Анатолий Музис
Рассказы геолога
– А там что? – спросил его Нюкжин.
– Мелочь всякая, – уклонился Герасим. – Я возьму ее себе.
Нюкжин возражать не стал, сердоликов оказалось не на одну, а на две, даже на три пробы.
– Утром подготовишь ящики к отправке, – сказал он Герасиму. – А мы съездим на тот берег, надо еще успеть осмотреть обрыв.
Он не был уверен, что вертолет прилетит, но знал: быть готовым к его прилету – надо!
Глава 2
У обнажения
Утро выдалось погожее, солнечное. Лодки с вечера оставили на берегу, у кромки воды. Теперь они отстояли от воды метра на полтора-два. Бечевник еще темнел не просохшей полосой.
"Вода падает, – подумал Нюкжин. – Пока лагерь на косе это не плохо".
Правый берег светился на солнце сердоликовым ониксом. Выгребая против течения Андрей подвел лодку к заветному обрыву. В нижней части обнажения щебенка еще хранила серый цвет материнской породы, но мелкозем уже имел яркий красновато-малиновый оттенок. В верхней части преобладали глины кирпично-красные и ярко зеленые. Их перекрывали пески серо-желтые, белесые.
– Красные глины – собственно химическая кора выветривания. Выше располагаются продукты ее переотложения и речные наносы – консерванты. Внизу – зона дезинтеграции…
Нюкжин не столько объяснял Андрею, сколько сам для себя формулировал основные черты разреза. Находки кор выветривания в пределах Колымской низменности до сих пор еще не были известны.
Но обнажение оказалось сложнее, чем выглядело из лагеря. Он попросил Светлану:
– Зарисуйте, пожалуйста.
Донимало комарье. Прикрытая берегом от речного ветерка оно чувствовало себя вольготно. Руки зудели, чесались нос и шея. Нюкжин описывал породы, зарисовывал отдельные формы слоистости, показывал Андрею где и как отобрать образцы. Порой он говорил сам с собой. Андрей даже переспросил однажды:
– Вы что-то сказали?
– Это я с корой перешептываюсь, – пошутил Нюкжин.
– С корой?
– Ну да! Я ее спрашиваю: "Ты откуда?" А она шепчет: "Видишь?.. После бурной вулканической деятельности наступила эпоха длительного покоя. Меня жгло тропическое солнце, обмывали тропические ливни. Мой цвет от минералов железа, алюминия, титана…"
– Здорово она шепчет, – сказал Андрей. – Целый путеводитель вглубь веков.
– И в подземные кладовые… – Нюкжин отошел от обрыва, рассматривая, не пропустил ли чего? – Кажется успели.
Но если бы потребовалось оценить испытанное им удовлетворение, то измерять его пришлось бы не эталонами времени, а превосходными степенями радости. Еще вчера он смотрел на это пестрое экзотическое обнажение, как нечто загадочное, а сегодня оно открылось ему, как Сезам Али-Бабе из "Тысячи и одной ночи".
Светлана протянула ему рисунок.
– Хорошо?
– Более чем…
И замер. До слуха донесся стрекот мотора.
Прислушался и Андрей.
– Вертолет? – настороженно спросил он.
– Вертолет!
Они побежали к лодке. Андрей сунул рюкзак с пробами под сиденье и сразу взялся за весла. Как всегда задержалась Светлана.
– Скорей!
На стрежне их понесло и Андрей так налег на весла, что Нюкжину пришлось предупредить:
– Не порвите уключины.
Но железная громада все-таки обогнала их. Она появилась над долиной, развернулась в сторону лагеря и зависла, выбирая на косе место для приземления. Коса была ровная, но мешал плавник.
Пилоты выбрали место на ее дальнем от лагеря выположенном конце. Туда же течением относило и лодку. Андрей сильными рывками вывел ее на мелководье.
– Держите выше! – крикнул Нюкжин. – Перевернет…
Лодку сдувало воздушной струей от лопастей вертолета. Она никак не могла причалить. Нюкжин спрыгнул в воду и придержал ее за бортовой канат. Спрыгнула и Светлана. По косе спешили к ним Герасим и Ася.
