Сергей Арно
Квадрат для покойников
Глава 3
Стоя в полумраке у окна парадной, Труп внимательно наблюдал за происходившим на улице. Он видел, как у парадной, где лежал отмассированный им Собиратель, стала собираться группа людей, потом подошли двое уже знакомых ему милиционеров… Еще в первый раз, когда он был выбран на почетную должность понятого, лицо коренастого лейтенанта показалось ему небезызвестным. Где-то он уже повидался с ним. Но как Труп не напрягал поврежденную перевязанную голову, вспомнить не мог, поэтому он, списав все на расшатавшиеся в последнее время нервы, более пристально углубил свое внимание в уличную сумятицу.
Вскоре приехала "скорая помощь". Двое с носилками вынесли из парадной тело, покрытое простыней. С потаенным чувством удовлетворения Труп констатировал для себя, что вынесли Собирателя вперед ногами, и это не могло не порадовать. Санитары что-то спросили у лейтенанта, тот им что-то ответил. Объяснение достигло своей цели – санитары закачали головами, сели в машину и уехали.
Тогда довольный Труп вышел из парадной, в которой таился, и незамеченный никем заспешил вслед "скорой помощи". Путь Трупу был известен. На углу его остановила сухонькая, микроскопическая старушонка утомленного вида.
– Погоди, милок. Ты издалече, видать, бежишь. Так тебе на пути этот, с косой, не встречался?
Труп вспомнил, что видел его из окна в группе зевак, когда выносили Собирателя.
– Там… – тяжело дыша, махнул он рукой, – только что был…
– Спасибо, милок. Все равно настигну касатика, не уйдет… – бубня, старуха заспешила в указанном направлении.
Труп подоспел вовремя. Он вбежал в помещение морга как раз в тот момент, когда санитары с порожними носилками, похохатывая и переговариваясь, выходили из помещения.
– Сми-ирно!! Очистить помещение!! – слышался вслед им хриплый и сердитый голос. – Смир-рно!!
Труп бесшумно вошел в крохотную комнатушку со столом поперек входа. Команды слышались из-за соседней двери. Он на цыпочках подкрался к ней и, склонившись, стал глядеть в замочную скважину.
План Трупа, созревший в его поврежденной голове, заключался в том, чтобы никакими путями более не допустить оживления Собирателя. Теперь уже он был уверен в том, что какая-то неведомая ему сволочь выкрадывает из морга труп и каким-то способом оживляет. Необходимо было положить этому безобразию конец, предотвратив следующее похищение. И Труп твердо решил не оставлять без внимания покойного Собирателя вплоть до кремации, выяснить для себя тайну оживления покойника и наказать оживителя сурово. С целью нелегального проникновения в помещение покойницкой он и глядел сейчас в полную темноту скважины, стараясь хоть что-нибудь разглядеть, но ничего не видел. Команды за дверью смолкли. Там было темно, тихо, тянуло холодной сыростью. Но вдруг тьма и тишина кончились. Вспышка ярчайшего света ударила по глазам, словно взрыв солнца, оглушив, подняв нестерпимый шум, шум, проникающий во все края тела, бессмысленный, бесконечный…
Ушибленный по незажившему месту слишком сильно открывшейся дверью Труп рухнул, как труп, на пол и затих, окончательно утеряв сознание и заботы.
Очнулся Труп от боли – ни одно похмелье не могло сравниться с этой "ломовой" болью. Голова горела в жару, а тело наоборот знобило от холода. Борясь с болью и прохладой, Труп лежал не двигаясь несколько минут. Наконец, боль стала спадать. Тогда только он смог приподняться на локти и осмотреться кругом, но сколько не вглядывался в холодную тьму помещения, увидеть ничего не мог. Догадливый Труп стал ощупывать пространство вокруг себя. Отвратительные прохладные человеческие тела на цементном полу и деревянные, формой похожие на гробы, предметы убедили его в том, что он находится в помещении морга, куда, собственно, ему и было нужно. Нелегальное проникновение в морг состоялось. Конечно, не совсем так, как хотелось бы Трупу, но главное – он на месте.
