Стивен Бакстер
Свет иных дней
/Часть вторая/
ГЛАЗА БОГА
История… на самом деле не более чем летопись преступлений, ошибок и неудач человечества.
Эдуард Гиббон (1737-1794)
/13/
СТЕКЛЯННЫЕ СТЕНЫ
Кейт находилась под арестом в ожидании суда. Суд должен был состояться не так скоро, поскольку случай был непростой, а юристы Хайрема по договоренности с представителями ФБР вдобавок выговорили разрешение отложить суд до того времени, когда будут закончены эксперименты с новыми возможностями червокамеры, позволяющими заглядывать в прошлое.
В действительности вокруг дела Кейт была поднята такая шумиха, что было решено принять будущее постановление как прецедент.
Еще до окончательного выяснения способности червокамеры смотреть в прошлое было совершенно ясно, что эта технология окажет непосредственное воздействие почти на все принятые в последнее время к рассмотрению исковые уголовные дела. Многие крупные процессы были отложены или приостановлены в ожидании новых улик, а в судах продолжалось ведение только второстепенных дел, не связанных с исками одной стороны против другой.
Каким бы ни был исход процесса, Кейт еще долго предстояло сидеть на месте. Она никуда не могла деться.
Поэтому Бобби решил разыскать мать.
Хетер Мейз жила в местечке под названием Томас-сити, неподалеку от границы между штатами Аризона и Юта. Бобби долетел самолетом до Сидар-сити, а оттуда поехал на машине. Добравшись до Томаса, он оставил автомобиль в нескольких кварталах от дома Хетер и пошел пешком.
Рядом медленно ехала полицейская машина, и полисмен-здоровяк поглядывал из окошка на Бобби. Физиономия полисмена была похожа на широченную недобрую луну, испещренную множеством кратеров базально-клеточных карцином[36]. Но стоило ему узнать Бобби, и его лицо сразу подобрело. Бобби прочитал по губам: «Здравствуйте, мистер Паттерсон».
Полицейский ехал рядом, а Бобби зазнобило от угрызений совести. Червокамера превратила Хайрема в самого известного человека на планете, и для всевидящего ока народа Бобби стоял рядом с ним.
На самом деле он отлично понимал, что уже сейчас, когда он приближается к дому своей матери, у него над головой вьются сотни червокамер, заглядывают ему в лицо в эти, такие трудные для него мгновения, – невидимые эмоциональные вампиры.
Он пытался не думать об этом – только это и было единственно возможной защитой от червокамер. Он шел по центру маленького городка.
Поздний апрельский снег падал на деревья в садах и крыши дощатых домиков, стоявших тут уже, наверное, лет сто. Бобби прошел мимо небольшого пруда, по льду которого на коньках катались дети, описывали круг за кругом и громко смеялись. И хотя солнце светило бледно, как зимой, дети были в темных очках и их лица были смазаны серебристым кремом, отталкивавшим солнечные лучи.
Томас был мирным, спокойным, безликим городком.
«Наверное, таких сотни здесь, в огромном пустом сердце Америки», – думал Бобби.
Еще три месяца назад покажи кто-то ему этот городок – и он счел бы его невыносимо скучным, а если бы его сюда каким-то ветром занесло, он бы, конечно, постарался поскорее смыться в Лас-Вегас. А вот теперь гадал, каково бы это было – вырасти здесь.
Полицейская машина все ехала вдоль по улице, и Бобби обратил внимание на то, что при появлении полицейских люди вдруг начинают по-мелкому хулиганить. Мужчина, вышедший из магазинчика, где продавались суши-бургеры, скомкал бумагу, в которую была завернута еда, и бросил ее на тротуар прямо под носом у колов. На перекрестке пожилая женщина нагло нарушила правила перехода и пошла на красный свет, задиристо поглядывая на ветровое стекло полицейского авто. И так далее. Копы терпеливо на все это взирали. А как только машина проезжала мимо них, люди возвращались к мирной, законопослушной жизни.
На самом деле это явление распространилось довольно широко. Возникло что-то вроде приглушенного бунта против нового режима невидимых надзирателей, вооруженных червокамерами. С мыслью о том, что у власти появилось такое мощное оружие подглядывания, не желали мириться, похоже, многие американцы, и по всей стране прокатилась волна мелких хулиганств. В остальном законопослушных людей вдруг охватило желание совершать не слишком серьезные противоправные действия – мусорить на улице, нарушать правила перехода улиц. И все словно бы только ради того, чтобы доказать: они свободны, невзирая на кажущуюся всесильность властей. И местным полицейским приходилось учиться все это терпеть.
Это был всего лишь символ защиты собственных прав. И Бобби казалось, что это вполне здоровое поведение.
