Андрей Ворон
Свиньи не смотрят на звёзды
– Слушайте, а чего у вас деревня полузаброшенная, все дома или заросли, или сгорели?
– Далеко мы от города-то. До ближайшего крупного – шесть часов. Когда тут колхоз был, так и деревня куда больше была. А сейчас работы нет, больницы нет, детского садика нет, школы нет, магазин только раз в неделю приезжает. И как тут не запустеть? Остались-то только дачники, которые на выходные да на лето, или те, кто огородом, охотой живёт. Мы с Серёжкой тоже уезжать хотим, а то ведь ему на следующий год в школу. Да вот, никак дом не могу продать, не знаю, что и делать будем.
– А что за дворец в конце дороги?
– А, так это Москвичи приехали. Забабахали себе домище – рабочие два года шумели. А они и знаться ни с кем не хотят, на своём джипище чёрном приезжают да ворота запирают. Только ночами светомузыки больше, чем на сельской дискотеке. Мы ведь и общаться с ними пробовали, и на общие посиделки звали, а они ни в какую. Скажут только «нет, мол, спасибо», да рожу скорчат кислую. Ну, дело-то хозяйское, мы отдельно – Москва отдельно.
***
Однажды вечером, Афоня, как обычно, лежал на кровати и о чём-то размышлял. С улицы послышался шум мотора, чья-то машина медленно проезжала мимо. Баба Зина пошуршала к окну своими старыми тапками – водитель заметил её и бибикнул в приветствие.
– Зорины приехали.
Где-то через полчаса постучали. Баба Зина очень бодро ковыляла к двери – «а вот и Людка пришла».
– Здравствуйте, Зинаида Николаевна! Как поживаете?
– Неплохо поживаю, неплохо.
Они крепко обнялись.
– Я вам тут и гостинчиков привезла! А где Серёжка? Серёжа, иди сюда!
Гостья подала бабе Зине пакет, а прибежавшему Серёже вручила цветастую коробку с игрушечной машиной.
– Баб Зин! Давайте я Вадика позову, он вам сразу и дров наколет, а то у вас, неверное, закончились?
– А вот и не нужно, у меня, Люда, радость – очень дальний родственник меня разыскал. Теперь тут живёт и с хозяйством помогает. Афоней звать.
– Да ну?! Серьёзно?! Баб Зин, как я за вас рада!
Афоне стало нестерпимо интересно, и он решил выйти познакомиться. Рядом с бабушкой стояла ухоженная симпатичная женщина. Темноволосая, тридцати с небольшим лет, одета в спортивный костюм, очень радостная и приветливая.
– Здравствуйте, я Афоня.
– Очень приятно, я Люда, соседка ваша. Мы с мужем сюда отдыхать приезжаем. Ну и бабе Зине вот помогаем немного, а то ей одной-то тяжело очень, хорошо хоть вы нашлись. Мы, кстати, завтра посиделки у себя устраиваем, вы приходите, поближе познакомимся.
Люда ещё раз спросила, точно ли ничего не нужно, затем попрощалась и ушла, повторив, что завтра ждёт в гости. Баба Зина заперла за ней дверь и предложила Афоне выпить чаю. Она достала из подарочного пакета печенье, фрукты, конфеты. Бабушка была в очень приподнятом настроении.
– Это Люда, соседка. Хорошая девочка. Как узнала, что я одна не справляюсь, так помогать стала. И муж у неё очень хороший. Да вот, приезжают они только редко. Я сама-то Серёженьке ни конфетку лишнюю, ни игрушечку купить не могу. А вот, есть ещё добрые люди, не перевелись.
На лице у бабушки проскочила пара слезинок. Но она быстро отогнала грусть и стала заваривать чай.
– Баба Зина, я вот спросить тебя всё хотел. А чего ты меня так сразу жить к себе позвала? Откуда знала, что я не плохой человек?
– Ну, ты спросил, я ведь жизнь прожила, всякого повидала. Плохого человека сразу видно. А ты несчастный, потерянный. Да и примета у меня была. Я последнее время всё молилась, чтоб Бог мне помощь какую послал, чтобы не одной всё тащить. А тут ты стучишься побитый, потрёпанный. Ну, я и решила, что не бывает совпадений-то таких. Тебя мне Бог послал.