Электронные часы показывали семь часов вечера, значит, в бессознательном состоянии он находился не меньше пяти часов, а за это время Собирателя запросто могли похитить у него из-под носа. Эта грустная мысль отозвалась болью в поврежденной голове. Труп торопливо поднялся на ноги, нащупал в кармане коробок спичек и осветил помещение морга.
Представившаяся его глазам картина вызвала в душе Трупа чувство глубокой скорби – в таком скопище покойников отыскать нужный труп было очень трудно – это же подсказывала ему интуиция.
Труп потратил несколько спичек, стараясь найти свою разбойничью сумку с фонариком, но, поняв, что это бессмысленно, плюнул на чье-то распростертое тело, скверно выругался и, зажигая одну за другой спички, побрел блуждать среди тел в поисках Собирателя.
Зверски замерзнув, по пути Труп содрал с чьей-то головы кепку и плотно натянул на голову: убор пришелся в пору. Потом забрал у кого-то халат и накинул на плечи, но желаемого тепла это не принесло. Чем меньше оставалось в коробке спичек, тем прочнее убеждался Труп в том, что Собирателя ему не разыскать. У него не было уверенности, что нужный покойник вообще еще здесь, а не украден во время его бессознательного состояния. Когда в коробке осталось пять спичек. Труп сел на подвернувшийся гроб в центре залы и закурил папиросу.
С таким скопищем трупов в одном месте ему не приходилось встречаться до сих пор. Покойников он не любил, и хотя по работе сталкиваться с ними приходилось довольно часто, приятности или удовлетворения от этих встреч он не испытывал, но работа есть работа. А тут, в морге, среди неживого населения было Трупу неприятно и жутковато; даже представилось вдруг на мгновение, что все они повскакивают и закусают его насмерть, но это только на мгновение… Дверь вдруг, завизжав, открылась, свет зажегся по всему помещению и задумавшийся Труп еле успел рухнуть между чьими-то телами.
– Смир-рно! – отдал команду уже знакомый Трупу голос. – На поверку становись!! Смир-рно! Очистить помещение!!
Перед лицом притихшего Трупа оказалась голая спина с кровоподтеками от банок, и его слегка замутило.
– Смир-но!! Очистить помещение!! – командовал хриплый голос.
Потом свет погас, дверь, заскрипев петлями, захлопнулась. Но пригревшемуся Трупу уже не хотелось вставать, слипались глаза. Ослабший от потери крови организм его требовал покоя, желая набраться сил во сне. И Труп, уже не думая ни о Собирателе, ни о других окружавших его покойниках, стал медленно погружаться в целебный сон. Перед самым погружением он только вспомнил о противной спине со следами банок, перевернулся на другой бок и…
Проснулся Труп от грохота, насторожился, прислушиваясь. Шум этот в темноте мог производить только живой человек… или оживший. Труп медленно поднял голову и осмотрелся по сторонам.
Он увидел мальчика с фонарем в руке, смело расхаживающего по моргу. Спросонья Труп хотел шугануть его, чтобы не лазал где попало. У стены вновь что-то загрохотало, он обернулся. Но тут же рухнул на прежнее место и притворился недвижимым, потому что свет опять зажегся, и вновь послышались знакомые команды, требующие очистить помещение и стоять смирно. Тут же рядом с Трупом упало что-то громоздкое. Зажмурившийся и притворившийся мертвым Труп лежал, не двигаясь.
– Смир-рно!! На ночную поверку становись! – продолжал орать морговый служащий.
Никакое движение или посторонние звуки не говорили о близкой опасности, и тогда Труп открыл глаза.
Перед ним носом к носу лежал молодой человек и… О ужас! Смотрел Трупу прямо в глаза. Труп от удивления заморгал часто-часто, но, сообразив, закрыл глаза и притворился покойником. Но покойно на душе у него не было. Вскоре команды смолкли, свет погас. Рядом с Трупом что-то зашевелилось, вновь раздался грохот, и он чуть не вскрикнул от боли, ему наступили на ногу.
– Ты чего сюда-то залез? Думал, я один без тебя не обойдусь? – раздался хриплый, препротивный голос.
– Тут покойник живой… кажется, – ответили ему.
Труп напрягся, приготовившись к прыжку.
– Собиратель, что ли?
