Андрей Викторович Белов
Березовый сок. Избранное. Рассказы
Назавтра шел мелкий моросящий дождь!
Все таежные тропы перед перевалом слились в одну большую тропу-дорогу, по ней-то люди и животные преодолевали перевал, как самое низкое и удобное место в горном хребте. Где, как не здесь, встретить следы медведя, который, обезумев от голода, мечется по тайге, по сопкам, преодолевая даже перевалы? Тимофей на ходу снял с плеча карабин и убедился, что тот заряжен: так и должно было быть, поскольку он надеялся по пути к зимовью добыть дикого оленя – марала, коих много водится в этих местах. Перебросил веревку, за которую тянул сани, так, чтобы она была только на плече и можно было бы ее быстро сбросить в случае надобности. Еще раз оглянувшись по сторонам, он ускорил шаг, торопясь укрыться за толстыми бревенчатыми стенами зимовья: неуютно ему было чувствовать себя совсем незащищенным и продуваемым всеми ветрами среди безмолвных гор, снегов и где-то шатающегося медведя.
Мысли о шатуне постоянно вертелись в голове: «Лето в этом году урожайное, – думал он. – И грибов, и ягод было навалом, а главное, шишка кедровая уродилась: даже удалось мне хорошо подзаработать на ее заготовке в бригаде одной из иркутских артелей. Значит, медведи вполне могли успеть набрать жира, чтобы улечься на спячку в берлогах. И в поселке не говорили о каком-нибудь подраненном или поднятом из берлоги медведе, а уж здесь бы об этом знали. Кому еще знать-то, коль ближайший охотничий поселок километрах в трехстах отсюда». Появление шатуна для местных жителей было не в диковинку, но не торопились они от него избавляться. Пока медведь не начнет крутиться вокруг поселка или пока не утащит чью-нибудь корову или еще какую скотину, мужики с места не сдвинутся: как говорится, пока гром не грянет… Ну а уж коли такое случится, всем селом с ружьями выходят на вора. «Практичные, однако, эти коренные народы Сибири. Зря силы тратить не будут».
Ему вспомнилось, как по молодости, оказавшись в этих местах и шагая как-то по таежной тропе на охоту, повстречал он двух местных на лошадях, возвращающихся в поселок. Те только вышли из небольшой березовой рощицы, за которой метрах в ста тропа пересекала горную речку, небольшую обычно, но вздувающуюся и бурлящую, представляющую серьезное препятствие для пешего скитальца, если в горах прошли дожди.
Поздоровавшись, Тимофей спросил:
– Бревно через реку лежит, не смыло его?
– Лежало, – ответил тот, что постарше.
– Как «лежало»? Вы ведь только что там проходили.
– Лежало! – опять ответили ему.
Несколько раз Тимофей задавал один и тот же вопрос, пока не понял, что никогда местные не скажут: «лежит», хоть и проходили они там только что. Ведь за то время, что охотники шли от речки, могло произойти многое: медведь побаловал, беглые, переправившись, скинули бревно, чтобы задержать преследователей, сель сошел… да мало ли что могло произойти за три-то минуты! «Мудрый народ», – подумал тогда Тимофей и крепко запомнил науку.
Мысли его снова вернулись к медведю: «Получается, что шатун этот не смог набрать жира за лето из-за болезни кишечной, это чаще всего и является причиной появления шатунов. Хотя какая разница, по какой причине они шатаются по тайге? Все они от крайнего голода страшно злющие и несутся напрямик сломя голову ко всему, что движется и можно съесть, в том числе и на человека бросаются. Ну да Бог не выдаст…»
Тимофей спустился с перевала до границы леса, и вновь тропа запетляла меж деревьями. Здесь начинался кедровый лес, который ближе к зимовью снова сменился на лиственничный. Тропу пересек свежий медвежий след, неуверенный, петляющий даже на ровном месте. «Оголодал совсем, шатает его, – отметил про себя охотник. – Ох и злющий наверняка!» Следы попадались все чаще, и наконец на подходе к избе все было вытоптано медвежьими лапами. Опытный взгляд таежника заметил и следы одинокого волка. «Один идет по следу! А где же стая?» – подумал Тимофей. Он знал, что нет в тайге врагов у медведя, кроме стаи волков. А волки сейчас, в голодное-то время, еще злее, чем летом, и ничто не спасет медведя, если они ему встретятся.
