Андрей Ворон
Свиньи не смотрят на звёзды
***
А что дальше? Чего добиваться? Денег? Деньги ему не нужны, в этом он давно убедился. Любовь? Где-то в глубине она до сих пор живёт: одинокая, безнадёжная, рвущая на части. Подкопить, уйти на «заслуженный» отдых? Но отдых навевает ещё большую пустоту и скуку. Мрак безделья и одиночества поглощает с головой. Никого видеть нет ни сил, ни желания. Делать, что бы то ни было, кажется совершенно бессмысленным.
Жизнь – это поглощение пищи; хождение в туалет; ожидание в очереди; телевизор на фоне; сон, полный кошмаров; стояние под душем; звон утреннего будильника; работа; боль в голове и спине; бесцельное обсуждение всего этого с коллегами и, кажется, всё. Остальное забывается, остального слишком мало, ничего больше не существует.
А потом? А потом смерть. Так может жизнь – это уравнение, где бесцельное существование нужно сократить? Но как же икс? Должно же быть что-то ещё. Наверное, нужно найти неизвестное. Зачем-то ведь этот пример существует. А другие, те кто счастливы, его просто решили? А может, они гуманитарии, и счастливы как раз потому, что никаких уравнений в глаза не видели. Или это всё бред и, что ни говори, суть вещей останется прежней, под каким углом не посмотришь. И жизнь не изменится, и смысла не появится. Никогда.
***
Видел, как они листают ленту в телефонах. Везде: в кафе, на улице, на работе. Нет, не пишут сообщения, не читают книги, не слушают музыку. Равнодушно листают ленту, иногда улыбаются. Бесконечная и бессмысленная, она не отложиться в памяти, не принесёт пользы. Да что там пользы, она ведь даже удовольствия почти не приносит. Её листают между делом, как бы заполняют пустоту. Лента тешит иллюзией действия, призраком удовольствия. Если не знаешь, чего хочешь – листай ленту. Вместо того чтобы подумать и решить или честно ничего не делать.
Так и в жизни. Не знаешь, чего, на самом деле, хочешь, или не хочешь ничего – листай что-нибудь. Найди работёнку, на которую будешь вставать по утрам. Найди пару, чтобы делала часть домашней работы, занималась с тобой сексом. Придумай, как от этого отдыхать. Желательно, что-то вроде телевизора или спортзала, что-то, где не нужно ничего выбирать. Садишься на диван и смотришь или берёшь гирю в руки и тягаешь. А кто ты такой, что, на самом деле, любишь, чего, на самом деле, хочешь? Какая разница? Пока заполняешь жизнь иллюзиями, перестаёшь верить, что возможно по-другому. Иллюзия работы, чтобы чувствовать, что на тебе держится общество. Семья, как на картинке, в учебнике, чтобы понимать, как много ты сделал для человечества. А иллюзия хобби, чтобы притворяться, что такую жизнь тебе кто-то навязал. Главное найти побольше утешений, а другим говорить, что не от чего страдать, что хватит притворяться.
Люди постоянно друг друга учат, хотя, на самом деле, совершенно потеряны, никто ничего толком не знает. Все тянут лямку. А если кто-то из неё вырвется – обрушатся на него. Потому что завидуют, хоть это и отрицают.
Совсем как с пятёрочником в школе. С тем, что не даёт списать. Казалось бы, от него не убудет. А ему завидно. Завидно тем, кто не тянул лямку, но остаётся в выигрыше. Ведь такой пятёрочник ненавидит уроки больше любого прогульщика. Но он терпит, и терпит, и терпит. Он и от вымученной пятерки не получает удовольствия – ищет его на лицах двоечников. Те, кто несчастен и чувствуют боль, дают этому пятёрочнику энергии, создают иллюзию его превосходства. А те, кто нагло смеются двойкам наперекор, взывают зависть – у него нет такой свободы.
