Аркадий Аверченко
Рассказы
Часть II
Чертова кукла
Глава IX
В кавказском кабачке
В уютном, увешанном восточными коврами и уставленном по стенам тахтами отдельном кабинете кавказского погребка на Караванной улице заседала небольшая, но очень дружная компания под главным председательством и руководством Мецената.
Кроме него были: Кузя, Новакович и великолепная Вера Антоновна, которая, как это ни странно, но выехала в свет из-за своей лени.
Сегодня как раз был день ее рождения, и Меценат, созвав с утра своих клевретов, предложил отпраздновать этот замечательный, с его точки зрения, день в квартире Веры Антоновны. Но, когда ей сообщили об этом по телефону, она вдруг высказала чрезвычайную, столь не свойственную ей энергию, заявив, что лично прибудет к Меценату для обсуждения этого сложного вопроса.
Приехала и, устало щуря звездоподобные глаза, заявила:
– Послушайте, в уме ли вы?! Ведь это сколько хлопот, возни?.. Да ведь я после праздника буду три дня лежать совершенно разбитая! Неужели вы не знаете, что быть гостеприимной хозяйкой – это нечеловеческий труд! Пожалейте же меня – не приезжайте. Ну, не стыдно ли вам так мучить меня; я ведь красивая и добрая…
Мотылек застонал:
– Кто же, кто вас мучит, Принцесса?! Кто это осмелится, Великолепная (две клички Веры Антоновны, которыми наделили ее неугомонные клевреты при молчаливом одобрении Мецената)?! Укажите мне такого мучителя – и я объем мясо с его костей! Разве мы вас не понимаем?! Действительно – адская работа: встреть каждого гостя отдельно, да скажи ему, подлецу, несколько ласковых слов, да еще, пожалуй, придется ему подкладывать кушанья на тарелку?! А предлагать вино? А приказать переменить приборы?! Да ведь еще же меню сочинять придется! Нам ли с вами такая тяжесть под силу?..
– Да, да, Мотылек! Вот видите, вы меня поняли!
И, когда вся компания покатилась со смеху, Вера Антоновна обвела всех недоумевающими глазами и, дернув Мотылька за ухо, сказала:
– Что это? Вы, кажется, издевались сейчас надо мной, Мотылек? Кузя! Пойдите поближе ко мне… Вы единственный, который меня понимает.
– Этот поймет! – засмеялся Новакович. – Вам бы, Принцесса, за него нужно было выйти замуж, а не за Мецената. Был вчера такой случай: захожу я к Кузе, а он лежит в кровати и стонет… «Что с тобой, Кузя?» – «Ах, Телохранитель, испытывал ли ты когда-нибудь мучительную жажду? Я вот уже целый час терзаюсь!» – «Так ты бы воды выпил, чудак!» – «А где же возьмешь, воду-то?» – «Да вот же графин, на умывальнике стоит, в десяти шагах от тебя!» – «Это, – говорит, – не вода». – «А что же это такое?» – «Перекись водорода». Потом стал стонать, как издыхающая лошадь. «Что с тобой?» – «Совсем, – говорит, – я расхворался. А тут из окна дует. Телохранитель, – говорит, – передвинь мою кровать к умывальнику». Ну, и я передвинул кровать к умывальнику вместе с ним… И что же вы думаете? Едва он очутился на таком расстоянии от графина, что мог достать рукой, как схватывает его – и ну глотать жидкость, как ожившая лошадь!..
– Неужели перекись водорода пил? – удивился Меценат.
– Какое! Простая вода в графине была.
– При чем же тут перекись?
– А видите, в чем дело: скажи он мне, чтоб я дал ему воды, я бы из принципа не дал. Не люблю поощрять его гомерическую лень. Вот он и выдумал историю с окном, из которого дует, и с перекисью. Да это еще не все! Прохаживаюсь я по комнате, ругаю его последними словами, вдруг – хлоп! Сапог мой цепляется за гвоздь, высунувшийся из деревянного пола, и распарывается мой старый добрый сапог!! «Кузя! – кричу я. – У тебя тут гвоздь из пола вылез!!» А он мне: «Знаю!» – говорит. «Так чего ж ты его не вытащишь или не вобьешь обратно?» – «А зачем? Я уже привык к этому гвоздю и всегда инстинктивно обхожу его. А посторонние пусть не шляются зря!» Взял я угольные щипцы, вбил гвоздь по шляпку и этими же щипцами отколотил Кузю.