– Да нет, не Собиратель. Он на меня смотрел и моргал…
Пока шла беседа, Труп, хотя жизнь его и была в опасности, в душе радовался тому, что выследил-таки людей, пришедших за Собирателем. Конечно, лучшим вариантом было бы сейчас промассировать их обоих, выбраться в окошко, которое он заметил в стене, и дело с концом. Но у него не имелось уверенности, что они не вооружены. Он уже понял, что это никакой не ребенок, как ему почудилось поначалу, а карлик, и шутки с ним могут оказаться невеселыми. Трупу с пробитой головой справиться с ними было бы нелегко, а самому оставаться в этом помещении, пусть даже в качестве натурального трупа, совершенно не хотелось. Через прищуренные глаза Труп заметил, что молодой человек, освещаемый фонариком карлика, выбрался в окно. Труп поднял голову и посмотрел в сторону блуждающего карлика, потом улегся поудобнее и стал ждать, когда тот подберется к нему поближе, чтобы промассировать его, а не бежать к нему через покойников.
Труп открыл глаза, сел и в ужасе схватился за разбитую голову. Карлика с фонарем в помещении не было. Потерявший много крови Труп снова не удержался и уснул.
Теперь все пропало! Все пропало! Покойник, конечно же, уплыл от него и уже живой и здоровый, небось, дает показания в милиции.
Когда прошла первая волна ужаса, Труп вскочил и, зажигая оставшиеся спички, устремился к окошечку, в которое проникали грабители. Под окном он остановился и прислушался: до него донеслись стоны, тяжелое дыхание, кряхтение. Труп не мог понять, что происходит за окном, ему сделалось страшновато, потом он пришел к выводу, что сейчас там происходит оживление. Он тихонько подтянулся на руках и заглянул в окно.
В свете фонаря он увидел распростертого Собирателя, карлик в белом халате и молодой человек что-то старательно тащили из щели. Молодой человек вдруг обернулся и посмотрел на Трупа. Тот опустился обратно в помещение морга и прильнул всем телом к стене, готовый упасть в неестественной для живого человека позе. Но падать не пришлось. Вскоре стоны и крики смолкли, и по тишине Труп догадался, что все кончено. Тогда он благополучно выбрался в окно, проник в щель и оказался во дворе на свежем воздухе. И оказался вовремя, заметив, как в подворотне скрылся карлик, несущий на плече Собирателя, и двое его спутников. Труп кинулся за ними.
– О! Милостивый государь, вы тоже оттуда?.. – с ящика навстречу Трупу поднялся небритый, нечесаный детина. – Купи книги хорошие. Тебе недорого…
Детина преградил Трупу дорогу.
– Отойди, – посоветовал тот.
– Купи сначала, – не отставал детина. – Книги хорошие две, третью так отдам…
Труп двинул ему в печень, детина выпучил глаза, сделал шаг в сторону и опустился на ящик, уронив на землю книги.
– Говорил же, отойди.
Вскоре Труп нагнал троицу с покойником. Следя за ними. Труп заметил человека, прячущегося за помойкой, но это оказался обыкновенный, неизвестно как очутившийся здесь японец.
Глава 4
Участники ограбления микрорайонного морга проснулись в полдень. Спальных мест у Владимира Ивановича хватило всем троим, кресло оказалось раскладным, и на нем всю ночь зычно прохрапел Захарий. Спящего летаргическим сном Собирателя припрятали под обеденный стол, завалив высыпавшимися из шкафа носовыми платками, и непосвященному сыскать его тело в таком беспорядке, какой царил в комнате Владимира Ивановича, было нелегко.
После ночных приключений Николай чувствовал себя скверно, и когда на пути в отхожее место встретил Валентина и поглядел на его напудренное лицо с чуть подкрашенными сладострастными глазами, ощутил неприятное чувство. Взгляд Валентина проникал под одежду, начинал снимать ее; Николай заспешил, словно так уж невтерпеж. Но цепкий взгляд провожал его до самых дверей, и закрывшегося в туалете Николая, ощутившего себя наполовину изнасилованным, чуть не вырвало.
Встав пораньше, Владимир Иванович сходил в гастроном и приготовил завтрак. По пути из ванной Николай зашел в кухню помочь Владимиру Ивановичу перенести завтрак в комнату. Но, бросив взгляд в кухонное окно, хмыкнул от удивления и подошел ближе.