Всегда любил тех отличников, что давали списать. Они не тянули лямку, им действительно нравилось учиться. Они не радовались чужим неудачам, им хотелось, чтобы и окружающие были счастливы. Им не нужно было казаться лучше остальных, не нужно было придумывать отговорок, они были пьяны от самого процесса. В этом, наверное, суть. Чтобы быть счастливым, нужно действительно кайфовать от процесса. Нужно, наверное, знать, чего хочешь, и просто делать. Или, как минимум, понять, чего точно не хочешь, и больше не делать никогда.
***
Эта мысль встряхнула Афоню. Он был удивлён, что его тонущее во тьме сознание выдало что-то вроде формулы счастья. Захотелось подышать свежим воздухом. Он встал с дивана, отправился в парк. Нашёл место в тени, сел на лавочку и закурил. Задумался, с чего всё началось, почему его разум стал себя разрушать. В парке играла гитара, пели что-то про любовь. После пожара, конечно. Он сидел и курил, смотря вдаль, не знал, что делать с этой мыслью дальше. Гитарист продолжал петь, Афоня стал вслушиваться:
Люди не зря говорят,
Что любят до гроба.
Ведь если один умрёт,
То любят уже другого.
И вдруг в Афоне что-то переломилось. А что вообще значит смерть? Любовь то живёт и никогда не умирала. Настоящая любовь бессмертна. И разве может жестокая и нелепая жизнь, со всеми её случайностями, любовь убить? Но ведь любовь – это лишь связь, её не может быть в пустоте. А значит, все, кто связан настоящей бессмертной любовью, тоже бессмертны. Любовь делает их такими.
Музыкант берёт последний аккорд, звук плавно угасает. Афоня подбегает к нему, крепко обнимает, бросает в шапку все деньги, что находит в карманах.
– Спасибо! Спасибо…
В этот момент Афоня словно просыпается ото сна. Только сейчас он понимает, что наступило лето, стоит опаляющая южная жара. Город полон туристов. И он, не думая больше ни минуты, отправляется к морю.
Каждая капелька необозримой бездонной толщи, казалось, хотела быть похожей на солнце, блистая в его лучах. Афоня скинул одежду, нырнул в теплые соленые волны. Вода, будто, смывала с него тяжесть, вымывала из него страх.
***
На следующее утро было паршиво, но определённо лучше, чем пару дней тому назад. Это было воскресенье, на работу только завтра. Пока валялся в постели, снова надвигалась апатия. Тогда Афоня встал, умылся, покурил и решил чем-нибудь заняться. Давно пора было сделать уборку. Он вымыл полы, посуду, вынес скопившийся мусор, принял душ.
К вечеру проголодался и решил что-нибудь приготовить. Именно приготовить, а не кинуть кружок колбасы на кусок хлеба. В старом буфете нашёл поваренную книгу, выбрал какой-то незнакомый салат и отправился в магазин. Придя домой, поставил что-то вариться, а что-то стал резать на досочке. Рука работала старательными, но пока неуклюжими, движениями. Из кастрюльки шёл пар, окна на кухне запотели. Афоня, словно в детстве, подошёл к мутному стеклу и стал рисовать пальцем. Нарисовал пальму и солнце над морскими волнами. Душа наполнилась спокойствием, он улыбался.
Еда была готова – Афоня порядком устал. Но это была приятная усталость. Эта усталость была куда лучше любой поддельной радости, типа опьянения. Получилось, на удивление, хорошо. Он поужинал и лёг спать, заснул быстро и крепко. Сегодня было, определённо, лучше.
***
Будильник. Работа. Тоска и тяжесть. Афоня ощущал бессмысленность своего пребывания там. Дома, вроде, тоже было пусто и одиноко. Но на работе жизнь невероятно сужалась и упрощалась. Казалось, то, что там делаешь, и есть твой предел. Простая физическая работа унижала его. И не из-за высокомерия или нежелания трудиться. Просто она растрачивала весь невероятный человеческий потенциал на вещи, пугающе простые и не требующие ничего, кроме пары отработанных движений рук и ног.
Автобус. Улица. Отличная погода. Ощущение лёгкости, предчувствие чего-то хорошего. Афоня отправился шататься по городу. Ближе к ночи одолела необъяснимая тревога – поплелся спать. Всё по новой.