– Грубый у тебя нрав, Новакович, – вяло возразил Кузя. – Как ты не понимаешь, что гвоздь торчал вне моего фарватера, который ведет от кровати к умывальнику и от умывальника к зеркалу. Глупый ты! Ведь гвоздь-то торчал не на моей проезжей дороге!
– Как это вам понравится, Принцесса?!
– Что такое? – медленно подняла на него свои огромные сонные глаза Принцесса.
– Да вот история с Кузей!
– А я, простите, не слышала, замечталась. Кузя! О вас тут рассказывали какую-то историю? Вы здесь самый симпатичный, Кузя. Принесите мне платок из ридикюля. Он в передней.
– Сейчас, – с готовностью откликнулся Кузя, не двигаясь с места. – Вы твердо помните, что ридикюль в передней?..
– Ну да.
– А где именно положили вы ридикюль в передней? На подзеркальнике или на диване?
– Не помню, да вы посмотрите и там, и там.
– У вас какого цвета ридикюль? – допрашивал Кузя, потонув по-прежнему в мягком кресле.
– Ах, ты, Господи! Да ведь не сто же там ридикюлей?!
– Я к тому спрашиваю, чтоб вас долго не задерживать поисками. А то, может, он завалился за диван, так в полутьме сразу и не найду… Кроме того… Ах, вот он!
Он взял ридикюль из рук уже вернувшегося из экспедиции в переднюю Новаковича и любезно протянул его Принцессе.
– Спасибо, Кузя. Вы милый.
– Вот дура горничная, – заметил будто вскользь Новакович. – Забыла в передней ведро с мыльной водой, а чье-то пальто упало с вешалки да одним рукавом в ведро и попало. Мо-окрое!
– А какого цвета пальто? – ухмыляясь, спросил Мотылек.
– Серенькое, кажется.
– Так это ж мое! – испуганно закричал Кузя и, как заяц, помчался в переднюю.
– Действительно ты видел пальто в ведре?
– Ничего подобного. Просто хотел, чтобы Кузя размял себе ноги. Это ему наказание за ридикюль!
Вошла Анна Матвеевна, расцеловалась с Принцессой, села напротив, поглядела на нее, укоризненно покачала головой и вступила с Принцессой в обычную для них обеих беседу:
– Где дети?
– Какие дети? – удивилась Принцесса.
– Как какие? Твои!
– Да у меня, нянечка, нет детей.
– А почему нет?
– Не знаю, нянечка. Бог не посылает.
– «Бог не посылает». Лень все твоя проклятая. И в кого ты такая уродилась?!
– В кого? В Венеру Милосскую, – подсказал Мотылек.
– В Кузю, – поправил Новакович. – Впрочем, это одно и то же: если Кузе оборвать руки – получится форменная Венера Милосская для бедных.
– Ах, милые мои, – сказала старая нянька, пригорюнившись. – То есть до чего мне хочется ребеночка нянчить – сказать даже невозможно.
– Да, – грустно улыбнулся Меценат. – Этого товара не держим. Так как же, господа, насчет сегодняшнего торжества?
Мотылек выручил:
– Да очень просто! На Караванной есть превосходный кавказский кабачок с восточными кабинетами. Пойдем туда – чудное винцо!
– А тебе бы только винцо, бесстыдник, – упрекнула нянька.
– Я не виноват, пышная Кальвия. У меня мамка была пьяница. У нее даже два сорта молока было: левая грудь – бургундское, правая – бордосское.
– Тьфу! – негодующе сплюнула Анна Матвеевна. – С вами поговоришь – только нагрешишь. В постный день оскоромишься.