Они выпили чаю и Афоня снова ушёл в комнату валяться на кровати. Он лёг, расслабился и внимал всему, что происходит вокруг. Слушал, как за окном стучит дождь, как местные что-то кричат вдалеке, как бабушка хлопочет на кухне, зовёт Сержу ужинать, затем укладывает, тихо и ласково рассказывает что-то перед сном. Потом снова на кухню, слегка прихрамывая – моет посуду. Света в доме становится всё меньше и меньше, пока не остаётся лишь тусклый огонёк лампадной свечи. Маленький огонёк освещает икону и беспокойное бабушкино лицо, пускает по тёмному дому едва заметные лучики. Бабушка стоит у иконы, изредка вздыхает, тяжело и глубоко, шепчет молитвы. Шепчет так же тихо и ласково, как укладывает спать единственного внука. А затем и этот последний огонёк затухает – дом погружается в сон.
***
Афоня и сам не замечал, как быстро привыкает к сельской жизни. Таскал воду, работал в огороде, копал, колол, мебель в доме починил. Но вся эта новая жизнь давалась так легко лишь потому, что было всё равно где ложиться спать, что есть и чем заниматься. У него не было цели в жизни, не было ничего, что толкало бы вперёд. Особенно ярко и отчётливо он это ощутил, когда из рациона стал пропадать алкоголь. А работал Афоня так охотно лишь по одной причине – пытался заткнуть своих внутренних демонов. Когда он чем-то занимался – забывал об остальном мире, полностью погружался в себя и ничего не замечал. Та удушающая тоска, которую он глушил годами, снова выходила наружу. Она пожирала Афонин разум, заставляя воскрешать в памяти всю его жизнь, заставляя искать в ней смысл, причины вставать по утрам. Он этих причин найти не мог.
Сегодня Афоня думал только о походе в гости, он хотел напиться. И как бы долго ни тянулся тот день, вечер всё-таки наступил. Около шести часов зашла Люда и сказала приходить к восьми. А когда Афоня и баба Зина уже стояли на пороге, к ним ещё постучался Юра.
– О, так вы готовы. Хорошо. Я подумал, не забыла ли вас Людка. Ты, Афоня, ведь не знаешь ещё, каждый раз, как Зорины приезжают, мы у них всеми деревенскими собираемся – это уже традиция.
Все в этот вечер были навеселе, неспешно двигались в сторону музыки и аромата шашлыков. На участке Зориных был накрыт большой стол, рядом хлопотала Люда. У мангала стоял сам хозяин – Вадик. Он отвлёкся, только заметил гостей, подошёл здороваться. Это был атлетично сложенный, коротко стриженный молодой мужчина, очень весёлый и приветливый. Сказал, что скоро начнут и что гости могут чувствовать себя как дома, а сам скорее побежал обратно, к шипящему над огнем мясу.
Афоня с Юрой нашли местечко с краю стола и сели там. Они болтали о всяком, а когда приходили новые гости, Юра рассказывал, кто есть кто. Почти сразу за ними прошмыгнул седовласый мужичок в зелёной куртке. Не успели Юра с Афоней его заметить, а он уже руку протягивал. Юра обрадовался, похлопал его по плечу.
– Это Паша, рыбак. Масштабов, правда, покрупнее – на сеть ловит.
– А тут можно на сеть-то?
Ответил Паша, с лёгкой досадой в голосе. А голос у него был под стать внешности. Сам худой, высокий, с длинной седой бородой, и голос у него высокий, с хрипотцой.
– Нельзя на сеть, да что поделаешь. Я живу- то тут, в деревне, а тут работы никакой другой нет. Бывает, рыбнадзор словит, штраф выпишет. А мне чего, я штраф уплачу и дальше рыбачить. Деньги-то ерунда, и надзорщики тут гости нечастые. А рыбу какую сам съем, какую продам – на хлеб хватает.
– Ты бы, дядь Паш, не пил, так и не только бы на хлеб хватало.
Паша засмеялся, махнул на Юру рукой – да что мне ещё нужно то!?
Люда попросила одного из мужчин в помощь, вызвался Паша и ушёл в дом помогать хозяйке. После пришла пара в обнимку, обоим лет по сорок. Она в спортивном костюме, с короткой стрижкой «под мальчика». Он с небольшой бородой, в джинсах и лёгкой рубашке с узором, рукава закатаны по локоть, за спиной гитара.
