Анатолий Музис
Рассказы геолога
Сер-Сер пытался откупиться.
– Но Вы обещали прислать техника-радиста! Прием.
В голосе Фокина прорвалось раздражение.
– Свободных радистов на базе нет. Я думаю вопрос не подлежит обсуждению. Прием.
– Я не могу отправить людей без карты и рации. А ехать самому, значит потерять неделю. Прием.
Голос Сер-Сера снова шелестел бархатом:
– Ничего особенного! Дорогу они знают. Установим контрольный срок, как обычно. Прием.
"Как обычно" означало, что если вездеход не выйдет в Средне-Колымск к назначенному сроку, его полетят искать. Что же касается того, что "дорогу они знают", то Сер-Сер не ошибался. Они действительно с л и ш к о м х о р о ш о знали дорогу, чтобы ехать по ней без карты и рации.
– Нет! – сказал Нюкжин. – Одних я их не отпущу! Прием.
Бархатные нотки в голосе Сер-Сера исчезли.
– Неужели Вы думаете, что у меня только и забот, что о Вашем вездеходе? По-моему, я сказал ясно: отправьте его в Средне-Колымск! Как? Решайте сами! Прием!
Фокин не просто перекладывал свои заботы на Нюкжина. Он побуждал его на свой риск и страх нарушить правила техники безопасности, заставлял сделать то, что люди не обязаны были делать, не хотели делать. Однако, мог ли Нюкжин нарушить дисциплину субординации, отказаться выполнить приказ?
– Вас понял! – ответил он. – Конец связи.
– Конец связи! – сразу отсоединился Прохоров.
Нюкжин выключил рацию. Он не мог не выполнить приказ. Но, что? Он тоже должен заставить людей подчиниться?
– Вот такие пироги…
– Значит не поедете с нами? – спросил Виталий. В его голосе Нюкжину почудилось скрытое злорадство и тревога.
И Донилин и даже Кеша смотрели на него с выжиданием.
– Да Вы что? – Нюкжин потер пальцем подбородок. – Неужели думаете, отпущу Вас одних?.. Завтра отбурим. Отдохнем. Потом не спеша соберемся.
– А вертолет? – спросил Донилин. – Попадет от начальника.
– Не попадет! – сказал Нюкжин. – Без связи борт не пришлют. Они даже нашего местонахождения толком не знают… Ну, ладно! С этим покончено!
Ребята вышли из палатки и стало просторнее, светлее. Сдвинутые в угол сиротели дневники, карта, миллиметровка. На душе пакостно. Эх, Сер-Сер!.. Ты, конечно, не бог. Вечные проблемы с авиацией, запчастями, кадрами… Откуда взять техника-радиста? Но ведь знал, что радиста не будет, а обещал.
И тут он услышал, как Донилин, уже отойдя от палатки, сказал:
– А начальник у нас – Человек!
– Только разглядел? – спросил Кеша.
– Давно разглядел, – ответил Донилин. – Ты думаешь, почему я так вкалываю?
– Дело не в начальнике, – вступил голос Виталия. – Хороший ли он, плохой ли, только на нем ездят, а он нас понукает.
– Ну и зануда ты! – сказал Донилин с удивлением, но беззлобно.
– Никто нас не понукает, – добавил Кеша. – Можешь остаться.
– То есть, как "остаться"?
Нюкжину показалось, что голос Виталия даже взвизгнул на последнем слове.
– А вот так, – спокойно ответил Кеша. – Как Робинзон.
И они с Донилиным загоготали.
Парусиновая крыша хорошо экранировала звуки и каждое слово Нюкжин слышал, словно говорили рядом.
"Симпатичные ребята, – подумал он. – А Виталий действительно – зануда. Но ведь брюзжит, а дело делает. С этими ребятами можно работать…"
И до него вдруг дошло: "У Сер-Сера душа не болела за них! Не болела! Вот в чем суть!"
Да! Праздника на Дьяске не получилось. Значит просто отдых. И надо подготовиться к переходу, упаковать все, что на отправку в Зырянку, наметить контрольные пункты досмотра, чтобы и обратный путь был полезным.
"Ходом пойдем, – прикинул Нюкжин. – Если выйти пораньше, можно успеть за три дня. Конечно, без "ЧП"… Не будем загадывать…"
Утром он радировал, что выходит в Средне-Колымск всем составом, попросил Прохорова снять его со связи на четыре дня.
