас красавица, – говорила Екатерина Петровна. – Разве таких бросают?
– Лучше бы я была уродина! – с горечью произнесла Орыся.
И говорила искренне. Лежа по ночам в огромном пустом доме, она много думала о муже, о себе.
Почему так жестоко поступил Василь? В чем она виновата? В том, что красивая?
Вспомнилась школа, учитель по литературе. Он был совсем молоденький, со студенческой скамьи, и повседневная рутина его еще не засосала. Орысю поразил его взгляд на личную драму Пушкина, приведшую к роковой дуэли. По мнению преподавателя, Наталья Гончарова была слишком прекрасна. А все, что прекрасно, всегда опасно. Это и привело к гибели поэта. Нет, жену Пушкина он не обвинял. Но быть красивой, говорил учитель, – тяжкий крест. Не каждому по плечу. Быть мужем такой женщины – крест вдвойне…
Конечно, у Орыси и в мыслях не было сравнивать себя с Гончаровой – куда ей до великосветской дамы, блиставшей при царском дворе! Однако тяжесть креста она познала. Ведь не бесчувственная кукла, живой человек. Сколько приходилось испытывать соблазнов! Как-то довольно известный музыкант из Москвы на полном серьезе предлагал ей выйти за него замуж. И это был не курортный роман. Потом забросал Орысю письмами. Да только ли он? Все это волновало, смущало душу. Но она держалась.
А вот Швадак – не смог.
Вскоре от него пришло письмо. Короткое, в несколько строк, с просьбой прислать согласие на развод, заверенное у нотариуса. Она приняла решение: срочно в Средневолжск, отговорить, вернуть! Там уже стояли холода, а сынишка уехал в легком пальто. Она бросилась к тете Кате занять денег на шубку и на дорогу.
– Голубушка, – сказала Крицяк, – а я думала, с вашими-то хоромами у тебя денег куры не клюют!
И посоветовала пустить в дом дикарей. Орыся послушалась. Правда, комнаты в особняке сдавать не решилась, поселила постояльцев во флигеле. Недели через три у нее было и на поездку, и на обнову для сына. Более того, купила наконец себе умопомрачительные импортные сапоги, а Василю – дорогую меховую шапку. В Средневолжск уехала, оставив на попечение тети Кати особняк и жильцов.
При воспоминании о встрече с мужем у нее до сих пор каждый раз ноет сердце. Ни о каком возвращении Василь и слышать не захотел. Увидеть Димку не разрешил. Орыся упрашивала, умоляла, но натолкнулась на решительное «нет».
– Ты сделала выбор добровольно, – отрезал Швадак.
И попросил их с сыном больше не беспокоить. У нее взыграла гордость, обида. Бросив подарки, тут же села в обратный поезд. Заехала в Москву на десять дней – не пропадать же впустую отпуску.
В ее отсутствие тетя Катя заселила курортниками помимо флигеля еще половину особняка. Так что дома Орысю ждали солидная выручка и… посылка от Василя. С детской шубкой и ондатровой шапкой. Еще один удар по самолюбию.
– Не переживай, – успокаивала ее тетя Катя.
Что бы Орыся без нее делала? Крицяк дневала и ночевала у нее, а затем и вовсе перебралась, пустив в свою однокомнатную квартиру, которую с превеликим трудом выхлопотала в исполкоме, курортников. Они устроились во флигеле, отдав весь дом дикарям. Иной раз в особняке одновременно жило до двадцати пяти человек. Появились и постоянные клиенты, которые «бронировали» койки на несколько лет вперед. Например, мать Эрика Бухарцева, которую сын привозил в Трускавец на машине. Крицяк даже завела специальную тетрадку, где вела учет движения проживающих. Она же прибирала в доме, обстирывала жильцов. Не бескорыстно, разумеется.
Орысе завидовали. Еще бы – молодая, красивая, богатая и свободная!
Но только подушка знает, сколько Орыся пролила слез. Иногда разлука с сыном становилась невмоготу. И тогда она срывалась, бежала на вокзал и уезжала в Средневолжск. Хоть одним глазком, издали поглядеть на Димку. Возвращалась она в Трускавец опустошенная, разбитая и несколько дней не высовывала носа из флигеля.
…Тихо скрипнула дверь – это тетя Катя проверяла, спит ли хозяйка. Орыся сделала вид, что уснула. Не хотелось никого видеть, ни с кем разговаривать.
Жить не хотелось.