– А это кто?
– Это Витя и Женя. Отдыхать приезжают. По лесу слоняются, в походы ходят, спортом заниматься. Романтики, короче.
Они подошли поздороваться и сели напротив. Витя болтал без умолку, много шутил, спросил у Афони, откуда он и чем занимается. Бродяга отвечал всем одинаково, уже почти прирос к своему альтер-эго дальнего родственника.
Следующим пришёл невысокий дядя армянской внешности, с большими чёрными усами, в красной бейсбольной кепке. В руках он нёс бутылку с белой мутной жидкостью. Юра сразу его заметил и небрежным тоном пояснил:
– А, это Гога – самогонщик местный. Сам каждый день бухает и других спаивает.
Гога был неразговорчивый, со всеми кратко поздоровался, каждый раз натягивая на лице явно вымученную улыбку. Когда он жал руку, ощущалось, что его немного потряхивает. Видно, не похмелялся, терпел до посиделок.
Не хватало теперь только семьи Березиных, они задерживались. Но когда появились, сразу стало видно, кто до посиделок не ждал. Они шли громко, что-то напевали, в руках и у отца, и у матери, и даже у сына подростка было по банке пива. Выглядели все трое не очень свежо, у супругов отёчные подглазники, а мальчик худой и бледный. Глава семейства шёл в шортах по колено и майке тельняшке, из которой тянулись мускулистые руки в синих наколках. Жена в летнем платье, а сын в чёрном спортивном костюме. Несмотря на угрожающий вид, они были просто шумными весельчаками, любители гульнуть на широкую ногу. Возмущал только их паренёк, который, как видно, не воспитывался, от слова совсем. Речь у него была не просто как у сапожника, но как у сапожника, который только-только «откинулся» из тюрьмы. Он запанибрата обращался абсолютно ко всем, периодически прихлёбывая пиво из банки. Но на паренька уже никто не обращал внимания, знали, что бесполезно. И мелкий бормотал себе под нос всякие гадости, граничащие с оскорблениями, нагло чувствуя себя безнаказанным.
Хозяйка выставила последние угощения, Вадик сделал музыку потише. Все, наконец, уселись за стол. Вечер по осенним меркам был тёплый. В воздухе витали манящие ароматы мяса, они смешивались со свежим мягким ветром, который нёс в себе испарину с озера и хруст пожухлых листьев из леса. Весёлые и счастливые люди что-то дружно обсуждали, словно вместе собрались не просто соседи, а одна большая семья. И вот прозвучал первый тост, не меняющийся годами, символ, традиция и несокрушимая аксиома любых посиделок: «давайте, ребята, за встречу!».
Афоня, наконец, дорвался до алкоголя и находился в своём любимом состоянии – ещё не пьяный, но уже весёлый и обо всём забывший. Он очень легко сошёлся с присутствующими, был сегодня душой компании. Следующий тост Люда произнесла в его честь. С бокалом в руках, навеселе, на щеках лёгкий румянец:
– Друзья, как вы уже знаете, у нашей бабы Зины большая радость, у неё нашёлся очень дальний родственник. Это, как вы знаете, Афоня. Я хочу выпить за этого замечательного человека и за чудесное воссоединение семьи.
Все были очень рады, желали Афоне и бабе Зине здоровья и счастья. Бабушка оказалась замечательной актрисой, она и малейшего вида не подавала, что всё это выдумка. Возможно, она уже и сама в неё поверила, действительно считала, что Афоня её родственник. За столом, к слову, бабушка, отнюдь не скучала. Старушка пила исключительно самогонку и ни капли не хмелела, закусывая при этом только хлебом и солёным огурцом.
Ещё через пару тостов кто-то вспомнил, что у Вити с собой гитара, все дружно стали просить его что-нибудь сыграть. Он немного размял пальцы и стал играть знакомые всем песни, а хор не очень стройных, но душевных хмельных голосов ему подпевал. Следующий час звучали грустные и умные тексты, горланящиеся надрывными, почти слёзными голосами. Кто-то из женщин это заметил, и Витя предложил спеть частушки. Тогда матерные песенки и гогочущий хохот сменили собой начавшуюся было тоску.
