bannerbannerbanner
Гурджиев и Успенский

Аркадий Ровнер
Гурджиев и Успенский

Полная версия

Вечное возвращение

 
Я был уже здесь когда-то,
но вспомнить, когда, не могу,
но запах травы на лугу,
но вздохи и пряная мята,
огни на другом берегу.
 
 
Когда-то, когда – не знаю,
но знаю, была ты моей,
но ласточка взмыла над нами,
и взгляд твой помчался за ней,
упала завеса дней.
 
 
И снова, как было прежде,
твой локон дрожит предо мной,
должны ли мы верить надежде
и снова, как прежде, лгать,
не в силах цепь разорвать.
 
Д. Г. Россетти[217]

В своем подходе к целому ряду вопросов Успенский выдвигает на передний план проблему времени. Он убежден, что о жизни, смерти и посмертии нельзя рассуждать таким же образом, каким мы решаем вопросы обыденной жизни. Время является тем водоразделом, которым вопросы первого рода отделяются от вопросов второго рода. Вопросы жизни, смерти и посмертия упираются в проблему времени, тогда как при решении обыденных вопросов время принимается за нечто само собой разумеющееся, за естественное условие событий и процессов.

Жизнь человека рассматривается обыденным сознанием как конечный отрезок или как линия, начало которой – это рождение человека, а конец – его смерть. “Тайна времени, – пишет Успенский, – это тайна существования до рождения и после смерти”[218]. И в этом, замечает Успенский, кроется главный смысл рассматриваемого вопроса.

Таким образом, Успенский связывает “тайну времени” с вопросами о “тайне существования до рождения и после смерти”[219]. Истолкование времени как формы “чистого созерцания” было освоено европейским мышлением со времен Канта. “Время не есть эмпирическое понятие, выводимое из какого-либо опыта, – писал Кант в своей “Критике чистого разума”. – Время есть необходимое представление, лежащее в основе всех созерцаний… время дано a priori. Только в нем возможна вся действительность… Время есть… чистая форма чувственного созерцания”[220].

В духе кантовской критики теорий, признающих эмпирическую реальность времени, Успенский критикует обыденное мышление, опирающееся на позитивистскую науку и материалистическую философию, воспринимающее время как “нечто само собой разумеющееся и принадлежащее нам раз и навсегда”, верящее в то, “что бы с нами ни произошло, время всегда будет присутствовать при этом, и не только время, но и вечность”. “Значение слова ‘вечность’ понимается нами не больше, чем слова ‘время’”[221], – добавляет Успенский.

Говоря о проблеме времени, Успенский предлагает рассмотреть концепцию реинкарнации, или перевоплощения[222], и трансмиграции, или переселения душ[223], как своеобразную форму выражения идеи времени. “Перевоплощение, если оно вообще существует, гораздо более сложный феномен, и чтобы его понять, нужно обладать определенными знаниями законов времени и вечности”[224]. Сложная многоуровневая теософская картина мира, включающая в проблему времени причинно-следственные связи и идею воздаяния, позволила Успенскому в его рассуждениях о времени выйти из границ “линейного мышления и линейных концепций”[225].

Согласно Успенскому, теософские идеи, получившие резонанс в Европе со второй половины XIX века, внесли существенную коррекцию в обычное понимание времени. Именно теософы, по мнению Успенского, сделали немало как для популяризации этих понятий, так и для их искажения. Говоря о теософских идеях перевоплощения, Успенский отмечает в них присутствие расхожих эгалитарных идей механического эволюционизма, характерных для философского мышления того времени, что можно подтвердить такими суждениями Анни Безант, главы теософского общества после смерти Е. П. Блаватской, как: “Мы все едины по нашему происхождению, едины по способу нашей эволюции и едины по общей цели нашего бытия, а различие в наших возрастах и в достигнутом уровне должно вызывать лишь взаимную тесную и нежную связь”[226]. Этому сентиментальному мистическому эгалитаризму Успенский притивопоставляет требования строгой иерархичности Вед, в которых достойными реинкарнации считались только герои, вожди и учителя человечества.

