Сергей Арно
Квадрат для покойников
Имелся на отделении агент КГБ, обученный чтению вражеских мыслей и имевший свой засекреченный пароль. Он показывал всем свой потайной язык и ждал ответа, выискивая среди больных врагов здоровых работников КГБ. На пароль отзывался только один инопланетянин, таким образом размагничивавший свой язык-антенну для более четкой связи со "своими". Обычно, встретившись в коридоре, они останавливались, высовывали друг другу языки и на несколько секунд замирали в таком положении: после демонстрации они прятали языки и расходились, друг другом довольные, а еще… Да мало ли психов имелось на отделении. Главное, что всех их лечили одними и теми же доступными лекарственными средствами; хотя некоторых и выписывали на волю, но не вылечивали никогда, получая через некоторое время их обратно, и опять лечили…
Николай наблюдал сидевших за его столом психически нездоровых людей и не имел аппетита есть в их присутствии. Он ковырял алюминиевой ложкой принесенное картофельное блюдо, краем глаза наблюдая за прожорливыми соседями. Спою пищу они съели очень быстро и теперь, к ужасу Николая; смотрели на него.
– А ты что, не хочешь? – спросил иностранец.
– Нет, – соврал Николай.
– Правильно.
Он взял миску Николая и разделил ее содержимое между собой и соседом – угрюмым, смурным человеком. Третьему – маленькому заросшему бородой старичку – он ничего не дал.
– Я тебе, Фарабундо, таблетки свои отдам, – успокоил он алчно глядящего старичка.
– Таблетки давай. А ты, если глотать таблетки не хочешь, мне давай, я их сосать страсть люблю, – сказал он Николаю и подмигнул.
Тот ничего не ответил.
Праздничный разносчик принес поднос с компотом. Выпив свою долю залпом, Николай встал и на голодный желудок пошел в палату: там, на кровати, ему казалось безопаснее.
В палату среди прочих сытых уныло бредущих людей вошел новый знакомый Николая – кандидат.
– Ты таблетки съел?! – крикнул он ему от входной пробоины. – Пошли в кулуаре походим!
– Какие таблетки?!
Николай поднялся и подошел к нему.
– Ну, какие-какие, – переминаясь с ноги на ногу, сказал кандидат. – Вон же у столовой дают.
Николай, твердо помня о своем нелегальном положении психа, должен был держаться начеку. Он пошел к столовой и, увидев очередь из больных, встал в нее. Дождавшись своей очереди, больной называл фамилию, за что получал горстку разноцветных таблеток и, запив их тут же водой из мензурки, уходил по своим делам. Так же сделал и Николай: назвал фамилию Эсстерлиса, принял его таблетки от санитарки и снова удалился в палату. Размышления его были грустными. Несмотря на доброжелательность персонала, ему совсем не понравилось на отделении. В душе зарождалась паника и страх, что ему на смену никто никогда не явится и остаток дней придется проводить в этом заведении.
Некоторое время просидев в унынии, Николай поднялся и, выйдя в коридор, стал бесцельно ходить по нему взад-вперед. Вокруг, так же, как и он, ходили больные.
– О! Ты тоже на променаж? – возле него оказался кандидат в депутаты и пошел рядом. – Значит так, видишь, масон проклятый возле мужика стоит? – Николай узнал смурного соседа по столу, с которым разделил его ужин иностранец. – Так это его доверенное лицо. Ну совсем, как ты у меня. Но он не целый день в доверенных лицах, только вторую половину дня. Значит так, по утрам он аполитичен. Он сейчас охранник, это у него в голове такая куролесица, а все охранники – стукачи, и конвойные – коммунисты. А по утрам он ничего – по утрам он наш – зэк, значит. Лежит на койке и песни поет, ничего мужик. К нему жидомасон однажды сунулся, когда тот аполитичным был, так через три кровати летел, падла такая… У-у-у! Гад!
Из угла масон погрозил кулаком в сторону кандидата с доверенным лицом.