Прохоров дал согласие. День, как и предполагалось, прошел в сборах. Отбурили последнюю скважину. В четыре часа отужинали. Последний ужин на Дьяске.
Нюкжин неспешно пил чай. Понимал: обратный путь, хоть и скоротечный, но по проходимости еще сложнее. Медлил, словно собирался с духом и не мог собраться.
"Что ни говори, – думал он, – а возвращение в Средне-Колымск – сбой в работе. Не просто потеря времени, а сбой! Все с начала! И какие еще сюрпризы поджидают их в Средне-Колымске? Один Степан Донилин может сотворить такое, что трех Сер-Серов против него окажется мало!"
Посмотрел на Степана: ну, конечно! У того уже нос по ветру – запахло "родимой". Поднялся, расправил плечи: "Что засиживаться? Не в Академии наук!.." И Виталий: "Раньше отужинаем, раньше выедем!"
Он и Донилин сейчас как закадычные приятели: вода, дрова, костер – без напоминаний! И смотрят празднично!
Только Кеша не суетливый. Но и он словно прикидывает: что там впереди?
Вышли по "холодку", когда солнце стояло над горизонтом. Вездеход шел напористо, как танк. Покачивало на кочкарнике, потрескивал валежник, но чаще под гусеницами хлюпала вода. Казалось бы они шли знакомыми местами, пройденной дорогой. Но, нет! Ничего похожего! Там, где лежали болота, стояла вода. Там, где рос лес, раскинулись мари. Там, где тянулась их колея, текли ручьи.
Когда они ехали к Дьяске, колея оставалась сзади, они почти не видели ее. И грунт был еще мерзлым, прочным. А теперь он оттаял и колея стелилась перед ними пунктиром рваной искалеченной земли, напоминала: Да! Они прошли здесь! Но как безжалостно! На мерзлоте рванины зарастают не скоро! Ох, как нескоро!
А вездеход по-прежнему мчался на скорости по болотам, по кочкарнику, по созданным им самим водотокам. Виталий беспрекословно повиновался движению указующей руки. Его сосредоточенное лицо выражало неколебимое желание вырваться отсюда как можно скорее.
"А раньше смахивал на манекен", – неприязненно подумал Нюкжин, будто исключительно Виталий был повинен в том, что вездеход коверкал землю.
Ехали допоздна, не могли выбрать место для ночлега. Наконец, остановились. Развели костер. Поужинали. Палатки не ставили, заночевали как у Черного бугра. На следующий день проехали уже часа три, как вдруг сверху опустилась рука. Виталий остановил машину, словно наткнулся на стену.
– В чем дело? – высунулся Нюкжин.
– Яма! – Физиономия Донилина светилась радостной улыбкой. – Наша! Может искупаемся?
Действительно, там, сбоку, ниже бугра, который они пересекали, виднелась вдрызг развороченная земля и в самой середине – маленькое круглое озерко, вроде воронки, заполненной мутной буровато-желтой жижей.
Всего двести-триста метров в сторону.
– Шутки у тебя! – сказал Нюкжин.
Вид развороченной, истерзанной земли производил поистине удручающее впечатление.
– Вперед, Славяне!
Донилин командовал, как ни в чем ни бывало.
Вездеход снова заклокотал и рванулся, словно безнадежно опаздывал. И снова, часа через два, повелевающая рука остановила его.
Кеша сам свесился к дверце.
– Карабин! Скорее!
Нюкжин еще не успел до конца осмыслить в чем дело, как Кеша вытянул из кабины карабин. В кустах, сбоку от вездехода стояла горбоносая буро-рыжая сохатуха. Она без страха смотрела на машину, даже сделала шаг вперед, чтобы лучше рассмотреть диковину.
Люди уже давно приметили: животные не боялись вездехода. Скорее, он вызывал их любопытство. Не отпугивали даже запахи железа и бензина. А появление человека немедленно обращало их в бегство. А еще говорят – неразумные существа!
И сейчас, чуткая скотина, уловив подозрительное движение, попятилась и скрылась в кустарнике. Донилин "послал" ей вслед, а у Нюкжина настроение сразу улучшилось. Хоть тут они не согрешили. Сохатуха могла быть с детенышем. И охота на них весной запрещена. К тому же появление в Средне-Колымске с сохатиным мясом могло не остаться незамеченным. Егоров однажды заплатил штраф шестьсот рублей. Судился. Доказывал, что в экспедиции есть лицензия. Ничего не помогло.