Первым из вертолета выпрыгнул главный геолог экспедиции Андрей Федорович Луговой. Лицо его прикрывал широкополый накомарник, на ногах красовались высокие болотные сапоги с подвернутыми ботфортами. Молоток на длинной ручке он держал сбоку, как шпагу на перевязи. В общем он походил на странствующего рыцаря-инопланетянина и Светлана незамедлительно стала набрасывать в журнале горных выработок его экзотическую фигуру.
Приветственно подняв руку с молотком, Луговой сказал:
– Привет землянам! – словно и в самом деле только что прилетел из иных миров. И не задерживаясь спросил: – Рассказывайте, что у Вас?
Как только лопасти поумерили свое вращение, лодку удалось подтянуть к берегу и Нюкжин широким жестом показал на береговой обрыв. Там кирпично-красные, зеленые и белесые слои рисовались подобно гигантскому плакату: "Внимание! Клад!"
Луговой откинул сетку накомарника, разглядел радужный спектр обнажения, потом перевел взгляд на подоспевшую позже всех Асю. По случаю прибытия гостей она одела пестренькое платье с открытыми руками.
– А комары у Вас не водятся? – спросил он.
– Здесь ветерок. Они нас там под обрывом дожидаются.
– Тогда не будем терять времени, – сказал Луговой и направился к лодке, словно спешил именно на встречу с комарами. Но на полпути все же остановился и принялся бить молотком гальку. Он поднимал обломки, рассматривал их и отбрасывал в сторону. Нет, он не искал сердолики, он знакомился с породами, которые Седёдема выносила с верховий.
Тем временем из вертолета вышли пилоты.
– Как у Вас тут рыбка? – спросил Первый пилот, молодой, но не по годам тучный.
– Я покажу, – отозвался Герасим. – Вот отгрузимся…
– Саня! Помоги! – распорядился Первый.
Борт-механик, который еще и не выходил из вертолета, стал выбрасывать нехитрый груз: ящики-тару, мешок с хлебом, мешок с сахаром, продуктовые мешки поменьше.
Второй пилот, блондинистый и веснушчатый как озорной мальчишка, протянул Нюкжину пакет из желтой бумаги-крафт.
– Вам, – сказал он. – С базы.
Нюкжин передал пакет Герасиму.
– Разберись.
Он направился к Луговому, который, казалось, не очень торопился, настолько был занят галькой.
Как-только пакет оказался в руках у Полешкина, рядом возникла Светлана.
– Почта?
Герасим вскрыл пакет. Там были газеты, письма и накладные на прибывший груз.
– Иван Васильевич! – крикнул он.
Нюкжин задержался, взял письмо и сунул в карман. Он никогда не читал письма наспех. А Светлана выхватила адресованные ей шесть-семь конвертов и сразу же углубилась в чтение.
Но Луговой все-таки торопил с осмотром.
– Поплыли! – сказал он, как только Нюкжин подошел к нему.
Но тут же для проверки ткнул кулаком в поднятый нос "трехсотки".
Он не поддался.
– Я подкачал, – сказал Андрей. – Садитесь.
Луговой прошел, балансируя, в носовой сектор.
– Держитесь!
Андрей подвинул лодку на воду, сел и взялся за весла. Нюкжину оставалось столкнуть на воду корму, но задерживала Светлана. Она удобно устроилась на бревне и читала письма.
– Ветка! – крикнул Андрей. – Ты долго?
– Сейчас! – ответила она, не поворачивая головы.
Нюкжин и Луговой переглянулись. Андрей недовольно нахмурился, вылез излодки, подошел к ней и повелительным жестом забрал письма.
– Отдай! – вскрикнула Светлана и вскочила.
Она даже топнула ногой, такая грозная и непреклонная, что Андрей растерялся. Он вернул письма и недоуменно сказал:
– Ехать надо. Тебя, что? Ждать будут?
– Я сейчас, – снова сказала Светлана и углубилась в чтение. Потом подняла на мгновение голову и выговорила Андрею, как неразумному: – Надо же ответы писать…
Андрей постоял возле нее, потом повернулся и пошел прочь.
Подойдя к лодке он только пожал плечами.
Трое с лодкой и без собаки
– Пусть! – улыбнулся Луговой. – У каждого свое дело.
Нюкжин столкнул лодку на воду и занял привычное место на корме. Андрей налег на весла. Правый берег приближался, смещаясь вверх по течению. Слева, почти параллельно лодке шли Первый пилот и Полешкин. В руках они держали спиннинги. Они шли спокойно и деловито, как на работу.