В развитии своей концепции времени Успенский во многом отталкивается от теософской модели перевоплощения, включавшей понятия многомерных пространств, времен и уровней в человеке. Соглашаясь с теософами, что только на уровне высоких и тонких тел человека, известных в теософии как астральное (второе после физического), ментальное (третье) и причинное (четвертое), возможны процессы, связанные с идеей перевоплощения, ибо после смерти физического тела и после последующих смертей второго (астрального) и третьего (ментального) тел, которые иногда надолго переживают физическое тело человека, четвертое, “причинное” тело реинкарнирует в нового человека. Но Успенский настаивает, что состояния этих высших тел “на разных стадиях человеческой эволюции очень отличаются” и что только “на сравнительно высоких уровнях развития”[227] человека можно говорить о реинкарнации или трансмиграции.

Он пробует решить эту проблему в смелом сопряжении различных пространственно-временных континуумов на стыке древнейших ведических представлений о времени с достижениями современной физики с ее “новыми идеями времени и пространства”[228], математики и геометрии, ставя вопрос о соотношении между временем и вечностью, временем и бесконечностью[229].

В подходе теософов к понятию реинкарнации он видит искажение понятия вечного возвращения. По его мнению, в древней идее вечного возвращения содержались конструктивные подходы к вопросу о природе времени. Развивая концепцию времени, Успенский обращается к концепциям “дыхание Брамы”, “дни и ночи Брамы”, кальпы, манвантары, “колеса жизни” и т. п., мало освоенным европейской мыслью. С этим комплексом идей Запад был знаком опосредованно – через учения философов-пресократиков, таких как Гераклит, Эмпедокл и особенно Пифагор. Успенский ссылается на взгляды Пифагора на идею вечного возвращения, как она выражена в комментариях Симплиция[230], пересказавшего Евдемия, ученика Аристотеля, где излагается взгляд Пифагора на два вида повторения: повторения. С одной стороны – проявляющегося в естественном порядке вещей, как, например, в повторении времен года, сменяющих друг друга, в движении небесных тел и явлениях, производимых ими, таких как солнцестояние и равноденствие, которые связаны с движением солнца. С другой строны, Пифагор говорил и о повторении абсолютном: “всегда одном и том же”, включающем точное повторение ситуаций и обстоятельств жизни. “Ибо если движения (небесных тел) и многие другие вещи повторяются, тогда то, что было раньше, и то, что произойдет потом, одно и то же. Все есть одно и то же, поэтому и время есть одно и то же”[231].

 

За этими двумя видами повторений Успенский распознает: 1) повторение во времени; 2) повторение в вечности. Акцентируя различие между идеей вечного повторения и идеей вечного возвращения, Успенский пишет о необходимости понять “законы времени и законы вечности”[232] и найти то состояние, в котором они не противоположны друг другу. В качестве примера такого состояния он называет “Вечное Теперь” ведийской традиции, известное как “состояние Брамы”, в котором “все пребывает везде и всегда”[233], т. е. когда каждая точка пространства соответствует точке времени и время, как и пространство, трехмерно. Символически это состояние выражается двумя наложенными друг на друга треугольниками.

Для Успенского решение тайны времени означало переход из одномерного линейного времени, идущего “из неизвестного прошлого и исчезающего в неизвестном будущем”[234] к трехмерному времени Брамы. В этом и заключалась для него цель человеческой эволюции. Его подход к идее времени демонстрирует его синкретический метод мышления, включающий элементы научно-детерминистической и мистико-метафорической (последняя в ее окультно-теософском преломлении) парадигм.

Говоря о трех видах движения к “состоянию Брамы”: движении вперед – в будущее, движении назад – в прошлое и движении на одном месте – в настоящем, – Успенский называет первый вид движения путем формирования и смерти народов и рас, или историческим временем. Второе движение он определяет как путь реинкарнаций и третье – как “движение по кругу вечного возвращения, повторение жизни или внутренний рост души”[235].