По двору в ватнике, шаркая мохнатой метлой, продвигалась дворничиха, а вокруг нее браво маршировал идиотского вида молодой человек в меховой шапке.
– Да что же это… – проговорил Николай, проводя по лбу рукой. – Это ж… Никуда от них не деться.
Владимир Иванович от стола бросил взгляд в окно.
– Это Ленинец-Ваня, – сказал он, составляя тарелки на поднос. – Он у нас в квартире живет.
Из парадной вышли несколько веселых подростков, они с гоготом и улюлюканьями тащили черный гроб. Увидел Николай среди них и негритенка Джоржа. Он покрикивал на своих товарищей и, судя по всему, был среди них главным. На втором этаже с грохотом открылось окно, в него по пояс высунулась Мария Петровна.
– И чтобы духу его здесь не было! – крикнула она вслед несущим гроб ребятишкам.
– Возьми хлеб и вилки, – распорядился Владимир Иванович, вынося из кухни поднос с тарелками.
Николай оторвал взгляд от окна и, взяв то, что велено, понес в комнату.
– Теперь для нас самое главное Казимира из дурика выписать, – закурив после завтрака вонючую папироску, сказал Захарий. – В пригород ехать придется.
– Почему в пригород? – спросил Николай.
– Дурдом этот в пригороде, на природе, так сказать, располагается. Его только в один дурдом лечиться возят и на одно только отделение. Главное, как Эсстерлиса оттуда выкрасть?.. Эх, кабы вертолет, попроще бы было… Ну, не беда, средство есть. Сегодня пятница – день впускной, так что сегодня можно его заменить. Вот только на кого?
Владимир Иванович, убиравший со стола грязную посуду, удивился:
– Как это заменить?
– Имелся у меня приятель, – не обращая внимания на вопрос Владимира Ивановича, продолжал Захарий, – так тот за бутылку на все готов был. Показательный кретин, но он сейчас сам в дурдоме лечится. Так что придется вам, Владимир Иванович, вместо Эсстерлиса с психами пообщаться и похлебать дурдомовскую баланду.
Владимир Иванович застыл с тарелкой в руке.
– Но как же это я?.. Почему?.. Да и страшно мне, боюсь я умалишенных.
Увидев его испуганное лицо, Захарий ухмыльнулся и стряхнул пепел под стол, где заваленный узловатыми платками покоился Собиратель.
– Вы не переживайте, только на одну ночь. За ночь Казимир разбудит Собирателя и обратно вместо вас.
– А если он не захочет обратно? – резонно заметил Владимир Иванович.
– Ну, если не захочет, мы его силой… Но друга-то своего вы спасти желаете?
– Я согласен, – бросив взгляд под стол, обреченно выдохнул Владимир Иванович.
– О! Здравствуйте, милостивый государь, – увидев вышедшего на улицу Николая, воскликнул уже опохмелившийся недорогим одеколоном детина. – Книжку купить хотите, почтенный? Извольте… Вот у меня две книжки новые. Купите, уважаемый, не пожалеете. Две, третья тю-тю. Дал сегодня утром Ваське почитать, а он одеколона вкусил, и у него крыша изволила съехать – в дурик увезли. А его жена, стерва, изволила ему для развлечения книжку мою читать дать. Эх, хорошая книжка была – анатомическая… Купите, милостивый государь, хоть эти две – недорого отдам…
Но поняв, что Николай книжки покупать не хочет, детина удалился.
Николай направлялся в кондитерский магазин, куда послал его карлик, сказав, что в их деле, возможно, потребуются конфеты для подкупа санитарки.
Только он хотел войти в двери кондитерской, как возле него, взвизгнув тормозами, остановилась машина иностранной марки, дверца открылась, и из машины выскочила Леночка все в той же мини-юбчонке, футболочке, на которую сверху была надета новая кожаная куртка.
– Привет, Ссусик. А я тебя по всему городу разыскиваю.
Машина, кажется, не собиралась отъезжать, а так и стояла с приоткрытой дверцей. Николай сглотнул слюну, блуждая взглядом по ее телу.
– А я тебя разыскиваю, Ссусь. Когда мы с тобой уединимся.