– Толик! – крикнул Андрей Федорович.
Крупногабаритный пилот, которому совсем не шло такое уменьшительное обращение, повернул голову.
– Не задерживайтесь! Мы не долго!
Толик кивнул с достоинством: мол, он знает, что делает и беспокоиться нечего.
На обнажении
Лодка зашуршала о галечник. Луговой спрыгнул на берег, на мгновение остановился, как гончая в стойке, разглядел пестро-цветной обрыв и ринулся к нему. Он был быстроног, сухощав и очень реактивен.
Нюкжин осматривал обнажение только что и, казалось, ничего не упустил. Однако Луговой находил все новые и новые пункты с его точки зрения очень интересные. Особенно привлекли его внимание зеленые глины.
– А это уже продукт ее первичного переотложения. – говорил он как-будто обрадовано. – Смотрите: глина полна обломков вулканических пород. И цвет водных метаалюмосиликатов марганца и железа… Очень… очень… – что "очень" он не договаривал.
С лихорадочной поспешностью он пробовал породу на ощупь и на вкус, раскатывал в ладонях глиняные колбаски, рассматривал в лупу мелкие включения, отбирал и отбирал образцы. Андрей и Нюкжин едва успевали конвертировать их и документировать.
– Очень любопытно, – наконец подвел итог Андрей Федорович. – Возможно, что суглинки Колымской низменности – продукт переотложения этой коры. Будете на крупных обрывах ниже по течению, посмотрите внимательно. И напишите статью, когда получите анализы.
– Давайте напишем вместе, – предложил Нюкжин.
– Не знаю… не знаю… – явно колеблясь сказал Луговой. Он был жаден до статей, но дорожил репутацией ученого и если не принимал участия в работе, то свою фамилию под статьей, как правило, не ставил. – Однако пора.
Полевой таган
…В лагере их ждали. Гостеприимство – закон тайги. А если гость высокий, то и стол широкий. Составили ящики, накрыли их клеенкой. Миски, полные вяленой рыбой, вареным мясом, свежим хлебом. Экзотически высилась банка печеночного паштета.
– Недурственно устроились, – заметил Луговой.
– Мы не можем ждать милости от природы, – солидно отозвался Полешкин.
– Правильно! Природа сейчас сама нуждается в милости человека.
– Пообедаем?! – предложил Нюкжин.
– Нет! Нет! – Луговой заторопился. – Нас ждут.
– Отведайте, – мягко попросила Ася. – Я приготовила…
Андрей Федорович взглянул на Асю, на пилотов, которые делали вид, что им безразлично. Снова перевел взгляд на стол.
– Ну, хорошо! Отведаем. Только по быстрому.
И Ася начала священнодейство. На первое она подала мясной бульон, наваристый, заправленный домашней лапшой и луковой подливой. На второе последовали котлеты. На каждой уместился бы Светланин тапочек. Рисовая каша рассыпалась отдельными крупинками. Но когда Ася поставила на стол таз и сняла с него полотенце, все ахнули.
– Пирожки!
– С ливером, – подтвердила Ася.
– Да, – сказал Андрей Федорович. – Был смысл задержаться.
Со всех сторон к тазу потянулись руки и через несколько мгновений он опустел.
– Приготовила старуха пироги, – сказал Герасим. – Старик очистил сковороду и говорит: "Что ел, что не ел". А старуха ему: "Что готовила, что не готовила!".
Легко смеяться на сытый желудок. И Андрей Федорович подобрел, не торопил. Когда Ася подала чай, спросил:
– Кофе у Вас есть?
– Нету… – как бы извиняясь сказала Ася.
– Сейчас я Вас угощу… Андрюша! Не в службу, а в дружбу.
Принеси мой рюкзак. Он там, в салоне.
Андрей направился к вертолету, а Андрей Федорович обернулся к Нюкжину и сказал, словно они и не говорили ни о чем другом, кроме как о коре выветривания.
– Обнажение хорошо бы зафотографировать.
– У нас есть зарисовка. – сказал Нюкжин. – Светлана! Покажите, пожалуйста!
