Антон Кинстлер
И ничего кроме
Внутри была атмосфера то ли как у кришнаитов, то ли еще как у каких околобуддистких сект, и мы напряглись. Мы было собрались уходить из этого балагана, но нам предложили подстричься бесплатно. Мы сразу просекли фишку. Такая популярная разводка на лоха нас рассмешила, и от этого мы даже согласились. Хотели, наверное, показать, что с нами подобные шутки плохи, а лохи – это как раз они. Как позже оказалось, стрижка была специфическая. Видимо самый главный разводила нам это прорекламировал, как некий очистительный обряд. Мол, волосы – это информационно-накопительный канал, несущий в себе все негативное поле произошедшего с человеком. Все его страдания, гнев, боль, переживания и так далее. А сбривая их, они как бы обнуляют энергию, что была в нем, погружая его самого в транс. Еще говорили, что похожую тему используют в армии, но в других целях, с другими ритуалами. Правда, я до конца не понял, как это работает.
Нас усадили в кресла и зажгли какие-то свечи. Спустя секунду уже стоял стойкий аромат эфирных масел и свеч, приготовленный, по их словам, специально для нашего расслабона. А дальше началась привычная песня для таких мест, причём в довольно буквальном смысле. Двое нас стригли, а еще двое громко зачитывали нараспев непонятные мне мантры. Сначала я просто сидел, разглядывая свое отражение под аккомпанемент собственного внутреннего смеха, думая о том, что нас не получится загнать в транс, потому что мы в этом плане были уже тренированными. Наша работа научила нас всем тонкостям, и поэтому нам этот транс, как гусю вода. Срать мы в нее хотели.
Но потом неосознанно я начал погружаться куда-то внутрь. И тогда я понял, что в этих свечах, видимо, было что-то транквилизирующее. Хотел было подорваться, но почувствовал, что мое тело будто пластилиновое и меня совершенно не слушает. А тем временем слова мантр уже летали в воздухе, то садясь мне на нос, от чего я хотел чихать, то летали прямо перед глазами, так что мне приходилось жмуриться. И хоть ввести нас в транс полностью не получилось, мы плавали где-то в пограничном состоянии, меня начали накрывать причудливые образы. Я был как удав для кроликов. Да, да, именно так, а не наоборот. Олин – единственный хладнокровный удав, не имеющий даже рук. Которого заставили играть в Whack-a-mole И вакханалия прыгающих теплокровных тушек. За двумя погонишься? А я ведь даже гнаться могу. Зато они прыгают передо мной прямо из шляпы фокусника, прямо в кроличью нору, загоняя в транс. Я почувствовал себя дураком. По сути, мы попались на какой-то очень дешевый развод, из-за которого мы теперь даже не в силах что-либо сделать. Я ощутил отчаяние. Зияющая чернота шляпы фокусника неслась к моему лицу. Стремглав из нее кинулась хищная пасть, погрузив меня в темноту. Мне стало стыдно перед нашим боссом. И тут появился он. Он предстал передо мной величественным Колосом и укоризненно смотрел на меня сверху. Я видел, как праведная Рука Колоса сдерживает чары, пытающиеся ко мне подступиться. Мы, решив, что умнее всех, попались на удочку, портя тем самым его дела. Мы отклонились от положенного им курса из-за любопытства и теперь теряли время в этой непродуктивности.
Когда я все же понял это, с меня резко упала пелена стыда и накрыло ощущение радости и преклонения перед теми делами, что мы должны были совершить во имя него. После сеанса я чувствовал себя цельным, и мое сознание было лишено тумана, а я сам четко знал, что и как нужно было делать. Нам с Марком эта процедура понравилась, мы многое для себя поняли, а парикмахеры думали, что им все удалось, и они, не найдя подвоха, нас поздравляли, а мы, подыгрывая, даже оставили им на чай. Выйдя, мы долго стояли, облокотившись на машину, и думали. В конечном счете из этой ситуации вырос симбиоз: мы часто сюда возвращались. парикмахеры думая, что мы попались в их сети, не скупились на мантры, свечи и другую чепуху. А мы всякий раз сначала в это погружались, а потом ловили кайф от катарсиса в виде стыда и раскаяния. Как бы это не звучало.