– Может догоним? – в азарте, но без надежды спросил Кеша.
– Нет, – сказал Нюкжин. – Бензина в обрез. А купаться надо было в нашей луже.
Кеша намек понял.
– Поехали! – сказал он, успокаиваясь.
Вездеход вновь рванулся вперед, сначала по целине, а потом опять по колее, разбрызгивая воду, разрабатывая промоины. Колея выныривала из болот, вываливала из-за бугров и стелилась,.. стелилась под гусеницы, жертвуя собой во имя нетронутых просторов. Но она и угрожала: "Я еще покажу Вам!.. Покажу!.."
И на третий день "случилось"! Вездеход шел по старому следу. Однако грунт сильно размок, а колею промыло настолько, что машина, в конце концов, оказалась на брюхе.
Вылезли. Размяли ноги. Осмотрелись.
– Ерунда! – сказал Кеша. – На полчаса работы.
По бортам вездехода держали притороченными два бревна, чтобы не бегать лишнего. Одно из них быстро отвязали, закрепили тросами, зацепили тросы за траки. Действовали споро. Во-первых, не в воде. Та, что хлюпает под ногами, не считается. Во-вторых, сноровка.
Но у Нюкжина уже четко обозначилась мысль: "Здесь надо работать на вертолете! Только на вертолете! Тогда и природа будет в сохранности, и охват бурением шире и проще.
Однако легко сказать: "на вертолете!" Где их взять, когда даже вездеход еще и по сей день считается у геолога великим благом. И все же, если смотреть вперед, то только вертолетом!
В восьмом часу вечера прошли мимо сарая на Черном бугре.
"Вот тебе и "здрасте"! – подумал Нюкжин. – А полагал, что не увидимся".
Вскоре показался и Средне-Колымск. Виталий сбросил скорость, аккуратно провел машину по улице и вывел ее на берег Колымы. Река широко несла мутные воды, их уровень оставался еще высоким. У причала покачивался буксирный катер с баржонкой, у кромки реки лежали привязанные железными цепями лодки. По Колыме, преодолевая могучее течение, поднимались две самоходки: сухогруз и танкер. Они спешили по высокой воде из Черского в Зырянку.
Виталий привычно завел машину за ограду, во двор домика бакенщика, родственника Кеши, где она зимовала. Он еще только устанавливал вездеход, Кеша еще только поздоровался с хозяйкой – как раз к баньке – как Донилин сказал:
– Начальник! Что там, сзади?
– Где?
Нюкжин оглянулся, но ничего не увидел.
– Ну, как же! – настойчивость Донилина настораживала. – Там же б у т ы л к а стоит.
Кеша нагнул голову, пряча улыбку. Но Нюкжин понял: слово не воробей! Особенно слово начальника. Обещал – выполни! Хотя, конечно, обещать Степану бутылку не следовало.
А Донилин продолжал, словно речь шла о самом обычном.
– Банька, она что? Тело очищает. А тут внутри накопилось.
– Что накопилось-то? – поинтересовался Нюкжин.
– Накопилось! – убежденно повторил Донилин.
Нюкжин посмотрел на часы.
– Так закрыто сейчас.
– Я достану, – вступил Кеша.
Для него проблем не существовало. Он свой, местный.
Деться было некуда.
– Ну, обложили. Как медведя.
Нюкжин достал из нагрудного кармана деньги и протянул Кеше двадцать пять рублей.
– Возьмите коньяк.
– Ну его! Лучше беленькую! – вмешался Донилин. – Я с тобой пойду.
Степан и Кеша ушли. Да и что обсуждать с начальником? Его надо слушаться или не слушаться!
Виталий в разговоре не участвовал. Он казался странно задумчивым. Но, как только Донилин с Кочемасовым отошли, сказал:
– Иван Васильевич! Я работать дальше не буду.
– То есть, как? – удивился Нюкжин.
– Имею право! – не отводя взгляд, сказал Мерипов. – Голос его звучал упрямо, но спокойно. Чувствовалось, что все продумано и никакими доводами его не сдвинешь. – Вот заявление. За две недели, как положено. И потом, мне полагаются отгулы за сверхурочные… – и повторил упрямо: – Имею право!
– Но в Зырянке Вас ждут. Сорвется бурение! Вы подводите всю экспедицию!