Николаю, насильно втянутому в предвыборную борьбу, сделалось жутковато от вида волосатого кулака, и он пошел в палату. Кандидат не захотел спокойного сидения, оставшись маячить в кулуаре, и Николай уселся на свою кровать в одиночестве.
Он не понимал, какая сила вытащила его в коридор, заставив бродить без отдыха, но, посидев немного, понял, что ноги хотели идти куда-то. Николай встал и прошелся взад-вперед по палате. Ноги с удовольствием шли бы и дальше, все равно куда, но Николай насильно уселся на кровать и взял с подоконника какую-то истерзанную чтением книгу. Открыл ее, книга была старинная без титульного листа и начиналась только с третьей страницы. Николая это не смутило, и он стал ее перелистывать, разглядывая картинки и подписи к ним. С возрастающим интересом он просматривал старинную книгу, уже не замечая того, что ноги сами по себе переступают на месте.
– Милые, спать, спать. Свет сейчас потушат… – отвлек Николая от чтения ласковый голос санитарки.
– Боже мой. Это ведь и есть та самая книга, – пробормотал Николай, пролистывая страницы с человеческими силуэтами и органами на весь лист. Конец, как и начало, в книге были оторваны, на последней странице изображалась голая женщина в разрезе. Николай хотел прочитать написанное под ней, но свет отключили, и он положил книгу на подоконник.
Дежурная лампочка осталась гореть только над отверстием выхода, экономно освещая помещение. Почти все больные заняли места в постелях и сейчас, скрипя пружинами, устраивали свои тела для ночного сна. Николай последним улегся в постель, припрятав ценную книгу под подушку.
Он твердо решил вынести ее с собой на волю, если, конечно, сам выберется. Лежал он с открытыми глазами, повернув лицо от окна, в палату. Он снова вспомнил о том, что находится среди людей не вполне нормальных: от них всего можно ожидать, а им за это ничего не будет… Какой ужас! Скрип, доносящийся то с одной, то с другой стороны, настораживал, Николай лежал без сна, готовый в любой момент отразить нападение сумасшедшего маньяка, но глаза слипались сами по себе, он ненадолго закрывал их, но, пересилив себя, открывал снова и вглядывался, вглядывался…
– Значит так, баллотируемся.
Николай вздрогнул и поднял голову с подушки, он и не заметил, как кандидат в народные депутаты подкрался к кровати и теперь стоял, склонившись над ним, в майке и трусах, загадочно приложив к губам палец.
– Значит так, жида этого, масона, нужно убрать… Я и полотенце принес. Ты лицо доверенное, я тебе доверяю, так что тебе и карты в руки. Вот, держи, я здесь подожду.
Он протянул Николаю полотенце.
– Да нет… я не хочу… Зачем? – Он оттолкнул от себя руку с полотенцем. – Никакое я не доверенное.
– Не доверенное, не доверенное, – подтвердил кандидат и добавил что-то на японском языке.
– Что? – переспросил Николай, вглядываясь в лицо склонившегося над кроватью кандидата, но опять услышал японскую речь, да и не бородатый кандидат это стоял над ним, а маленький ростом гололицый человек японской национальности в костюме и при галстуке.
– Пойдемте, пойдемте… – между японскими словами разобрал удивленный Николай. – Нас ждут… пойдемте.
Николай в полном недоумении поднялся с заскрипевшей кровати и стал натягивать пижаму. Психиатрическая палата спала, не спал, кроме Николая, только один инопланетянин с НЛО. Он стоял у окна и, высунув язык-антенну, беседовал со своими.
– Пойдемте… – торопил Николая японский подданный.
Одевшись, стараясь не шлепать тапочками без задников, он последовал за японцем к входной пробоине. Если инородный гражданин так настаивал и влек его, значит, ему что-то было нужно от Николая.
Проведя его полутемным коридором мимо двух спящих на раскладушках санитарок, японец тихонько открыл какую-то дверь припасенной ручкой, потому что ручек на дверях не было вовсе, и, пропустив Николая вперед, бесшумно вошел вслед за ним.