Решили идти на Караванную. Мотылек заявил, что он еще должен заехать в редакцию своего журнала, устроить редактору скандал, после чего не замедлит явиться; а все прочие с гамом и шумом, резко выделяясь на сонном фоне невозмутимой статуарной Принцессы, зашагали по улице, и, когда ввалились в кабачок, изо всех занятых кабинетов высунулись обеспокоенные шумом головы.
Вера Антоновна выбрала самый уютный уголок, окружила себя подушками и замерла, как изумрудная ящерица на горячем солнце, откинув на спинку дивана свою великолепную голову.
– Что вы будете кушать, Ваше Высочество? – спросил Меценат, нежно целуя ее руку. – Есть шашлык карский, есть обыкновенный.
– А какая разница? – осведомилось дремлющее Ее Высочество.
– Обыкновенный шашлык маленькими кусочками, на вертеле, карский – большим куском.
– Так его еще резать надо? Лучше тогда обыкновенный!
– И мне! – присоединился Кузя.
Через двадцать минут приехал Мотылек. Губы его дрожали, и глаза метали гневные молнии. Число морщин на лбу возросло в угрожающей лицу прогрессии.
– Подлецы! – закричал он еще с порога. – Подлые рабы!
– Что случилось, Мотылек? – беспокойно глянул ему в глаза Меценат. – Ты чем-то расстроен?
– Ах, Меценат! Вы представить себе не можете, что за олух наш редактор! Я уже три года секретарь журнала и считаю, что приобрел себе известный вес и положение… Сдаю в набор свое стихотворение «Тайна жемчужной устрицы», помните, еще оно вам очень ионравилось, вдруг он мне заявляет: «По техническим условиям не может быть напечатано!» – «Это что еще за технические условия?!» – «Размер велик! 160 строк». – «Да ведь стихотворение хорошее?!» – «Замечательное». – «Так чего ж его не напечатать?!» Он опять: «Потому чго длинное!» – «Но ведь хорошее?» – «Хорошее». – «Так почему не напечатаете?» – «Размер велик». Взвыл я. «У Пушкина, – говорю, – поэмы были на две тысячи строк! Вы бы и Пушкина не напечатали?!» – «Нет, – говорит, – не напечатал бы». Ну, знаете, Меценат… Насчет себя бы я еще мог простить, но – Пушкин! Озверел я. «Да вы знаете, кто такой. Пушкин?!» – «А вы знаете, что такое технические условия?» Я ему Пушкиным по голове, а он мне техническими условиями по ногам. Встал я и говорю: «Сегодня мой приятель Новакович о Кузин гвоздь сапог разорвал!» – «А мне, – говорит, – какое дело?» – «А такое, что – не почините ли?» – «Что я вам, сапожник, что ли?» Я и говорю: «Конечно, сапожник!» Крик у нас был на всю редакцию. «Вы, – говорит, – невоспитанный молодой человек!» – «А вы воспитанный в цирке старый осел, умеющий скакать только по ограниченной арене!» Забрал свои рукописи, хлопнул дверью и ушел.
– Промочи горло, Мотылек, – посоветовал Новакович. – Хочешь, я пойду отдую твоего редактора?
– Нет, я ему лучшую свинью подложил! Иду к вам, встречаю нашу знаменитую Куколку. «Что с вами, Мотылек?» – «Куколка! Вы, как человек тонких эмоций, как Божьей милостью поэт, меня поймете!» Рассказал ему всю историю, а он мне: «А знаете, Мотылек, Пушкин действительно очень пространно писал. Теперь так уже не пишут! Нужна концентрация мыслей». Посмотрел я на него и говорю: «Пойдите к редактору, попроситесь в секретари – он вас с удовольствием возьмет!» А он замялся да и спрашивает меня таково деликатно: «Я не знаю, как и быть. Боюсь, что это будет не по-товарищески по отношению к вам…» – «Ничего, идите. Я буду очень рад. Все равно в этом доме мне больше не бывать!» Он и потащился. Воображаю разговор этих двух ослов! Кстати, я его потом сюда пригласил. Вы не против этого, Меценат?
– Я очень рад! Послушайте, Принцесса! Вы ничего не будете иметь против, если сюда придет один очень милый, воспитанный молодой человек?