Его глаза смотрели холодно, спокойно, без сочувствия. Чужие глаза.
Нюкжин умолк. С юридических позиций Мерипов был обескураживающе прав. И заявление об уходе за две недели! И отгулы за переработанное время. Ему нет дела, что законодательное положение о восьмичасовом рабочем дне совершенно не подходит к работе геологов. Ну кто при таком коротком полевом сезоне, да еще когда солнце светит все двадцать четыре часа в сутки, будет работать "от" и "до"? Кто прервет дальний маршрут на пол дороге, потому что истекло положенное время?! Они действительно работали без выходных и не по восемь, а по двенадцать и даже по четырнадцать часов. Но их торопила распутица. И кто знает, пройди они на неделю дольше, не нахлебались бы вдвое, втрое? Выбрались бы к Средне-Колымску? Но даже не в этом дело. Почему не сработать с полной отдачей? Почему не сделать больше, быстрее, если есть возможность и желание. А ведь они работали с желанием, никто их не заставлял. Донилин пробурил девятнадцать скважин, вместо двенадцати по плану. Это их общий успех. Они все испытывают удовольствие, как футбольная команда, выигравшая ответственный матч!
– Я не футболист! – ответил Мерипов.
Если бы Виталий сказал, что ему трудно, что здесь не то, о чем он мечтал, что ему не интересно, Нюкжин просто по-человечески мог бы его понять. Но Мерипов ничего такого не сказал. Он "имел право"! И точка! От его слов веяло таким безразличием, таким бездушием и бесчеловечностью, что говорить с ним не хотелось. Мерипов был сейчас не просто чужой, не просто несимпатичен. Он был враждебен ему, Нюкжину.
Но Мерипов расценил молчание начальника по своему: дело решенное, разговор окончен. Он повернулся и пошел прочь от Нюкжина, с которым еще час назад делил место в кабине вездехода.
Кочемасов и Донилин вернулись быстро. Поначалу Нюкжин подумал, что они ничего не достали, поскольку магазин все-таки закрыт. Но ничего подобного! За спиной Кеши горбатился рюкзак. Донилин вытащил из карманов две бутылки и Кочемасов одну.
– Не много? – мрачно спросил Нюкжин.
– Еще не хватит, – пообещал Донилин.
Нюкжин покачал головой, но, как говорится, "поезд ушел"!
Кеша хозяйственно вынул из рюкзака буханку свежего хлеба, какие-то консервы и банку красных консервированных болгарских томатов, что само по себе уже выглядело роскошно. Из вездехода принесли мешок с остатками картошки. Двадцать килограммов картошки и пятнадцать килограммов репчатого лука Нюкжин вез с Большой Земли как деликатес, который расходовался очень экономно.
Картошка и томаты! И баня, деревенская, с паром… Настоящий праздник!
Подошла хозяйка. Она принесла замороженную нельму, на строганину, и сказала, что баня поспеет минут через десять. Донилин уже вертел в руках бутылку, но Нюкжин твердо распорядился:
– После бани!
– Ясно, что после, – Донилин таращил наивные глаза, но на губах Кеши появилась веселая улыбка.
– Чего лыбишься? – накинулся на него Степан. Сердился он, конечно, не на Кочемасова.
Виталий уже стоял со свертком чистого белья подмышкой.
– И то верно, – как ни в чем ни бывало сказал Кеша. – Выгребайте уголья, а я сейчас, тут в сарайчике венички березовые…
…Красные, распаренные, они сидели за столом. От вареной картошки поднимался пар. В миске истекали соком красные томаты. На широкой дощечке лежала нельма, нарубленная топором на большие куски. Топорщились открытыми крышками консервные банки. Кеша нарезал хлеб, свежий, мягкий, аппетитный.
Степан натренированным жестом отковырнул пробку и потянулся к Нюкжину, но тот отвел руку с бутылкой.
– Мне не надо.
– Обижаешь, начальник…
– Нет, Степан. Я к тебе всей душой. Пойми меня правильно.
– Я тоже воздержусь, – неожиданно сказал Кеша, хотя минутой раньше был непрочь разделить компанию с Донилиным.
– Во, дают!.. – удивился Степан и повернулся к Виталию. Но и тот прикрыл свой стакан.
– А ты? Не за рулем же?!.
– Я не буду.
– Славяне! Посмотрите на него! – сказал Донилин в крайнем изумлении, словно Виталий был единственный, кто отказывался. – Ты, часом, не угорел в бане?