С утра неожиданно пришла мысль, что хочется супа. Просто, вот, хочется и всё. Пока ехал в автобусе, выбирал, какого именно. Решил сварить «Госпачо», который видел недавно в поваренной книге. Весь день об этом думал, а после работы отправился в магазин, забежав домой только уточнить состав по книжечке.
Из кастрюльки манящий аромат, телевизор негромко поёт бархатистым голосом. Снова спокойствие. Снова крепкий здоровый сон.
***
Готовка нравилась ему всё больше и больше. Одновременно и простая, и сложная. Она – искусство, а в нём никогда не будет предела совершенству.
Афоня решил попробовать все блюда из поваренной книги. Почти всё свободное время он проводил на кухне. Прикупил посуды и готовил, готовил. Странно, он никогда не думал, что ему может понравиться стряпание пищи. А теперь оно стало как для других охота или рыбалка.
***
Готовка очень похожа на музыку, на игру слаженного оркестра.
На пюпитре лежит открытая поваренная книга. Кухня затихает. На столе – продукты и посуда, всё ждёт начала. И вот, тишину нарушает первый звук – щелчок газовой конфорки – словно взмах дирижёра. Затем не спеша вступают инструменты. Ритм отбивает нож, режущий овощи; басом на огонь встаёт чугунная сковорода; восходящим легато трещит кипящее масло; печальным фальцетом звенит ария – маэстро репчатый лук. Всё в темп друг другу, строго по нотам, но, всё равно, по-своему. Звуки в удивительной гармонии сливается в контрапункт – симфонию готового блюда. После небольшого затишья – аплодисменты – вилка с ножом. На душе торжественный покой. Концерт удался.
***
Когда каждый день возвращаешься к раковине грязной посуды, то понимаешь, что на земле ничего не бывает навсегда. Результаты трудов призрачны и мимолётны. Блистающие и скрипящие от чистоты приборы не больше чем через час станут жирными и грязными.
Раньше Афоня ненавидел мыть посуду. А теперь это воспринималось, как неотъемлемая часть готовки. Чтобы приступить всегда приходилось себя заставлять, а в процессе всегда оказывалось, что это не так уж сложно и неприятно. Со временем получалось всё легче и быстрее. Даже начало нравиться. Была в этом какая-то медитативность. Разум расслаблялся, руки делали всё сами, привычными плавными движениями. Афоня, когда мыл посуду, чувствовал что-то вроде гармонии со всем миром. Мыть, чтобы пачкать, пачкать, чтобы снова мыть. Инь, за которым всегда следует Ян.
Он ощущал себя художником, который рисует исключительно для себя. Так, что никто никогда не узнает и не увидит творения, кроме него самого. Словно он рисует на земле, зная, что всё исчезнет с первым же дождём. Или представлял, что он музыкант, играющий в полном одиночестве, сидя у тихого летнего озера. Музыка льётся, но слышит её только он. Музыка теплого мирного вечера, она посвящена лишь этому короткому моменту.
Всё потому, что суть в процессе. Ведь любой результат и есть лишь тусклое отражение процесса. Лишь повод начать что-то новое. А получать удовольствие от процесса – это то, что касается всей жизни и абсолютно всех её моментов. Ведь и мытьё посуды, и уборка в квартире, и стирка, как и тысячи других дел, могут приносить удовольствие.
***
Он стал как бы учиться всему заново. Учился дружить с самим собой. Пытался понять, почему его душа разъедает себя изнутри. Ведь печаль, как и радость, не может появиться просто так. Всегда есть причина. И Афоня пришёл к тому, что у него, на протяжении, наверное, всей жизни была довольно веская причина. Он очень боялся смерти. От того смерти близких ломали его так сильно, от того он сам хотел умереть. Да, боялся и хотел. Потому что ждать смерть, каждый день оглядываться, знать, что она неотступна – это наказание, пожалуй, даже большее, чем просто умереть. Поэтому он так хотел найти жизни смысл. Ведь если жизнь – это лишь краткий промежуток перед вечной пустотой, то надо сделать что-то, что всем понравится, что назовут важным. Нужно верить, что будешь жив, пока память о тебе жива. Нужно чувствовать себя полезным и любимым. Перед пустотой. Совершенной.
