Анатолий Музис
Рассказы геолога
– Лом забьем, – сказал Кеша.
– Соскочит трос.
– Так забьем, чтобы не соскочил.
– Ну, давай, попробуем.
Они взяли лом и кувалду, отошли шагов двадцать. Лом прошел кочкарник и уткнулся в лед. Донилин "высказался" и они перешли на другое место. С четвертого захода удалось забить лом.
– Жерди нужны. Придется еще раз сходить, – сказал Кеша.
Казалось, уже никаких сил. Но они сходили. Волочить жердь, которая цепляется всеми ветками за кустарник?!.. Они приволокли. Три жерди.
– Покурим? – предложил Донилин.
– Покурим.
Они сидели на жердях и курили. Молча. Потом Кеша кинул окурок в воду.
– Начали!
Жерди подсунули под гусеницы. Трос привязали – одним концом за лом, другим за "звездочку", ведущую гусеницы вездехода. Загудел мотор, звездочка пришла в движение и… Нет, трос не соскочил с лома, просто он выдернул его, как спичку из песка.
Донилин опять выразил свое мнение – о болотах, о методе самовытаскивания, о Мерипове. Кеша молча пошел забивать лом. Теперь он выбрал место чуть подальше и за большой кочкой. Лом он загнал не просто с наклоном, а под кочку, под сорок пять градусов.
Давай бревно! – крикнул он. – И топор!
Нюкжин и Донилин подтащили тяжелое намокшее бревно. Кеша прорубил в нем желоб и положил под трос между кочкой и ломом. Бревно тоже частично налегало на лом.
– Вот! – удовлетворенно сказал Кеша. – Теперь и лом не выдернет, и трос не соскользнет.
Он говорил так уверенно, что Нюкжин поверил – Кочемасов вытащит!
Мотор заработал на малых оборотах. Звёэдочка начала вращаться, наматывая на себя трос. Вот трос натянулся. Лом подался, шевельнулось бревно…
Но лом не выскочил, а вездеход вздыбился, заскользил по льду юзом, будто его волокла нечистая сила. Лед, тот самый лед, за который не могли зацепиться траки, теперь играл добрую роль – он уменьшал трение! И вот, вездеход перевалил через бровку берегового уступа, клюнул носом, зацепился траками за кочкарник и одержимо рванулся вперед.
– Пошел! Пошел!
Нюкжин не слышал: он ли кричит? Или Кеша? Или Донилин?
Кричали все трое. А вездеход уже мчался на полной скорости и прямо на лом.
"Что делает? – мелькнуло у Нюкжина. – Пропорет лодку!"
Лом рвануло. Он вылетел из под кочки, отлетел в сторону. Конец троса хлестал по звездочке, по борту вездехода. Нюкжин и Кочемасов бежали за машиной. Донилин оказался впереди. Он пятился, падал, вскакивал, снова пятился, показывая руками – на себя, на себя, – и кричал:
– Вперед, славяне! Вперед!
Виталий рвал машину рывками и она совершала невероятные скачки, словно подпрыгивала. А болото ходило ходуном: вверх-вниз,.. вверх-вниз… Если вездеход остановится, не миновать ему провалиться снова.
– Вперед, славяне!
Вездеход выкатил на бугор и остановился. Подбежали и Нюкжин с Кешей. Все трое тяжело дышали. От Донилина валил пар. Виталий распахнул дверцу, соскочил на твердую землю. Он был бледен.
– Живы, славяне! Живы! – ликовал Донилин. – Порядок в танковых частях!
На нем не было сухого места.
– Переоденься, – посоветовал ему Нюкжин, яростно растирая указательным пальцем подбородок.
– Ничо! – ответил Степан. Дальше следовала запутанная фраза, из которой, если опустить непереводимые слова, явствовало, что переодеться он успеет, а вот "стопарик" сейчас бы "самое хорошо!" Если бы у Нюкжина имелось, а по технике безопасности полагалось иметь "НЗ", он поставил бы не то, что "стопарик", целую бутыль. Но разве с такими как Донилин запас мог быть "неприкосновенным"?
– Переоденься, – повторил он. – А бутылка за мной.
Приподнятое настроение Донилина просилось наружу.
– Кеша! – распорядился он. – Посмотри, начальник говорит за ним поллитра стоит!
Кеша осклабился.
– Она не стоит. Она закопана. До приезда.