Вероятно, это узкое помещение служило бельевой. На стеллажах были навалены тюки, мешки, стопки пижам.
– Пойдемте, – заученно повторил японец, открыв окно.
За окном оказалась лестница: обычная, веревочная, по какой без страха лазают цирковые акробаты.
– Вверх… – сказал японец и добавил что-то на своем языке.
– Не полезу, чего я, дурак, что ли, – помотал головой Николай. – Здесь грохнешься, костей не соберешь.
Но тут в руке японца он увидел странный предмет, очень похожий на пистолет. Приглядевшись, Николай понял, что не ошибся. Дуло огнестрельного оружия было направлено прямо ему в живот.
– Вверх, – снова скомандовал японец и снова что-то добавил, но ограниченный запас слов не донес смысла до Николая.
Николай сглотнул слюну. Никогда в своей жизни он не стоял под дулом смертоносного оружия и даже представить себе не мог, что это так неприятно и жутко.
– Хорошо, – согласился Николай, не отрывая глаз от оружия.
Он поднялся на подоконник и, взявшись за веревочную лестницу, поглядел вниз в темноту ночи. Второй этаж был высокий, и цветочный газон внизу вряд ли спас бы ему жизнь и сберег здоровье, но, оглянувшись на пистолет, Николай поставил на ступеньку ногу и полез вверх. Путь до крыши был недалек, но за эти несколько ступенек на ветру Николай перетрусил, пожалуй, больше, чем под оружейным дулом.
Потный от страха Николай добрался до крыши и, уцепившись за нее, вдруг почувствовал, что кто-то, взяв его крепко за влажную руку, тянет вверх. С помощью невидимого человека он вскарабкался на крышу, обронив на газон оба казенных тапочка.
Ночное небо светилось миллионами звезд, откуда-то из-за лесочка доносился размеренный гул, словно оттуда летел вертолет. Перед Николаем стоял японец, угрожавший ему в бельевой комнате пистолетом. Как он успел опередить и влезть на крышу раньше, понять Николай не мог, взирая на японоязычного гражданина, несмотря на пережитый недавно страх, удивленно. Сзади раздался шорох, Николай оглянулся и увидел, что на крышу вылез второй, точь-в-точь такой же гражданин. Оказавшись на крыше, он втянул лестницу, и японцы пискляво загомонили между собой. Николай, стоя в носках на поверхности крыши, смотрел на иногородних граждан, силясь понять из их речи хоть слово.
– Эсстерлис?! – спросил Николая тот, который втянул его на крышу. – Казимир Эсстерлис?
– Не-ет! Николай я, не Эсстерлис никакой. Его нет! – не видя смысла изворачиваться, честно признался он.
Японец, пугавший Николая пистолетом, схватился за голову, нецензурно выругался по-японски и плюнул. Но тут приближавшийся гул стал сильнее, и Николай увидел на фоне звездного неба красивый иностранного производства вертолет.
– Лезь назад! Лезь домой!.. – перекрикивая шум вращающихся лопастей огромной машины, закричал японец, показывая Николаю вниз.
С грохотом и ветром вертолет завис над крышей больницы. Николай с ужасом смотрел вверх.
– Домой! Домой лезь!! – орал японец.
Открылась кабина вертолета, из нее высунулась леночкина голова, она помахала то ли Николаю, то ли его похитителям, потом оттуда вывалился рулон раскручивающейся на лету веревочной лестницы. Японцы по очереди забрались в железную машину, она еще минуту повисела над ошеломленным Николаем, потом развернулась в обратную сторону и улетела.
Николай в грустном одиночестве стоял на крыше психиатрической больницы и смотрел в сторону темнеющего вдали леса, куда умчался вертолет, неся в своем чреве иностранных граждан, неизвестно для какой нужды вытащивших Николая на крышу.