– Ты сама, кажется, не очень-то хочешь, – возразил Николай. – Я хоть прямо сейчас, где угодно.
– Не стебайся. Ты мне сначала Эсстерлиса найти помоги. Пропал – ни слуху о нем, ни духу.
– В психушке он прохлаждается. На хрена он тебе? Японцам продавать?
– Эх, Ссусь, если б ты поумнее был и тогда его по башке треснул, мы бы с тобой в "мерседесе" любовью занимались.
Николай бродил взглядом по ее телу.
"Эх, мать честная!"
– А в каком он дурдоме? Не знаешь?
– Черт его знает, где-то за городом.
– Ну за это, Ссусь, тебе поцелуй.
Леночка подошла к нему и поцеловала в нос. Николай прихватил ее за талию, но она выкрутилась и побежала к машине.
Входя в магазин, Николай заметил, что за рулем "мерседеса", в котором он мог бы заниматься с ней любовью, сидел человек с японским лицом.
До психиатрической лечебницы час добирались электричкой, потом тряслись в автобусе и на месте оказались только в семь часов, когда солнце уже начало заходить.
Новые корпуса больницы удивляли опрятностью, безлюдием и пустотой газонов – ни единого зеленого насаждения. Захарий ориентировался на территории дурдома, как у себя в квартире. Он направился прямиком к двухэтажному зданию, стоявшему в стороне от остальных и глядящему своими окнами в поле, за которым виднелся лес.
Из-за угла здания вдруг вывернула стайка мужчин в пижамах, сопровождаемых двумя санитарами в белых и таких же грязных, как у Захария, халатах.
– Осторожно, мои буйные, а твои? – несмотря на малый рост, почему-то признав его за главного, обратился санитар к Захарию.
– Мои тоже, – бросил Захарий и бесстрашно прошел мимо шуганувшихся к стене буйных мужчин в пижамах.
Они благополучно разминулись с остолбеневшими и напуганными пациентами.
– Нас что, тоже приняли за… – Николай покрутил у виска пальцем.
– Приняли, – подтвердил Захарий, бодро шагая впереди всех.
После случайной встречи Владимир Иванович совсем сник, и когда они дошли до нужной двери, остановился как неживой и уставился молча в пустоту.
– Это еще чего? – на него снизу строго глядел Захарий. – Значит, бунтовать, значит, друга своего?..
– Не могу я, начальник, хоть что со мной делай.
Захарий с высоты бросил на него взгляд и брезгливо отвернулся.
– Может, я тогда, – выдвинул Николай свою кандидатуру.
– Молод еще… Хотя он только все дело испортить может. Давай тебя. Значит, план тот же. Пошли.
Владимир Иванович остался на воле и не захотел идти с ними в помещение, опасаясь, что его, обманув, могут заключить в дурик против воли.
Поднялись на второй этаж, Захарий заглянул в окошко.
– Оформите заказ пациента письменно, – ответил ему женский голос.
Из окошка протянули бумажный бланк. Захарий заполнил его, после чего они прошли в пустую комнату с одной длинной привинченной к полу лавкой. На лавке никого не было, зато в углу, переминаясь с ноги на ногу, стоял пациент в коричневой, фланелевой пижаме.
– Здорово, Казимир! – обрадовался Захарий, издалека протягивая ему руку.
Николай не стал подходить к больному, а остался возле двери, будучи уверенным, что Захарий обознался: уж слишком этот долговязый заросший щетиной тип, на десять сантиметров выросший из размера пижамы, не был похож на Эсстерлиса.
– Здорово, Казимир! – но узнанный Николаем по его оттопыренным ушам и большому носу Эсстерлис на карлика никак не реагировал. – Да здорово же!.. – продолжал настаивать Захарий, тыча в живот больному своей крохотной ручонкой.
Наконец, переминавшийся на месте Казимир Платоныч взял его руку и пожал тихонько, но, поглядев на его халат, поморщился и отвернулся.
– Да не санитар – Захарий я. Что, не узнаешь?