– Не угорел! – резко ответил Мерипов.
Нюкжин смотрел на него в упор. Он понимал, что сейчас не время и не место. Но то, что сказал ему Виталий холодными мурашками поднималось из глубины, просилось наружу.
Но его внимание отвлек Донилин.
– Что ж! Как говорится, один за всех…
И глядя, как он наполняет стакан до краев, Нюкжин подумал: нет, не остановить Степана!
А Донилин понял его взгляд по-своему.
– Как при коммунизме, – усмехнулся он. – Каждому по потребности.
– Это только часть формулы, – сказал Нюкжин.
– Знаю, – кивнул Долинин. – Другая часть: от каждого по способности. А мы что, разве не по способности?
– Да! – сказал Нюкжин. – Но и это еще не все.
– Что же еще? – удивился Степан. Его знания дальше формулы "способности-потребности" не распространялись.
– А еще, – сказал Нюкжин, – предусматривается высокая сознательность. Чтобы потребности не перевешивали способности.
– Ну, до такого мы не доживем, – убежденно сказал Степан.
– Столько пить будешь, конечно, не доживешь, – поддел его Кеша и все рассмеялись. Даже Донилин.
– Налито, а они разговоры разговаривают. Поехали, славяне!
– Не поехали, а приехали, – поправил его Нюкжин. – Стало быть с приездом и завершением работ. Большое всем спасибо! С вами я бы и весь полевой сезон отработал.
– С Вами и мы бы с удовольствием, – отозвался Кеша.
А Донилин опрокинул содержимое стакана в горло. Нюкжин не увидел, чтобы Степан сделал хотя бы глоток. И тем не менее, стакан он поставил на стол пустой. Затем взял кусок нельмы и стал жадно, вгрызаясь зубами, рвать сырое мороженное мясо рыбы.
Как строганинка? – спросил Нюкжин.
– Отменно!
Донилин протянул Нюкжину большой кусок.
– Ты что невеселый? – Спросил Кеша Виталия.
– Так! – ответил Мерипов.
"Может быть на людях, – подумал Нюкжин, – Виталий возьмет свое заявление обратно?"
Строганина
Мерипов смотрел в сторону. Пить он не хотел, ясно – могут быть инциденты. Но закуске отдавал должное.
– Не передумали? – спросил его Нюкжин.
В глазах Виталия стояла холодная готовность к драке. Нюкжин выдержал его взгляд. Тогда Виталий поднялся и молча вышел.
– Что он должен "передумать"? – требовательно, как командир, спросил Донилин.
– Что случилось, Иван Васильевич? – спросил и Кеша. Пауза и уход Мерипова обеспокоили и его.
– Да, ничего, Кеша. Ничего не случилось, – вздохнул Нюкжин и, неожиданно для себя, добавил: – Просто Мерипов подал заявление об увольнении.
Он впервые назвал одного из них по фамилии. Почти месяц они были для него "Степан", "Кеша" и "Виталий".
– Дерьмо, он! Дерьмо! – взорвался Донилин. – Я ж говорил: трухач!
Он там, на болоте, в штаны…
– Он же таксист! Глаза обмороженные! – неприязненно сказал Кеша.
– Мы для него разве товарищи? – бушевал Донилин. – Он тогда в лужу вмазал, почему? Его рублем промеж глаз шарахнули.
– Я пять лет на флоте отслужил, а его пять лет в институте учили.
– Место он занимал, а не учился.
Они ругали Мерипова, ругали всласть, от души, хотя, казалось бы, им вовсе нет дела – будет работать Мерипов или уйдет. И Нюкжин понимал – они сочувствуют ему, Нюкжину. Они на его стороне. Но он понимал также, что дело здесь не в рубле. Не только в рубле! Мерипов был "законником". Он хотел, чтобы все "жили правильно", но для себя делал исключение. Сам он считал возможным "если вкалывать, то за большие деньги", не замечая, что тем самым отрицает представления о правде и справедливости, соблюдения которых требует от других.
– А поначалу казался симпатичным, – вздохнул Нюкжин.
– Наружность обманчива, сказал ёж… – не замедлил прокомментировать Донилин. И Кеша добавил, как бы утешая:
– Да не жалейте. Шабашник он, а не работник.
– Нет, – поправил его Нюкжин. – Он не шабашник. Он – бич!