Эти люди еще имели силы шутить.
К лицу Виталия возвращался прежний цвет.
– Поедем? Или здесь встанем?
Солнце уже держало путь от горизонта. Они провозились за полночь. Ребята осунулись. У Кеши четче обозначились скулы. Донилин казался стройнее, его пивной живот убрался куда-то под рубаху.
"А как я выгляжу? – подумал Нюкжин. – Наверное, тоже хорош!"
Если бы он мог посмотреть на себя со стороны, то в первую очередь увидел бы грязную робу, тяжелый подбородок, глубоко запавшие глаза и слипшиеся волосы, уже не скрывавшие обозначившиеся залысины. А на взгляд своих товарищей, он выглядел просто постаревшим.
– Поехали, – сказал Донилин. – Не место здесь.
– Далеко еще? – спросил Кеша.
– Километра три.
– Тогда лучше ехать.
– Мокрые же…
– Обсохнем.
– Ну, хорошо. – согласился Нюкжин. – Поехали.
Удивительно, но он испытывал прилив сил. Собственно, что произошло? Ну, провалились! Ну, выбрались!.. Издержки производства.
И когда вездеход взял с места, встряхивая и подбрасывая на кочках, с удовлетворением подумал: "До чего легко с ними, когда они вместе, и до чего трудно, когда каждый из них сам по себе".
На ночлег встали, когда стрелки показывали около четырех часов утра. Автоматически поставили палатку, одну на троих – Виталий, по– прежнему, ночевал в вездеходе. Сварили макароны и заварили чай. Нюкжин ел без аппетита. Спать! Все остальное казалось малозначительным.
Палатка 6-местная
Встали около часу. Умылись в озере, вода взбадривала. Без суеты приготовили обед, коллективно. Сидели у костра, словно спешить уже некуда. Пили крепкий, кирпичного цвета чай. Ими еще владели и усталость и возбуждение. Донилин материл Виталия, но вяло, не по-долинински. Кеша держал его сторону.
Тем бы и кончилось, если бы Виталий не вздумал оправдываться.
– Ехать не надо было, – сказал он. – Солнце к порогу, а мы в дорогу.
– Паром на середине реки не останавливают, – задумчиво ответил Кеша.
– В Конституции записано: восьмичасовой рабочий день!
– Ну, ты-то, не очень вспотел за этот день, – поднял голову Донилин.
– А хоть и не вспотел. Не на сдельщине, чтобы надрываться.
– А если на сдельщине? Тогда как с Конституцией? – зло спросил Кеша.
Мерипов промолчал. То ли не нашел, что сказать, то ли не посчитал нужным.
А Нюкжин подумал, что Виталий не так уж неправ. Если бы они работали как положено, по восемь часов в день, не было бы такого напряжения, такой усталости. Возможно, тогда бы Виталий и не просмотрел злополучную яму.
Но и согласиться с Мериповым было трудно. Закон определяет норму рабочего дня, но не запрещает превышать ее. Разумеется, когда это необходимо и с согласия исполнителя. А сейчас как раз такой случай, когда абсолютное требование букве закона абсурдно. К тому же, не могли же они трое остановиться из-за одного человека. Нет, не могли! Этот один должен был подчиниться. Должен! Несмотря на его права.
И поскольку Нюкжин не мог сейчас вынести окончательного суждения, он сказал примирительно:
– Не стоит ругаться. Ту лужу и я не видел.
– Ему же сигналили, – сказал Кеша. – Куда ехал?
– Ты знаешь, а он первый раз.
– Первый!.. Он за длинным рублем ехал, – хмыкнул Донилин.
– А ты за каким рублем? – зло сорвался Виталий.
– Я свое дело делаю, – отпарировал Степан. – А ты еще раз вмажешься, сам будешь вытаскивать.
Нюкжин посмотрел на Кешу – ведь обещал воздействовать! Но тот повернулся к Степану, не замечая взгляда начальника.
– А ты не будешь? – спросил он.
– Не буду! – убежденно мотнул головой Степан.
– Смотреть будешь?
– Смотреть… Как он пупок надрывает.
– Со стороны?
– Со стороны!
– Когда?
– Что когда?
– Врать перестанешь?
Донилин обалдело посмотрел на Кешу.
– А ты?.. Вытаскивать будешь?
– Буду. Вместе вытаскивать будем.