Завидев свое зимовье, Тимофей сразу же ускорил шаг до бега, не отрывая взгляда от распахнутой двери избы.
«А ведь я подпер дверь бревном, когда уходил отсюда, – на бегу думал таежник. – Да, видать, шатун случайно сбил его, мечась вокруг избы. Иначе никак медведи не сообразят, что дверь надо на себя тянуть. Все только бестолково толкают ее внутрь. Что же, повезло мне!»
Тимофею оставалось пробежать всего-то метров десять, когда слева из-за огромной лиственницы вышел медведь – вышел и остановился как вкопанный. Остолбенел и Тимофей. Шатун не встал на задние лапы, как это делают обычно его сородичи, угрожая врагу, чтобы прогнать того, или перед нападением на жертву – он стоял неподвижно и глядел на охотника. Взгляд его был до того голодный, что впору было бы его пожалеть, если бы не та бесконечная злоба, которую он излучал, казалось, обвиняя во всех своих бедах забредшего сюда человека. За те две-три секунды, что они смотрели друг другу в глаза, Тимофей осознал: пощады не будет, и вспомнил зону, где такие взгляды были обычным делом, буднями той – другой его жизни, о которой, как считал он, и память давно стерлась. «Ан, нет!»
Таежник вдруг понял: тот, кто побежит сейчас первым, тот и выиграет у судьбы саму жизнь. И он понесся сломя голову, неотрывно глядя на распахнутую дверь зимовья. Тем не менее краем глаза он видел, как медведь тоже сорвался с места.
Только и успел Тимофей вскочить в зимовье и захлопнуть за собой дверь, как страшные удары снаружи стали содрогать всю избу. Наконец, очнувшись, промысловик накинул крюк, который, конечно же, мог уберечь его разве что от нежданного человека и никак не от хозяина тайги, схватил топор, стоявший рядом у стенки, сунул топорище в ручку двери. И только после этого схватился за плечо и понял, что ружье осталось валяться где-то снаружи.
Он огляделся. Стены, пол, потолок глубоко исцарапаны когтями зверя. «Бесился!» – подумал охотник. Внутри творился полный разгром и хаос: все, что было в мешках подвешено к потолку, все это валялось на полу. Даже матрас и одеяло, тоже подвешенные им, когда уходил, валялись на полу разодранные. «А сухарей-то нет, сожрал их мишка, сожрал!» И тут таежник вспомнил о запасах, которые тащил с собой из поселка: «Сани-то, однако, остались там, на тропе, не до них мне было, – размышлял таежник. – Ладно, с пола я, однако, все соберу. Но почему все в снегу, откуда намело? Через распахнутую дверь – вот откуда!» Он подошел к печке и разжег огонь, отметив про себя, что дров, если рачительно тратить, то и на неделю хватит. И только сейчас заметил, что стекло на окне выбито. На улице было тихо. «Надо окно хотя бы одеялом заткнуть, а то дров и на двое суток может не хватить, даже если все время сидеть около самого огня!» Так он и попытался сделать, как тут же огромная медвежья лапа, провалившаяся внутрь избы, выбила одеяло и раздался злой рев. «Тут он, тут, только устал, видать, оттого и умолк, – понял Тимофей. – А до саней добраться и думать нечего. Эх, карабин бы сейчас!» Еще раз оглядел свое жилище и решил прикинуть, что же он имеет и на сколько дней этого хватит. «Крупы, муку и все, что можно съесть, я смету с пола. И хорошо, что со снегом – воды-то все равно нет. А так сварить какую ни на есть похлебку можно. Дрова? Можно разобрать стол, нары, бревенчатые стены топором стесывать. Наконец, пол можно разобрать! Живем!»