Дул ветер, пробирающий сквозь больничную фланелевую пижаму. Николай, переступая необутыми ногами, смотрел на ночную природу и совершенно не представлял, что делать дальше. Заметив веревочную лестницу, валявшуюся неподалеку, сразу отбросил мысль о возвращении на отделение тем же опасным путем.
Возле леса по шоссе проехал автомобиль с зажженными фарами, напомнив Николаю, что никому на этом свете нет до него никакого дела, и очень захотелось обратно в палату психиатрической лечебницы в теплую кровать, откуда так приятно было бы глядеть на звездное небо через надежную металлическую решетку.
От тоски, холода и возрастающей к себе жалости Николай чуть не заплакал. Не желая оставаться в этом гиблом месте, он обошел крышу и, разыскав в ее поверхности дверцу с ручкой, дернул изо всех сил… На него пахнуло вонью и теплом, это оказался вход на чердак.
Пробравшись в чердачный люк, Николай очутился на освещенной лестнице. Он спустился на один пролет и остановился возле двери отделения; стоя в носках на холодном каменном полу, Николай думал о кровати за решеткой, матюгал про себя проклятых японцев, вытащивших его на крышу, и не знал, как ему поступить: стучать в дверь и проситься на отделение либо рискнуть добраться до квартиры Владимира Ивановича пешком и как придется. Но, подумав, что если даже он и достучится до спящих санитарок и расскажет о японцах, ему все равно не поверят, а если и поверят, то уж точно из больницы никогда не выпишут.
Николай плюнул в сердцах и, спустившись по безлюдной лестнице, вышел на улицу. От темноты и ветра сразу захотелось обратно, но он, пересилив себя, зашел за угол здания и быстрыми бесшумными шагами двинулся в сторону чернеющего вдали леса – туда, где, по его наблюдениям с крыши, проходило шоссе.
В пять часов утра, устав до полного ко всему безразличия, Николай приковылял к дому. На его звонок почти сразу открыл Владимир Иванович.
– Ах это ты, Николай, – ничуть не удивившись, сказал он. – Проходи, у нас несчастье случилось…
Все бодрствовали: Казимир Платоныч среди беспорядка, заложив руки за спину, бродил по комнате взад-вперед, карлик Захарий за столом, сдвинув в сторону грязную посуду, сосредоточенно раскладывал пасьянс из карт. Николаю никто не удивился, и он, ко всему безразличный, укутался в одеяло и принялся пить горячий чай, который принес ему хозяин комнаты. Пока он пил, Владимир Иванович рассказал о пропаже Собирателя. Оказалось, что в то время, когда они извлекали из психбольницы Эсстерлиса, Труп обманом проник в комнату, разыскал мертвого Собирателя и выкрал его.
– Почему мертвого? – возразил Николай. – Он ведь спит, во сне ведь.
– Сам ты во сне! – вдруг закричал Эсстерлис, сделав несколько больших шагов к Николаю. – Мертвый он! Понимаешь, мертвый!
Бешенство Казимира Платоныча никак не подействовало на Николая. Он пожал плечами и продолжил чаепитие.
– А, может быть, в милицию обратиться, – предположил Николай, допив чай и отодвигая пустую чашку. Он согрелся, и мысли его потекли в нужном русле.
– Да вот и я предлагаю тоже, – проговорил Владимир Иванович, пугливо посмотрев на Эсстерлиса, ни на минуту не прекращавшего своего движения по комнате. – Так вот. Казимир Платоныч против.
– Как же! – остановившись и накренив вперед корпус, пострашневшими вмиг глазами он уставился на омертвевшего Владимира Ивановича. – Элоизий проклятый так тебе покойников и побежит искать по всему городу.
– Какой Элоизий? – проговорил чуть живой Владимир Иванович, не отрывая глаз.
– Какой-какой, – покачав головой, издевательски передразнил Казимир Платоныч. – Известно какой – участковый, лейтенант чертов. Зря я его оживил, гада!
– Как?! Он тоже из оживленных? – удивился Владимир Иванович.