Светлана принесла журнал горных выработок. Она уже успела переодеться и теперь сама выглядела как картинка – синие джинсы в обтяжку, цветные кеды, красная клетчатая рубашка-ковбойка с открытым воротом и подвернутыми рукавами. Но Луговой на нее не прореагировал, он внимательно рассматривал рисунок.
– Недурственно… Недурственно… Однако слишком художественно. Надо смотреть профессионально. – Он достал из нагрудного кармана толстый карандаш. – Вы не возражаете?.. Вот здесь мы подчеркнем границы слоев… Здесь усилим формы размыва, чтобы отличались от остальных границ… Гальку надо нарисовать чуть крупнее, неважно, что немасштабно. Главное, чтобы выделялась…
Он закончил корректуру и стал перелистывать страницы. На последней обложке разглядел свой портрет.
– О-о!.. Я вижу тут не только неживая природа!
Светлана скромно опустила глаза.
– Неужели я так выгляжу со стороны?.. А, впрочем, похоже. Очень даже! А что у Вас еще есть?
Светлана смутилась. Она не знала, как держать себя с таким человеком, как Андрей Федорович. Не получилось бы конфуза. Но Нюкжин подбодрил ее.
– Она у нас художница. Целый альбом зарисовала.
Светлана принесла тетрадь для рисования. Луговой перелистывал, пилоты заглядывали через его плечо.
Дольше других Луговой рассматривал портрет Нюкжина. Открытый лоб с залысинами. Лицо строгое, губы сжаты, взгляд куда-то мимо. А щеки и подбородок притемнены, видно, что не брился день или два. Сочетание задумчивости и небритости придавали лицу поразительную конкретность – Нюкжин в первую очередь думал о работе и только потом о себе.
Остальные рисунки Луговой перелистнул почти не задерживаясь: Полешкин у костра… у лодок… у рации… – маленький, собранный, хозяйственный и самодовольный; Андрей – с рюкзаком… с ружьем… на обнажении… фрагменты портрета. Главное – глаза. Они выражали два чувства: любопытство и влюбленность.
На последнем рисунке был изображен Второй пилот. Он явно позировал, но в его взгляде читалось нечто схожее со взглядом Андрея.
– Отменно! Просто отменно! Вы не ту профессию избрали! – похвалил Луговой.
Нюнжин знал его способность – смотреть мельком, но схватывать самую суть. И был доволен. А Андрей сердился. Светлана обнажала перед посторонними сокровенное, не только свое, но и его тоже.И уводя от альбома с рисунками, сказал:
– Я принес рюкзак. Тяжелый он у Вас.
Андрей не знал, что Главный возил с собой все дневники, используя каждую свободную минуту, чтобы перечитать их, сделать выписки, подготовить к публикации очередную статью.
Андрей Федорович покопался в рюкзаке и достал металлическую банку с импортной этикеткой и старинную ковшик-кофеварку на длинной ручке.
– Я сам сварю, – сказал он и пошел к костру. – Ася! Пожалуйста, приготовьте кружки.
Варить пришлось несколько порций, хотя кофе он разливал, словно украл, по чуть-чуть.
– Черный кофе пьют понемногу и маленькими глотками, – пояснял он. – Тогда чувствуется и вкус и аромат.
Его совету последовали лишь Нюкжин и Андрей. Остальные выпили черную ароматную жидкость если и не в один глоток, то в два.
– На один зуб, – пренебрежительно сказал Герасим.
– Ослиному уху и золотые серьги в тягость, – не замедлил отреагировать Луговой.
Герасим обиженно умолк. Главный, можно сказать, угощался его трудами, и вот – благодарность!
Обед заканчивался. Второй пилот и борт-механик поднялись и пошли готовить машину к вылету. Луговой укладывал в рюкзак кофеварку, которую Ася уже успела вымыть.
– Все в порядке? – спросил Нюкжин Герасима. За все время прилета гостей у них не выпало минутки, чтобы поговорить.
– Сахару прислали целый мешок, – буркнул Полешкин, словно Нюкжин обидел его своим вопросом, кровно.
– Мы же просили половину? – сказал Нюкжин вопросительно.
– Развесить не успели. Вот записка: "В связи с поздней заявкой посылаем продукты, приготовленные для другого отряда".
– Каждый лишний килограмм для нас в тягость, – подосадовал Нюкжин.