Но теперь он перестал бояться. Почувствовал, что жизнь никогда не закончится. И любовь тоже. Пока не знал, почему, но точно знал, что по-другому быть не может.
Он рылся в себе, избавлялся потихоньку от грусти. Радости пока тоже не было. Но Афоня нашёл для себя новое и теперь любимое состояние. Он нашёл спокойствие и умиротворение, равновесие в самом себе.
***
Нельзя сказать, что теперь совсем не становилось грустно. К Афоне по-прежнему подступала тоска. Но он учился с ней бороться. И только когда перестал сдаваться без боя – начал побеждать. Афоня понял, что сейчас его сознание – едва начатый, недостроенный дом, в котором пока не очень-то уютно жить. И он стал достраивать, не спеша подкладывать по кирпичику интересы, размышления, желания, мечты – всё, что хотел бы видеть и чувствовать в своём внутреннем мире.
Помимо уже привычной готовки он, например, снова вернулся к книгам. А книги, конечно, подтолкнули к кино. По некоторым каналам почти всегда крутили какие-то фильмы. Афоня любил вечерами, перед сном, приготовить что-нибудь вкусное; усесться на диван перед мягким светом старенького телевизора; погрузиться в этот удивительный мир кино. Потом кино затянуло в театр, а вкусная еда – на пробежку.
Он стал, словно ребёнок, впитывать в себя новое, старался всему найти место внутри. Ещё недавно невыносимая и отвратительная жизнь снова становилась интересной.
***
С утра всё так же на автобус, на склад. Но кое-что изменилось. Афоня перестал торопиться домой. Просто работал. Эти незамысловатые действия стали теперь только фоном. Словно физическая разминка. Он делал всё на автомате, а голову наполняли собственные мысли и рассуждения. Мог думать о чём угодно, начиная с недавно посмотренного кино и заканчивая бескрайним космосом. Создавал собственный мир внутри, а это позволяло выбирать, что туда попадёт извне. И если на пути встречалось что-то трудное и неприятное, то становилось только временным фоном, а не причиной самоубийственной тоски.
Но, тем не менее, он ушёл. Всё равно ушёл с этой работы. Ему попросту надоело. Афоня хотел готовить. Подыскал место в небольшом летнем ресторанчике недалеко от пляжа. Там он целый день стоял у мангала и готовил шашлык. Ему нравилось. Возможно, первый раз в жизни Афоне действительно нравилась собственная работа.
***
К тому моменту наступил «бархатный» сезон. Лето закончилось, ему на смену пришёл ласковый печальный сентябрь. Большинство туристов уезжали, улицы и пляжи постепенно пустели. Афоне хорошо было жить в этом городе, но он чувствовал, что засиделся. Дорога тихим шёпотом звала и манила куда-то, пока он и сам не понимал куда.
В один из тёплых южных вечеров, когда солнце уже близилось к закату, Афоня заканчивал смену и собирался уходить. Угли в мангале неспешно тлели, сытный аромат мяса распространялся по округе. Вдруг на глаза попалась до боли знакомая фигура. Молодой парень, с гитарным чехлом за спиной.
– Эй, Виталик!?
Парень удивлённо обернулся. Это был действительно он.
– Афоня!?
Афоня подошёл к нему, и они обнялись.
– Как же я рад тебя видеть. Ты как тут? А хотя, подожди, пойдём прогуляемся.
Афоня позвал сменщика и жестом показал, что уходит. Они с Виталиком пошли в направлении моря.
– Я ведь думал, ты умер тогда.
– Жив, как видишь. Даже досюда кое-как добрался. А ты? Я же тогда и палатку, и рюкзак с едой утащил. Как ты жил?