– А кто ж ему имя Элоизия дал? Я, конечно. Вон и Захарий не даст соврать. А, Захарий?
– Как пить дать из оживленных, сам его на себе таскал, – задумчиво подтвердил Захарий, так и не подняв глаз от картежного пасьянса.
– Так тем более к нему идти нужно, – заключил Николай. – Пусть поможет.
– В том-то и дело, что он, стервец, не только помогать не станет, но и дело наше расстроит. Он меня в психушку спроваживает, чтобы я про него не разболтал, что он покойник. Вот какой стервец, мне от него жизни никакой. Зря оживлял. От этого покойника одни хлопоты да неприятности.
Казимир Платоныч опять заложил руки за спину и зашагал по комнате.
– Так что же делать? – растерянно проговорил Николай.
Казимир Платоныч, не останавливаясь, махнул рукой.
– Да уж что сделаешь. Пропал человек…
Глава 5
Притащив завернутого в ковровую дорожку Собирателя к себе домой, Труп, не разворачивая, положил его в угол, а сам сел в кресло передохнуть.
Сегодня, битых три часа проторчав в парадной напротив дома Владимира Ивановича, он, наконец, дождался, когда хозяин квартиры в компании с мерзким карликом и молодым человеком ушли куда-то. Обманул своего знакомого идиотского человека, проник в квартиру и утащил труп Собирателя. Операция прошла успешно. Теперь пускай поищут, побегают!
Беспокойство и душевная неуравновешенность подняли Трупа с кресла и повлекли к окну. Минуту он созерцал мирный пейзаж улицы с кустиками на газонах малолюдной улочки, скамейку возле парадной, на которой с газетой сидел японец. Все казалось безобидным, и все же Труп был неспокоен. Ушибленная голова ныла, усугубляя тоску.
Труп подошел к ковру, развернул его и осмотрел тело мертвого Собирателя. Ничто не выдавало в нем прежнего биения жизни, труп и труп. Трудно было представить, что когда-то он ходил, разговаривал… был одушевлен. Унылый Труп стоял над телом, глядя на него с непривычным и незнакомым чувством откуда-то взявшегося страха. Конечно, случалось, что он боялся: за свою свободу, за свою жизнь, здоровье… Но появившееся сейчас чувство не походило на знакомые ему. Этот страх был мистическим, неизвестно перед чем, словно стоял Труп на рубеже жизни и смерти. Шел, шел и, дойдя до этого рубежа, остановился и, увидев его вдруг, ужаснулся. А рубеж вот он – шаг до мертвого тела…
Труп отвел глаза от Собирателя и отошел к окну, подальше – не от покойника – от рубежа смерти.
Никогда, пожалуй, Трупу не было так жутко. Он вдруг ощутил себя стоящим в гигантском морге в окружении всех тех десятков трупов, которых он наделал за свою жизнь. Весь мир чудился ему моргом, и он один живой, и от этого становилось еще жутче. А самый непокорный покойник, лежащий у него за спиной, гонится за ним и не хочет оставить, то там, то тут прикидываясь живым. И с ним нужно бороться, нужно победить… Но как победить покойника?!
В ушах Трупа поднялся уже знакомый ему звон, он приближался, нарастая, занимая все пространство мозга, весь мир… Достигнув своей наивысшей точки, он лопнул, исчез вместе с болью. Оглушенный Труп несколько секунд стоял, зажав уши, потом оглянулся на покойника, сел в кресло. Нужно было восстановить силы.