Во всей этой ситуации было одно Но.
Нам, в общем-то никакого карт-бланша на такие практики не давали. И они, практики в смысле, были скорее под запретом, чем под разрешением. Хотя бы потому, что они были из разряда так называемого духовного. А духовное сильно мешает материальному по той причине, что его ограничивает своими правилами. В общем-то всем понятно, что религиозный боец, который делает что-то за деньги, сделает гораздо меньше, чем тот, кто просто любит эти самые деньги. Это если более кратко. Собственно, из-за этого базового правила имиджа и бизнеса духовное нам не к лицу. А нас самих не по касте было называть религиозными. Мы из тех скорее, что за деньги – да. Поэтому нам и приходится, как рок звёздам нюхать свой кокс, заперевшись в гримерке пока никто не видит, чтобы были силы выйти на сцену. В конечном счете, я все равно делал это лишь для того, чтобы лучше выполнять свои обязательства. Так что изменой мы это не считали. И даже наоборот. Благодаря этому, кажется, стали одними из лучших.
Подъехали к парикмахерской, вышли. Когда мы вошли, с нами привычно поздоровались и начали доставать инструменты и еще некоторые ритуальные вещи. Я сел в кресло. Моё тело заботливо накрыли парикмахерской накидкой со сложным незапоминающимся названием, как-то связанным с Юар. В отражении зеркала я привычно увидел ритуальный дым, витающий сзади меня.
Машинки зажужжали стаями комаров, несущимися к нашим затылкам. В следующую секунду случилось то, что вроде никогда еще не происходило. При первом же касании машинкой моей шеи у нас наглухо выбило свет. Из утробы тьмы сматерился Марк. Тьма была изнизана свечными огоньками, а ходивший на улицу парикмахер констатировал, что «вырубило» весь район. Резервного генератора тут не было, он был бы неподъемным вложением денег, при том, что я и без этого удивлялся, каждый раз приезжая сюда и смотря на то, что эта парикмахерская до сих пор функционирует. Бриться мы не стали, так как мы не хотели, чтобы наши парикмахеры орудовали в полутьме оставшимися у них опасными бритвами. В общем-то мы договорились придти сюда чуть позже, после того, как нам позвонят и скажут, что свет дали. Мы сели в машину. Двигатель воинственно зарычал. Машина начала поглощать Фарами метры нашего пути, раскинувшегося черным змеем пустоты.
Звонок. Я беру трубку. Слышу голос. Объясняет мне не слишком долго. Понятно. Приехать, взять его друга. Понятно. Сбрасываю и говорю Марку:
– Звонил Рыжий сказал наказать одного скина на нас работающего и взять его друга для наказания.
Я назвал первый адрес и мы поехали. Стучим в дверь. Открывает заспанный бритоголовый парень лет двадцати. Говорим, чтобы собирался. На вопросы «куда и зачем» говорим, чтоб одевался быстрее. Действует. Скин напяливает на себя субкультурные латы. Мы в это время выпиваем пакет молока из его холодильника. Так делают злодеи в фильмах. Не в смысле пьют молоко, (хотя и это тоже) а в смысле расправляются с заложниками, торопя главного героя. Так делаем и мы, отрубая пальцы продуктов от холодильника. Выходим и садимся в машину. Снова спрашивает, куда мы едем.
– Твой друг хочет выйти из игры. Это нам стало известно. Позорно сбежать. Ты знаешь порядки.