– Иван Васильевич! – вдруг спросил Виталий. – а если б не выбрались, тогда как?
– Вызвал бы вертолет. По рации.
– А вездеход? Бросили бы?
– Я думаю, "МИ-8" его вытащил бы. Хотя, случается, бросают.
– Все так просто?
– Не так просто, но и не так сложно. Это землепроходцы шли в одиночку. А за нами во все глаза глядят.
– То-то я смотрю, Вы совсем не волновались.
Если бы он знал!
Предстояло еще пройти скважину, но никто не торопился.
– Отдохнем сегодня, пожалуй, – сказал Нюкжин.
– Может баньку соорудим? – предложил Кеша.
– Неплохо, да ведь устали.
– А много ли надо на баню? – сказал Кеша и добавил, словно они только что не ругали Мерипова. – Съездим с Виталькой. Не на себе же!
Баньку хотели поставить на пожоге. На сухом месте разложили костер, но он почти сразу подошел водой. Тогда место очистили от угольев, накидали на теплую лужу порубленные кусты карликовой березки и на нее постелили тент. Сверху натянули старенькую палатку, специально припасенную для бани. Внутри поставили железную печку, нагрузили на нее запасные траки.
Донилин растопил печку, занес в палатку два ящика, таз и ковшик.
– Ну, жара! Веником березовым дышит, – доложил он, вылезая из палатки. – Кто первый?
– Иван Васильевич! – предложил Кеша.
– Я потом, – вежливости ради отказался Нюкжин.
Тогда – я! – сказал Кеша.
Он снял с костра ведро горячей воды, отнес в баню. Потом другим ведром зачерпнул из озера. Положил у входа чистое белье, полотенце и стал раздеваться. Снял измызганную в грязи рубашку, скинул резиновые сапоги и брезентовые штаны. Последней он снял тельняшку, незабвенную память о флоте, на котором служил мотористом.
– Эх, веник забыл!
– Я принесу, – сказал Донилин.
Нюкжин впервые видел Кочемасова без одежды. Его тело поражало мускулистостью: казалось, что руки, ноги, мышцы груди и живота свиты из одних узлов. А смуглая кожа, похоже, еще держала прошлогодний загар.
Кочемасов отдернул входную полу и исчез в палатке. Донилин принес и бросил ему туда березовый веник. Листва на березках была еще прошлогодняя, бурая, местами красная и веник походил на те, что специально сушат на зиму. Словом, это был добрый березовый веник!
За полотнищем послышался всплеск воды, урчанье. Из всех дыр в палатке повалил пар. Палатка заходила ходуном, словно в ней ворочался медведь. В конце концов входные полы распахнулись и Кеша с разбега кинулся в озеро. Он только окунулся, как тут же выскочил на берег и, яростно отмахиваясь от комаров, стал обтираться махровым полотенцем.
– Хорошо? – спросил Нюкжин.
– У-ух! – выдохнул Кеша.
– Кто следующий?
– Я – последний. – сказал Донилин.
– Идите Вы! – предложил Виталий.
Нюкдин не стал отказываться.
– Я, так я!
Пример Кости раззадорил его, хотя купаться в озере?.. Нетушки!
В банной палатке Нюкжин подложил дров в печку, огляделся. Один ящик служил подставкой под таз, другой – сиденьем. Брезентовый пол, влажный и теплый, живительно ласкал босые ноги.
Пламя вспыхнуло с новой силой, в трубе загудело. Железные бока печки начали краснеть. Траки впитывали жар.
Нюкжин плеснул на них водой из ковшика и волна тропического влажного жара обдала тело. Горячая сырость, сгущаясь под потолком, давила на плечи. Он присел на корточки: "Ну, греет!"
Воздух в палатке пропитался ароматом распаренного березового листа. Нюкжин глубоко вдохнул его запах, словно напился. Потом приподнялся, сел на ящик и налил в таз горячей воды. Попробовал и отдернул руку. Не вода, вар! Он разбавил ее и с наслаждением опустил в таз голову.
Горячая вода смывала не только многодневный пот, многодневную грязь, многодневную усталость. Она смывала напряжение минувшей ночи, возвращала бодрость и уверенность.
Нюкжин плескался и фыркал, бил себя веником до покраснения. А когда жара и духота стали нестерпимыми, обдался холодной водой из ведра, что стояло у порога. Вода не показалась ему студеной. Она ласкала разгоряченное тело. Но комары! Они только и ждали, когда он выйдет.