Всех шедевров народного творчества и не упомнишь, но одна почему-то врезалась в память. «На горе стоит козёл – золотые рожки, парень девушку ебёт за кило картошки». Вроде, глупая и бессмысленная, как и большинство из них, но странным образом описывает ту страшную и пошлую бедность, которая мрачным фоном всегда прячется где-то рядом. А главное, поёт её и смеётся тот самый народ, который вот-вот и пойдёт уже торговать собой ради килограмма картошки.
Под шумок сына Берёзиных стошнило прямо на стол. Понахватался, наверное, из рюмок, пока никто не видел. За это он получил подзатыльник от отца, и они, всей семьёй извинившись, пошли домой. За ними потихоньку стали расходиться и остальные, вечер посиделок закончился.
***
Афоня с Юрой огорчились, что всё так быстро закончилось. Решили ещё немного посидеть у Юры и продолжить. Они болтали весь вечер, так что нить диалога не прерывалась. На момент, когда они пришли к Юре, разговор шёл о старом кино. Они выпили, и Юра вдруг резко сменил тему.
– Слушай, Афоня, а серьёзно, как ты сюда попал? Какой, нахрен, дальний родственник, я ещё с дочкой бабы Зины был знаком, нет там ни дальних, ни ближних. Вообще никого из их семьи, кроме Зины и внука, не осталось.
Афоня напрягся, даже немного протрезвел. В хмельном разуме с трудом начался мыслительный процесс.
– Да ладно тебе, я же не скажу никому, чё ты там убил что ли кого, рассказывай, я могила.
Афоня ещё пару секунд смотрел на Юру, горящего интересом, и решил, что действительно никого не убивал и рассказать можно.
– Ну, хорошо, Нострадамус, наливай – расскажу.
Юра звонко хлопнул в ладоши с возгласом «так и знал», они ещё выпили.
– Наверное, нет смысла просто сказать, как оно есть, нужна предыстория. Ну, и начну тогда с самого начала. Я родился около сорока лет назад, меня назвали Афоней. До сих пор не знаю, почему мои родители выбрали это странное имя. Они сказали, что ради интереса наугад ткнули в книжку с именами. Они ткнули, а я так и стал жить: наугад, на ощупь. И вечной моей проблемой стало то, что я ничем не интересовался, совсем. Я любил своих родителей, старался их не расстраивать, делал всё, чтобы они были счастливы. Я хорошо учился, но на оценки мне было плевать, хоть и совсем бы из школы выперли, родителям это было важно. Ради матери играл на фортепьяно, музыка была мне безразлична. Ради отца занимался каратэ. Чёрт возьми, я даже стал чемпионом. Я победил, но когда мне на шею вешали медаль, было абсолютно всё равно. Подумал только об отце, который плакал на трибунах. Конечно, плакал и болел не сколько за меня, сколько за себя. У него не получилось, вот и радовался, будто своим победам. Хотя, они и были-то только для него. Я не имел вкуса к жизни с самого рождения, покончил бы с собой, если бы не знал, что убью этим в придачу и родителей.
Потом я поступил в институт, на филолога, мама так захотела. И я не знаю, как эта вымученная жизнь привела меня к ней. Я встретил любовь всей своей жалкой и никчёмной жизни, всё изменилось. Она была невесома, неосязаема, просто невероятна. Её нельзя было увидеть обычным взглядом, во всём мире её видел только я, и только она смогла разглядеть меня. Я сам себя не понимал и не чувствовал, а она смогла. Она принесла в мою жизнь счастье, которого я не знал прежде. Она могла в любую мелочь вселить сотни и сотни смыслов. Она стала для меня вселенной. Только благодаря ей я смог пережить смерть родителей.
Но однажды, мыльный пузырь моего существования лопнул. Я был на работе, она сидела дома одна. Что-то случилось с проводкой – вспыхнул пожар. Когда я вернулся, от моей любви и от моего дома ничего не осталось. Тогда понял, что я беспомощный и бесполезный трус – не смог прыгнуть с крыши. Дальше просто шёл куда-то и пил, не знаю, где был, чем занимался, как долго. Однажды, меня у помойки, где я искал еду, увидели бомжи. Они огрызнулись, и я им слегка вмазал – двум мужикам. Они офигели, спросили кто я, ещё что-то, не помню, в общем, хотели чего-то. А я тогда сел просто и заплакал навзрыд. Они отвели меня в свою домушку, накормили. Это был тот самый момент, когда я осознал, что стал бездомным.