– После того, как разминулись, я в ближайшем городе вылез. Куда податься не знал. Стал работать, спал, где получится. Потом с ребятами хорошими познакомился, подучили на гитаре играть. Стал на улицах и в переходах тренькать. Так до сих пор по городам и езжу: тут поиграю, там поиграю. Путешествую, мир смотрю.
Город погружался в сумерки. В неисчислимых забегаловках играла музыка, ярко горели разноцветные вывески. Они пришли на пляж, сели на белый тёплый песок. Афоня закурил.
– Получается, ты в этой сумке теперь гитару носишь?
Виталик в ответ усмехнулся – даже сыграть могу. Пиво, кстати, будешь? – Он достал из рюкзака банку и протянул Афоне.
Афоня улыбнулся – нет, спасибо.
– Неужели бросил?
– Разлюбил. Раньше это казалось лекарством, убежищем. Но это не так.
– Тяжело, наверное, было.
– Ты знаешь, нельзя бросить что-то насильно. Это как насильно бросить девушку. Не получится, не выкинешь из головы. Можно только разлюбить. Но, вообще да, непросто. Дело в том, что я за алкоголем от себя прятался. А себя я ненавидел, ненавидел свою жизнь, весь мир ненавидел.
– А теперь что? Любишь?
– Пока нет. Но, по крайней мере, больше не презираю. Нельзя себя полюбить, если любить не за что. Нужно что-нибудь делать, чего-нибудь хотеть.
Всю жизнь я себя жалел. Думал, будто все мне должны, а мои неудачи от того, что окружающие свой долг не исполняют, не делают меня счастливым. Жалость – способ получить удовлетворение. Тебе плохо, ты себя жалеешь, становится легче, а, по итогу, ничего не меняешь. Оглянись вокруг – культура построена на жалости. Люди любят грустить. Делают культом своё бездействие, свою беспросветную тоску. Несчастная любовь, маленький человек, собственные слабости, болезни. Они не берут жизнь в свои руки – они жалеют. Писатель, певец, диктор из программы новостей. Везде жалость. А жизнь – она остаётся прежней.
Ведь самоубийцы не хотят умирать – хотят быть счастливыми. Но они сдаются. Все кругом сдаются. Сдаваться это модно. Сдаваться и себя жалеть. Строить свой мир из утешений, а не добиваться желаемого. Одни говорят, что всё плохо, другие соглашаются, все вместе жалеют друг друга и живут дальше. Но с ощущением какого-то благородства, красоты, одобрения. Единства в этом самом «плохо».
А иные вместо жалости выбирают жестокость, ненависть. Это почти то же самое, только для более импульсивных. И мир делится на жалость и жестокость. Но остаётся прежним. А те, кто что-то делают, о чём-то мечтают, чего-то хотят. В этом мире их не понимают, их либо жалеют, либо ненавидят
Вместо того, чтобы лечиться, мы воспитываем в себе мазохизм. Ещё до боя жалеем о проигрыше. Но если мир разучится бороться – проиграют все. Если бы врачи вместо лечения просто жалели пациентов, то пациенты бы умирали. Вот и в жизни, если мы видим недуг, то жалости недостаточно. Да, лечение бывает сложным. Но у любого тяжелобольного только два варианта – борьба или смерть. И пока люди выбирают смерть и жалость вместо лечения, пока сдаются вместо борьбы; в то время, как окружающие это поддерживают, тоже жалеют, тоже умирают; нам не видать жизни, не видать счастья, не видать мира. Страх отвратителен. Жалость, особенно к себе, не приносит плодов.
***
В воздухе повисла тишина. Каждый задумался о чём-то своём. Афоня достал из пачки ещё одну сигарету. Виталик смотрел вдаль, на море, вертел в руках банку пива.
– А что дальше? Чем займёшься?
– Уеду. Здесь, всё-таки, слишком жарко.
– Так поехали вместе?
Афоня засмеялся – поехали, почему бы и нет. Я, кстати, неплохо пишу стихи, может, напишу тебе пару песен.
– Получается, снова бродяги?
– Да… Наверное, от этого не убежишь. Помнишь, что нам говорил машинист? Ничего на свете нет дороже свободы.