– Ну, что Вы? – удивился Кеша. – Бич же пропащий человек. Тунеядец и алкаш. Непременно.
Их сочувствие успокаивало, возвращало уверенность в людях. А главное, конфликт притих.
– А Мерипов разве не пропащий? – уже спокойно, но грустно сказал Нюкжин. – Лишить себя радости труда, общения с людьми, с природой!.. Знаете, как расшифровывается слово бич для таких, как Мерипов?
– Не… – заинтересовался Донилин.
– По буквам: Бывший Интеллигентный Человек!
Нюкжин горько усмехнулся, стыдясь за интеллигентного человека, хотя и бывшего.
– Иван Васильеввич! – вдруг сказал Кеша. – А Вы дадите мне рекомендацию? Осенью в члены будут принимать.
Даже Донилин затих от такого вопроса.
– Может и не надо за столом, но в другой раз я не насмелился бы… А мне лестно от Вас получить.
Не насмелился! Это Кочемасов, от одного взгляда которого Мерипов съежился тогда, с иконой, и пошел на попятную.
У Нюкжина от волнения перехватило голос.
– Кеша! Ну, конечно!…
– Значит, дадите. Спасибо! Я все думал – как спросить? А оно вон как! Просто! Нюкжин взял стакан Степана и плеснул символически себе на донышко.
– За тех, – сказал он, – для кого высокий закон – надо! Кто не стремится купить счастье за рубль! Кто всегда рядом!.. За Вас!..
– Вперед, славяне! – обрадовался Донилин.
– Ты-то хоть не огорчай меня, – попросил Нюкжин.
– Я? – удивился Степан. – Ни за что!
Кеша посмотрел на них и тоже плеснул себе немного. И они чокнулись, словно клялись: все, что говорил Иван Васильевич, верно и незыблемо!
А утром Донилин пропал… Вышел в туалет и сгинул. И Нюкжин, одновременно с тревогой за него, ощутил и подобие раскаяния. Надо было удержать Степана вчера, а получилось, что они сообщники. Но легко сказать "удержать"!
Мерипов с утра молча привел вездеход в порядок, помыл его, почистил мотор. Он действовал буднично, словно и завтра будет делать то же самое, и послезавтра. Но глаза прятал, не оставляя даже шанса на надежду. Кочемасов нашел старшину катера, договорился о переправке вездехода на барже в Зырянку. Неоценимый человек Кеша Кочемасов!
Днем Нюкжин отправил Сер-Серу телеграмму. Сообщил о прибытии, об аренде баржи, о том, что с отправкой вездехода лишается транспорта, не на чем будет привезти имущество на взлетную полосу. Просил срочно прислать вертолет.
И еще он сообщил о заявлении Мерипова – увольняется!.. Дописывая телеграмму, недобро подумал, что теперь его черед прибавить Фокину хлопот. В середине сезона достать вездеходчика, все равно, что зимой цветок из под снега. Ну, да Фокин вывернется!
Пошлет первого попавшегося. Нюкжин вспомнил молоденького шофера, разыскавшего его в то утро на берегу Ясачной, – конечно, его и пошлет! Хлебнуть придется и пареньку, и тем, кто с ним будет работать. Но, надо! Фокин, может быть, чаще других сталкивается с необходимостью не подкрепленной возможностями. Вот и сейчас: Нюкжин просит вертолет срочно! А где его взять?
Но Фокин ответил оперативно: "Борт завтра…"
И опять Нюкжин удивился – Что это? талант?… или случайность?… Или закономерность?!
На следующий день вездеход с утра подошел к летному полю, там, где оно подступало к берегу Колымы. Втроем – Кеша, Нюкжин и Мерипов – выгрузили часть имущества и образцы.
Наступила "мертвая" пауза. Катер еще не подчалил, вертолет не прилетел. Тревожно отсутствовал и Долинин.
Нюкжин хмурился. Он видел в Степане жертву войны и сочувствовал ему. Детство в оккупации. Голодное существование. Безотцовщина. До учебы ли? Выжить – вот главная проблема его детства. И он выжил. Но где-то задержался. И – водка! Она мешала нагнать упущенное, лишала человеческого достоинства.
Но даже в пьяном виде Донилин оставался для Нюкжина человеком. Он послал Кешу найти Степана.
– Пусть едет на катере. Перед Зырянкой ему лучше проветриться. А Вы полетите вертолетом.