– Ах, это ты, – наконец признал своего товарища Эсстерлис. – Выкрадывать явился? – в лице Казимира Платоныча пронесся отблеск сознания. Его когда-то наводящие ужас глаза с увесистыми мешками выражали сейчас только страх и больше ничего, оттопыренные уши на покрытом щетиной лице выглядели смехотворными локаторами. – Все, не выйдет у тебя. Я больше покойниками не занимаюсь. Я их оживляю, как каторжный, ночами не сплю, а они меня после в дурдом сдают за это… Не-ет! Не буду их больше к жизни возвращать.
Эсстерлис говорил, переминаясь с ноги на ногу, неподвижным взглядом остановившись на недоростке.
– А клятву! Клятву жуткую помнишь?! – вдруг возопил Захарий страшным голосом, и испуганному Николаю почудилось что-то сатанинское в его поеденном оспой и лишенном всякой привлекательности лице.
– Клятву помнишь? – уже спокойнее повторил Захарий.
– Помню! – изменился во внешности Казимир Платоныч, перестав шагать куда-то на месте и вытянувшись по стойке смирно. – Клятву не забыл…
– Ну вот, то-то же, – пихнул его кулаком в живот карлик. – Раздевайся быстро. У нас в укромном местечке отменный покойник припрятан. Свеженький – пальчики оближешь!
Услышав о покойнике. Казимир Платоныч стал раздеваться.
– А ты что стоишь?! – прикрикнул Захарий на Николая.
Тот поспешно стал снимать с себя одежду. Бывшая не по размеру Эсстерлису, Николаю идиотская пижама пришлась впору, а вот Казимир Платоныч высовывался из чужой одежды всеми своими конечностями.
– Ну, Казимир Платоныч, прощай, – Захарий протянул шершавую ручонку Николаю. – Выздоравливай. Не забудь, ты теперь Эсстерлис Казимир Платоныч и койка твоя… Эй, Казимир, где койка-то у человека теперь?
– В шестой палате, – и, немного помедлив, добавил: – У окна.
– Ты по сторонам не глазей, – предупредил Захарий. – Постучи в дверь и проскакивай мимо санитарки. Смотри, веди себя достойно, не буянь… А вообще-то дурикам все можно. Ну, прощай.
Эсстерлис, кажется, так и не узнавший своего ночного помощника в оживлении покойника, не попрощавшись, вышел на лестницу; Захарий последовал за ним, дверь закрылась, и Николай остался в одиночестве. У него на душе было тоскливо. По собственному желанию он определил себя в больницу для умалишенных и теперь не знал точно, когда придет ему смена и придет ли вообще. В грустных размышлениях стоял он посреди комнаты свиданий и боялся стучать в дверь отделения. Но с той стороны стука дожидаться не стали, дверь отворилась, и в комнату заглянула женщина с круглым полным лицом. Увидев нерешительного Николая в пижаме, она улыбнулась ему доброжелательно.
– Твои ушли, а ты забыл, в какую дверь идти, – догадалась она по растерянному выражению его лица. – Сюда, сюда, милый, мы тебя ждем. Здесь тебе всегда рады…
Николай вздохнул тяжко и, безнадежный, шагнул в открытую дверь.
Коридор психиатрического отделения был многолюден и полон движения. Взад-вперед по нему бродили вдумчивые мужчины тоже, как Николай, в пижамах и тапочках. Все они были озабочены каждый своей или, возможно, одной общей заботой, заставлявшей ходить их по коридору взад и вперед. Николай оглянулся, увидел за спиной ту самую женщину, пригласившую его сюда. Вспомнив, что он не экскурсант, а так же, как и эти мужчины, не в своем уме, и чтобы не вызывать лишних подозрений, шагнул в коридорную сумятицу, смешавшись с гущей блуждающих людей.
Хотя людям, судя по их безразличию, не было никакого дела до Николая, он их боялся, и пока шел по коридору, от каждого встречного ожидал удара в ухо, подзатыльника или еще какого-нибудь членовредительства – но не дождался. Все они были очень заняты своими мыслями. Только один лысый мужчина, сосредоточенно чесавший ногтями голову, поравнявшись с Николаем, показал ему больного вида язык. Но Николай не обиделся, никак не отреагировав на грубость.
Палата номер шесть оказалась в конце коридора рядом со столовой. Ни на одной из палат дверей не обнаруживалось. Внутренность палаты была обширная – на двадцать лежачих человеко-мест. Кое-где на кроватях лежали и сидели умалишенные, другие бродили между коек без дела.