В город она вышла на третий день. Было солнечно, морозно. Снег сверкал на Яцковой горе, Городище и Каменном Горбе. Вообще в этом году стояла непривычно холодная зима. Орыся вырядилась в дубленку, на голове – мохнатая песцовая шапка, на ногах – роскошные финские сапоги. Приезжих было не так, как летом, но все равно много. У домика с островерхой башенкой над источником «Эдвард» ее окликнули. В румяной молодой женщине она узнала Одарку Явтух. В санатории «Алмаз», где работала в свое время Орыся, Одарка была массажисткой. Она и до сих пор там.
Явтух была депутатом городского Совета, и выбирали ее вот уже третий раз подряд.
Встретились они сердечно, поболтали о том о сем. Одарка поинтересовалась, где работает Орыся. Та сказала, что нигде.
– Тю-у! – протянула Одарка. – Ты что, газет не читаешь, телевизор не смотришь?
– Газеты меня не интересуют, а концерты по телику смотрю. Ну, еще фильмы с продолжением, особенно если про любовь, – отшутилась Орыся.
– Нет, ты словно с луны свалилась, – вздохнула Одарка. – Разве не чуешь, что творится вокруг?
– А что? – состроила невинные глаза Орыся.
– А то… Вчера на сессии горсовета один депутат внес предложение: кто нигде не работает и живет за счет дикарей, отобрать земельные участки, хаты и даже квартиры!
– Ишь какой шустрый! – усмехнулась Орыся. – Слыхали мы и раньше такие речи.
– Верно, – кивнула Явтух. – А теперь – всерьез. От слов, так сказать, перешли к делу.
– Значит, борьба с тунеядцами. Ну-ну… Сколько ни боретесь, их почему-то все больше становится.
– Я бы на твоем месте задумалась, – посоветовала Одарка.
Действительно, о нетрудовых доходах говорили из года в год, но ничего не менялось. Более того, спрос на жилье постоянно рос. Когда-то койка стоила рубль в сутки, потом плата увеличилась до двух, а затем и до трех рублей. В разгар сезона некоторые теперь берут по четыре и даже по пять! Но это никого не останавливает. Просят, умоляют, предлагают любые деньги, лишь бы было где приклонить голову.
Пользуясь безвыходным положением, кое-кто из владельцев домов и квартир ставит условие, чтобы утром постоялец уходил (иди дыши воздухом, пей лечебную воду, гуляй) и возвращался не раньше девяти вечера. Естественно, в таком случае милиции трудно засечь проживающих без прописки.
Орыся до подобных строгостей не доходила. Жалела людей, и условия у нее были приличные – все удобства, даже кухню в особняке предоставила в распоряжение постояльцев, чтоб было где приготовить еду. Всегда чисто, свежее постельное белье, хочешь днем отдохнуть – пожалуйста. В теплое время – а его в Трускавце больше, чем холодного, – пользуйся садиком…
Слова Одарки Явтух заронили в душу тревогу. Действительно, могут крепко прищемить хвост.
В принципе Орыся могла обойтись и без службы: зарплата в сто-сто пятьдесят рублей (на большее она не рассчитывала) составила бы очень скромное место в ее бюджете. Вернее – мизерное. Она сама охотно приплачивала бы кому-нибудь эту сумму, лишь бы не ходить на работу.
Найти бы какую-нибудь шарагу, где только бы числиться! Для галочки, так сказать, чтобы милиция не цеплялась. Но кто на это пойдет? В большом городе, где люди не знакомы даже с соседями по лестничной площадке, подобное провернуть, наверное, можно. А в Трускавце? Каждая собака, как говорится, в лицо друг друга знает. Не пройдет.
Значит, выход один – устраиваться на работу. Но куда?
Мысли эти не давали ей покоя. Орыся не заметила, как очутилась на улице Филатова, у ресторана «Старый дуб». Здесь когда-то действительно стояло могучее дерево, но дуба уже нет, а название осталось.
«Зайти, что ли, поболтать с Кларой?» – подумала Орыся.
Подруга ее, Клара Хорунжая, работала в «Старом дубе» официанткой. Ресторан этот Орысе нравился: уютно, обстановка нестандартная, одежда на работниках – в ярком прикарпатском стиле, и блюда подавали соответствующие.
Хорунжая обрадовалась приятельнице, устроила за отдельный столик, а чтобы никто не подсел, поставила табличку «Для обслуживающего персонала». Посетителей было мало, и Клара могла уделить Орысе сколько угодно времени. Она тут же забросала ее вопросами: где пропадала? Почему такая озабоченная? Орыся поведала о встрече с Одаркой Явтух.