– А он меня не заговорит? – опасливо спросила Принцесса.
– То есть как?
– Да вдруг начнет меня расспрашивать – бываю ли я в театрах… или еще что-нибудь? Тоска!
– Не бойтесь, Великолепная, – хитро ухмыльнулся Кузя. – Мы представим ему вас как настоящую кровную принцессу… Язык у него и прилипнет к гортани…
– Ну вот, глупости… Я не хочу быть самозванкой.
– Ну, Принцессочка, позвольте. Мы ведь в шутку… Он так глуп, что всему верит! Сделайте этот пустяк для нас.
– Это будет сложно?
– Ни капельки! Сидите, как великолепная статуя, а мы около вас будем порхать и щебетать, как птички.
Глава X
Тосты. Первая удача Куколки
Когда подали вино и шашлыки, произошло общее движение, полное восторга, почти экстаза.
Новакович глянул хищным оком на шашлыки и простонал:
– О, как я люблю этого зайца!
– Да это не заяц, а шашлыки.
– Ну, все равно, я люблю эти шашлыки.
И блестяще доказал это. Шашлыки понесли от его зубов полное поражение. Увлеченный его аппетитом, Меценат заказал еще несколько порций, потом встал с бокалом в руках и провозгласил:
– Этот бокал я выпью за вечную немеркнущую красоту мира! И воплощение этой красоты в сегодняшней нашей имениннице – Принцессе, которая одной своей улыбкой способна осветить все кругом! О, конечно, вы можете возразить мне, что женская красота – предприятие непрочное, но я смотрю на это шире: когда красота поблекнет, когда наступит мудрая красивая старость, за ней смерть, а потом разложение жизненной материи на первоначальные элементы, то из элементов моей дорогой жены снова получится что-либо не менее прекрасное: вырастет стройная белая кудрявая березка, под ней свежая шелковая травка, а над ней проплывет душистое жемчужное облачко, прольется несколькими жемчужными каплями и протечет светлым ручейком… И во всем этом – в березке, в облачке, в мураве и в каплях весеннего дождя – будет часть красоты моей прекрасной жены, именины которой мы сейчас так чинно и благородно празднуем. Принцесса! За ваше великолепное здоровье!!
– Вот тебе, – прошептал пригорюнившийся Новакович, – начал Меценат за здравие, а кончил за упокой. А интересно, братцы, куда, в какие элементы перейду я после смерти?
– В силу справедливости, – ухмыльнулся Кузя, – ты бы должен был целиком перейти в барана…
– Почему? – грозно спросил Новакович.
– Потому что сейчас целый баран со всеми своими элементами, и даже с почками, которые ты стащил с моей тарелки, потому что целый баран перешел в тебя.
Нет, господа, вот я скажу речь, так это будет речь, а не разложение живого человека на первичные элементы. Друзья! Никто из вас так не понимает Принцессу, как я. Нам говорят: «Вы ленивы! Вам не хочется даже пальцем пошевелить, лишний шаг сделать…» Слепцы! Да разве ж это не самое прекрасное, не самое благодетельное в мире?! Вот мы ленивы – да разве ж мы способны поэтому сделать кому-нибудь зло? Ох, бойтесь, господа, активных людей! Мы-то, может быть, наполовину и приятные такие, что мы ленивы. Да дайте Принцессе подвижной, деятельный характер, дайте ей инициативу – сколько она нашего мужского человека погубила бы на своем пути?! Этакая красавица, да если бы она не дремала в прямом и переносном смысле этого слова – ряд мужских трупов окружил бы ее, как цветочная гирлянда на голове неумолимой богини Кали! Есть чудаки, которым мил ураган, разметывающий тучи, как щепки, ломающий вековые деревья и срывающий с домов крыши, есть любители бешеной бури на море, когда скалы стонут под напором озверевших волн! Я не из их числа! Мне мила тихая зеркальная заводь, где дремотные ивы, склонясь, купают свои элегические зеленые ветви в застывшей воде и где я вижу свое отражение, тоже мирное, кроткое, не возмущенное рябью никакого беспокойного ветра!