У общества нашей специфики есть одна особенность – из него трудно выйти. Примерно как выйти саперу с минного поля с барахлящим прибором. Обычно выходом является смерть. Так что и Василь Иваныч, и Лебедев знали, что наша с ними прелюдия – это лишь кокетливая игра, и другого выхода у них нет. Марк медленно выезжает. Мне почему-то показалось, что так медленно ползут змеи к жертве перед финальным броском. Подъехали ко второму адресу. хрущёвка, как и все остальные в этом районе. Я глянул на Марка и вышел из машины. Он остался за рулём, не глуша двигатель. Поднимаюсь на третий этаж. В подъезде запах кошек и дешёвого алкоголя. Стучу в дверь. Никто не открывает. Стучу громче. Шум за дверью. Шаги. Дверь приоткрывается, выглядывает парнишка, явно растерянный. Ему лет восемнадцать, не больше. Этот с волосами. Прошу позвать лысого. Выходит чуть более накачанный и чуть более грубый, но такой же растерянный парень. Увожу с собой. Едем. Они начинают, как дети, задавать вопросы, просить о чем-то невыполнимом. Достаю телефон, включаю присланную мне голосовую запись:
«… – Не в этом дело, просто рано или поздно наступает момент, когда хочешь выйти из игры. – он выдержал паузу —Знаешь, как будто бы кончилась романтика этой роли
– И кто же ты кроме этой роли?
–Я это я. Я простой парень, просто жизнь такая. Я хочу уйти.
– наш босс реальный мужик, братан. Иногда мне кажется, что он всемогущий. Он знает все обо всех, он видит всех и управляет ими. Он никогда не ошибается. А кто знает о нем хоть что-то кроме того, что они под его властью? Поэтому лучше работать на него, чем нет. Ты должен изменить свое решение.»
Теперь они как дети замолчали. Финальная точка – это всегда тёмный, пустынный склад на окраине города.
Мы подъехали к заброшенному складу. Место старое, разваливающееся, органически впитывающее в себя жертвы. Оно высится древним храмом чего-то темно-мерзкого. Облупившийся фасад смеется рогатыми аморфными рылами, а через дырки вверху за нами наблюдают темные красноглазые сущности. Здесь никого не бывает, кроме тех, кого Рыжий древнемаовитянским молохом посылает на заклание. Всегда Чествую, что это место стоит только благодаря этим жертвам.
Я выхожу из машины первым, оглядываясь вокруг – все затвердевше тихое, как и должно быть. Марк заглушает двигатель, выходит следом и хлопает рукой по крыше машины.
– Всё, выходим, – говорит он скинам, открывая дверь.
Парни вылезают медленно, стараясь держаться вместе. Первый поправляет куртку, скрывая трясущиеся руки, второй уже и вовсе ничего не замечает – осознание смерти отправило его в оглушительный нокдаун от которого все плывет судорожными просчетами планов побега и тотального понимания их несбывчивости.
Мы заходим в тёмное помещение мертвого склада. Внутренности холодные и сырые, воздух пропитан затхлым запахом ржавчины и плесени. Воздух тянется незримыми червями от одних дырок трупной ржавчины в которых видно небо до других. Здесь время давно остановилось. Я погладил кобуру, достал старенький Макаров. Придется выкинуть в случае чего. Наверное. Вообще удивительно насколько большие дела может творить такая маленькая вещь как пистолет.
Эти двое были теперь белее того идеала, что рисовали на пропагандистских плакатах третьего рейха.
Оба они стояли в близости огромного провала в ад, откуда подвальными этажами к жертве тянулись железные полусгнившие кисти прогнивших балок. Все вокруг было склизким и зеленоватым. Виновный сболтнул лишнего – Его слова трактовались как предательство и поэтому я дал пистолет его товарищу. Тот должен был выстрелить, чтобы виновный понес наказание и этим отсечь предателя от себя. Согласно закону, приговор виновному должен быть вынесен выстрелом.
Пистолет был передан и выстрел прогремел почти незамедлительно. Я смотрел на падающее в провал черноты тело с кровавым третьим глазом на лбу и мне в голову пришло, что единственная стоящая мудрость в современном мире звучит как «Вы имеете право хранить молчание. Все, что вы говорите, может быть использовано против вас» тем, кто ее не услышал она звучит как выстрел. Я забрал свое из его рук, провел рукоятью по джинсам и выкинул пистолет в провал на вооружение сатанинской армии. мы уехали.
Мы ускорились, маневрируя между редкими машинами. Довезли оставшегося пассажира до нужного ему места, высадили и Марк снова нажал на педаль газа. Он всегда любил высокие скорости, и я понял, что ему стало легче, когда трафик спал и он смог разогнаться хоть немного.