– Господи, чего тебе раздумывать! – сказала Хорунжая. – Иди к нам. Официанткой.
– Ты серьезно? – удивилась Орыся неожиданному предложению.
– А что? Снова в санаторий? Неужто не надоело смотреть на всяких там почечников, печеночников да язвенников? У нас работа веселее, – убеждала Клара. – Навар опять же… Хватит тебе куковать дома. Тетя Катя отлично со всем справится.
– Так-то оно так, – задумалась Орыся. – Действительно, встаю утром и не знаю, чем заняться. От телевизора уже просто тошнит.
– Ну а я об чем? – поддакнула Хорунжая. – А у нас скучать некогда! И, главное, на людях. Такие мужики захаживают – закачаешься! – подмигнула лукаво Клара и еще долго убеждала подругу, что лучшего места Орыся не сыщет.
Орыся размышляла недолго и уже через день пришла устраиваться в «Старый дуб», сама толком не зная, почему согласилась на уговоры Клары. Приняли без всяких проволочек, правда, с испытательным сроком.
Было интересно, потому что внове. Хотя и уставала с непривычки от тяжелых подносов и постоянного пребывания на ногах. Потом освоилась. Режим работы вполне подходящий: день в ресторане, другой – на отдых.
Вполне возможно, что Орыся и прижилась бы в «Старом дубе», если бы…
Это произошло, когда ее испытательный срок подходил к концу. Был будничный вечер, ресторан заполнен наполовину. Появление трех новых посетителей обратило на себя внимание всего зала, а метрдотель бросился к ним навстречу и лично проводил до столика Орыси. С первого же взгляда она поняла: цыгане. Двое мужчин и женщина, одетая в кричащее платье и увешанная драгоценностями. На мужчине помоложе был синий бархатный костюм, красная рубашка с люрексом, а на руке сверкал огромный золотой перстень. Второй мужчина и вовсе будто бы только что сошел с экрана кинофильма о давно забытых временах: надраенные хромовые сапоги, галифе и рубаха наподобие черкески, но без газырей, подпоясанная широченным ремнем с тяжелыми серебряными накладками. Лицо у него было смуглое, со сросшимися густыми черными бровями и лихими усами, а от всей фигуры веяло уверенностью и властностью.
Усаживая посетителей, метрдотель прямо-таки пропел:
– Орысенька, голубушка, обслужи Сергея Касьяновича с друзьями наилучшим образом. – И отвесил в сторону мужчины в галифе низкий подобострастный поклон.
Тот небрежно сунул в нагрудный кармашек метрдотеля крупную денежную купюру и получил в ответ новый поклон, чуть ли не до земли.
Сергей Касьянович поманил пальцем руководителя оркестра, который словно ждал этого момента.
– Весь вечер только мои любимые песни, – сказал цыган подбежавшему музыканту, сопровождая просьбу (она выглядела как приказ) солидной пачкой денег.
Затем Сергей Касьянович сделал заказ: деликатесы, фирменные блюда, шампанское, самый дорогой коньяк и фрукты, причем все в таких количествах, что хватило бы на огромную компанию.
С эстрады полились рыдающие звуки скрипки, и певица запела старинный душещипательный романс.
– Ну, подружка, тебе крепко подфартило, – не без зависти сказала Хорунжая, когда встретилась с Орысей у стойки буфета. – Считай, сотняга чаевых у тебя в кармане.
– Ты уж постарайся, – поддакнул буфетчик. – Тогда выложит и двести, а может, и триста.
– Что-то раньше я его не видела, – сказала Орыся.
– Верно, давненько его не было, – кивнула Клара. – Раньше чаще захаживал… Барон…
– В каком смысле? – не поняла Орыся.
– Цыганский, – пояснил буфетчик. – Не слыхала, что ли? У них так называют самого главного!
– А я думала, что такое бывает разве что в кино… И не боится же швырять деньгами, – покачала головой Орыся.
– А Барону все нипочем! – сказала Хорунжая. – Когда был у нас последний раз, такую гулянку закатил – до самого утра! Наш директор тоже веселился вместе с Сергеем Касьяновичем.
– Что же он за птица, если ему даже ОБХСС не страшен? – поинтересовалась Орыся.
– А может, ОБХСС его самого боится, – пожала плечами Клара. – И не только ОБХСС, но и прокурор…
– Точно, – подтвердил буфетчик. – Пансионат «Сокол» знаешь? – почему-то оглядываясь, негромко спросил он. – Ну, недалеко от рынка?
– Конечно, – кивнула Орыся. – Там с другого входа помещается городская прокуратура.