– Однако ты довольно ловко приплел себя к этому тосту, – ядовито перебил его Мотылек, – все «я» да «я»! «Мне мило то-то», «я смотрю туда-то», «я любуюсь собою там-то и там-то». Нарцисс паршивый.
– Молчи, изгнанник из редакционных недр! Придержи язык, заступник Пушкина! Я перехожу сейчас непосредственно к Принцессе. Сегодня вместе с ней на нас сошла сама прекрасная Тишина, наши души окутал сладкий покой нирваны, мы будто стоим на берегу южного знойного моря, заснувшего в такой прекрасной неге, что взять бы крикнуть: «Остановись, мгновение, на всю жизнь! Ты прекрасно!» Но не хочется нарушать криком этого знойного душистого молчания, и стоишь так молча – зачарованный колдовской волшебной царицей лени и сладкой неподвижности. За ваше здоровье, Принцесса! Вы согласны со мной?
– А? Что вы такое сказали? Я, признаться, немного замечталась… Простите!
Общин смех не смутил Кузю. Он сделал рукой знак помолчать.
– Не гогочите. Клянусь вам, что в жизни своей я не произносил такой длинной речи, и еще клянусь, что вопрос великолепной Принцессы есть лучшее подтверждение моих слов и лучший для меня комплимент. Я сейчас молился, понимаете вы это? Моя душа звенела, как Эолова арфа… Мотылек, дай мне спичку.
– Какую тебе спичку?! Моя коробка у меня в пальто, а твоя лежит около тебя.
– О толстокожий! Как ты не понимаешь, что твоя коробка в пальто ближе к тебе, чем моя здесь же на столе! Тебе легче…
– Я не помешаю? – раздался мягкий голос из-за портьеры. – Можно к вам?
Вошел Куколка, свежий, застенчиво улыбающийся красными пухлыми губами, как всегда, безукоризненно одетый – в свежий черный костюм, в элегантном галстуке, с перчаткой на левой руке…
– А, Куколка! Вас только и недоставало до ансамбля. Входите! Позвольте вам представить. Это Ее Высочество принцесса Остготская. Ваше Высочество! Разрешите вам представить нашего юного друга, чудного поэта, для которого наши духовные очи провидят большое будущее.
– Очень счастлив, – сказал, склоняя кудрявую голову, Куколка. – Мое имя Шелковников Валентин… мое отчество…
– Подробности письмом, – бесцеремонно перебил его Мотылек, целуя вместо него на лету белую душистую руку, протянутую Принцессой, – садитесь, сын Аполлона. Ну, что… вас можно поздравить? – осведомился он, подмигивая всей компании.
– С чем?
– С секретарским местом! Ведь я же вас давеча туда направил.
– Ах, – вспыхнул Куколка, – а я и забыл поблагодарить вас! Экая неучтивость. Вы знаете, Мотылек… (Вы позволите мне вас так называть?) родной брат не сделал бы мне того, что сделали вы!
– Да что такое? – нервно перебил его Мотылек.
– Дело в том… (Ох, как я вам благодарен. О, какая, господа, это великая вещь – дружба!) Дело в том, что я пошел почти безо всякой надежды… единственно потому, что решил во всем вас слушаться. Ведь я знаю, что вы желаете мне добра…
– Да не мямлите. Ближе к делу! – проскрежетал нетерпеливо Мотылек.
– Ну, что ж… Ваш редактор оказался очень симпатичным. Когда он узнал, что я тот самый поэт Шелковников, о котором последнее время так много писали в газетах, то сделался вдвое любезнее. «Буду, – говорит, – счастлив сделать для вас все что ни попросите». – «Я, – говорю, – слышал, что у вас освободилось место секретаря редакции, так вот нельзя ли?..» – «Видите ли, – говорит, – мой принцип – избирать себе помощников только среди людей, хорошо мне известных, но я вижу, что характер у вас хороший, покладистый, да и имя вы себе уже коекакое приобрели… А кроме того, явились вы под горячую руку!! Так что приступайте с Богом к своим обязанностям…» – «Простите, – говорю я, – я буду согласен на все ваши условия, но разрешите мне поставить только одно свое: я могу занять место лишь тогда, если вы пообещаете напечатать стихи моего предшественника – „Тайна жемчужной устр…“»
– Ни за что! – дико закричал Мотылек, вскакивая с места. – Кто вас просил ставить такие условия?!! Не хочу! Завтра же отбираю свою «Тайну устрицы»!!