Глава 5
Я пришёл. Стоял прямо перед домом. Светлый и ухоженный. из белого кирпича. Коттедж нестандартной формы, не коробочный, а немного даже ассиметричный, но мягко ассиметричный. Много зелени, но как-то мало места. Такое ощущение, что можно легко потеряться в этих кустах. Но легче, конечно, потеряться в мыслях, это я уже понял в последний момент боявшись сюда придти. Вчера, на удивление, я не плутал ни в чем и, придя домой, не сел за компьютер и так далее, а просто принял душ и уснул. Устал от отдыха, наверное. Рука потянулась к звонку. Звонок в ответ пропел где-то в доме. Пара мгновений и вот я уже иду в дом. Дом внутри будто больше, чем снаружи. Не знаю, от светлой цветовой гаммы, пронизывающей дом, или от ощущения правильно подобранной расставленной мебели. В доме было минимум техники. Не было даже телевизора, ни говоря уже о привычных умных колонках, чайниках и подобном. Мы прошли на кухню.
– Насколько я помню ты пьёшь кофе. Только не помню какой. Наши клубные посиделки обычно куда более крепкие, – Дмитрий Акимович подмигнул – сам понимаешь.
– Я больше не пью кофе. Решил отказаться. – ответил я гадая о том, откуда он знал о моих предпочтениях если мы не общались.
– Почему это?
– Это осталось в моей прошлой жизни если можно, так сказать. Решил начать новую, более здоровую.
– экологичную? – он улыбнулся, и мы посмеялись, вспомнив о том писателе – А кофе я так понимаю это вредно? Или символ той жизни?
– Да. Скорее второе.
– Тогда чай?
– Зелёный, если можно, без сахара.
Он кивнул и начал готовить посуду. А я осматривал кухню: светлая, просторная – мечта любой домохозяйки. Правда конкретно эта кухня свою хозяйку не имела, только хозяина. Немного странно, что он жил один. Вроде непьющий опрятный мужчина. Известный даже. Странно.
Чай был готов. Себе хозяин дома налил кофе. Мы сели.
– Итак, кофе это получается символ.
Я неуверенно кивнул.
– Ну в некотором роде да.
– А символ чего?
– Прошлой жизни и всего что с ней ассоциируется.
– это то я понял, а конкретно чего?
– Ну… – я задумался.
Действительно, «чего?», вспомнил Своё осознание и пересказал его вместе с христианской аллюзией.
– Ловцы душ человеческих? А ты что-ли боишься конкуренции? – он усмехнулся и сделал первый глоток – И кто же они?
– не знаю. Может быть какое ни будь тайное мировое правительство, может сама природа человека, может ещё что.
– понятно. А кофе получается символ – он призадумался – корпоративности и всего того, чью плодящую усталость парализует кофе?
– Возможно. Я пока точно не знаю. А для вас кофе что-то значит?
– точно не знаешь, а уже отказался. Интересно. – он отпил из кружки. – А для меня кофе это просто кофе.
– Но и для меня кофе это просто кофе. Просто так мне кажется легче.
– Ну-у-у нет. Для твоей новой жизни кофе это смысл старой жизни, поэтому ты его избегаешь. А я живу все жизни одновременно, поэтому для меня кофе это просто кофе.
–Жизни? Это как?
–Ну смотри, это, как если бы ты жил одну жизнь одновременно с другими.
– Смеётесь надо мной?
– Каков вопрос – таков ответ.
– хорошо. Тогда я переформулирую. Если вы… Э-э-э, точнее ваши многие жизни живут одновременно в вас, то какие от этого плюсы и как вы вообще живёте, я не знаю?
– Вот так и живу. Как ты. Захотел пью кофе, не захотел не пью. А плюсы простые: могу делать то, что недоступно одной жизни, но доступно другой.
Мне это показалось странным, если не сказать нелепым. Мне теперь реально хотелось разоблачить его и уничтожить этот образ. Наверное, это не совсем правильный ответ на его гостеприимство. Но может, я хочу это сделать своей другой жизнью. или что он там имел ввиду?
– И летать можете как птица?
– зачем?