Вечность для Успенского означала не “бесконечную протяженность времени”, а “иное измерение времени”[236]. Он писал, что повторение требует не “трех измерений со временем как четвертым измерением”, а “пяти измерений, т. е. совершенно нового континуума “пространство – время – вечность”[237].

Различение между идеей вечного возвращения и концепциями повторного рождения Успенский находит в новозаветном понятии пакибытия[238]. Успенский объясняет этот термин как означающий повторное существование или повторное рождение. Он ссылается также на Оригена, первохристианского богослова третьего века, который отрицал идею вечного возвращения, однако демонстрировал полное понимание идеи повторения в вечности. В своей книге “О началах” Ориген так писал об этом: “Иногда появляются миры, друг от друга не отличные, но во всех смыслах тождественные… и все, что происходило в этом мире, все… произойдет снова”[239].

Успенский не без основания сомневается в искренности оригеновского отрицания идеи вечного возвращения и приводит соображение о том, что в третьем веке эту идею, возможно, нельзя было представить иначе как через ее отрицание – хорошо знакомая логика эзопова стиля. Эта идея была имплицитно заложена в оригеновской концепции циклического странствия душ, их влечения к Богу, пресыщения и отпадения, а затем возобновления цикла. Успенскому представляется важным тот факт, что идея вечного возвращения была известна уже в первые христианские века, однако впоследствии она полностью исчезла из христианской мысли.

Среди позднейших писателей, у которых Успенский находит следы этой исчезнувшей концепции, он называет таких разных авторов, как Р. Л. Стивенсон, С. Х. Хинтон, А. К. Толстой, Д. Г. Россети, М. Ю. Лермонтов и Д. С. Мережковский. Ницше считал идею “вечного возвращения” высшей точкой мышления. Она ассоциировалась у него с идеей “Вечного Теперь” и с “Остановись, мгновение!” в “Фаусте” Гете и фактически означала выход из времени и пространства.

Ницше “открыл” для себя идею “вечного возвращения”, когда он оказался в горах Энгадина на высоте шести тысяч футов в августе 1881 года. Он заявил тогда, что именно эту идею он должен возвестить миру, однако ему это не удалось. Открытие это было результатом внезапного озарения и прозрения. Он вдруг обнаружил, что законы, управляющие миром, и соответствующие им истины потеряли свою силу. Лев Шестов так пишет об этом событии: “Он (Ницше) не нашел подлинного слова, чтобы назвать то, что ему открылось, и заговорил о вечном возвращении”[240]. И далее: “Под вечным возвращением у Ницше, по-видимому, скрывалось нечто безмерное и могущественное”[241]. Сам Ницше характеризует это так: “Предстоит, – пишет он, истолковывая смысл своей идеи вечного возвращения, – великая борьба, для этого нужно новое оружие – молот”. И далее: “Я ищу вечности для всего”[242]. Шестов увидел за этим утверждением Ницше титаническую борьбу разума с памятью, “точно воспроизводящей прошлое, которому обеспечено вечное существование в истине”[243] и стремление “освободиться от прошлого, сделать однажды бывшее не бывшим”[244].

Эту идею можно пытаться выразить еще следующим образом: быть – значит каждый раз быть раз и навсегда, здесь и теперь, каждый раз снова и снова, быть в событии бытия. Здесь эта идея выступает, скорее, как идея вечности, нежели как идея возвращения, вечности, осуществленной не в текущем моменте времени, а в особом мгновенном откровении вечности.