– Ничего! Мяса поубавилось! – утешил его Герасим. – Я часть отправил на базу. И пилотам дал.
"Раньше, когда поселков на Севере было по пальцам пересчитать, – подумал Нюкжин, – люди кормились охотой. Но теперь нет места, где бы не ступила нога человека. А источники снабжения прежние. Вот и редеет животный мир. Скудеют рыбой воды…"
И словно в подтверждение его мысли Первый пилот подошел к реке и вытянул из воды веревочку с гирляндой крупных серебристых рыбин.
– Девять штук! – не без удовлетворения показал он.
Провожали гостей гурьбой. Долго пожимали руки, словно улетали близкие, родные люди. Но ведь так оно и было, по сути.
Лопасти закружили, ветер взметнул песок, заставил отвернулся. А когда воздушный вихрь утих, оказалось, что вертолет уже далеко. Он летел вверх по долине, набирая высоту и уменьшаясь в размерах. С косы люди смотрели ему вслед, словно осиротели. Ведь он уносил с собой частицу той шумной жизни, которая обычно олицетворяла столь необходимое людям общение.
Первой подала голос Светлана.
– Хорошо все-таки, когда людей много, – сказала она. – Веселее.
– А я бы в отшельники пошел, – возразил Полешкин. – По мне чем меньше людей, тем лучше.
– Что же мешает? – спросил Андрей.
– Удобства не те.
– Нет, – покачала головой Светлана. – В отшельники? Даже с удобствами…
– По моему нас вполне достаточно, – сказал Нюкжин. – Да и некогда скучать.
Вернулись к столу. Герасим отбросил лишние ящики, как ненужное напоминание.
– Кофе хорошо, а чай лучше, – сказал он, снимая чайник с огня. И, припомнив обиду, добавил: – Велика фигура, да дура!
Нюкжин спросил:
– А пословица к чему?
– Так… – уклончиво ответил Герасим. – Пословица на пословицу.
– И напрасно. Андрей Федорович не имел ввиду тебя обидеть.
– И я не имел… – упрямо ответил Герасим.
Нюкжин подумал, что заступаться за Лугового сложно. Тот, действительно, высказался с бездумной легкостью человека, которому многое дозволено.
И тут, как нельзя кстати, Андрей спросил:
– А пирожков не осталось?
– Неужели не наелся? – удивилась Светлана.
– Говорят: "Что мое, то мое. Но не мешает добавить к нему еще немного".
Ася хозяйственно прохромала к костру и принесла оттуда ведро до половины наполненное пирожками.
– Когда Вы все успели? – удивился Нюкжин.
– Полдня разве мало? – сказала Ася.
Андрей принялся за пирожки, словно и не обедал. Можно было позавидовать его аппетиту.
– А пилотам понравилось у нас, – сказала Светлана.
– Всем понравилось, – согласился Нюкжин.
– В поле самое главное – еда! – самоуверенно заявил Герасим. – А здесь мясо парное, и от пуза.
Он бы еще долго рассуждал о преимуществах полевой кухни, особенно, когда она обеспечена свежим мясом. Но Андрей вспомнил о Луговом.
– А здорово, все-таки, Андрей Федорович! Едва подошел к обрыву, все ему уже ясно.
– Без пяти минут академик! – отозвался Нюкжин.
– Все мы без "пяти минут"… – съязвил Герасим.
– Нет! Знаете, в чем разница между академиком и нами?
– В чем?
– Академик помнит, чему его учили в школе. А нам каждый раз приходится вспоминать старое.
– Тогда и я буду академиком, – сказал Андрей.
– Вот так! – засмеялся Герасим. – Простенько и со вкусом.
– А что? Я тоже помню все, чему учили в школе.
– Иван Васильевич! – напомнила о себе Светлана.
– А Вы не хотите стать академиком?
Нюкжин усмехнулся.
– Я же сказал – у меня память заурядная.
Вторжение людей из внешнего мира настроило на "мирские" воспоминания. Но мало-помалу возвращалось ощущение, что они снова одни, что работа продолжается, что завтра надо снимать лагерь с приветливой Сердоликовой косы и плыть дальше, в неизведанное. И они притихли. Каждый думал о своем.
И следующий день настал.
Легли на землю палатки, лишенные подпор. Убрались в чехлы спальные мешки. Лишь над костром еще висел чайник и суповая кастрюля, их освободят перед самым отъездом.