Он добрался до главной улицы. Бегущие строчки на автоматах для просмотра новейших бульварных новостей умоляли его облегчить их закрома – всего-то за десять долларов за сюжет. Бобби пробежал глазами соблазнительные заголовки. Попадались и серьезные новости – местные, внутренние и международные. В городке была зарегистрирована вспышка холеры, вызванная недостатком водоснабжения. Томас-сити, похоже, с трудом приспосабливался к своей квоте, связанной с подъемом уровня моря в районе острова Галвестон. И все же серьезные проблемы отступали под наплывом скандальных новостей.
Местная конгрессменша была вынуждена подать в отставку из-за того, что червокамера уличила ее в сексуальных подвигах. Ее засняли в тот момент, когда она пыталась склонить старшеклассника, посланного в Вашингтон в награду за крупные достижения в футболе, к совсем иному виду физкультуры… Правда, парень был вполне взрослый, и, насколько понимал Бобби, главное преступление члена палаты представителей сейчас, на заре применения червокамеры, состояло исключительно в собственной глупости.
Что ж, она не одна была такая. Сообщалось о том, что двадцать процентов членов Конгресса и почти треть сенаторов объявили, что не станут переизбираться на следующий срок или до окончания нынешнего уйдут в отставку. Некоторые уже подали прошения. По оценке ряда комментаторов, практически половина избранных официальных лиц Америки вынуждены были покинуть свои посты до того, как национальное и индивидуальное сознание вместило бы такое понятие, как червокамера.
Некоторые говорили, что это хорошо – что от страха люди будут вести себя прилично. Другие отмечали, что у большинства людей бывают в жизни моменты, которыми они предпочли бы не делиться с прочим человечеством. Очень могло быть так, что через пару избирательных кампаний на службе могли выжить только те чиновники, либо пожелать занять таковые посты могли только такие соискатели, которые отличались патологической скучностью и не имели ровным счетом никакой личной жизни.
А истина, как обычно, лежала где-то посередине между этими крайностями.
Все еще были слышны отголоски крупного скандала прошлой недели – попытки сотрудников Белого дома дискредитировать потенциального противника президента Хуарес на следующих выборах. Этого несчастного засняли с помощью червокамеры сидящим на унитазе со спущенными трусами, ковырявшим в носу и вынимающим грязь из пупка.
Но все это было приписано извращенцам-эротоманам, а губернатору Бошану нисколько не повредило. В конце концов, туалетом пользуются все, и, пожалуй, теперь почти все, невзирая на стеснительность, делали это, уже не задумываясь о том, пялится ли на них червокамера сверху вниз (или, того хуже, снизу вверх).
А у Бобби вошло в привычку пользоваться туалетом в темноте.
Это было не так просто даже при наличии нового, на редкость легкого в обращении сантехнического оборудования, которым быстренько обзавелись почти все. И еще Бобби порой гадал, остался ли кто-нибудь в развитом мире, кто еще занимался сексом при включенном свете.
Он сомневался, что даже автоматы, торгующие бульварными записями, не обанкротятся, когда ударная волна схлынет. Поговаривали, будто бы эти записи, еще несколько месяцев назад выглядевшие просто шокирующими, теперь играли всеми красками с рекламных щитов на главных улицах мормонских общин и никто на них даже внимания не обращал – ни молодые, ни старые, ни дети, ни верующие.
У Бобби складывалось такое впечатление, что червокамера вынудила человечество отказаться от некоторых табу и как бы немного повзрослеть.
Он пошел дальше.
Дом Мейзов найти оказалось просто. Перед этим в остальном ничем не приметным домом, на ничем не приметной жилой улочке, посреди классического маленького американского городка Бобби обнаружил типичный побочный эффект славы, проверенный временем: примерно дюжина съемочных бригад околачивалась перед белым заборчиком вокруг сада. Червокамера червокамерой, но должно было пройти еще много времени, прежде чем аудитория, привыкшая смотреть новости, отвыкнет от наличия репортера, который что-то такое разобъяснит перед показом шокирующего сюжета.
Прибытие Бобби, конечно, само по себе было сенсацией. И вот теперь журналисты бросились к нему. Камеры-дроны подпрыгивали над их головами, будто кубические серебристые надувные шары. Вопросы сыпались градом:
– Бобби, посмотрите сюда, пожалуйста…
– Бобби…
– Бобби, правда ли, что вы впервые увидитесь с матерью с тех пор, как вам было всего три года?
– Правда ли, что ваш отец не хотел, чтобы вы ехали сюда? Или сцена, разыгравшаяся в кабинете главного офиса «Нашего мира», была подстроена для червокамер?
– Бобби…
– Бобби…
Бобби улыбался – настолько спокойно, насколько мог. Репортеры не попытались прорваться следом за ним, когда он открыл маленькую калитку и прошел за забор. Собственно, прорываться было незачем. Без сомнения, вокруг него теперь роилось не меньше тысячи червокамер.