В эссе Ecce homo Ницше пишет о возникновении замысла “Заратустры”: “Основная концепция этого произведения – мысль о вечном возвращении, эта высшая форма утверждения, которая вообще может быть достигнута…”

Идея вечного возвращения не может быть популярной уже потому, утверждает Успенский, что она должна неизбежно казаться абсурдной с точки зрения ординарной логики, ибо нет ничего повторяющегося в мире наших трехмерных пространственных восприятий и в том, что мы обычно считаем временем. Современные понятия времени, по Успенскому, не оставляют места для концепции повторения. Напротив, ординарная мудрость гласит: ‘ничто не повторяется’ и предлагает идею линейного развития времени. У современного человека нет даже идеи параллельных времен, и любой свой опыт он сводит к одномерному временному восприятию. Любое событие он помещает либо спереди, либо позади себя на линии времени, не допуская возможности параллельного или обратно направленного времени.

Ординарная саентистская модель механического эволюционизма предлагает взгляд на человека, заключающийся в том, что человек со всеми своими мыслями, желаниями, вкусами и ценностями возникает из ниоткуда и исчезает в никуда. В этой системе время имеет только одно измерение, а именно – протяженность, и причем ограниченную протяженность – и одно направление – от рождения к смерти. Но, как замечает П. Тиллих, “Нет другого способа судить о времени, чем увидеть его в свете вечного”[245].

 

Согласно Успенскому, христианство непоследовательно говорит о жизни после смерти, но не о жизни до рождения. Теософские понятия о реинкарнации душ на земле также не выдерживают критики с точки зрения последовательного рассуждения о природе времени, поскольку теософия не ставила перед собой этого вопроса, и тема разнонаправленного движения во времени встает перед теософией только прикладным образом в связи с вопросом о перевоплощении.

Развивая свою концепцию вечного возвращения, Успенский пишет: “Совершенно так же, как некоторые воспоминания о настоящей жизни исчезают из круга бодрствующего сознания и появляются вновь, когда мозг бывает чрезвычайно чувствителен и способен отвечать на вибрации, в обыкновенное время не воспринимаемые им, точно так же и память о прошлых жизнях сохраняется в области, недоступной для физического сознания… Вся трудность воспоминания коренится не в забывчивости, ибо низкий проводник жизни, физическое тело, никогда и не разделяло прежних жизней своего хозяина, трудность заключается в том, что настоящий проводник поглощен всецело окружающей его средой, вследствие чего и не способен отвечать на тонкие вибрации, посредством которых проявляется его высшая природа. Кто хочет вспомнить свое прошлое, тот не должен сосредоточивать весь интерес на настоящих переживаниях, он должен утончать и очищать свою физическую природу, пока она не сделается способной воспринимать впечатления из иной, более тонкой среды… Связи настоящего являются для сознания частью длинной цепи, которая тянется в даль прошедшего…”[246]

Для Успенского, как и для теософов, идея платоновского анамнезиса, или воспоминания о прошлых существованиях, таит в себе огромные возможности для человеческого роста. Но если для теософов был важен аспект перевода опыта и памяти прошлого в ментальный план, ибо быстрое понимание и ясное суждение есть не что иное, как результаты прошлого опыта, переработанные в наиболее применимую для жизни форму, и только благодаря такой переработке пережитый опыт становится орудием для развития человека, то для Успенского основным становится аспект дифференциации типов памяти. Воспоминание может быть разного типа и иметь разное значение. Само по себе оно еще не означает способности человека эволюционировать. Напротив, оно может еще сильнее привязать человека и общество к колесу повторений. В этом случае воспоминание означает отождествление с определенными эмоциональными или практическими аспектами жизни. Человек движется бесконечно по одному и тому же жизненному кругу (по Успенскому, круг – это второе измерение времени), не в силах оторваться от раз и навсегда усвоенного курса. И лишь в тех случаях, когда воспоминание принимает активный характер и является выражением недовольства человека исхоженными путями и поиском новых путей, тогда круг превращается в спираль и у времени появляется третье измерение.