– Постойте… Да ведь он согласился. Я его убедил.
– Вы его убедили?! – угрюмо сказал Мотылек, обведя всю компанию непередаваемым взглядом. – Вы его убедили!! Я его не мог убедить, а вы его убедили…
– Я же хотел вам приятное сделать, – моляще прошептал Куколка, прижимая к груди руки. – Если бы я знал, что этого не следовало…
– Он его убедил, – простонал Мотылек, роняя голову на руки.
Потом встряхнулся и угрюмо поглядел на Куколку:
– Короче говоря – место за вами?
– Да, за мной. Но если хотите, я завтра же…
– Нет, нет! – с дикой энергией вскричал Мотылек. – Вы должны, обязаны занять это место! Я так хочу. И вы пишите в этом журнале! Пишите больше!!
– Он и просил у меня стихотворение для следующего номера. У меня и сюжет в голове есть.
Воцарилось долгое молчание, которое каждый переживал по-своему… Один Меценат был царственно невозмутим, тихо посмеиваясь в свои пышные седеющие усы…
Да еще Куколка: он с детским любопытством поглядывал на Принцессу и потом, не выдержав, склонился к уху своего соседа, Новаковича:
– Скажите, эта дама – действительно принцесса? Настоящая принцесса?
– О да, – с готовностью отвечал шепотом Новакович. – Только она не любит, когда ей говорят о ее царственном происхождении. Это вообще тяжелая история… Она недавно пережила большую душевную драму. Дипломаты ее родины задумали выдать ее замуж за абиссинского негуса, а она, понимаете, не может переносить черного цвета… Это, кажется, называется дальтонизм. Или еще проще – идиосинкразия! Она сначала хотела лишить себя жизни посредством фиалкового корня, но ее спасли, тогда она подкупила слуг и бежала, севши в корзинку воздушного шара, который для забавы был привязан в роскошном саду ее владетельного отца… Северо-восточный ветер и принес ее в Петербург.
– Как же вы с ней познакомились?
– Целая история! Пошел я однажды ночью прогулки ради на Горячее Поле, вдруг вижу – воздушный шар низко-низко над полем летит… А внизу конец гайдропа болтается… так сажени на полторы от земли. Ну, вы же знаете мою силу и ловкость; подскочил я, ухватился за конец и притянул корзинку. В корзинке Принцесса в обмороке и мертвый, уже разложившийся, как говорит Меценат, на свои составные элементы, слуга. Извлек я Принцессу, привел в чувство, и с тех пор, вы видите: нас водой не разольешь, такие друзья. Только вы, Куколка, не напоминайте ей этой истории… Вы понимаете, как тяжело!.. Слугу Рудольфом звали, – добавил Новакович ни к селу ни к городу.
– О, я понимаю, совершенно понимаю, – пылко воскликнул Куколка. – Однако, Новакович, какой это замечательный сюжет для стихотворения, правда?
– Чудный сюжет, – согласился Новакович, запихивая в рот кусок шашлыка. – Вы бы поговорили с Ее Высочеством. А то наши ребята перед ней робеют. А вы такой находчивый.
– Чего ж тут робеть, – улыбнулся Куколка. – Я могу вести какой угодно разговор.
И изысканным тоном обратился к дремлющей Принцессе:
– Как поживаете, Ваше Высочество? Принцесса открыла глаза и впервые взглянула на Куколку:
– Что вы говорите?
– Я спрашиваю: как вы себя чувствуете?
– Спасибо, очень хорошо. Только они все такие шумные. Давеча даже речи какие-то в мою честь говорили. А вы тоже из их компании?
– Да, я имел счастье недавно познакомиться с Меценатом и его друзьями, и вы знаете, Ваше Высочество, они ко мне отнеслись как к родному. В их обществе я себя чувствую чудесно.