Он понимал, что невозможно просить об уважении к частной жизни. Выбора, похоже, не было и оставалось только терпеть. Но он ощущал этот невидимый взгляд, почти осязаемо упершийся ему в затылок.
А самым жутким было то, что посреди этой плотной толпы невидимок могли быть и наблюдатели из невообразимого будущего, вглядывающиеся в туннели времени и видящие все, вплоть до теперешнего момента. Да не он ли сам – будущий Бобби – был среди них?
Но он должен был прожить свою жизнь до конца, невзирая на то, что за ним постоянно подглядывали.
Он постучал в дверь и стал ждать, с каждым мигом волнуясь все сильнее. «Уж конечно, червокамера не может видеть, как бьется мое сердце», – успокаивал он себя. Но зато не спускающие с него глаз миллионы людей могли видеть, как стиснуты его зубы, как покрылось лицо капельками испарины, несмотря на холод. Дверь отворилась.
Бобби пришлось уговорить Хайрема, чтобы тот благословил его на эту встречу.
Хайрем сидел в одиночестве за большим письменным столом под красное дерево. Перед ним было разложено множество бумаг и несколько софт-скринов. Он сгорбился, словно бы приготовившись отбивать атаку. У него появилась привычка оглядываться по сторонам. Его взгляд блуждал по воздуху, искал там невидимые устья «червоточин» со страхом мыши перед хищником.
– Я хочу ее видеть, – сказал Бобби. – Хетер Мейз. Мою мать. Я хочу поехать и встретиться с ней.
Таким измученным и неуверенным Бобби отца еще никогда в жизни не видел.
– Это будет ошибкой. Что хорошего это тебе даст?
Бобби растерялся.
– Не знаю. Я не знаю, каково это – иметь мать.
– Она тебе не мать. По-настоящему – нет. Она тебя не знает, ты не знаешь ее.
– А мне кажется, что знаю. Я ее вижу в каждом бульварном шоу…
– Если так, то тебе известно, что у нее другая семья. Новая жизнь, не имеющая с тобой ничего общего. – Хайрем уставился на него в упор. – И про самоубийство ты знаешь.
Бобби нахмурился.
– Ее муж.
– Он покончил с собой из-за вмешательства средств массовой информации в их жизнь. А все потому, что твоя подружка выдала секрет червокамеры самым скользким журналистским змеюкам на свете. Это она в ответе…
– Папа!
– Да, да, я знаю. Мы уже спорили об этом. – Хайрем встал со стула, подошел к окну, принялся растирать затылок. – Господи, как я устал. Послушай, Бобби, когда у тебя появится желание вернуться к работе, имей в виду: мне жутко нужна помощь.
– Вряд ли я прямо сейчас готов…
– Все пошло к чертям, с тех пор как червокамера вырвалась на волю. От всей охраны и дополнительных мер безопасности один лишний геморрой.
Бобби знал, что это так и есть. Реакция на существование червокамеры (почти без исключения – враждебная) поступала от целого спектра протестующих группировок, начиная с заявлений почтенных защитников гражданских прав и заканчивая попытками нападения на главный офис «Нашего мира», «Червятник» и даже на дом Хайрема. Огромное количество людей, стоящих по обе стороны закона, считали, что их задевает безжалостное обнажение истины червокамерой. Многим из них, похоже, было просто необходимо кого-то обвинить в своих несчастьях – а кто лучше подходил для этой роли, как не Хайрем?
– Мы теряем много хорошего народа, Бобби. У многих пороху не хватило остаться со мной теперь, когда меня обзывают врагом общества номер один, человеком, уничтожившим понятие частной жизни. Не могу сказать, что я их обвиняю. Это ведь не их борьба. И даже те, кто остался, не могут удержаться и не попользоваться червокамерой. Просто невероятно, до чего докатилось ее незаконное использование. Сам можешь догадаться. Шпионят за соседями, за женами, за коллегами по работе. Скандал за скандалом, драки, даже одна попытка затеять стрельбу – и все из-за того, что люди обнаруживают, что о них на самом деле думают их приятели, чем они занимаются у них за спиной… И вот теперь, когда появилась возможность заглянуть в прошлое, спрятаться стало совсем уж невозможно. Жутко заразительно. И догадываюсь, что это еще цветочки по сравнению с тем, чего мы дождемся, когда червокамеру сможет приобрести каждый простой смертный. Отгружать придется миллионами, не сомневайся. Но пока что – всего лишь, как я уже сказал, лишний геморрой. Мне пришлось строго-настрого запретить незаконное использование и отключить терминалы… – Он посмотрел на сына. – Послушай, у нас полно работы. А мир не станет ждать, пока ты соизволишь лечить свою драгоценную душу.