Тимофей все это время сидел неподвижно с опущенным взглядом. Неожиданно откуда-то вылезла мышь и принялась грызть крупу. «Хозяйка! – с теплом в душе подумал он. – Хоть кому-то от этого разгрома польза: на потолке-то ей было не достать продукты, от нее и подвешивал».
Быстро темнело. Таежник поднял одну доску пола и достал припрятанные там от туристов керосиновую лампу и канистру с горючим. Зажег. На душе стало чуть спокойнее. Вдруг накатилась сильная усталость и потянуло в сон. Он расстелил рваный матрас на полу рядом с печкой и как был в одежде, так и лег, укрывшись одеялом и брезентовой палаткой, которую на всякий случай хранил в зимовье.
Сон, однако, не шел, в голове вертелось: «Загнал меня Топтыгин, ой загнал!» Затем стала вспоминаться собственная жизнь, пусть и не очень длинная, но уместившая в себе много пережитого.
Отслужив в армии, Тимофей вернулся в родной провинциальный городок. По молодости, да и по глупости связался с криминалом – местными рэкетирами. Ему казалось, что мир лежит у его ног. Срок отбывал в одном из таежных лагерей Сибири. Там на валке леса, с топором в руках и почувствовал впервые очарование бескрайнего леса, молчаливых сопок, ручейков, из которых ладонями черпал воду, – пил и не мог напиться. Там же впервые и столкнулся с людской злобой, бесчеловечной, холодной и жестокой – злобой на все и на всех, злобой, которая становилась смыслом существования, без которой там не выжить и с которой многие выходят на волю. Тимофей тоже прошел через это – хлебнул вдосталь: срок позволял. Однако, освободившись, не держал ни на кого зла и, посмотрев вокруг, увидел огромный мир, в котором ему еще только предстоит найти свое место.
В родной городок возвращаться не стал: тесен он был для человека, почувствовавшего всю необъятность российских просторов и понявшего наконец откуда берется широта русской души. Мотала его жизнь от Урала до Байкала. Кем только он не был. Работал на металлургическом заводе в Магнитогорске, в Красноярском крае был сборщиком молодого папоротника, что продавался в Японию, подряжался заготовителем кедровой шишки… Как-то в пивной Тайшета разговорился со случайным собеседником, от которого и узнал об удивительных местах на юге Красноярского края, и вскоре оказался там смотрителем в таежном заповеднике. Много ходил по сопкам, поросшим тайгой, многому научился. Однажды забрел он в затерянный таежный поселок и был очарован красотой природы, окружавшей его, с неисчислимым количеством водопадов. Стал мечтать поселиться здесь среди малого коренного народа, среди мудрых своей простотой, добродушных и открытых людей.
Отработав по контракту сколько положено, переехал в Иркутск. Как-то случайно зайдя в небольшую церковь, сразу обратил внимание на молодую женщину, молившуюся у иконы Божией Матери. Руки женщины были сложены для молитвы ладонями одна к другой, кольца на пальцах не было. Ни тогда, ни сейчас он не смог бы объяснить, чем понравилась она ему, но, выйдя из церкви, стал ждать ее. Они сразу почувствовали друг в друге близкую душу, сошлись и никогда не спрашивали друг друга о прошлом.
Вскоре поселились в том таежном поселке, который запал Тимофею в душу. Первое время, пока он не построился, их впустил к себе жить Борис. Хоть и было у него русское имя, сам он из коренного местного народа. Семьи у него не было, и когда он погиб, председатель предложил Тимофею его делянку. Варя как-то дала ему маленькую иконку Святого Трифона, покровителя охотников, и просила мужа повесить ее в зимовье.