Нюкжин взялся за полотенце.
– Хорошо! Ох, хорошо! – приговаривал он, словно ему могли не поверить.
Одновременно он отмахивался от комаров. Но не выдержал и полуодетый побежал в палатку.
День закончился так быстро, будто его вычеркнули из календаря. И, все-таки, было в этом дне что-то нужное. Они уплатили дань болотам! Суеверие? Ну, пусть они уплатили за "науку". Главное, не увязли. Главное, что еще одна трудность – "романтическая", нет, обыкновенное "ЧП" – позади. Сколько таких "ЧП" уже было на их пути. То нет труб, то мастер в запое, то наводнение, то авиация… Личная несовместимость тоже трудность не последнего значения. Но все они поочередно остаются за спиной, а Дьяска все ближе. Только не угадаешь: кончатся ли там трудности? Скорее всего, одни кончатся, а другие начнутся.
Глава 3
А впереди уже маячила Дьяска. Они пересекли Южную часть Колымской низменности от Юкагирского плоскогорья до отрогов Алазейских гор. Нюкжин договорился еще в Зырянке, что Сер-Сер пришлет техника-радиста с картой и рацией, он и перегонит вездеход в Средне-Колымск. А его, Нюкжина, тем же бортом перебросит на Седёдему – основной объект полевых работ сезона. Ребятам достанется! Земля уже оттаяла, кругом полно воды и ловушек, вроде "их" ямы. Но пока что они ехали, словно действительно уплатили дань болотам и тем обеспечили себе спокойную дорогу.
Конечно, они устали. Каждый день с утра до ночи! Изменилась и обстановка. Теперь она характеризовалась одним словом – грязь! Мокрая грязная земля, заляпанный суглинком вездеход, в грязи одежда, сапоги. А сами они словно и не видели баню. И досаждали комары. Их полчища висели в воздухе, застилая солнце. Как только вездеход останавливался, они набрасывались на людей, пренебрегая запахами бензина и желез.
– Кого они жрут, когда нас нет? – удивлялся Виталий.
– Они не жрут, они закусывают, – объяснял Донилин. – Мы для них деликатес!
– Без комара тайга уже не тайга, – рассудительно утверждал Кеша.
Трудно было понять откуда они появлялись. Их рождали каждая травинка, каждый листик. Они не давали спокойно поставить палатку, поесть, заснуть, а о том, чтобы отойти в кусты и говорить нечего. Спасались от них кто как мог. Виталий немилосердно мазался демитилом, отчего его лицо и борода постоянно масляно лоснились. Донилин курил подмоченную махорку, дым которой не выдерживали не только комары, но и люди. Нюкжин не снимал накомарник, поминая тех, кто его делал. Накомарник мог пригодиться разве что для непродолжительных прогулок по подмосковью. Один Кеша оставался невозмутимо нечувствительным. Лишь во время трапезы, когда комары лезли прямо в рот, он отмахивался от них рукой.
И только озера голубели чистым открытым взглядом. С воды веяло ветерком и, если лагерь стоял на берегу, комары беспокоили не так сильно. Но озера уже встречались редко.
Река Дьяска протекала по местности не похожей на Колымскую низменность. По ее берегам возвышались невысокие сопки. Долина хотя и мшелая, но не болото. А вода проточная, чистая. Она бежит вниз, к Седёдеме. А Седёдема – к Колыме! Дьяска всего лишь "веточка" на "дереве" Колымы. Но как хорошо дойти до Дьяски!
Стоянка у речки
Они ликвидировали отставание по срокам и скважин прошли полторы нормы. А все-таки грустно. И ребята притихли. Другие перед завершением работ начинают вольничать: мол, кончилось твое время, начальник! А эти притихли.
Последний лагерь поставили на сухом месте, у проточной воды. Палатку Нюкжину, палатку Кеше со Степаном. Виталий сказал, что по прежнему будет ночевать в вездеходе. Натянули антенну. Выбрали место для бурения, но бурить не стали. Они приехали, спешить некуда. Даже на вечернюю связь Нюнжин не вышел. Все – завтра! А сегодня пусть душа отдохнет!