У каждого из четырех зарешеченных окон оказалось по кровати: три из них были не заняты – какую избрать – Николай недоумевал. Ходить же по коридору до тех пор, пока психи не займут на ночь свои места, помня о больном, показавшему ему язык, Николай опасался.
– О! Ты кто такой?
За спиной у Николая стоял мужчина в такой же, как у него, пижаме, коротко подстриженный, с сильно выдающейся вперед челюстью.
– Ты никак Эсстерлиса заменять улегся? Я смотрю, растерянный стоишь. Значит, за него, думаю. Тут, кстати, хорошее отделение, освоишься и живи.
Николай молча глядел на мужчину с лицом боксера.
– Если честно, – продолжал он, – то я тоже Эсстерлиса подменяю. Уже три года. Тут отделение хорошее. А Эсстерлис, – он приблизил лицо к лицу Николая и понизил голос, – опять покойников оживлять смотался? Ну пускай, дело нужное. И Петька вон, тоже за Эсстерлиса лежит, – мужчина мотнул головой куда-то в сторону. – Да и я три уже года…
– Как же три года? – пробормотал Николай.
– А чего, кормят тут, тепло, гулять иногда выводят. Так что привыкнешь – понравится. А койка Эсстерлиса вон, вторая от стены.
Мужчина вдруг кинулся на колени и стал ловить на полу кого-то невидимого. Охотничий азарт завел его под кровать и он выполз из поля зрения Николая.
Николай подошел к указанной кровати и скорбный уселся на ее краешек. Наблюдая обитателей палаты с подозрением, он просидел так около часа, когда к Николаю подошел плотный, заросший пышной бородой мужчина и, оглянувшись подозрительно, сказал:
– Баллотировался?
– Чего? – не понял Николай. Человек опять оглянулся.
– Баллотировался, спрашиваю?
– Зачем? – для безопасности и лучшего восприятия Николай встал с кровати.
– Понятно, – заключил для себя бородач. – Будешь со мной баллотироваться.
– Да я… как-то не готов. Не очень хочется как-то…
– Правильно, со мной баллотироваться без толку. Будешь моим доверенным лицом тогда.
– Выборы прошли, вроде, – мягко, чтобы не возбудить мужчину, позволил себе заметить Николай.
– Мы к следующей компании готовиться будем. Заранее надо.
– Да я до следующих не долежу. Лучше другое доверенное лицо поищите…
– Долежишь, – очень убедительно и авторитетно заявил напористый мужчина. – Значит так, присядем, – надавив сверху на плечи, он силой усадил Николая на кровать, и сам сел рядом. – Значит так, пункт первый: свободная экономическая зона. Пункт второй: открытие всех границ. Всех! Чтобы можно было, куда хочешь! Куда душе угодно! В первую очередь, конечно, на женское отделение, чтобы санитарные посты сняли и психам ручки от дверей раздали, ходи, куда хочешь во всем корпусе, на всех отделениях… Особенно на женское… У-у-у!.. Жид проклятый! Сионист хренов… – вдруг, устремив ненавидящий, гневный взгляд на входную дыру, закричал кандидат срывающимся от возмущения голосом.
В дыру вошел человек в пижаме и, увидев кандидата, погрозил в его сторону кулаком.
– У-у-у! Сука! Сионист проклятый! Тоже баллотируется. Значит так, он секретарь парткома, гад, жид и тайный масон. А я!.. Да у меня идеальная характеристика для депутата. У меня деда за то, что он в белой армии палачом служил – коммунистов, собак, вешал – расстреляли, отец тоже от режима коммунистического страдания принял. Он у меня вредительством, шпионажем всяким занимался. Ну колодцы там травил, бомбы подкладывал. Так его, гады, в тюрьму… Я сам патриот: по дурдомам с детства скитаюсь… Передушил бы этих сук-коммунистов! Чем не характеристика у меня?! Да я на отделении по характеристике первый демократ. Не то что этот сионист, жид пархатый!.. Значит так, раз ты мое доверенное лицо, сегодня же пропаганду начинай. А вечером на встречу с кандидатом народ собирай… Нажимай на то, что границы на женское отделение открою… и порции жратвы в два раза увеличу, а по телеку одну порнуху пущу…
Но тут в палату заглянула санитарка в белом чепце и халате.