Спохватившись с спросонья: «А где икона-то, икона-то где?» – он поднял голову и долго всматривался в дальний угол избы. Света от печи было мало, и в темноте охотник так ничего и не разглядел. Подумал: «Завтра посмотрю. Здесь она. Где же ей еще быть?» и наконец-то уснул.
Проснулся от холода. Темно. Дрова прогорели, и осталась только горстка углей. Тимофей подложил в печку дрова и поджег щепку, подошел к дальнему углу избы и облегченно вздохнул: икона висела на своем месте. Никогда он не крестился так истово, как сейчас, и не смотрел с такой надеждой в глаза святому. Затем он опять заткнул окно одеялом и… тишина. «Может, ушел? Или в засаде?» Тимофей слышал, что шатуны долго могут сидеть, карауля добычу. «А что ему остается? Ведь вот она еда, рядом, ни за что не уйдет!» Он подошел к двери и подергал ее. Тут же раздался медвежий рев, страшный и в тоже время обреченный. Медведь стал отчаянно драть когтями дверь снаружи. «Значит, все-таки в засаде, не ушел!»
Несколько дней была метель, и Тимофей не затыкал окно. Снег наметало в угол избы, таежник собирал его в ведро, топил на печке и наполнял водой все, что для этого было пригодно: котелки, корыто, чайник… Он уже давно успокоился, поскольку знал, что раньше или позже, но тот волк, следы которого были на тропе, приведет всю стаю, и тогда медведю несдобровать. «А волки? Волки, насытившись, вряд ли будут сидеть в засаде около зимовья, – думал охотник. – Уйдут, скорее всего. Посмотрим. Надо ждать». И он ждал – терпеливо ждал.
Как он ни экономил еду, она закончилась два дня назад. Голод он притуплял куревом, запас которого хранился под полом и уцелел после медвежьего погрома. Тимофей не стал разбивать стол, нары и пол на дрова, а срубал топором бревна стен: они были настолько толстые, что их хватило бы и на ползимы. Большую часть времени он лежал, думая о жене и своей жизни; иногда смотрел на икону и благодарил святого Трифона, думая: «Жив пока и то хорошо». Жизнь его не то чтобы наладилась, но вошла в какое-то русло.
Все произошло на рассвете. Вдруг раздался страшный волчий вой, голодный и беспощадный. Тимофей вскочил с нар и сел. «Волки!» – сообразил он. Тут же он услышал медвежий вопль – да, именно вопль: отчаянный, но злой в своей решимости биться насмерть. Медведь понимал всю безнадежность своего положения, но предупреждал врагов, что им будет дорого стоить его жизнь. И началось. Вой, лай, рев, плач, визг… – все смешалось и все это раздавалось то с одной стороны избы, то с другой. Похоже, звери клубком кружились вокруг охотника. Тимофей, прижав к груди икону метался по избе, стараясь держаться подальше от этой кровавой вакханалии, губы его что-то постоянно шептали, широко раскрытые глаза излучали безумие. Наконец все вокруг него закрутилось, стало расплываться и… исчезло.
Когда он очнулся, было тихо и светло, одеяла в окне не было. «Наверное, валяется под окном» – подумал он безразлично. Он долго лежал на полу у раскрытой двери и смотрел на большие падающие снежинки. Наконец встал и, ничего не помня, без страха шагнул через порог, оглянулся вокруг. Везде была кровь, бурая, зловещая – кровь на белом снегу. Увидев разодранную тушу медведя, вдруг все вспомнил; мышцы на спине свело судорогой. И тут Тимофей встретился взглядом с безжизненными глазами зверя. В них он не увидел злобы, а только бесконечную тоску и обреченность. Неожиданно ему вспомнилась поездка в детстве с отцом в зоопарк. Он тогда расплакался и, видя недоуменный взгляд отца, с трудом, всхлипывая и заикаясь, выговорил: «Зверей жалко – они всю жизнь в клетке проживут!»