Потом лет пять, а может и шесть, скитался с новыми товарищами, пил сколько влезет. Но в один момент поуспокоился и понял, что если уж продолжать жить, то жизнь нужно менять. Захотелось к морю, к теплу. Я рванул на товарняках с одним пареньком, да один раз в вагон не смог запрыгнуть, упал аккурат у вашей деревни. Баба Зина меня приютила, на условиях, что буду всю тяжёлую работу выполнять. Ну и вот, я тут.
Афоня взял в руки бутылку, налил полную стопку и хлопнул зараз без закуски.
– Ты, наверное, не это хотел услышать?
– Честно говоря, я думал, ты действительно какой-нибудь четвероюродный племянник.
Афоня засмеялся.
– Ну что ж, будешь первым человеком, который знает всё полностью. Раньше я рассказывал о себе только вкратце, отрывками. Сил не хватало на исповедь. Теперь хватило, но не знаю, стало ли мне легче. Внутри пустота и, сколько о ней ни говори, ничего нового там не появится.
Они допили бутылку и разошлись спать. Теперь Юра знал настоящую историю Афони. Бродяга, наконец, хоть перед кем-то выговорился. Они, наверное, могли бы стать хорошими друзьями, если бы Афоня этого захотел. Если бы он вообще хоть чего-нибудь хотел.
Следующее утро захлестнуло с головой. Казалось, если не говорить о чём-то вслух – всё исчезнет. А он сказал, да настолько искренне, что стало так противно и так страшно. Не хотелось открывать глаза, вставать с кровати, смотреть в зеркало, видеть того самого бродягу, вспоминать, что он и есть Афоня. Было невыносимо ощущать себя собой.
Но с кровати он всё-таки встал, помогло ему не что иное, как похмелье. Афоня влил в себя кувшинчик воды и пошёл к Юре за опохмелкой. Сам Юра не похмелялся, но для Афони нашёл. Даже не стал ничего говорить, да и что тут скажешь. Вообще, после того, как кто-нибудь раскроет перед тобой душу, да ещё так глубоко и болезненно, невольно ощущаешь себя должником.
***
Афоня кое-как выполнил домашние обязанности и лежал, уткнувшись лицом в подушку, ему было очень плохо. Вдруг он вспомнил, что весь прошлый вечер его звали в гости Берёзины. Бродяга сорвался с кровати и пошёл к ним. Когда Афоня зашёл в дом, выпивка и закуски были уже наготове, радушные хозяева приглашали к столу. Помимо хозяев был ещё Гога – самогонщик. Как оказалось, подобные застолья у них практически каждый день.
Дом, конечно, простенький – из развлечений только водка и пузатый телевизор. По нему младший Берёзин смотрел мультики в соседней комнате. Постоянно делал громче или подсаживался ближе, чтобы слышать хоть что-нибудь, помимо блатной музыки и застольных разговоров.
Афоня снова выпил, снова успокоился. Под градусом он становился веселее. По крайней мере, так казалось со стороны. Он становился лёгким, разговорчивым. Кто же знал, что за этим пьянчужкой болтуном горой стояла неутолимая печаль, что от обрыва его отделяла всего пара шагов. Правда, в процессе попойки весёлость иногда всё-таки перетекала в привычную тоску, только всегда пряталась под соусом хмельной развязанности.
Пили Берёзины много, и пили исключительно крепкое. Тут, конечно, помогал Гога. Усатый самогонщик, обычно скрытный и молчаливый, раскрывался в общении с этой семьёй. С главой семьи – Петей – они, видно, были хорошими друзьями. Петя постоянно рассказывал какие-то глупости, а Гога отвечал частым отрывистым смехом. Афоня лучше сдружился с Алёной – женой Пети. Она была неоправданно высокомерной и довольно резкой, но очень искренней и весёлой. Хотя будь они даже глухонемыми, Афоня всё равно сидел бы с ними – они угощали.
Чем дальше пили, тем веселей было, Афоня вернулся домой только глубоко ночью. На следующий вечер он, конечно, снова был приглашён. Так и стали тянуться дни: бродяга вставал, через силу открывал глаза, похмелялся чем-нибудь, кое-как делал, что был должен, и летел на попойку к Берёзиным. Гога обеспечивал посиделки самогоном, Алёна и Петя закуской, а Афоня просто приятной компанией. Жизнь превращалась в один большой пьяный вечер, прерывавшийся только на сон и домашнюю работу. Несколько раз они приходили ещё на посиделки к Зориным, пили там, потом снова сидели у Берёзиных. Казалось, что всё это будет продолжаться вечно.