В некоторых случаях люди начинают реально угадывать события будущего. Возникает факт ясновидения. Часто они приписывают эту способность ясности своего ума, хотя, как правило, такое свойство носит характер бессознательного воспоминания. Люди абсолютного повторения имеют иногда яркие реалистические воспоминания, но эти воспоминания не способствуют их пробуждению, а еще больше привязывают к механическому существованию. Как остановившиеся в повторениях, так и инволюционирующие личности не способны ничего извлечь из воспоминаний; их воспоминания не ведут их к эволюции, к духовному развитию. Напротив, духовное развитие личности неизбежно приводит ее к воспоминаниям, которые не искажены психологическими комплексами (например, комплексами величия или неполноценности), но становятся все более и более сознательными.

Одна из важнейших тем Успенского – тема “обратного движения во времени”[247] как пути к истинной эволюции человека. Здесь он по-своему развивает ницшеанскую тему борьбы за вечность, сведя воедино христианскую идею борьбы с грехом и буддийскую идею изменения кармы: “Все вечно; все, что было, продолжает существовать… Прошлое… приносит и будет приносить свои плоды; творить все новые и новые преступления. Если причина зла находится в прошлом… человек должен идти назад, отыскивать причины зла и уничтожать их, как бы далеко они ни отстояли. Только в этой идее есть намек на допустимость общей эволюции. Только в этой идее заключена возможность изменения кармы всего человечества, ибо изменение кармы означает изменение прошлого”[248].

Мы видим, что система Успенского демонстрирует сложный синкретический подход к различным проблемам, вводящий их в область онтологии, и что вопрос о природе времени также переходит у него в сферу нравственно-онтологическую и социально-историческую. Так, вопрос о вечном возвращении и темы идеального устройства общества, представленного в законах древнего вероучителя Ману, рассматриваются у него в одной главе.

В ответе на вопрос о природе времени Успенский видел возможность решения злободневного вопроса ординарной модели прогрессистов в предреволюционное время – о борьбе за насильственное свержение власти. Он писал, что “из великих учителей, законодателей и основателей религий, которые нам известны лучше других, Христос и Будда не защищали борьбу со злом при помощи насилия, т. е. при помощи нового зла. Однако, – продолжает он, – мы хорошо знаем, во что превратилась их проповедь любви и сострадания”[249]. Он недоверчиво смотрит на утопические планы прогрессистов о создании идеального общества и уничтожении старого: “самые фантастические измышления в этой области подняты до ранга науки или догматизированы в виде рационалистической религии”[250]. Он видит возможность влиять на события изнутри, в контексте “шестимерного пространственно-временного континуума”, в котором человеку, достигшему “определенного уровня внутреннего развития”, открывается возможность бороться с причинами, а не результатами зла. Но этой способностью, по Успенскому, обладают далеко не все. Вхождение в эволюционный поток “путем перевоплощений в прошлое” и движение против времени к его началу “доступно только человеку, который обрел высокое сознание и великую силу”[251]. Движение против времени к его началу – важный аспект идеи вечного возвращения, открывающий ее “скрытый смысл и скрытую цель”[252], утверждает Успенский.

Успенский выступает против идеи искупительной силы страдания, утверждая, что страдание может помочь человеку только в том случае, если оно пробуждает понимание своих причин, а не само по себе. Он считает, что только понимание ложных предпосылок и изменение принципов поведения в результате этого понимания способны “исправить” карму и избавить человека от страданий.

Успенский рассматривает евангельскую историю и драму Христа “с точки зрения механизма вечного возвращения и перевоплощения в прошлое”[253]. Он ставит вопрос о сознательных и бессознательных ролях в этой драме и утверждает, что в евангельской истории, которую писали люди, “понимавшие смысл и цель драмы Христа”[254], существуют сознательные и бессознательные роли. И актеры, играющие сознательные роли, могут меняться. Так, Христос, Иоанн Креститель, апостолы могут поменяться ролями. Но актеры, плохо знающие свои роли или желающие исправить свои роли, внести в них улучшение, будут вновь и вновь играть свои роли, пока не достигнут совершенства. Роли же бессознательные не меняются, и толпа, и первосвященники, распявшие Христа, будут продолжать кричать: “Распни его” во всех циклах вечности, и Пилат в очередной раз будет умывать руки. Успенский делает беспощадный вывод по поводу носителей ординарной модели, исполнителей бессознательных ролей, которые они играют “в соответствии со своим воспитанием, окружением, эпохой”[255], механически и без ошибок повторяя свои роли. Однако, согласно Успенскому, сознательные роли требуют подготовки, что является задачей, которую решает эзотерическое христианство. Именно оно готовит актеров для этой архетипической драмы. Таким образом, драма лежит в основе религии, а религия питает источник жизни, и в этом, по Успенскому, “отражается космический процесс”[256].