Охотник молча стоял у зимовья и смотрел на тайгу, на покрытую льдом речку, сойку, севшую рядом с ним на ветку дерева. Снегопад усилился и вскоре прикрыл все следы происшедшего. Наступило белое холодное безмолвие. Начинался новый день, и все опять возвращалось на круги своя: потеплело, туман клочьями медленно полз вверх по сопкам.
Тимофей сел на порог избы, закурил, вспомнил жену и подумал: «И все-таки Жизнь!»
Через час он уже шагал по таежной тропе, ставить капканы на соболя…
Симбиоз
Вынужден пояснить, что, хотя рассказанное мной и основано на реальных событиях, все персонажи вымышленные. Все совпадения с реальной жизнью являются случайными, и все реальные лица, взятые за прототипы персонажей, не имеют никакого отношения к нижеизложенному, как, впрочем, и автор, который, как и вы, с удивлением читает и перечитывает то, что сам же и написал.
Часть 1.
Какова же была моя радость, когда через неделю лук проклюнулся, взошел и еще через неделю – вытянулся и окреп. Я был горд, звал соседей посмотреть: это был мой первый опыт по выращиванию чего-либо на даче. Я наметил себе начать есть лук, когда он достигнет 32,3 см. Так я вычитал в Интернете на сайте «Их нравы» – чьи нравы имелись в виду, я так и не понял, но решил следовать этому совету.
Линейкой один раз утром, в одно и то же время, и один раз вечером я измерял высоту лука. Путь, по которому я пошел, оказался не таким простым, каким казался мне в начале. Мало того, что высота лука оказалась разной, да и еще у каждой луковицы оказалось, по нескольку стрелок. Когда я заглянул в Интернет на сайт «Удивительное рядом», мне стало ясно, что дело это вероятностно-статистическое и надо подойти к нему со всей серьезностью. Дальнейшее понятно только специалистам в этой области, и я не буду описывать все тернии, которые ждали меня на этом пути.
И вот, наконец-то, настал день, когда решение системы дифференциальных уравнений однозначно намекнуло, что приблизительно через два–три дня, с вероятностью 87,7%, если все будет идти так, как шло до этого, если не появятся какие-либо внешние воздействующие факторы, если колебания атмосферных показателей будут соответствовать среднестатистическим за последние 15 лет наблюдений и – что уж никак мне непонятно – если цены на нефть и курс валюты не изменятся более чем на 3–5%, и – уж вообще понять невозможно – если мировая добыча апатитов не упадет ниже… и т.д. В общем, при прочих равных условиях – тогда можно начать есть лук!!!
Наконец-то! Я был вне себя от радости.
Дня за три до этого замечательного события обстоятельства вынудили меня выйти из домика где-то в полчетвертого утра. Конечно же, пошел посмотреть и грядки. И был поражен! Посередине грядок было два холмика! «Крот!!!», – сразило меня, как молнией. Вот тебе и внешние возмущающие факторы, на которые намекала математическая статистика! Сон как рукой сняло – тут же засел за пересчет математической модели, учел кротов, на всякий случай ввел поправки на тлю, муравьев и гусеницу-листовертку. Вспомнил вчерашнюю передачу по радио о золотовалютном запасе страны и добавил вероятность того, что добыча золота не упадет.
Компьютер напрягся, попросил подключить дополнительный диск и к 6 утра выдал: кроты лук не едят!!! Радости моей не было предела. Но!.. Через полчаса ПК добавил, что каждая норка снижает урожайность на 3,4%. На следующее утро холмиков было уже семь – надо было что-то экстренно предпринимать.
Как-то, долгими зимними вечерами изучая сельское хозяйство средней полосы РФ и прилегающих к ней областей, я вычитал, что кроты ведут ночной образ жизни и ловить их надо на рассвете. Я еще не знал, что буду делать, но точно знал, что делать это буду на рассвете.