Но у разгульной семейки начали заканчиваться деньги. И телефон, голосом школьной учительницы, сообщил, что сын Берёзиных – Боренька – почему-то не появляется в школе. Тут, конечно, вспомнилось, что к первому сентября они не уехали из-за школьного карантина, который, очевидно, прошёл. Пора было сворачиваться и ехать домой, в город, но Петя с этим не спешил. Глава семьи всё отговаривался, мол, приедут на день позже, ничего страшного. Но пьянка не заканчивалась, и никто никуда ехать не собирался.
***
В начале одной из попоек Алёна пыталась достучаться до мужа, просила его не пить, чтобы на следующий день вернуться в город. Он, конечно, отправил её куда подальше, сказав, что она ему не указ. Пусть сама едет, если хочет, а его сын останется с ним и в школу может хоть вовсе больше не ходить. Тогда Алёна совсем вышла из себя. Гневным голосом переспросив – «твой сын?» – она начала громко ругаться и бить посуду. На этом моменте зашли Гога с Афоней, не совсем понимая, что происходит. Яростная Алёна выхватила у Гоги большую бутылку самогона и со всей силы швырнула об пол, разбив вдребезги. Лицо Пети налилось безумием, он, со страшными воплями ругательств, подскочил к жене и сбил её с ног сильным ударом наотмашь. Тогда, в долю секунды, на отца накинулся истерично плакавший Боренька, но и он отлетел от грубого удара, со словами «не лезь, щенок». Мать с сыном отползли в угол, с лицами полными страха и боли. Тогда Афоня и сам не заметил, как под градом ударов Петя свалился на пол. И как град продолжался ещё какое-то время, оставляя на лице ссадины и кровоподтёки.
Афоня взял со стола бутылку водки и направился к выходу. На пороге, с трясущимися коленками и опущенными глазами стоял бледный Гога.
– Я всё видел, я свидетель, ты за Петьку ответишь.
Афоня в ответ промолчал и ушёл прочь. Стало как-то особенно грустно и тоскливо. Он пошёл на пирс, у озера, и открыл водку. Глоток, за ним ещё и ещё. Осознал, что даже на середине бутылки не стало легче. Думал, что мало, но с каждым глотком становилось только хуже. Был тёмный прохладный вечер, на небосводе горели тусклые звёзды. Афоня сидел и тупо смотрел перед собой, пустота его пожирала.
Придя домой, он без ужина вальнулся спать. Баба Зина не задавала вопросов, но каждый раз смотрела всё мрачнее и мрачнее.
***
На следующий день Афоня не нашёл в себе сил встать с кровати. Сказал, что болеет и просто лежал, смотря в потолок. Баба Зина то и дело заглядывала в комнату и печально кивала головой, мерила температуру, дала какую-то таблетку от гриппа. А днём, освободившись от дел, поставила у кровати стул, села, помолчала с минуту.
– Как себя чувствуешь?
Афоня в ответ молчал, даже не взглянул в её сторону.
– Понимаю, плохо. Я вот чего пришла, хотела поговорить. Смотрю, ты до вина уж очень большой охотник. Так вот, я помочь могу, заговор знаю хороший, вмиг тебя на ноги поставим.
– Заговор? – Афоня спросил очень тихо и отрешённо.
– Да, я от бабки узнала, та от своей. Сильный очень заговор, рабочий. Ну, так что, давай заговорю?
Афоня повернул голову к бабе Зине и какое-то время смотрел сквозь неё.
– Ну, сделай, если хочешь.
– Воду надо заговорить и перед сном выпить. Я всё сделаю и вечером принесу. Ты лежи пока, отдыхай.