Полешкин и Андрей готовили лодки к отплытию. Не так просто загрузить резиновую лодку, особенно если поклажа изменила вес и объем. Герасим укладывал каждую вещь отдельно, выбирая для нее свое место и примеряя по несколько раз.
– Нет, не годится, – он отстранил поданный ему ящик. – Дай-ка, вон тот куль. Что там?
– Мясо.
Полешкин посмотрел на ополовиненный мешок, на Нюкжина, потом сказал: – Ну вот! Пора еще одного заваливать.
Сказано было слишком категорично. Того, что оставалось могло хватить надолго. Но что верно, то верно: присутствие гостей для запасов мяса оказалось чувствительным. Да! Все ели мясо, принимали его в дар, везли в поселок, – и никто /!/ не спрашивал: как его добыли?
Наконец лодки осели под грузом. Пообедали. Суп, вареное мясо с макаронами, чай. Андрей еще намазал толстый ломоть хлеба печеночным паштетом.
– Последнее. Что каплю оставлять? – сказал он, как бы оправдываясь.
– Ешь, ешь… – подбодрил его Герасим. – Все меньше груза.
– Так он же сам становится тяжелей, – сказала Светлана.
– Ничего, зато лишнего места не занимает.
Они шутили. Обычное дело, когда все ладно.
– Готовы? – Спросил Нюкжин.
– Порядок!
– Тогда – по местам!
Полешкин, Ася и Светлана сели в лодки, Нюкжин и Андрей задерживались. Андрей ждал, когда первые лодки отплывут, полагалось держать определенную дистанцию. А Нюкжина задержало красное пятно под ногой. Сначала он подумал, что Ася мыла мясо и испачкала камень. Потом вспомнил, что кухня от лодок далековато, да и прибрежная полоса обсохла только ночью.
Он нагнулся. То был сердолик-кровавик, прекрасный экземпляр с полуладонь. Нюкжин ополоснул его и поверхность высветилась сложным кольцевым узором.
"Вот так, – подумал Нюкжин. – Красоту ногами топчем".Но красота камня тревожила. Сердолик кровоточил в руке, как открытая рана. И Нюкжин вспомнил, как Полешкин вскрывал брюхо сохатого.
"Суть проблемы не в том, что человек добывает пропитание, а в том К А К он его добывает?!" – подумал он.
А Герасим, словно почувствовал, что о нем, спросил:
– Что там?
– Сердолик. Красивый.
– На других косах тоже будут.
– Вероятно. Но этот – памятный.
Нюкжин сунул находку в карман, столкнул лодку на воду и занял свое место на корме. Прощальным взглядом окинул берег. Да!
Прекрасная была жизнь на Сердоликовой косе. Природа воздала им за старое, за новое и за три года вперед! Но не слишком ли бездумно пользуется человек дарами Природы?
А солнце уже кружило над головой, било в глаза, светило в затылок, заходило сбоку – река крутила, путала, и он сосредоточился на маршруте.
По солнечной сердоликовой реке, вдоль солнечных сердоликовых кос они плыли к высоким обрывам в рыхлых породах, которые, по мнению Лугового, являлись продуктом переотложения коры выветривания. Но мнение это предстояло еще или утвердить, или опровергнуть.
= = = = = = = = = = = =
В кого метит пуля
Глава 1
В спальном мешке тепло и уютно. А дыхнешь в прорезь клапана, пар изо рта клубами. Лежать бы и лежать, пока солнце не обогреет палатку. Но тонкий писк морзянки проникал через верблюжью шерсть спальника, через куртку наброшенную поверх. Занудливо, как комар над ухом, он взывал к пробуждению.
"Пора!" – подумал Нюкжин и высунул голову. В палатке было не так темно и холодно. Справа, над рацией горела свеча, и Полешкин, из спального мешка, только высунув руку по локоть, отбивал непонятные "точки-тире". И в печке огонь уже набирал силу, потрескивая по сухим чуркам.
Народная мудрость подсказывала: "Спишь – спи, проснулся – вставай!".
Нюкжин распахнул клапан, сел и рывком натянул свитер, уложенный под бок, чтобы не выстыл за ночь. Потом взглянул налево. Там кулем спал Андрей, уйдя с головой в спальный мешок. Ни утренняя связь, ни подъем его не заботили.