–действительно…– я вздохнул и сделал глоток чая – Хорошо. Ладно. Допустим я хочу также, как это жить одновременно много жизней?
– так же, как и живёшь одну. Считай это метафорой. Тебе нужно стать ничем, чтобы стать всем. Потому что ничто не имеет формы. А ты имеешь, поэтому ты это ты.
– Это все как в буддизме?
– Буддизм уловил лишь часть правды. Как и любая философия, религия и так далее.
– А вы получается всю?
– Получается.
– Довольно высокомерно.
– Не думаю, что башмачнику высокомерно говорить о том, что он умеет чинить башмаки.
‐– Ну башмаки и вселенская правда это разные вещи.
– Не особо.
Внутренне про себя я закатил глаза и чуть слышно цокнул. Хотя может это я чего не понимаю. Может вся эта истина живёт где-то между строк?
– Хорошо. А в чём же остальная правда?
– Ты ведь и сам скоро узнаешь.
– В плане?
– Без плана.
Застолье кончилось. Он вышел, оставив меня в недоумении. Я ещё раз осмотрел кухню. Красивая. Но не подходящая к разговору. Мне показалось, что для того рода разговоров нам не хватало только монашеского пострига и кельи. Почти что типичный нарратив учителя и ученика курился клубами разговора. Я оглядел внутренности кружки на предмет последнего глотка. В подобных отношениях всегда был какой-то базовый крутящий механизм, добавляющий книгам пошлости нераскрытости.
Если объяснять это более подробно: Люди перед друг другом (наверное, из-за эгоизма) предстают угольными тележками. Такая тележка приезжает, выгружает угольные смыслы актом разговора по душам или чего-то подобного и уезжает восвояси по рельсам судьбы. Наверное, термин «грузить» происходит как раз-таки отсюда. Так скажем, из-за несоблюдения техники безопасности и вываливания всех смыслов так резко, что принимающий просто остаётся с беспорядочной грудой и сажей на лице. Проще говоря, не вывозит. Особенно, когда этот уголь, в общем-то и не нужен. Однако подобное происходит лишь когда в человеке человек видит эту самую телегу.
Когда же такое происходит в книгах, а на моей памяти такое было много раз, самым вопиющим и запоминающийся случаем был Лорд Генри из «Дориана Грея» который толкал свою телегу с натужной проповедью и упорством пляжного продавца кукурузы. То люди возмущаются. То ли оттого, что одну тележку пытаются протолкнуть за несколько просто прикрепив к ней картонные фантомы, то ли оттого что читатель получил не настоящего человека, а то что видит в настоящей жизни – удобное для себя средство.
Дмитрий показался в проёме. В руке у него была шкатулка. Деревянная, блестящая лаком, с переплетениями странных узоров.
–держи, это подарок тебе, пока не открывай – должен же быть элемент загадочности.
–спасибо, а что там?
–элемент загадочности, говорю же. Откроешь, когда придет время, раньше не открывай.
Дмитрий сел и посмотрел мне в глаза.
– А я хочу попрощаться с тобой.
На секунду я подумал, что он имеет ввиду, что мне пора идти домой из-за того, что я начал на него «токсичить», но он продолжил.
– я закончил с писательством и в моих планах пропасть и заняться другими жизнями.
Я удивлён.
–я удивлён. а зачем? Зачем бросать? Что вас тут не устраивает?
–Меня все устраивает, просто если выразиться через аналогию: я прочитал книгу, теперь надо ее ставить на полку. Я закончил эту практику, она мне ничего больше не даст, а будет лишь забирать, нужно уметь вовремя остановиться.
Я повертел в руках шкатулку, обдумывая его слова. Заметил, что она довольно холодная, влажноватая и не греется от моих рук.
– Занятно. И чем вы собираетесь заниматься?
– Есть пара вещей, которых я хотел бы понять. Больше ничего не могу сказать.
Дальше расспрашивать было попросту некрасиво. Все загадочные и мистичные личности такого не одобряли по своей сути. Был ли Дмитрий Акимович фигурой действительно мистический, или все это время надо мной шутил, нагоняя пафос, было уже не важно. Я укорил себя за то, что вообще это затеял. Наверное, это была сублимация. Я вздохнул с внутренней иронией. Получается, из нас не выйдет учителя и ученика. Мой новоиспечённый трикстер просто растворился, оставив меня со шкатулкой. И почему он выбрал меня?