Ночью Нюкжин впервые спал безмятежно. И Донилин не разбудил. Курорт! Но проснулся как обычно – без четверти семь. Подсоединил блок питания, потрогал рычажки настройки. Сразу поймал знакомые голоса. Переговаривались начальники соседних партий – Егоров и Козельский. Разговор шел о доме. И Нюкжин вдруг ощутил, что скоро борт, а с ним и письмо. Да! Пожалуй самое трудное – ждать письма!
На Большой Земле никак не могут понять, что писать надо чаще. И не бранить полевиков за молчание. Отсюда, с Колымской низменности не докричишься.
В трубке радиотелефона зашуршало и голос Прохорова, без объявления позывных, сразу сделал "втык" Егорову и Козельскому за личные переговоры на рабочей волне и в неурочное время. Потом Прохоров дал, как обычно, свои позывные и спросил:
– Кто на связи?
В эфире поднялся галдеж. Со всех сторон неслись позывные полевых отрядов. Как Прохоров различал кто есть кто, оставалось загадкой. Но Прохоров различал. Вот и сейчас:
– Внимание! Внимание! Работает радиостанция РСГТ! Всем быть на связи… – Легкая пауза. – РЗПС! РЗПС! Как слышите? Прием.
"Первым зовет", – подумал Нюкжин и включил передатчик.
– РСГТ! РСГТ! Здесь РЗПС! Слышу нормально. Прием!
Голос Прохорова: – Доброе утро, Иван Васильевич! Как у Вас погода?
Дежурный вопрос. Погоду спрашивали у всех, независимо, направлялся к ним борт или нет. Но Нюкжин решил, что борт будет к нему.
– Погода отличная, – ответил он. – Видимость миллион на миллион. Прием!
Голос Прохорова: – Примите радиограмму…
Прохоров диктовал быстро, четко, повторяя некоторые слова по два раза. Нюкжин торопливо записывал. Сер-Сер предлагал ему перегнать вездеход в Средне-Колымск своими силами.
– …Как поняли? Прием! – завершил передачу Прохоров.
– РД принял, – дал "квитанцию" Нюкжин. – Но что значит "своими силами"? Прием.
Голос Прохорова: – Не знаю, Иван Васильевич! Передаю как в РД. Что у Вас ко мне? Прием!
Прохоров считался самым осведомленным человеком в экспедиции. Его "не знаю" говорило лишь, что он не хочет вмешиваться в дела Фокина.
– Передайте начальнику: "Радиограмму не понял зпт Прошу вечером переговоры". Прием!
Уже то, что Нюкжин сказал "начальнику", а не "Сергею Сергеевичу" ясно обозначало его неудовольствие.
Бесстрастный голос Прохорова: – Передам. Конец связи… – и стал вызывать другую партию.
– Конец связи! – как положено ответил Нюкжин, хотя Прохоров уже не слушал.
Обычно связь с экспедицией воспринималась как своего рода маленькое таинство. Слыша знакомый голос, люди не чувствовали себя забытыми и одинокими. Их звали, о них помнили. Но сейчас у Нюкжина осталось ощущение, что Сер-Сер его бросил.
В нарушение уставных правил он слушал еще минут пятнадцать. Коллеги жили обычными заботами. Егорова только что "выбросили" и он обустраивал лагерь. Козельский начал работу половинным составом. Многие еще не прилетели. И вообще, аэродром в Зырянке только что открылся. В поле работали пока первые отряды. Обычная картина для начала июня. И радиограмма, направленная ему Сер-Сером, не представлялась чрезвычайной или необычной, но огорчала непоследовательностью. Ведь они четко договорились, что по завершении бурения Нюкжина перебросят на Седёдему. А теперь опять экспромт!
Он выключил рацию – ну их всех!..
– Иван Васильевич! Завтракать! – донесся голос Кеши.
А Нюкжин еще не умывался. Мысленно он спрашивал Сер-Сера: а что будет делать его отряд? Неделю слоняться по Зырянке? А что такое неделя при их коротком летнем сезоне? Успех работы иногда определяет день, а то и час. В прошлом году вертолетчикам не хватило долететь до него всего один час светлого времени. И после этого он ждал вертолет четыре дня! Сентябрь подбирался к середине. В ночном небе полыхало Северное Сияние. Здорово! Но ведь пятнадцать с минусом. А они в парусиновой палатке. С печкой, разумеется. Без печки осенью вообще не проживешь. Но четыре дня неизвестности!.. Вот, что стоит на Севере один час. А тут неделя!