Полешкин закончил свой перестук, снял наушники. Нюкжин вопросительно посмотрел на него.
– Пока ничего. Назначили выйти в десять ноль-ноль.
– Почему борт не пришел?
– Не хватило светлого времени.
– Много?
– Один час… Я посплю еще…
Рука Полешкина, а за ней и голова, исчезли в спальном мешке. Он превратился в такую же полуфантастическую фигуру, как и Андрей. А Нюкжин посидел еще немного, прислушиваясь к потрескиванию огня и собираясь с мыслями. Подумать было о чем. Полевой сезон закончился. Сентябрь подкрадывался к середине и столбик термометра опускался по ночам до -15. Эвакуировать отряд предполагали неделю назад. И погода стояла бездождная, и солнце, не яркое, но все-таки грело. Однако эвакуации ждал не один Нюкжин, а, по не писаному закону таежного братства, людей из горных районов эвакуировали в первую очередь. Там и погода переменчивее, и снег лег. А отряд Нюкжина вел работы на стыке Алазейских гор и Колымской низменности и мог подождать. Но позавчера начальник базовой станции Прохоров сообщил из Зырянки: "В горах занепогодило. Борт в плане к вам!" И утром вчера подтвердил: "Ждите!" А в 10-00, тот же Прохоров огорчил, уже в который раз: борт забрали на санрейс!
Да, если где-то беда, если человеку нужна срочная помощь, вертолет снимают с любого задания. Нет на Севере ничего более первоочередного,чем санрейс! Правда, Прохоров пообещал, что сразу по возвращении борт пойдет к ним. Полешкин каждые два часа выходил на связь и каждый раз Прохоров подтверждал: "Быть готовыми!.." Но вертолет так и не прилетел.
Не хватило одного часа светлого времени.
И вот, снова ожидание.
Интуиция и многолетнй опыт подсказывали: вертолет не прилетит и сегодня.
Тепло концентрировалось под потолком палатки, Нюкжин почувствовал, голову уже греет. Тогда он быстро оделся, сунул ноги в сапоги и присел перед печкой. Пламя яростно тянуло в трубу и нижнее колено покраснело. Нюкжин пошевелил поленья и они осели. Он подложил несколько сухих чурок, взял куртку, задул свечу и вышел.
Небо, окрашенное в теплые желтые цвета на юго-востоке, в зените выглядело серым, бесцветным. Юго-западный угол неба загораживал высокий – 40-50 метров – обрывистый берег Седёдемы. В его уступе обнажался сложный комплекс рыхлых пород.
Нюкжин нарочно поставил лагерь у обрыва, чтобы составить его подробный послойный разрез. Хороший обрыв! Нужный! Работа на нем доставляла большое удовольствие. Особенно хорошо он смотрелся по утрам, когда восходящее солнце облучало его. Каждая полоска, каждый прослой на стенке обрыва выглядел, как высвеченный рентгеном. В свою очередь, обрыв отражал солнечный свет на лагерь, создавая по утрам бодрое рабочее настроение.
Палатки стояли на высокой надпойменной террасе. Неровная бугристая площадка отражала своенравный изменчивый характер реки. Но бурная и полноводная весной, Седёдема сейчас, осенью обмелела. Только на перекатах чувствовалось, что вода сочится, течет, движется. А выше и ниже, в темных, глубоких бочагах, она казалась неподвижной, как черный мрамор.
Левый берег, низкий, глинистый невыразительный, скрывался в буро-зеленых зарослях карликового кустарника. Местами желтели колки лиственниц. А за кустарником и за лиственничным угнетенным лесом поднималась сопка, ее вершина просматривалась из лагеря. У подножия сопки лежало круглое озеро, на котором кормилась пара лебедей. Несколько раз Нюкжин видел, как большие гордые птицы, неторопливо колыша белыми крыльями, устремлялись куда-то вдаль. Но всегда возвращались. Правда, с недавних пор летать стал один лебедь. Его подруга по непонятным причинам не показывалась.
Лагерь состоял из двух палаток и кухни. Большая четырехместная палатка, – "генеральская", как называл ее Андрей, – стояла на виду. В ней жили мужчины, стояла рация, днем камералили, вечером она служила "кают-компанией". Случалось и готовить в ней, когда прихватывали дожди. Вторая палатка – женская, двухместная, пряталась в зарослях тальника. Сейчас ее присутствие выдавала лишь струйка дыма. Там тоже топилась печка.