Только когда стемнело, Афоня понял, на что подписался. Баба Зина накормила внука и, отправив спать, занялась приготовлениями. Тёмная немаркая скатерть на кухонном столе сменилась белоснежной и праздничной, там же появились икона и пиала с водой. В руки бабушка взяла церковную свечку, зажгла её и выключила свет. Дом погрузился в таинственный полумрак. Баба Зина в полголоса стала что-то бормотать, медленно перекрещивая воду свечой. Когда закончила, принесла заговорённую воду Афоне. Он внимательно посмотрел в её горящие глаза, полные страшной уверенности и интереса, взял пиалку и выпил до дна. Баба Зина сказала теперь спать и затушила свечу. Афоня ещё какое-то время лежал в тишине, но и сам не заметил, как закрылись его глаза. Бродяга действительно уснул.
***
На следующий день не то чтобы стало легче, но Афоня смог заставить себя встать и начать чем-нибудь заниматься. Баба Зина, конечно, смотрел на него с гордостью, веря в исключительную силу своего заговора.
Афоня отправился за водой и стоял, смотря в тёмную глубь колодца, когда его окликнул рыбак дядя Паша.
– Привет, Афоня, я вот услышал, что у тебя с Берёзиными приключилось. Хотел сказать, что ты молодец, всё правильно сделал. Я бы так же поступил. Заходи вечером, самогонки выпьем, поговорим.
– Да, спасибо, обязательно зайду.
Дядя Паша ушёл, а Афонино настроение резко подскочило, сердце забилось быстрее. Лёгкая гордость и ожидание вечера заполнили его мысли.
– Ну, вот и проверим, бабка, твой волшебный заговор.
Дядя Паша жил в стареньком ссутуленном доме, на другом краю деревни. Он поджидал гостя и, завидев Афоню из окна, вышел ему навстречу. Дом у него оказался самым бедным из всех. Помимо печки только стол, два стула, кровать и шкаф. В шкафу лежало буквально всё, начиная от посуды и одежды, заканчивая рыболовными снастями, которых, к слову, и по остальному дому было раскидано немало. Ещё, в качестве экскурсии, дядя Паша показал небольшую каморку, в которой стояли самогонный аппарат и высокие бутылки, полные самогона. Хозяин игриво подмигнул: «никто не знает, это для себя, не на продажу».
Они сели за стол, на закуску была, само собой, рыба. Для начала, без лишних разговоров, ударили по стопарю. Кажется, они понимали друг друга без слов, чокнулись и почти синхронно влили в себя мутную жидкость. Афоня спросил покурить и дядя Паша пошёл к шкафу. Бродяга подумал, что за пачкой, но не тут-то было. Хозяин достал небольшую коробку махорки. К ней он вывалил стопку газет и сделал им по самокрутке. Это оказался чрезвычайно крепкий и ядрёный, даже для опытного курильщика, самосад. Афоня сперва закашлялся, а дядя Паша задымил, словно паровоз, издавая при этом звуки типа гудка.
– Давно пора, чтобы кто-нибудь Петьку проучил, а то он по синей лавке женушку-то не щадит.
– А чего она терпит, если бьёт?
– А кто этих баб разберёт, деваться, может, некуда. Я это всё к тому, что правильно ты ему вмазал. А к Берёзиным больше не суйся, ну их нахрен. Выпить хочешь – заходи ко мне, буду рад. Я только на рыбалке, бывает, неделями пропадаю.
Они выпили ещё, Афоня с усмешкой вспомнил вчерашний заговор: «не работает, баба Зина, твоя магия, со мной уже ничего не работает».
Вечер закончился, а Афонина жизнь вернулась в привычное русло. Утренняя натужная работа – последующая за ней ночная пьянка. Баба Зина, конечно, расстроилась, увидев, что Афоня снова пьёт, но не унывала. Говорила, что нужно терпение, мол, заговор не сразу действует.
Тут же, на днях, бродяга столкнулся с Алёной, лицо у неё было заплаканным.
– Алёна, привет, всё нормально у вас?
В ответ она немного шуганулась, видно, хотела избежать этой встречи.
– Привет, да, всё хорошо.
– И часто у вас такое?
– Нет, нет, что ты! Он у меня так-то добрый, и мухи не обидит. И любит меня очень сильно и Бореньку тоже. Просто его злить не нужно, сама виновата, тут бы любой сорвался. Я его из себя вывела. Получила, что заслужила.
– Да что ты за ерунду говоришь? Ничего ты не заслужила! И что значит «злить не нужно»?