– Во-во, – еще больше понизил голос буфетчик, – говорят, здание строили под тем видом, что якобы только под прокуратуру, а потом уж большую часть отвели под пансионат. И вроде бы Барон эту уловку знает и держит кое-кого вот так. – Он показал крепко сжатый кулак.
– А я слышала, что Сергей Касьянович огромное наследство получил, – сказала Хорунжая. – Из-за границы. Ведь их племя по всему свету рассеяно… И поэтому у Барона полные карманы чеков. Вещи он только в «Березке» покупает.
– Галифе и сапоги тоже? – прыснула Орыся.
– У него имеется для этого индивидуальный портной и сапожник, – не отреагировала на юмор Клара. – И еще, он в Афганистане воевал. Метрдотель говорит, что самолично видел у Барона не то боевой орден, не то медаль.
– Значит, точно Афганистан, – глубокомысленно кивнул буфетчик. – В Отечественную не мог, под стол пешком еще ходил.
Вернувшись в зал, Орыся пригляделась к Барону. Ему действительно было не больше сорока лет.
И вдруг почувствовала, что он тоже внимательно наблюдает за ней. В каком бы уголке она ни находилась, глаза Барона были устремлены в ее сторону. И от этого взгляда Орысе почему-то было не по себе.
В груди смутно шевельнулось что-то тревожное…
А оркестр не переставал тешить публику цыганскими мелодиями, то грустными, то задорными. Одна из них, зажигательная, огневая, подняла с места друзей Барона, и они пустились в пляс под одобрительные возгласы присутствующих. Вскоре к танцующим присоединились другие посетители ресторана.
Лишь один Барон невозмутимо сидел за столом, глуша бокалами шампанское да время от времени бросая на Орысю свой прямо-таки завораживающий взгляд.
Улучив момент, она сообщила об этом Кларе.
– Смотри, – шутливо погрозила пальцем Хорунжая, – от Барона просто так не отвертишься. На кого положит глаз – ни перед чем не остановится. – И уже серьезно продолжила: – Помнишь, у нас была официантка Зофья?
– Светленькая такая, кудрявенькая?
– Да, между прочим, натуральная блондинка, не крашеная… Барон увидел и как солома загорелся. С ходу предложил встретиться после работы. А Зофья только-только замуж вышла, и за красивого парня. Зофья отказала Барону, да еще, дурища, мужу проговорилась.
– А почему дурища? – поинтересовалась Орыся.
– Потому, – вздохнула Клара. – Муж заревновал, пришел к Барону, стал угрожать ему. А на следующий день Зофьиного супруга так обработали – страшно смотреть! Неделю валялся в больнице без сознания. Череп проломили, ребра переломали. Короче, калекой сделали.
– Кто? Барон? – округлила глаза Орыся.
– Нет. А тех, кто напал, до сих пор не нашли.
– Ну а Зофья?
– Как только муж встал на ноги, уехали из Трускавца. Подальше от греха.
– А может, Сергей Касьянович тут вообще ни при чем?
Хорунжая пожала плечами и сказала:
– Он никогда не бывает один. Обязательно рядом кто-нибудь на подхвате. Как этот. – Она скосила глаза на спутника Барона, только что усевшегося за стол после пляски. – Да еще на улице дежурят.
– А это что за краля с ними? – полюбопытствовала Орыся. – Любовница Барона?
– Райка? С тем дружком Барона. Она с разными приходит. – Клара вдруг прыснула в кулак.
– Ты чего? – удивилась Орыся.
– Представляешь, даже в зубы вставила бриллианты!
– Ну да? – вытаращила глаза Орыся. – Шутишь?
– А ты присмотрись, сама убедишься.
– Неловко как-то.
– Рассказывают, грызла как-то Райка орех и сломала зуб. Очередной хахаль повез ее к дантисту и вставил золотую фиксу с бриллиантом. Райке это так понравилось, что она вырвала здоровый зуб с другой стороны и вставила золотой с бриллиантом. Для симметрии… Ну не чокнутая?
Подойдя в очередной раз к столу Барона, Орыся мельком кинула взгляд на рот хохочущей Райки, потому что не могла все-таки до конца поверить в рассказ Клары Хорунжей. Ну возможно ли такое? Но у Райки, когда она смеялась, действительно в двух боковых золотых зубах пускали разноцветные лучики бриллианты. Прямо чертовщина какая-то!
– Садись, Орыся, – неожиданно сказал ей Барон, выдвигая четвертый стул и наливая в бокал шампанское.