Бессонные ночи, черепно-мозговая травма сильно подорвали здоровье на старости лет – не удивительно, что в голову Трупу вновь полезли незваные покойники. В памяти прокручивались старые истории ограблении, лица жертв… Они двигались, словно на экране, только почему-то очень медленно. Несколько минут Труп наблюдал хоровод полузабытых событий, лиц. Потом медленно поднялся на ослабших ногах, подошел к окну. Пейзаж не изменился, только на скамейке к японцу прибавилась старуха в мотоциклетной каске. Из окна третьего этажа трудно было разглядеть ее детально, Труп взял с книжной полки бинокль и пригляделся к пенсионерке внимательно. Зрение не обмануло: старуха была в каске, между ног она держала лом. "Наверное, дворничиха", – подумал Труп и хотел отвести взгляд, но что-то знакомое мелькнуло в морщинистом старушечьем лице, он вгляделся пристальнее… Покойница!! Там внизу, на скамейке, сидела три года назад убитая им старуха! Только что в хороводе лиц она прошла перед ним, а теперь как ни в чем не бывало сидела внизу на лавочке. Или, быть может, не она, но удивительно похожая на ту старуху… И взял-то он тогда пустяк: чулок один драный с пятью, правда, тысячами, правда, долларов… Ну, а с валютой иностранной куда? Зарыл купюры где-то – забыл уже где. А в чулке этом до сих пор лук в кухне подвешивает. Хозяйка чулка нетерпеливо зыркала по сторонам глазами, словно явилась на свидание и кого-то ждет. Снова страх, казалось, уже оставивший его, зашебуршил внутри – Труп резко оглянулся на Собирателя и облегченно вздохнул: тот лежал в прежней нелепой позе. Труп оставил бинокль на подоконнике, снова уселся в кресло спиной к Собирателю. Он старался в подробностях припомнить несчастный случай со старухой. Возможно, была ошибка?.. Да нет, ошибки не было, да и не могло быть. Он помнил, как, затаскивая в кровать старое ее тело, удивился, что оно охладело так скоро. Нет, она не могла ожить.
Труп встал, подошел к окну и в бинокль вновь уставился на старуху. Последив за ней некоторое время, прошелся по комнате от окна к покойнику… и вдруг остановился ошеломленный. Выпученными глазами он глядел в пространство, ужасаясь догадке. Словно удар лома в памяти вспыхнуло воспоминание и лицо, лицо убитого… Как он мог еще тогда, в комнате Владимира Ивановича, куда притащил его дисциплинированный идиот, не признать этого человека? Конечно, Трупа сбила милицейская форма, в которую вырядился десять лет назад убитый им мужик… Он хорошо помнил ту ночь. С клиентом было много мороки, и Труп месяц проходил с фингалом под глазом, но все же убил, убил его!.. А он, стервец, ожил…
Труп стал припоминать других умертвленных им людей, и чем больше он вспоминал, тем страшнее ему становилось. Всегдашняя уверенность в безнаказанности, в отсутствии свидетелей, улик и доказательств на самом деле оказалась миражом, и теперь уйма ожившего народа могла опознать его…
Труп повел по сторонам безумными глазами. Бежать! В деревню, в глушь, в Саратов!! Как можно скорее покинуть эту полную покойников колыбель революции, чтобы на свежем, чистом воздухе все обдумать и взвесить. Бежать!
Труп метнулся к бельевому шкафу, где у него хоронились кое-какие награбления, но, споткнувшись о ногу неживого Собирателя, остановился. Этого мертвого свидетеля оставлять было нельзя. Почему-то Труп чувствовал в нем главного и особо опасного свидетеля. Он подошел к кровати, сорвал с нее покрывало и набросил на покойника.
– Полежи покамест.
Закрыв дверь на ключ. Труп вышел на лестницу и поначалу припустил вниз ло ступенькам, но, пробежав пролет, одумался и своим обычным воровским путем (через чердак) спустился по чужой лестнице и, никого не встретив, кроме разве японца, вышел на улицу.
Труп с умышленно искаженной внешностью добрался до больницы «В память 25-летия Октября» за полчаса. Всю дорогу его преследовал страх, он чувствовал враждебность этого мира живых людей – спокойнее ему было бы, пожалуй, с хладнокровными мертвецами.