Кеша покосился на Нюкжина – начальник брал на себя большую ответственность. Но ничего не сказал. Степану действительно необходимо проветриться. А Нюкжин подумал: по крайней мере образцы долетят с Кочемасовым в полном порядке.
Подчалил катер с баржой. Под команду старшины наладили деревянные мостки. Мерипов аккуратно завел машину на палубу и стал крепить тросами, чтобы не сползла при качке.
Кеша привел Степана. Нюкжин взглянул на него и вздрогнул. За какие-то сутки Донилин изменился до неузнаваемости. Рыжая щетина снова густой ржавчиной облепила щеки, губы, подбородок. Плечи опустились, словно никогда и не было в них работницкой силы. Глаза выпуклые, незрячие. И только походка… Кто не знал Донилина не сразу бы определил, что его вело не столько зрение, сколько инстинкт. Войдя в рубку, он сел на рундук, обвел все невидящими глазами, и, ни слова не говоря, завалился на бок, лицом к стенке. Заснул он, как показалось Нюкжину, раньше, чем голова коснулась ложа. "Очищенный" организм, видимо, очень даже хорошо способствовал сну.
Нюкжин попросил старшину катера:
– Пожалуйста, присмотрите за ним.
Старшина, мужчина уже в годах, стоял в дверях кубрика темным силуэтом. Лица его было не разглядеть, а сипловатый голос спокойно ответил:
– Бог бережет младенцев и пьяных, – но по виду Нюкжина определив, что ответ нисколько не успокоил начальника, добавил:
– Присмотрим.
– Главное, чтобы не пил в дороге, – пояснил Кеша.
– Мы ходом пойдем, – сказал старшина, отодвигаясь в сторону и впуская в кубрик Мерипова.
Виталий молча сел на рундук, напротив Степана. Всем своим видом он выражал свободу и независимость. Но в глаза не смотрел. Нюкжин чувствовал: Мерипову неуютно!
– Ну, бывай! – сказал Кеша старшине. – Я бы с тобой пошел. Соскучился по воде. Да вот, жизнь торопит. Полечу.
– Бывай… – сказал старшина и снова подвинулся, выпуская Кешу.
На Виталия Кеша даже не взглянул.
Нюкжин все же посчитал своим долгом попрощаться с Мериповым.
– До свидания, Виталий! – сказал он. – Спасибо за службу. Что было, то было. Теперь важно, что будет?! Подумайте. Может быть, отработаете сезон. Очень нужно. А на ребят не обижайтесь. Как Вы к ним, так и они к Вам.
– А что "я к ним"? – с обидой впервые подал голос Мерипов. – Я им ничего плохого…
– Нет, конечно… – согласился Нюкжин. – Но в нашем деле, да и в жизни вообще, человек не может в одиночку. Сами видели.
Мерипов опустил глаза и буркнул что-то неразборчивое. Нюкжину послышалось: на дураках воду возят!
– Ну, что ж, – сказал Нюкжин. – Имеете право. Только знаете, как сказал о Челкаше один умный критик? Он сказал: "Челкаш достиг свободы, потому что от всего освободился, – и стал никому не нужен".
Нюкжин подводил итог тому, не законченному в палатке разговору, втайне надеясь, что до Мерипова дойдет его слово. Хоть в последний момент. Но Мерипов молчал. Если жизнь не убедила его, то что могли сделать слова, даже если они сказаны умным критиком.
Старшина снова посторонился в дверях, выпуская Нюкжина.
– Счастливого Вам плавания!
– Благодарствую!
Они поднялись на палубу. Теперь Нюкжин мог хорошенько рассмотреть его. Лицо темное, кожа как дубленная и в морщинках. А глаза светлые, водянистые, видимо когда-то были голубыми.
– А на него плюньте, – сказал старшина. – Умный человек всегда найдет чему поучиться и у дурака, а дурак и от умного ни чему не научится.
Нюкжин покачал головой.
– Мерипов не дурак. Он просто смотрит не в ту сторону. Но живет он с нами на одной планете, на Луну его не спишешь.
И тут над высоким берегом, над родными болотами заурчало, застрекотало знакомое, ожидаемое!
– Борт! – с берега крикнул Кеша.
Он уже показывал руками куда надо приземлиться. Вертолет точно опустился около их имущества.
Нюкжин подбежал как раз, когда лопасти перестали вращаться.
Открылась дверца, высунулся борт-механик.