Он вылез из палатки, вышел на берег Дьяски. Холодной водой ополоснул лицо. Пока чистил зубы пришла мысль:
"А ведь Сер-Сер и не собирался никого посылать!"
Степан, Виталий и Кеша сидели около костра, но завтракать не начинали. Ждали.
– Что новенького? – спросил Донилин.
Обычный вопрос. Нюкжин всегда охотно делился информацией. Но говорить о радиограмме не хотелось.
– Вечером переговоры с начальником, – уклончиво ответил он. – А вообще-то народ зашевелился. Некоторые уже в поле.
– Я наливаю? – Предложил Донилин.
– Что у тебя там?
– Уха! – небрежно, словно о пустяке, сказал Донилин. – На зорьке наловил.
Стояли белые ночи. Солнце едва коснувшись горизонта вновь стремительно шло к зениту. О зорьке можно было говорить только относительно. И тем не менее…
– Ну, как? Со дна пожиже?
– Давай! Но немного, чтобы не через край! – в тон ему ответил Нюкжин.
Горячая перченная уха из свежих щурят имела отменный вкус, хотя щука на Колыме считалась сорной рыбой.
–Ну, как? – спросил Донилин, видимо не чуждый радостям похвалы.
Горячая уха заполняла рот ароматом лаврового листа и Нюкжин только поднял кверху большой палец.
– На второе жареха из чебаков. Сегодня рыбный день.
Вкуснота необыкновенная. В городе такого не знают.
После завтрака Донилин снял казан и пошел зачерпнуть воды.
Виталий отошел к вездеходу. У костра остался лишь Кочемасов. Нюкжин молчал, стараясь не встречаться с ним взглядом. А тот вроде и не смотрел на него, вроде в огонь смотрел. Но тихо спросил:
– Что-нибудь неприятное?
Удивительно обостренное чутье у Кеши. Ни чем не выдал своего настроения Нюкжин. Даже подбородок не почесал. А Кочемасов определил совершенно точно.
– Есть немного… – Нюкжин не собирался лукавить с Кочемасовым. – Но только потом, после переговоров.
Вернулся Донилин и поставил казан на огонь.
– Помоешь? – спросил он Кешу. – Я пойду вздремлю минут пятьсот.
Нюкжин выпил еще кружку крепкого чая и ушел в палатку. Предстояло подготовиться к вечернему разговору, собраться с мыслями. И написать письмо Нине. Если не отправить его с вертолетом, который прилетит за ним, то следующая оказия будет не скоро.
Он начал с письма: "Дорогая Ниночка! Мы закончили бурение, стоим лагерем на реке Дьяске. Местность красивая, река, сопки. У меня все в порядке…" И задумался. Ждешь, ждешь возможности отправить письмо, а станешь писать и вроде не о чем. Не писать же как они барахтались в луже. Она там с ума сойдет от страха.
"Погода стоит хорошая. В реке много рыбы… Жду твоих писем. Целую!.." И так каждый раз. Главное – подать весточку!
Он спрятал письмо в конверт, достал дневники, разложил карту. Они неплохо, совсем неплохо прошли за шестнадцать дней. И девятнадцать скважин тоже означало полуторную норму… Оторвал кусок миллиметровки и начал вычерчивать колонки скважин: первую… вторую… Сопоставленные в один ряд они показывали заманчивую картину рыхлого покрова по маршруту.
– Можно?
– Пожалуйста!
Вошел Виталий. Он помылся, переоделся в чистое и… сменил бороду аля-Рус, на аля-Швед!.. Что за страсть к перевоплощениям?
Полевая баня на речке
– Работаете?
Смешно шевельнулась непривычно белая полоска верхней губы.
– Проходите! Полы получше прикройте. Комары! – Работу пришлось отложить. Виталий все время держался особняком, в стороне. Его приход означал что-то необычное. – Садитесь!
Нюкжин подвинулся, освобождая место на спальном мешке. Виталий присел, с любопытством осматривая жилище Нюкжина, разложенные дневники и карты, рацию у изголовья. Даже не с любопытством, а с интересом к той интеллектуальной жизни, к которой имел отношение, но почему-то пренебрег. И, как обычно, молчал. Шведская бородка придавала его лицу выражение подчеркнутой экстравагантности и в то же время делала чужим. Перед Нюкжиным сидел другой Виталий, очень уж чистый. Они все помылись и выглядели неправдоподобно чистыми. Но Виталий особенно.