Кухня-столовая стояла между палатками, там, где терраса полого спускалась к реке. Под брезентовым навесом спрятались обеденный стол с двумя лавками и очаг – рогульки с поперечной жердью, на которую подвешивали казан, чайники, кастрюли, ведра с водой.
– Чтобы все, как у людей! – сказал Полешкин, когда они обустраивали лагерь.
Ася уже разожгла костер и теперь "колдовала" над кастрюлями. Движения ее рук, неторопливо размеренные, неукоснительно вершили важный процесс приготовления пищи.
Труд поварихи в геологическом отряде – тяжелый и неблагодарный. Вставай раньше всех, позже всех ложись, в любую погоду горы грязной посуды. Попробуй-ка отмой, да не один раз. И отношение к ее труду не всегда уважительное. Но не у Нюкжина. В своем отряде он четко определил отношение равенства между всеми, не делая исключения и для себя.
– Доброе утро! Помочь не надо?
– Доброе утро! – ответила Ася и взглянула на Нюкжина благодарными глазами.
– Не мерзнете ночью?
– Нет! Гера нам все подготовил, так что только затопить…
В ее словах чувствовалась женская признательность к Полешкину, который по примеру начальника относился к ней не только внимательно и корректно, но и практически обеспечивал все удобства женского быта. А женщине в тайге, да еще осенью, да на холоде такая забота "дорогого стоит".
Припадая на левую ногу, она подошла к кухонному ящику, достала брикет плиточного чая и вернулась к костру. И в душе Нюкжина в который раз шевельнулась жалость к молодой – тридцать лет не возраст, – одинокой женщине, приниженной с детства бессердечными людьми только потому, что она родилась калекой: одна нога короче другой. С первых дней своего незадачливого детства, она ходила переваливаясь с боку на бок, как утица. И плечо у нее было одно выше, другое ниже. И сутулилась она так, что Нюкжину порою казалось, что Ася вдобавок ко всему еще и горбата.
Жалость пробуждала и мысль, что внимание Полешкина Ася принимала на свой счет, тогда как в палатке с ней жила Светлана, красивая студентка-практикантка. Правда у Светланы имелся "нареченный" – сокурсник по факультету Андрей, видный и неглупый парень. И смешно было бы Полешкину оказывать Светлане какие-либо знаки внимания открыто. Но то, что Ася ошибалась относительно Полешкина, Нюкжин мог бы побожиться, если бы верил в бога.
Однако, что верно, то верно: Асе не хватало самоутверждения. Что с того, что у нее одна нога короче? Гармония человека не только в геометрических пропорциях. Она, скорее, в характере человека. Вот у него, Нюкжина, подбородок тяжелый, бульдожий. Его и дразнили в школе "бульдогом", пока он не оттузил одного из дразнильщиков. А у Полешкина щеки как у хомяка, за ними ушей не видно. И ростом он не вышел. Зато руки золотые: и топором владеет, и мясо приготовит, и радист отменный, и хозяйственный, спроси, сразу скажет, где что лежит.
Между тем, лагерь пробуждался. Услышав голоса, вылезла из палатки Светлана. Потянулась: руки вверх, сцепленные пальцами, как на зарядке. Повернулась вправо,.. влево,.. демонстрируя тонкую девичью фигурку. Спросила:
– А мужчины еще спят?
Нюкжин хотел сказать, что "не все", но подумал: он не "мужчина", он – начальник!
– Лентяи! – заключила свою мысль Светлана. – А утро такое хорошее. Все проспят, ничего не увидят…
И поскольку Нюкжин не отреагировал, пошла умываться.
А Нюкжин отметил, что Светлана даже не поинтересовалась: будет сегодня борт или нет?.. Беззаботная молодость!
День окончательно вытеснил ночь. Как живая светилась стенка обрыва. Из палатки вылез Полешкин. Он окинул взглядом площадку, нашел, кого искал у реки и стал спускаться к воде, перебросив полотенце с одного плеча на другое, мол, я и шел умываться. Но, когда он спустился, Светлана тоже перебросила полотенце через плечо и направилась наверх, на площадку.