– Ваш груз?
– Наш.
– Сколько?
– Килограммов четыреста…
– Ну, давайте…
– Быстрее! – как обычно добавил пилот, выглядывая из окошка кабины. Но и после того, как Нюкжин и Кеша загрузились, пришлось ждать еще минут двадцать. Наконец, пыля через все летное поле, подкатил бензовоз. Баки дозаправили горючим, а пилотам передали большой мешок. Не пустой. Нюкжин подумал: "Рыба! Мороженная".
– По местам!..
Удивительное ощущение испытываешь, взлетая на вертолете. Только что ты стоял на земле и вот, без разгона, без разбега, без крыльев – ты в воздухе! Словно подвесили тебя на ниточке и поднимают все выше, выше. И оглушительный грохот над головой.
И пережив волнующее ощущение отрыва от земли, Нюкжин разглядел убегающие под колеса домики Средне-Колымска, широкую, бурую гладь Колымы, зеленый вездеход на палубе маленькой баржонки… Но тут из под вертолета выскочил берег и стал оттеснять Колыму в сторону… В иллюминаторе показалась знакомая, родная Колымская низменность.
И Нюкжин не поверил! Внизу, на все четыре стороны, просматривалась черная, залитая водой, изрытая оспинами озер мокрая земля. Не просто мокрая, не просто земля, а грязная хлябь, где живому человеку не поставить ногу. Он разом вспомнил гипотезу, по которой мамонты тонули в оттаявших суглинках. Сейчас она показалась ему вполне правдоподобной.
Но по грязи, по черноте бугров с чахлой щетиной угнетенного низко рослого леса, тянулась отчетливая, местами разболтанная и повсеместно залитая водой, колея. Ими проложенная колея! Казалось невероятным! Невозможным! Доведись Нюкжину слетать на рекогносцировку, он напрочь бы отказался перегонять вездеход. И никого не пустил бы!
"Ах, Сер-Сер! Ведь летал, видел. Как же у тебя повернулся язык посылать ребят вслепую? – подумал он, и, тут же, в оправдание: – Однако прошли! И без "ЧП". А на месте сидеть, дорогу не выберешь…"
И еще Нюкжин подумал, что может быть как начальник Сер-Сер прав, но как человек…
Черная хлябь притягивала взгляд, волновала, будоражила мысли. Отсюда, сверху, загадка массовых захоронений выглядела простой, как игрушка. Потопа не было. Но в те далекие времена, когда равнина заболачивалась, все живое концентрировалось на отдельных холмах. А когда животные в поисках корма пытались перебраться с одного холма на другой – вязли в мокрых суглинках и погибали!
Да! То была хлябь! Непроходимая! Она и сейчас не лучше. Поросшие редким лесом мокрые бугры… Озера… Озера… Тучи комаров. И солнце. Оно не заходит… Оно бесконечно, как хлябь внизу, под вертолетом. Но люди прошли. На вездеходе! Не зря он называется в е з д е х о д ! И свидетельством тому – колея!
Она тянется несмотря на сложности, вопреки невозможному.
"Да, мы прошли, – думал Нюкжин. – Прошли там, где тонули мамонты! "Близнецы" в зеленых рубашках, такие малюсенькие по сравнению с этой вселенской хлябью".
К соседнему иллюминатору также неотрывно припал Кочемасов.
…А за горизонтом лежала Седёдема, по которой предстояло сплавится на лодках. И сплавиться как можно скорее, пока вода в реке еще высокая.
= = = = = = = = = =
Сердоликовая стоянка
Глава 1
По Седёдеме плыли тремя резиновыми лодками. Солнце кружило над головой, било в глаза, светило в затылок – река крутила, путала.
Иван Нюкжин сидел в первой лодке, на корме. До воды оставалось сантиметров двадцать, но со своего места он мог одновременно видеть каждую излучину и наблюдать за береговыми обрывами. Слои окаменевших лавовых потоков с включениями округлых "вулканических бомб" и прослоев пепла тянулись вдоль реки пестрой мозаичной лентой. Они изгибались, прерывались, вновь возникали, меняли цвет, размер, форму. А у кромки воды стелились галечниковые косы. Каждая начиналась широкой, приподнятой над водой насыпью и за изгибом реки выклинивалась, чтобы появиться вновь на другой стороне. Между ними лежали перекаты, которые сейчас, по высокой воде, только угадывались.