Глава 6
Я снова проснулся, ощутив по рту сухость, и испуганно открыл глаза. На секунду мне показалось, что сидящий на потолке бритый череп убитого вот-вот вопьется в мое лицо. Но нет, череп оказался лишь лопнувшей оскалом лампочкой, тонущей в чернилах комнаты. Я был разлит по полу в метрах трех от кровати, а рядом, тянувшись к руке, блестела блеклым окном лужица, джинном вылезшая из лежащей бутылки джина. Я и еще пару замеченных мною вещей плавали в этих чернилах. Их волны то и дело подбрасывали меня верх к мнимому черепу.
Я поднес руку к своей короткостриженой голове, проверяя то ли наличие пространства вокруг нее, то ли наличие самой головы. Я кое как встал, ухватившись за перо воли, ткнувшее в чернила. Хотел было допить оставшиеся в бутылке капли, но нутром почувствовал, что опорожню его, если возьму в рот хоть каплю. Да, я снова напился, хотя это немудрено. Я устало похромал на кухню и выпил залпом два стакана воды. Сел на стул. На кухне было темно. Я не удосужился включить свет и теперь сидел, освещенный лишь щербатым фонарным светом улицы. Мне снова снится этот кошмар. Кажется, в парикмахерской я все же повредил голову. Чувствую, что снова войду в транс, если буду вспоминать все происходящее. Но, тем не менее, я вспоминаю. Это получается само собой:
Мы уже порядком напились и едем по дороге. Мне захотелось в туалет, и я попросил остановить машину у оказавшейся рядом закусочной. Марк остался в машине, а я пошел по блестящему неоном мокрому асфальту. Воздух был свежим и влажным. Я посмотрел на звезды. У меня закружилась голова, и я решил посмотреть вверх чуть позже. Была в этом какая-то аллюзия на то, что пьяные люди часто превращаются в свиней. Алкоголь все же отпускал. Я посмотрел на закусочную: Ничего необычного, просто скопированный у Макдака фасад с какой-то левой вывеской. Я зашел внутрь. Закусочная была сделана на американский манер. На ромбовидной черно-белой плитке около барной стойки, видимо служившей кассой, раздачей и обеденным столом посетителей, стояли невысокие барные стулья, похожие на грибы сыроежки из-за того, что они имели одну ножку и широкую красную шляпку. Эта маленькая Америка была абсолютно пуста, отчего я даже обернулся назад и посмотрел в широкие стеклянные окна, не пропал ли куда и Марк с машиной. Я огляделся на предмет туалета и пошел в выбранном направлении. Я не ошибся. Нужду я справил быстро и на миг почувствовал себя даже счастливым.Начал мыть руки. Сушу руки и выхожу в зал. В зале все также пусто, но теперь тут убирается девушка. Она оборачивается на меня и смотрит. На вид ей лет двадцать. Светлые волосы, голубые глаза. Мне она кажется привлекательной и я, улыбаясь, здороваюсь.
–Вы знаете, что мы уже почти закрылись?
В этом тоне мне что-то не понравилось, но поскольку мне нравилась ее внешность, то я начал типично мужскую браваду словами, которая в моем ожидании должна была перерасти в лёгкий флирт. Для начала я должен был заставить ее оправдываться.
– Ой, не слишком-то рады вы посетителям. Или это мне такая честь?
– А вам честно или завуалированно?
– Честно.
– Ну знаете, – она скривила лицо в ухмылке. – когда акт принятия себя не происходит, то происходит замещающий акт принятия в себя. И тут уже кто во что горазд. Вот вы, например, пьете.
– Как будто бы, вы ответили завуалированно и вам просто пьяные не нравятся.
–Может быть и так. – она улыбнулась и кивнула на дверь – Так вы идете?
– Нет, вы погодите. С чего вы решили, что у меня нету какого-то там акта принятия себя. Вы что психолог?