– Говорю так, значит так, я знаю. Он справедливый, а если побил, значит за дело. Ты ему только на глаза не попадайся, пока совсем не успокоится, а то опять сорвётся, уж больно мы его разозлили. Он ведь редко так злится, но если злится, то под руку лучше не попадать. Ну, давай, пока, как-нибудь ещё увидимся.
Алёна ушмыгнула, по-воровски оглядываясь, не видел ли кто, что она общалась с очередным врагом мужа.
***
Афоня теперь каждый вечер проводил у дяди Паши. Они пили. Дядя Паша постоянно что-то рассказывал. О себе, о молодости, об армии, о бывших жёнах и Бог весть, о чём ещё. Он говорил тихо и медленно, так что приходилось вслушиваться. А говорил без конца, единым беспрерывным потоком слов. Поначалу Афоня старался вникать, но мозг закипал и отказывался расшифровывать эти тонны бесполезной информации. Через какое-то время разговора он понимал, что просто смотрит на дядю Пашу, думая о чём-то своём. Афоня только кивал и сильнее налегал на самогон, а старый одинокий рыбак всё что-то рассказывал и рассказывал. Он тоже не обращал внимания на собеседника. Дяди Паши, на самом деле, не было в душной прокуренной комнате. Он был далеко. Бродил по счастливым мирам своей юности.
Но вдвоём им было всё же лучше. Даже если бы оба молчали. В воздухе витала какая-то общность, безмолвное понимание.
Они каждый день собирались всё раньше, расходились всё позже. Так Афоня делал всё меньше и меньше домашней работы, пока не стал приходить только на ночёвку, затем и вовсе перестал появляться. Они с дядей Пашей ушли в беспощадный и беспросветный запой, напрочь потеряв чувство времени и меры.
Просыпались и пили, а засыпали от того, что больше пить уже не могли. Занавески большую часть времени были задёрнуты, глаза не хотели воспринимать любой другой свет, кроме тусклой лампочки «Ильича». В какой-то момент кончилась еда, но Паша достал с антресолей банки маринованных огурцов и помидоров. За водой, за всё время, сходили всего несколько раз, тянули жребий. В свою вылазку Афоня чуть не заблудился, вышел ночью и только под утро вернулся назад. Чудом не упал в колодец и не ушёл в лес. Мир вокруг переставал казаться реальным, они потихоньку сходили с ума. Часы, дни, недели – всё сливалось в одну нескончаемую ночь. Мозг превращался в плазму.
Первым из игры вышел более опытный боец – дядя Паша – он не смог встать с кровати, совсем не чувствовал ног. Для него это был верный маячок во тьме, говорящий «с тебя, брат, хватит». Афоня добивал остатки самогона, а Паша лежал рядом, на кровати – трясся и пил воду. Бродяга в совершенном бреду, в одиночку пил мутную гадость и в слезах мычал под нос что-то безумное.
За три дня Паша оклемался и смог подняться на ноги. Ему было очень плохо – по болезненным ощущениям в теле можно было изучать анатомию – но он был в разуме и хотел как можно скорее всё закончить. Уже ничего не соображающему Афоне он вручил последнюю бутылку и кое-как отвёл домой, к бабе Зине. Старушка не рассердилась, пустила без скандала, даже помогла дойти до кровати. Дядя Паша удостоверился, что с собутыльником всё хорошо, и, денёк отлежавшись, отправился на рыбалку. Заведомо заготовил ещё самогона, с пугающим стоицизмом и полным осознанием неизбежности.
***
Афоня заснул, как только дотащился до кровати. Заснул, правда, ненадолго, привели его днём, а в тот же день, вечером, он открыл глаза. Хриплый голос как мог громко повторял «воды». Баба Зина принесла кувшинчик – Афоня залпом его осушил. Затем полушёпотом выдавил, что хочет опохмелиться. Бабушка беспрекословно поставила на тумбочку, у кровати, стакан и отданную Пашей бутылку. Она только всё тихонько повторяла: «ничего, скоро станет легче, потерпи, всё будет хорошо». Афоня попробовал налить сам, но руки так тряслись, что он чуть не выронил и не разбил бутылку. Баба Зина и тут помогла, налила полный стакан, даже поднесла к губам и помогла выпить. «Ничего, опохмелишься, и станет полегче». Какое-то время она ещё подежурила у кровати, но у Афони всё было хорошо, бабушка пошла заниматься своими делами. От ужина бродяга отказался, и она, уложив внука, отправилась спать.