– Отчего они называют вас Куколкой?
Куколка зарумянился и опустил свои длинные шелковые ресницы.
– Право, не знаю… Это меня впервые Анна Матвеевна – достойнейшая женщина! – так окрестила, а им и понравилось.
– Я вас тоже буду называть Куколкой. Можно?
– Пожалуйста, Ваше Высочество.
– А вы не шумите?
– То есть как? Нет, я вообще тихий.
– Ну, тогда хорошо. Заезжайте когда-нибудь ко мне, я вас чаем попою.
– Буду счастлив. Не замедлю.
– А они все такие шумные, – капризно пожаловалась Принцесса. – Новакович однажды Кузю в ковер закатал… Мне же пришлось его потом и раскатывать.
– Какой ужас! – искренно огорчился Куколка. – Но, если не ошибаюсь, господин Кузя, кажется, очень тихий?
– Да он ничего, только однажды в мою раскрытую шкатулку с бриллиантами окурков насовал.
– Пепельница далеко стояла, – вразумительно пояснил Кузя. – Но я люблю бывать у Принцессы. Тихо так, никто не беспокоит. Я один раз у нее часа три в кресле проспал.
– А вы любите поэзию? – осведомился Куколка.
– Люблю, – согласилась, немного подумав, Принцесса, – только чтоб стихи были короткие.
– Мои не длинные, – успокоил Куколка.
– Господа! – нетерпеливо стукнул по столу хмуро молчавший до сего Мотылек. – Когда же мы устроим коронование Куколки в поэты?!
– Не нравится мне что-то Мотылек, – шепнул Кузя Меценату. – Мы все шутим, смеемся, а у него в истории с Куколкой какой-то надрыв.
– Мотылька надо понять, – качнул седеющей головой Меценат. – Он талантливее нас всех, а не складывается у него, у бедняги, литературная судьба. Вот он и дергается… Денег дать ему, что ли? Да нет, это его не устроит.
– Когда коронование? – капризно повторил Мотылек, ударяя ладонью по столу. – Хочу короновать Куколку.
– Да можно в субботу. У меня. Только Яблоньку нужно бы предупредить.
– Хорошо, – поспешно подхватил Новакович с деланно-равнодушным видом. – Я зайду ей сказать.
Кузя толкнул Мецената локтем в бок.
– Да зачем же тебе затрудняться? Я почти мимо ее дома прохожу. Зайду утречком.
– Где тебе! Ты так ленив, что на площадке лестницы заснешь. Не трудись лучше – я сам зайду.
– Нет я!
– Кузя! Опять в ковер закатаю!
– А я высуну голову из ковра да и крикну на весь крещеный мир: «Православные! Телохранитель влюбился в Яблоньку!»
– Дурак! – прошептал Новакович, отворачивая лицо к стене. – Ах, какой ты дурак! И с чего взял, спрашивается.
– Что я взял?
– Что я… этого… люблю Яблоньку.
– Ах, значит, ты ее не любишь? Завтра же доложу ей: «Телохранитель сказал, что он вас не любит!»
– Да чего ты пристал к нему, как комар, – вступился Меценат. – Не смей обижать моего Телохранителя!
– Как это они хотят вас короновать? – спросила Принцесса, мерцая из полутьмы своими черными звездамиглазами.
– Не знаю, – добродушно усмехнулся Куколка. – Но это, вероятно, очень забавно и весело.
Разошлись поздно. Решили всем обществом проводить Веру Антоновну. Ночь была ясная, звездная, и дышалось после душного кабинета легко. Шли так: впереди Куколка вел Принцессу под руку, за ними Меценат об руку с Мотыльком – что-то тихо, но горячо доказывал своему погасшему другу-неудачнику, а сзади Новакович с Кузей энергично доругивались по поводу все той же Яблоньки…
А она, даже не подозревая, что служит предметом спора, уже давно спала в своей белоснежной девственной постельке… Белокурые волосы, как струи теплого золота, разметались по подушке, а полуобнаженная свежая девичья грудь дышала спокойно, спокойно…