"По городскому!" – догадался Нюкжин.
– Скучаете? – спросил он.
– Нет. Просто все не совсем так, как представлялось.
– А как представлялось?
– Ну, романтика… экзотика… супермены… И золотые самородки под ногами.
Он, конечно, иронизировал.
– Да! – посочувствовал ему Нюкжин. – Писатели приукрашивают нашу жизнь. Они думают, что у нас только преодоление пространства. И сногсшибательные находки.
– Самородков нет. Но километры здесь трудные.
– Как оценивать? Проходимость, конечно, скверная. Но не она главное.
– Что же – главное?
Нюкжину показалось, что они говорят о сокровенном.
– Я стал геологом не тогда, когда окончил Университет и получил диплом, – сказал он. – А когда геология превратилась для меня из профессии в образ жизни. Никакой другой интерес не может сравниться с интересом познания. Самое большое удовольствие – размышлять.
Он вдруг почувствовал, что Виталий не слушает его и закруглил свою мысль менее увлеченно:
– Конечно, познание пространства связано с определенными трудностями, но они далеко не всегда такие, с какими столкнулись Вы. Мы поздно выехали и поэтому сейчас работаем в особо сложных, я бы сказал – экстремальных условиях.
– И кому это нужно?
Виталий спросил "кому", а не "зачем?". Нюкжин вопросительно посмотрел на него и встретился с напористым взглядом в упор.
– Я хотел сказать: зачем надрываться?
– Мы не надрываемся. У нас такая работа.
– Я и говорю: без выходных, по двенадцать, по четырнадцать часов… – И без перехода спросил: – А отгулы за переработку нам полагаются?
"Вот зачем он пришел! – подумал Нюкжин. – Маршрут закончен, пора позаботиться о дивидендах".
Снова всплыл давний разговор о восьмичасовом рабочем дне. Но на этот раз Нюкжин не думал, кто прав и кто неправ. Настырность Мерипова ожесточала.
– Нет, – сказал он. – Отгулы, как правило, не предоставляются. Потому что мы сегодня работаем с перебором, а завтра-послезавтра нагрянет непогода или неделю будем ждать вертолет. Так что в среднем за сезон выходит обычное количество рабочих часов.
– За сезон, – повторил Виталий. – Но тут не сезон.
– Сезон еще впереди.
– Кто знает? – уклончиво сказал Виталий. – На новом месте могу сказать, ничего знать не знаем!
– Конечно! – согласился Нюкжин. – Если Вы считаете необходимым, я дам Вам справку. Но, честно говоря, не припомню случая, чтобы кто-нибудь просил ее.
Сказал и подумал о Фокине. Если бы все стали просить отгулы или денежную компенсацию, то перед Фокиным возникли бы непреодолимые трудности. Он ведь не бог и его возможности ограничены фондом заработной платы, нормативом численности… И хотя Фокин перекладывал изрядную часть своих тягот на плечи начальников полевых подразделений, – а куда денешься? – Нюкжину в голову не пришло бы перекладывать свои трудности на него.
И, словно читая его мысли, Мерипов сказал:
– Вы тут связаны друг с другом. И отношения не хотите портить с начальством.
– А Вы?
– А я сам по себе. Мерипов Виталий Константинович. Тридцать восьмого года. Беспартийный. Плачу алименты и обременен высшим образованием.
Он говорил о себе, но говорил равнодушно, даже брезгливо, словно сам себе не очень нравился. И Нюкжин воспользовался его откровенностью.
– Да! – сказал он. – Я знаю, что у Вас диплом инженера. Если не секрет, почему Вы не работаете по специальности?
Виталий помолчал, потом сказал:
– Пробовал. Не получилось.
– Не понял! – сказал Нюкжин. – Вы же не глупый человек.
– Может быть! – вздохнул Виталий. – А вот, не получилось!