Ночь, луна, готовящаяся стать полной, рассвет, готовый вот-вот забрезжить, я, неподвижно сидящий в позе куста жасмина, комары – сволочи, соседи – спят.
Когда вдруг на грядке появился еще один холмик, я растерялся: «Ну, вот он, и что дальше?» – пронеслось у меня в голове. И тут мне, почему-то вспомнилась система Станиславского и его знаменитое «Не в-е-р-ю!!!». И я издал дикий, почти нечеловеческий вопль, вложив в него всю свою душу, всю боль обманутых надежд. Вопль шел откуда-то из глубины – нет, не души, а из глубины веков, из самих глубин и таинств эволюции; он шел на частоте, понятной всему живому, кто таковым себя считает – и не только здесь, но и во вселенной; вопль как будто приоткрывал таинство мироздания. Все это пронеслось в моей голове без слов и за долю секунды: «Эк меня занесло!!!»
Из холмика выглянул крот. В его взгляде было столько тоски и сочувствия о несбывшихся мечтах, о несложившейся жизни и, в конце концов, о ее конечности, что я вдруг осекся и умолк. В полной предрассветной тишине мы глядели друг на друга недоуменно, но уже почти дружески. Минуты через две крот, повертев лапкой у левого виска, снова исчез в норке.
Еще через мгновение силы покинули меня, и очнулся я только днем в своей кровати, с севшим голосом и весь покусанный комарами.
Вспоминая события той ночи, я до сих пор удивляюсь… но не тому, что зрение у кротов практически отсутствует, как я узнал позже, – я и сам еле различал его в сумерках – и не тому, как я добрался до кровати, и не приснилось ли это все мне, а тому, что… больше кроты на моем огороде не появлялись.
Часть 2.
Итак, прошло уже две полных луны. Приближалось третье полнолуние. Утром накануне мне не спалось.
«Грядки!» – мелькнуло в моей голове. Подбежав к огороду, я увидел два холмика.
«Может, случайность?» – подумал я и решил понаблюдать, что же будет дальше. Оказалось, что каждые четыре часа количество холмиков росло – 2, 3, 5, 7!
«Простые числа!» – подумал я. Но эта мысль ничего, по сути, мне не дала.
Поняв ещё в прошлый раз, что математическая статистика и вероятностный анализ дают только краткосрочный результат, и поблагодарив небеса за то, что мне ещё не пришлось использовать теорию больших чисел, я вызвал такси и съездил в ближайший поселок за отпугивателями кротов. О них я узнал ещё зимой в Интернете, на сайте «Готовим вместе», но, сказав себе: «Шарлатанство», – выкинул эту информацию из головы. Теперь же отпугиватели представлялись мне единственным и последним шансом.
В соседнем поселке в магазине «Всё от симбиоза» я купил целый ящик этих приборов.
Зная следующее число из ряда простых чисел, я не пошел смотреть грядки, а уткнулся в руководство пользователя. До следующего нашествия кротов у меня было ещё 37 минут. Сколько ни пытался я разобраться, кто же «Пользователь», – я или кроты, – так и не понял. Особенно не понравился мне раздел «Осложнения». А слова «беспокойство», «раздражительность», «апатия», «паника» и вовсе сбили меня с толку. А уж когда я прочитал «Пропадает перхоть», то вообще перестал что-либо понимать. Я отложил руководство, вставил батарейки и воткнул приборы по всему огороду.
Когда приборы заработали все разом, я удивился, причем тут беспокойство и раздражительность. Первое, что я почувствовал, – это чувство тоски по квартире в Москве, где раздражение вызывает только один вопрос: когда отключат горячую воду?
– Действует! – сказал я себе и с лицом человека, вырывшего яму другому, засел в кустах. До полной луны времени было много, и я решил не терять его и, как говорят актеры, «почувствовать сцену», на которой предстояло разыграться действу, а заодно и слиться с ландшафтом.