Вопрос о носителях зла Успенский решает очень категорично. “Нет ни одной эзотерической традиции, которая допускала бы внутреннее противоречие между внешней жизненной ролью и внутренней работой”[257], – пишет он. Нравственный максимализм Успенского проявляется в утверждении: “Величайшая ошибка считать, что добро может скрываться под маской зла, а истина под маской лжи”[258]. Зло для него – это феномен слепоты и бессознательности. Поэтому он считает, что жизнь, которая служит лжи и основана на лжи, не может быть основанием сознательной внутренней работы.

Успенский исследует и некоторые другие концепции реинкарнации, в частности, спиритуалистическую идею возможности ускоренной реинкарнации, не через столетия, а через несколько дней или даже минут после смерти, а также буддийскую концепцию реинкарнации, допускающую немедленное новое воплощение души после смерти. Все эти концепции реинкарнации, согласно Успенскому, основаны на ординарной и некритически понятой идее времени, что лишает их силы и значения. Время воспринимается авторами этих концепций как нечто объективно существующее, и эта точка зрения принимается без рассуждения и критики. Часы, календарь, геологический период, астрономический цикл не вызывают у них никаких сомнений. Однако, по Успенскому, старомодное понятие времени, лежащее в основе всех этих представлений, нуждается в пересмотре.

Смерть человека означает для этого человека конец времени. Нет больше “до” и “после” и нет направления из прошлого в будущее. Наша ошибка, пишет Успенский, заключается в искусственном выпрямлении временны`х координат и в приписывании общего направления и параллельности временным процессам, связанным с человеческой жизнью, развитием человечества, жизнью земли, жизнью солнца и т. д., т. е. в том, что теософы называют ложной аналогией. В действительности, соглашается Успенский, вполне возможно, что процессы эти несоизмеримы и не параллельны. Все же мы знаем достаточно, чтобы понять, что для всех этих процессов нет единого времени. Следовательно, направление движения души после смерти невозможно предсказать. Можно только предположить гравитационное влияние больших кругов на меньшие, но эти влияния могут приходить из самых разных направлений. О конкретном времени можно говорить только в отношении существования конкретного субъекта. В этом смысле, когда Ангел из Апокалипсиса говорит, что “времени больше не будет”, он говорит о смерти человечества. Законы времени и вечности не поддаются обыденной человеческой логике. Успенский предлагает смелый парадокс: “жизнь человека, повторяющаяся согласно закону вечного возвращения на одном “месте во времени”… одновременно совершается и на другом “месте во времени”[259]. Чтобы допустить возможность перевоплощения в прошлое, необходимо допустить, пишет Успенский, “множественность существований или сосуществование”[260].

Итак, воссоздадим логику рассуждений Успенского по поводу идеи вечного возвращения. Он выделяет несколько модусов человеческого существования в связи с характером “повторения” в их жизни. Мы видели, что речь шла о людях абсолютного повторения, у которых все события, большие и малые, повторяются из жизни в жизнь. Есть люди, жизни которых имеют одно и то же начало и которые с небольшими отклонениями так или иначе одинаково заканчивают свои жизни. Есть люди, чьи жизни отмечены восходящими тенденциями и которые становятся внешне все богаче и сильней. Есть люди, чьи жизни, напротив, отмечены нисходящей тенденцией и которые в конце концов приходят к гибели. Наконец, есть люди, жизни которых отмечены внутренней линией восхождения, которая постепенно выводит их из круга вечного возвращения на другой уровень существования.