Он долго не мог найти вход. Вторичная травма головы, когда морговский служащий выходя ушиб его, сильно испортила память; еще около часа он проблуждал по обширному зданию в поисках нужной двери с предупреждающей надписью "Посторонним вход противопоказан", и уже найдя ее, минуту постоял, набираясь решимости, прежде чем открыть.
Тесное помещение было все так же завалено порожними носилками, и все так же из-за приотворенной двери доносилась песня про розы. Труп немного постоял, потом прокашлялся, песня смолкла, и в дверной щели показалась красная улыбающаяся физиономия прозектора.
– Ты чего, мужик, жмурика притаранил? Га-га-га…
– Да нет, я так…
– А-а-а-а. На экскурсию, значит? Заходи!
– Да нет, я по делу. Поговорить хочу.
– Ну чего у тебя?
Полный жизнерадостный мужчина вышел к нему в узкое помещение. Был на нем все тот же грязный халат и скальпель в руке.
– Родственник у меня преставился, – начал врать Труп. – Хочу, чтобы опытный врач, вроде вас, вскрытие сделал и сказал бы, отчего он умер.
– Давай!
Мужчина снова весело расхохотался и протянул свободную от скальпеля руку.
– Да у меня с собой-то нету, – глядя на его руку в резиновой перчатке, проговорил Труп. – Но я притащу, сейчас же притащу…
– Ты тупой, что ли? Га-га-га… Деньги давай, за так я бесхозных обслуживаю, а ты родственник. С тебя магарыч.
Наконец, поняв, Труп вынул из кармана специально приготовленную для такого дела купюру и отдал ему.
– Ну вот, теперь неси… Кому мертвец, а нам товарец. Га-га-га! – он подмигнул Трупу и опять загоготал. – Был полковник – стал покойник! У меня случай недавно забавный был… Пойдем ко мне, – махнул рукой прозектор, приглашая Трупа за дверь, где он работал, и, не дожидаясь, пока гость решится, вошел сам. – Так случай развеселый! – слышалось из-за двери. – Я одного разъял, а у него… Га-га-га!.. У него внутри… Га-га-га!.. У него внутри… Что бы ты думал?! Га-га-га… Внутри у него, представь…
Труп повернулся и вышел вон, плотно прикрыв дверь.
– А внутри у него!.. Га-га-га! – слышалось то ли из-за двери, то ли в поврежденной голове Трупа. – А внутри у него… Га-га-га!..
Труп был вполне доволен посещением презектора.
– Ну уж теперь-то ты не вскочишь… – бормотал он всю дорогу до дома, даже позабыв об окружающей его опасности. – Теперь с кишками перепутанными не побегаешь…
Труп справедливо рассудил, что если проклятый Собиратель может, черт знает каким образом вернуться к жизни, то уж после хирургического вмешательства его шансы ожить приравнивались к нулю. Конечно, Трупу проще всего было бы самому отрезать неугомонному покойнику голову и дело с концом. Но это была бы улика против него. Массаж пришлось бы еще доказать, а отрезанная голова сама по себе улика серьезная. Поэтому Труп и решил предоставить хирургическое вмешательство официальному лицу. С него взятки гладки.
Хотя раненая голова у него болела, но настроение было радужным. Его, правда, испортила дежурившая возле парадной ожившая старуха с ломом, но он привычным своим путем (через чердак) обошел ее и, насвистывая привязавшуюся в прозекторской песню про розы, открыл дверь, через темный коридор прошел к своей комнате, открыл ее ключом, вошел и… остановился в столбняке на пороге. Угол, в котором он оставил труп Собирателя, был пуст. Ни ковровой дорожки, ни самого Собирателя там не было. Не было его и под столом, и в диване, и на шкафу тоже… Труп оглядел всю комнату. Его не было нигде. Покойник пропал. Труп, не сходя с места, посмотрел в окно. И увидел он, что крыша соседнего дома слегка покачнулась и съехала набекрень.
– Куда это крыша поехала?.. – еле слышно проговорил Труп, не сводя с нее удивленных глаз, в которых стояло неизлечимое безумие.