Дальнейшее вспоминается мне как-то нечетко и отрывочно.
– Па, – позвал отца маленький Лу. Лу был детенышем кротиной семьи. Па особенно любил его. Когда Ма сообщила, что беременна, что «их» будет 8 и что один из них уж, наверное, будет мальчик, Па очень обрадовался и лазил по норам, гордо вытянув голову вперед. Малыша назвали Лу. Он рос здоровым, впечатлительным и очень любопытным. Уже через месяц после появления на свет Лу (на какой «свет» – что я пишу?) Па уходил якобы на охоту, хотя запасов еды было много, чтобы отдохнуть от назойливых вопросов маленького Лу.
– Что тебе, Лу? – отозвался отец.
– А что это там, за забором, появилось? – спросил Лу.
– Ты о чём, Лу?
– Я хотел только узнать, что там, за забором, а там «они»: длинные и черные, их много, и все они поют. И поют каждый сам по себе. Получается очень противно, и сразу же начинает болеть голова, – сказал маленький Лу.
– Я же запретил тебе туда ходить, – проворчал Па. – Там живет человек, с которым мы уже встречались, когда ты ещё не родился… Впрочем, расскажу об этом как-нибудь в другой раз, уже поздно, иди спать. На рассвете мы соберем совет и посмотрим, что это такое.
– И Шамана надо пригласить, – уже во сне проговорил Лу.
– Устами младенца… – задумчиво сказал Па, – да, растут дети, растут… Ох и бежит время.
Они появились на рассвете. Я сидел в кустах и уже полностью слился с ландшафтом. Их было шесть. Один был с хвостиком, тронутым сединой.
«Шаман», – каким-то чувством понял я. Шаман переходил от прибора к прибору, подолгу прислушиваясь около каждого, остальные молча шли за ним.
– Дрянь дело, ребята, – сказал Шаман. – Ну-ка, встали все в круг, положили лапки друг другу на плечи, круг не размыкать ни в коем случае, – твердым, приглушенным, с хрипотцой голосом произнес Шаман.
Когда вся эта вакханалия начала двигаться, поднимая поочередно левую лапку направо, а правую – налево, кружась вокруг одного из отпугивателей, у меня волосы встали дыбом, и я понял наконец-то слова из «Руководства»: «пропадает перхоть». Хорошо, что дня за два я подстригся, волосы были короткие и не выдали мое присутствие.
Прилетела ворона. Она села на ручку садовой тележки и стала пытаться размотать с ручки изоляцию. Все обернулись. Я тоже.
– Д-у-у-ра! – с чувством растягивая букву «у», сказал Шаман. – Не отвлекаться, держать круг! – И вакханалия продолжилась, но закружилась уже в другую сторону.
Я был одновременно зачарован, удивлен и поражен происходящим на моих глазах. Может быть, я единственный из смертных, кому довелось (хотел написать «посчастливилось», но решил, что это спорный вопрос) увидеть такое. Я, как и прежде, затаил дыхание и замер, хотя поза «ландшафта», как я теперь понял, была выбрана опрометчиво – к рассвету земля остыла, и я уже продрог, как говорится, до костей. Но любопытство было столь велико, что мой пытливый ум решил выдержать все лишения и досмотреть до конца.
Вскоре появилась самка какого-то ночного зверька, в сумерках я не смог различить, кто.
– Д-у-у-ра! – в сердцах крикнул Шаман. – Кому сказал – не отвлекаться! Продолжаем.
Прошло еще какое-то время, напряжение нарастало. Появились кошки с явным намерением пропустить всю эту вакханалию через свой желудок. Танец замер, кроты повернули головы в сторону врага и…
– Д-у-у-у-ры!!! – во весь голос крикнули все разом – все, кроме Шамана. Это был крик пяти душ – зловещий и предупреждающий. Глаза у кошек стали квадратные, шерсть торчала клочьями, хвосты вытянулись, как палки, горизонтально земле. Огни святого Эльма начали гулять с головы до хвоста кошек и обратно. Когда свечение стало нестерпимым для глаз, они вдруг рассеялись. Шаман, молча постояв некоторое время, поднял тяжелый, но одобрительный взгляд.