Все эти типы находят свое место в Браме, которого Успенский определяет как “Вечное Теперь” или “все во всем”, и в котором любая точка пространства соприкасается с любой точкой времени. Человеческая душа – это искра Брамы, и пределом ее эволюции является состояние Брамы или “Вечное Теперь”. Если сравнивать Браму с рекой, то ее исток, ее русло и море, в которое впадает эта река, все это есть Брама. Человек, будучи каплей реки, движется течением от истока к морю. Возвращение к истоку всего связано с движением капли против времени, т. е. движением из настоящего в прошлое.

У человека есть три возможности: двигаться с потоком в будущее, оставаться на месте или двигаться в прошлое. Движение в направлении будущего слепое и стихийное, это движение от истока и по течению, это путь народов, рас и всего человечества. Движение на месте – это вечное повторение, и в этих условиях становится возможным внутренний рост души. Движение в прошлое – это путь реинкарнации, которая возможна только как реинкарнация в прошлое.

Успенский напоминает об “эзотерической” стороне идеи реинкарнации и приводит в подтверждение цитаты из Ветхого Завета: “пусть приложится Аарон к народу своему”[261]; “Вот я ныне отхожу в путь всей земли”[262]. Выражения “приложиться к народу своему” и “отходить в путь всей земли” Успенский интерпретирует как движение души в прошлое. “Что особенно важно, – замечает Успенский, – это то, что эти выражения… никогда не применяются в отношении ординарных людей, но только в отношении немногих – патриархов, пророков и вождей человечества”[263]. Эта идея движения в прошлое составляет, согласно Успенскому, истинный смысл эволюции. Для Успенского, как и для теософов, эволюция, т. е. усовершенствование, прогресс, может инспирироваться только из прошлого. Нет будущего без прошлого, утверждает Успенский, и нельзя совладать со следствиями, игнорируя причины.

Концепция движения времени из будущего в прошлое привлекла внимание одного из страстных последователей синкретического метода Успенского, Родни Коллина. В своей книге “Вечная жизнь” Коллин напоминает о том, что идея возможности обратного течения времени была высказана еще Платоном, писавшим об этом в своем “Государстве”, и предлагает целую серию импликаций, вытекающих из этой идеи. В мире обратнонаправленного времени парадоксальным образом причины и следствия меняются местами, и человек рождается из земли после того, как разрывают его могилу, убийца воскрешает мертвого, филантроп грабит бедных, Шекспир записывает в рукопись то, что вложили в его книги поколения его читателей, предметы излучают свет и солнце оказывается не причиной, а следствием органической жизни. Эта идея смыкается с идеей Успенского об одновременном существовании настоящего и прошлого и о параллелизме времени, немыслимом в трехмерной системе пространственного восприятия, но возможном в шестимерном континууме, содержащем три пространственных и три временных измерения, где “любая точка пространства соприкасается с любой точкой времени”.

Начиная с 1930-х годов в физике возникли и развивались так называемые теории дальнодействия, работающие со сходной моделью времени. В теориях о формальном равноправии запаздывающих и опережающих решений волнового уравнения наряду с привычным причинным потоком – от прошлого к будущему – рассматривается обратный поток времени – от будущего к прошлому. Вслед за Успенским физики строят новую модель вселенной, в которой мир оказывается скрепленным двумя причинными потоками – прямым и обратным. В ней все уже произошло и будущее в известном смысле уже существует.

Феномен ясновидения также является объектом современной физики. В теории пространственно-временных вихрей он связывается с существованием определенного физического объекта – спин-торсионного фантома, имеющего опережающую компоненту.

В квантово-механической модели мира, с которой работает современная физика, сознание свободно воздействует на причинно-обусловленный мир.