– Милые, на ужин идите, – ласково позвала она.
"Милые" ожили и стали подниматься с коек. Секретарь парткома, сидевший в углу на своей кровати и неотрывно следивший за конкурентом, поднялся и вышел из палаты.
– Пойдем и мы в столовую, а то весь хлеб без нас расхватают, а мне питаться нужно: впереди упорная предвыборная схватка.
Дождавшись ухода соперника, кандидат встал и направился вон. Проголодавшийся Николай последовал за ним.
Кулуар опустел, психи понесли питать свои слабые, недоразвитые мозги в столовую.
– Значит так, после ужина приступай к агитации, – последнее, что сказал кандидат.
Тут они разминулись: кандидат, увидев, что по столам разносят миски с хлебом, бросился на свое место, а Николай уселся на свободное. Хлеба ему не досталось, запасливые умалишенные весь хлеб из миски попрятали по карманам.
За столом с Николаем уместилось еще трое.
– Вот из ё нейм, – сказал один из них Николаю.
– Чего? – спросил испуганный Николай, отодвигаясь вместе со стулом.
Но тут к столу подошел идиотского вида человек в белоснежном фартуке, придававшем ему праздничный вид, и с подноса стал составлять на стол алюминиевые миски с едой.
Контингент отделения был довольно пестрый и неоднородный. Имелась на отделении и парочка внебрачных детей инопланетян, прилетевших на тарелке, и даже один сухонький, заросший бородой и седыми волосами, полтергейст. Имени своего он не знал или не имел. Все звали почему-то полтергейста странным не христианским именем Фарабундо Марти, и он отзывался. Обнаружили старичка несколько лет назад на развалинах снесенного дома. Он сидел на обломке стены, колотил себя по лбу грязными кулачками и плакал в голос. После снятия с развалин он объяснил представителям закона, что, ушибленный глыбой, помутнел умом и забыл, каким образом перемещаться в другое измерение. Для просветления ума его свезли в больницу, где он, полюбив таблетки, прижился под странным именем Фарабундо. Но больше всего тронутых съехалось на отделение из зарубежных стран. Слабые к материальному изобилию мозги советского человека, побывавшего в капиталистическом государстве, не всегда выдерживали смену обстановки, и в них происходил процесс необратимый, который многих из путешественников приводил в психдиспансер. С каждым днем больных из-за рубежей прибывало, так что администрация собиралась отвести для них отдельную палату, чтобы изучать; но не доходили занятые руки. А еще лежал старожил больницы, самый древний и неизменный ее обитатель еще с тех лет, когда больница располагалась в деревянной избе. Памяти у него не было абсолютно: он не помнил ни своего имени, ни времени обеда, ни своего прошлого, ни настоящего – ничего. Его полностью иссушенная лекарствами память существовала для одного стародавнего исторического события: встречи его с вождем мирового пролетариата Владимиром Ильичом Лениным. И до того крепко хранила, что помнил он ее в деталях, и никакие лекарства вытравить этой картины не могли. Рассказ его подробный звучал каждодневно один раз кому-нибудь терпеливому, а если слушателя не находилось, то и самому себе. История эта в кратком содержании сводилась к тому, что он, тогда еще молодой красноармеец, был послан к вождю пролетарскому на дом с депешей. К вождю его, конечно, не допустили; но в красноармейце настолько была сильна тяга увидеть лик самого человечного человека, что он, перехитрив охранников, проник в жилище и, обомлевший от счастья, вошел в комнату, где в окружении близких ему по духу соратников, вождь отмачивал в тазу ноги. Красноармеец застыл в дверях, с благоговением созерцая милого сердцу Ильича. Но когда от гениальной головы взгляд его опустился до таза, впечатлительный новобранец чуть не повалился в обморок. В тазу он увидел два копытца. Великий вождь пролетариата парил в тазу копыта и весело похихикивал. Один из соратников увидел постороннего наблюдателя, его схватили и заключили в тюрьму… На этом обрывалась дурацкая история старого шизофреника, и дальше он нес прочий маловероятный и ничем не обоснованный бред.