И начал рассказывать:
– Направили меня в гараж. Большой Гараж! Министерский! Определили в особый блок: лимузин министра,.. лимузин зама!.. Сказали: Твое дело маленькое – чтобы они по воздуху летали! Ну, значит, чтобы с ними ни каких недоразумений. А какие могут быть недоразумения? Все новенькое, отобранное по спецзаказу… А ставки, хоть и Большой Гараж, как и везде, маленькие. И стал я баловаться. То приятелей покатаешь, то пару кругов по Садовому кольцу в часы пик. Начальство сквозь пальцы смотрело, не только я так ездил. Но однажды понадобилось вдруг в неурочное время. Мне взмылка! "Ты понимаешь, чью машину взял?!.. Ты понимаешь, где работаешь?!" Грубо, так. Криком! И я не сдержался. Говорю: "Где работаю – знаю, а вот кем, в толк не возьму. То ли инженер-механик, то ли холуй при министерской машине!.." И вышибли меня. Да еще записали в трудовой такое, что пришлось ее потерять. А я решил – уж если вкалывать, то за хорошие деньги. И пошел в таксопарк. А потом умные люди подсказали: сезонная работа – лучше всего! За лето заработок, что в городе за весь год. И ни перед кем гнуться не надо.
– Но, ведь Вы инженер! Образованный человек.
– Почета, конечно, мало. Но зато по справедливости: что заработал, все мое. И свободен, как Челкаш.
– Ну? – удивился Нюкжин. – Челкаш босяк, вор.
– Горький воспел его.
– Вы не поняли Горького. Литература не изящная словесность, а одушевленное мировоззрение. Он выступал против бесправия капиталистического общества.
– Все равно! Челкаш свободный человек!
– Свободный от чего?
Разговор перерастал в дискуссию на литературные и социальные темы, но за палаткой послышались шаги.
– Можно? – спросил Кеша, раздвигая полы палатки.
– Заходите.
Кеша зашел, присел напротив на корточки. За ним втиснулся Донилин.
– Без пяти шесть! – сказал Кеша. Это означало, что подошло время переговоров с базой.
Нюкжин оглядел компанию. Кеша присел, обхватив колени руками. Его ухо было насторожено в сторону рации. Багровое лицо Донилина дышало солнечным жаром. Белесые брови выделялись на нем, как на негативе. Виталий сидел рядом невозмутимым сфинксом.
Присутствовать на радиостанции, особенно во время связи, не разрешалось. Тем более, предстоял щекотливый разговор. Но он касался их непосредственно. И Нюкжин не мог обидеть людей незаслуженным недоверием.
– Точно! – сказал он. – Чуть не опоздал.
Вечерняя связь считалась необязательной. Поэтому Прохоров, дав свои позывные, как обычно назвал только тех, кто ему нужен.
– Остальные свободны, – объявил он и стал вызывать соседнюю партию.
Нюкжин подключил динамик и они, все четверо, слушали, как между Фокиным и Козельским шло длинное препирательство по поводу вертолета. Козельский объяснял, что они не могут начать работу без старшего геолога, который задержался на базе, а Сер-Сер доказывал, что без одного специалиста можно пока обойтись, а на базе скопились партии, которые еще вообще не "выбрасывали".
– Сколько ждать? – взывал Козельский.
– Не будем тратить время на пустые разговоры, – сказал Сер-Сер и Прохоров начал вызывать другую партию. Там вышел из строя вездеход, срочно требовались запасные части. Сер-Сер пообещал дослать их попутным бортом. Потом шли переговоры с третьей партией,.. с четвертой… Нюкжина вызвали последним, что означало: Фокин не считает разговор особенно важным.
– РЗПС! РЗПС! Здесь РСГТ! Как слышите? Прием!
– РСГТ! Здесь РЗПС! Слышу нормально. Здравствуйте, Сергей Сергеевич! Ваше "РД" о перегоне вездехода не понял. Поясните пожалуйста. Прием!
– Здравствуйте, Иван Васильевич! Поздравляю с успешным завершением буровых работ. В каком состоянии вездеход?
– Все в порядке, но профилактика не помешала бы. Прием.
– Вот и хорошо. Его надо перегнать в Средне-Колымск, а оттуда водой отправить в Зырянку. Егорову поступила новая машина. Ваш вездеход пойдет в другую партию. После профилактики. Прием.
– Кто должен перегнать? Я?.. Прием.
Голос Фокина: – Я не предлагаю Вам лично перегонять вездеход. Два человека дойдут сами. Я имею ввиду Кочемасова и Мерипова. Донилина направьте в Зырянку вертолетом, который послезавтра загружаю Вашим отрядом. Оцените! Вам – первому! Прием.