События в квантовом мире, описываемые уравнением Шредингера, значительно отличаются от событий макрокосмического мира. Таким образом, квантовая физика уже работает в многомерном пространстве мира, живущего по разным законам.

Принцип реальности переносится современной физикой из мира физического в плоскость сознания. И иллюзия течения событий во времени объясняется встречным движением события и сознания: движением событий вдоль “неподвижного” сознания либо движением сознания вдоль событийной линии. И в том, и в другом случае “естественный ход вещей” оказывается подверженным влиянию воли и сознания. Сознание при этом может двигаться вдоль потока или перпендикулярно потоку. С учетом опережающего или запаздывающего фактора можно объяснить явление предвидения и воздействие на события прошлого, факты, которым Успенский уделил много места, развивая свою концепцию времени.

Один из самых радикальных выводов новейшей физики связан с феноменом ретроактивности, т. е. действием, обратным во времени. Исследователь этого феномена Г. Шмидт, утверждает, что вещи и события становятся реальными только в присутствии человека-наблюдателя и что абсолютной реальности не существует: “Реальность возникает только в результате взаимодействия сознания со своим окружением”[264]. Тем самым Г. Шмидт перебрасывает мост от современной физики через систему Успенского к системе Веданты с ее утверждением, что Атман есть Брахман, что на языке физики означает: наблюдатель и наблюдаемое совпадают. Когда объектом исследования оказывается онтологическая структура, общая для физического мира и для сознания, тогда появляется возможность воздействия сознания на развитие бытийных процессов.

217Перев. Аркадия Ровнера.
218Ouspensky P. D. A New Model of the Universe. Р. 408.
219Ibid. P. 408
220Кант И. Критика чистого разума. С. 1998. С. 56.
221Ouspensky P. D. A New Model of the Universe. Р. 408.
222То есть переселения человеческих душ в тела более высокие или низкие существа.
223То есть периодического появления на земле тех же самых душ.
224Ouspensky P. D. A New Model of the Universe. P. 429.
225Ibid. P. 428.
226Безант Анни, Древняя мудрость, 1925, С. 117.
227Ouspensky P. D. A New Model of the Universe. P. 427.
228Ibid. P. 403.
229Ibid. P. 469.
230Физика, 3-я книга.
231Ouspensky P. D. A New Model of the Universe. P. 410.
232Ibid. P. 428.
233Ibid. P. 429.
234Ibid.
235Ibid. P. 431.
236Ibid. P. 412.
237Ouspensky P. D. A New Model of the Universe. P. 410.
238Мф 19, 28. Иисус же сказал им: истинно говорю вам, что вы, последовавшие за мной в пакибытии, когда сядет Сын Человеческий на престоле славы Своей, сядете и вы на двенадцати престолах судить двенадцать колен Израилевых.
239Ouspensky P. D. A New Model of the Universe. P. 160–161.
240Шестов Лев, Сочинения в 2-х томах, М., 1993. С. 465.
241Ibid.
242Ibid, Р. 466.
243Ibid.
244Ibid, Р. 467.
245Paul Tillich. The Eternal Now. N.Y., 1963. P. 123.
246Ouspensky P. D. A New Model of the Universe. 1971. P. 445.
247Ouspensky P. D. A New Model of the Universe. 1971. P. 432.
248Ibid. P. 433.
249Ouspensky P. D. A New Model of the Universe. 1971. P. 438.
250Ibid. P. 440.
251Ibid. P. 435.
252Ibid. P. 432.
253Ibid. P. 437.
254Ibid. P. 438.
255Ouspensky P. D. A New Model of the Universe. 1971. P. 438.
256Ibid. P. 439.
257Ibid. P. 437.
258Ibid. P. 439.
259Ouspensky P. D. A New Model of the Universe. 1971. P. 434.
260Ibid. P. 435.
261Чис 20, 24.
262Нав 23, 14
263Ouspensky P. D. A New Model of the Universe. Р. 432.
264New Scientist, 1971, v. 50. Р. 757.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34 
Рейтинг@Mail.ru