– Нет, я кассир. – при этом она как-то неосознанно глянула на швабру в своей руке. – А по вам все видно, как видно по человеку в хорошем он настроении или нет. Мне бы, наверное, очень долго пришлось вам все объяснять, но вас там ждет ваш друг, а у меня почти кончилась смена. Поэтому я могу вам лишь дать кратко понять кое-что. Хотите?
–Думаю, что да. – я напрягся ожидая каких-то колкостей.
Девушка прищурилась, хитро улыбнулась и пнула рядом стоящее ведро.
– Смотрите.
Я удивленно смотрел. Вода потекла по кафелю неся на себе облака пены. Вода горела отражением многих солнцеламп. Вода почти подошла к моим ногам. Эта вода начала меня топить и вот я сам становлюсь каплей в растекающейся воде. И тут я увидел видение.
Солнце пронзило середину неба выстрелом танигасимы. Лучи капают на мою бритую голову воском. Блики воды вокруг меня играют в догонялки. Я бросил свой храм.
Шестой месяц пылает зеленью жизни. Я иду по реке на лодке. Я иду в никуда. Я ушел. Я понял, что это нужно во время одной из медитаций. Тогда пробудившись я оглянулся на моих братьев и ощутил щемящее чувство, которое не понимал. Я оглядел темный зал и вышел из него. Никто не смог меня остановить. Никто не смел. Я просто вышел за ворота и долго шёл. Понимая, что мне нужно идти. Я знал, что я не смогу дойти до нужного места из моего видения, но я знал куда я дойти смогу.
Я знал, чего желает мир – не из проповеди и учения явилось оно мне. В этом мире никто не обретет спасения через проповедь.
Неученье тьма, а научение невозможно. Никто никому не сообщит в словах, посредством проповеди того, что произошло с Буддой в миг просветления и того, в последствие чего оно наступило. Многое есть полезного в учениях: Учение – лишь инструмент. Молоток чтобы забить гвозди, пила чтобы распилить доски. Одного лишь нет – тайного опыта произошедшего. Увидишь Будду – убей Будду.
Монахи в монастыре не гневаются на мир и пребывают в смирении лишь потому что не сталкиваются с ним. Не вожделеют женщин потому что не видят их. Голуби их мыслей не могут быть пойманы ястребами лишь потому что сидят в клетках. Учение приводит лишь к его изучению.
Из-за пелены тонких стволов виднеется хижина. Она заброшена. Я вижу две сакуры. Я вижу сорняки и проблески тропы. Я затаскиваю лодку на берег. Иду мимо густого леса.
Я внутри. Полупустая пустота пространства. Инструменты, пыль, спальное место. И она. Я склонился над ней, взяв в руки. Пыльная шкатулка. Внутри пусто – я знаю. Я кладу ее на место.
Я выхожу на улицу и иду. Наталкиваюсь на небольшое озеро в которое втекает река. Я опускаю ноги в воду. Чувствую теплое прикосновение вечной природы. Я сажусь под дерево и медитирую. При пробуждении вижу, как напугал охотника. кланяюсь ему и иду домой. По возращению домой я беру чернила и бумагу.
Я сижу над пергаментом. Моей рукой вырисовываются чернильные знаки. Ветер залетает в мою келью и треплет мои волосы. Он залетает в дверь и вылетает в окно. На мне давно уже не монастырская роба, а волосы отрасли. Выхожу во дворик. Я до сих пор не знаю, что произошло с прошлыми его владельцами.
Домик слегка покосился, став похожим на трактирного пьянчугу, но я дал ему какую мог опору из бревен, остановив его духовное разложение. Лицом дом смотрит на вспаханное мной тело двора. Меж двух раскидистых сакур растут овощи. Спокойный тихий день. Я иду по тропе за водой.
Тут дикая, но покладистая местность. Тропа, оживленная моими следами, струится между кустарников и травы. Подхожу к небольшому озеру. Касаюсь руками воды, она поначалу кажется холодной. Солнце бликами на воде кружит вокруг меня. Я сижу в окружении солнечных зайчиков и думаю. Плавно мои мысли переходят в их отсутствие. Я медитирую недолго. Открываю глаза.