– Правильно… быстро схватываете. А теперь сосредоточились, продолжаем, уже скоро. Его «уже скоро» напрягло меня ещё больше, и, уже ничего не соображая, я замер в ожидании.
Предрассветная мгла сгустилась над нами, бледная луна освещала место действия, кроты в молчаливом танце сиртаки, деревья и кусты хаотично отбросили тени в разные стороны, ветер стих, электросчетчик стал крутиться медленнее, колокол на кафедральном соборе отбил один раз. Все ждали, нервы напряглись до предела, и эта струна готова была лопнуть. Время остановилось.
Раздался страшный гром, и молния расколола безоблачное небо. Я взглянул на кротов, они стояли молча, опустив головы, и казалось, что они молятся про себя каким-то своим подземным богам, уходя мыслями глубоко, глубоко к центру земли.
И вдруг я увидел, что прибор, вокруг которого они молились, медленно начал погружаться в землю и, в конце концов, полностью исчез из вида. Прикинув убытки, я все-таки выдержал это испытание и решил во что бы то ни стало дождаться развязки.
Кроты, не размыкая круг, пятясь, окружили следующий прибор, и все началось сначала. Но когда молния снова разверзла небеса и собаки в поселке разом завыли на мертвенно-бледную луну, я не выдержал.
– Бр-ы-ы-ы-сь! – раздался мой вопль, как всегда, из глубины души и от чистого сердца, не несущий в себе ничего личного, но не предвещающий кротам ничего хорошего. На мгновение воцарилась мертвая тишина. Собаки смолкли, погасли фонарные столбы, редкая птица застыла в полете, отключили горячую и холодную воду, на 7,5% повысили коммуналку, пропала сеть – от 2G до 4G, пыль – и та застыла в воздухе, струя воды из распрыскивателя в саду замерла неподвижно.
Кроты бросились врассыпную. Я же успел в последний момент схватить рукой прибор, который уже начал погружаться, и выдернуть руку из мгновенно схлопнувшейся земли. Я стоял, пораженный увиденным, и смотрел на свою чудом спасшуюся руку и на прибор в ней.
Прошло время.
Белье, развешенное на веревке на соседнем участке, плавно и нехотя колыхнулось, потек кран с холодной водой (надо бы как-нибудь отремонтировать), звякнул мобильник… Мир вокруг потихоньку восстанавливался. И только собак я не слышал после этой ночи ещё где-то с неделю.
Я проснулся уже за полдень. Солнце окутало мир своим радостным и жизнеутверждающим светом. Настроение было прекрасное; в руке я держал, прижав к уху, спасенный отпугиватель. Я слушал и упивался звуками, исходящими из него. Мне слышалась симфония победы человека над природой. Звуки были не постоянные, а через какие-то промежутки времени.
«Наверное, передают только припевы и пропускают куплеты», – подумал я и, сказав себе: «И все-таки…», – нежно взглянув еще раз на прибор, снова забылся в радостном сне.
Грустно и молчаливо они ползли друг за другом. Вся семья. Первым Па, последним плелся маленький Лу. Они покидали обжитое место. Что их ждет впереди?
– Па, а почему мы уходим, почему мы не можем жить рядом с людьми? – спросил Лу.
Па обернулся, с любовью и печалью посмотрел он на маленького Лу.
– Не отставай, впереди ещё долгий и трудный путь, – только и сказал Па.
Они затерялись где-то на равнинных просторах нашего дачного поселка. Дальнейшая судьба их мне… неизвестна.
Вот только с тех самых пор каждое полнолуние выхожу я на рассвете в огород в надежде увидеть хоть один холмик.
Душа одинокого дачника просит… симбиоза!!!