Девятый месяц все ещё тлеет в желающих смерти листьях. Я встаю и иду обратно, рассматривая тропу перед собой. Возвращаюсь домой. Солнце опадает желтым листом куда-то за горизонт. Я беру пергамент, сворачиваю его и кладу в шкатулку. Я верю, что она ко мне вернется и тогда я всё пойму.
Мое время пришло. Я благодарен своим учителям, своим братьям и монастырю. Я благодарен за мой путь. Сегодня я завершу его начало.
Я готовлю лодку, дрова и себя. Я готовлюсь к уходу. Но этот уход – не бегство. Я готовлюсь к познанию. Если мы так мало знаем о жизни, то и о том, что после неё мы знаем ещё меньше. Пара листов с чернильными знаками кладутся на мое лицо. Я исчезаю. Моя лодка с телом одиноким огнём плывёт по воде, что идет неизменно вниз, но наступит ночь, и она потянется к небу.
Глава 7.
Лифт. Оскверненный рисунками и пошлостью рекламы, с зеркалом, стекающим по одной из стенок. Жму на кнопку семь. Мерный гул лезвий, отрезает меня от мира. Еле ощутимая перегрузка. Второй… Третий… на улице пасмурно… четвёртый… остановка… Никого. наверное, снег пойдёт. Пятый… Надо было гостинцев купить. шестой… седьмой. Выхожу.
Иду по широкому коридору. С каждым моим шагом включается одна лампочка. Стучу. Миг. Разверзнувшаяся Тьма дверного проема. Мельтешение жизни растений. Фиолетовые лампы. Платон
– Здравствуй, дружище. – Он широко улыбнулся, протянул руку, но осекся. – Через порог примета плохая, забываю.
Я зашёл. Цветы, папоротники и другая горшочная живность с интересом смотрела на меня со всех сторон. Никак не могу привыкнуть, что он устроил тут ботанический сад. Была квартира как квартира, а теперь.. Мы пожали руки
– И что будет если через порог?
– Я ещё не нарушал.
– Так ты же забываешь, сказал .
– Ой. – он отмахнулся и пошёл в глубину джунглей.
Листья комнатной растительности плавают в приглушенном теплом свете фиолетовых ламп. Всюду, как и всегда, стоят склянки, какие-то лекарства, порошочки и прочий набор юного химика. Платон, помимо стандартной мейнстримной гомеопатии, занимался каким-то подобием алхимии или знахарничества, где все делалось по наитию. Мне всегда было интересно, как он и его пациенты до сих пор не «откисли». Может и правда дар какой или тоже живёт много жизней, как этот? Мы говорим о том, о сём. Он угощает меня пирогом собственного приготовления. В который раз удивляюсь его разносторонности и тому, что ему хватает на все это времени. Делюсь проблемами. И достаю шкатулку. Она почему-то до сих пор какая-то влажноватая. Ее я ещё не открывал. Мы ее осматриваем со всех сторон. я нахожу две боковые щеколды. Щелчок. Мы с замиранием сердца открываем крышку. Внутри лежит, какой-то мешочек и весьма потрепанная желтая бумажка с какими-то рисунками и иероглифами. Все это мы аккуратно достаём. Я ничего не понимаю, а Платон весьма заинтересовано разглядывает содержимое мешочка и записку. Всё его лицо ходит ходуном: То поднимается бровь, то цокает рот. Я стараюсь не мешать и просто думаю, что это за такой элемент таинственности. Листок в моих руках исписан не слишком понятными рисунками. Где-то выцвели чернила, где-то был надрыв. Пока изучаю листок получаю неожиданный ответ.
– Щас сварганим. – Платон засуетился. – Это похоже на то, о чем мы тогда думали. Откуда это у тебя?
Сказать, что я был удивлен – ни сказать ничего. Как ему удалось разгадать что там было нарисовано мне не понятно. Знакомым с японской культурой (а иероглифы как мне казались были похожими на японские, хоть и перемешанные с символами которые были вообще ни на что не похожи) он не был, даже аниме не смотрел. Хотя с другой стороны он вместе со своими травами варился в этой теме давно, так что, наверное, оно и так понятно, без иероглифов.