– Я думал, что дела идут хорошо – хотя мы и потеряли монополию на червокамеру.
– Да, мы по-прежнему на шаг впереди остальных. – Голос Хайрема зазвучал увереннее, и Бобби это сразу заметил. Его отец даже теперь говорил так, будто обращался к невидимой толпе публики. – Теперь, когда о существовании червокамеры можно говорить открыто, можно думать о большом спектре областей ее применения. К примеру, видеофоны: червоточная пара для прямой связи между отправителем и получателем. Экспериментальный рынок может заработать немедленно, затем последует выпуск моделей для рынка массового. Естественно, это окажет воздействие на бизнес в области инфопроводов, но все равно сохранится потребность в технологии слежения и идентификации… но мои проблемы не в этом. Бобби, на следующей неделе у нас общее собрание акционеров. Мне придется встретиться лицом к лицу с моими пайщиками.
– Ну, этих ты можешь не опасаться. Для них главное – прибыль.
– Дело не в этом. – Хайрем обвел кабинет опасливым взглядом. – Как я им объясню? До появления червокамеры в бизнесе я играл «в закрытую». Никто не видел моих карт, даже инвесторы и пайщики, если я так хотел. И это давало мне массу возможностей лавировать – блефовать самому, блефовать в ответ…
– Врать?
– Ни в коем случае, – решительно возразил Хайрем. Бобби другого и не ждал. – Это вопрос позиции. Я мог сводить к минимуму собственные слабости, мог бравировать силой, мог подстегнуть конкуренцию новой стратегией – да что угодно я мог. А теперь правила изменились. Теперь игра больше напоминает шахматы – а я, скрипя зубами, режусь в покер. Теперь любой пайщик, или конкурент, или представитель регулирующей компании, если на то пошло, может сунуть нос в любую деталь моих операций. Они могут увидеть все мои карты еще до того, как я их открою. А это очень неудобное чувство.
– Ты можешь поступать со своими конкурентами точно так же, – заметил Бобби. – Я прочитал множество статей, где говорится о том, что новый менеджмент под девизом «открытая книга» будет совсем неплох. Если ты открыт для инспекции даже со стороны твоих работников, ты подотчетен. Значит, обоснованная критика скорее доберется до тебя и ты будешь делать меньше ошибок… Экономисты утверждали, что открытость приносит бизнесу много преимуществ. Если какая-то одна сторона лишится монополии на информацию, гораздо легче будет ликвидировать ту или иную сделку. При том, что сведения об истинной стоимости станут доступными для всех, прибыли будут только разумными. Наведение порядка в потоках информации вело к более честной конкуренции; монополии, картели и прочие манипуляторы рынка обнаруживали, что лишены возможности продолжать свою нечестную игру. При открытом и подотчетном курсировании денежных потоков преступники и террористы лишались возможности припрятать неучтенные средства. И так далее, и тому подобное…
– Господи… – проворчал Хайрем. – Когда я слышу подобную дребедень, я очень жалею, что не стал торговать учебниками по менеджменту. То-то бы я сейчас озолотился! – Он махнул рукой и указал на дома за окном. – Вот только там днем с огнем не сыщешь комиссии, которая обсуждает, по каким учебникам будут учиться студенты. Это очень похоже на то, что стало с авторскими правами, когда появился Интернет. Помнишь, как это было? А, нет, ты еще был маленький. Глобальная информационная инфраструктура – штука, которая должна была заменить Бернскую конвенцию по авторским правам, – осталась с носом. Неожиданно Интернет оказался завален неизданным мусором. Каждое треклятое издательство оказалось не у дел, все авторы превратились в компьютерных программистов – а все из-за того, что кто-то выкладывал в сеть задаром то, чем они себе на хлебушек зарабатывали. И вот теперь мы опять проходим через то же самое. Ты имеешь мощную технологию, с помощью которой можно совершить информационную революцию, новый прорыв. Но эта технология вступает в противоречие с интересами людей, являющихся производителями информации, либо теми, кто придает информации определенную ценность. Я могу получать прибыль только от того, что производит «Наш мир», а это в большой степени связано с интеллектуальной собственностью, обладанием идеями. Но законы по интеллектуальной собственности очень скоро станут неприменимы.
– Папа, это справедливо в равной мере для всех.
Хайрем фыркнул.
– Может быть, и так. Но не каждый строит для себя планы процветания. В этом городе революции и борьба за власть идут в каждом офисе. Я точно знаю – я наблюдал за большинством из них. Как и они наблюдали за мной. Я пытаюсь сказать тебе о том, что я нахожусь в совершенно новом мире. И мне нужно, чтобы ты был со мной.
– Папа, мне нужно кое-что для себя прояснить.
– Забудь о Хетер. Я пытаюсь уберечь тебя от огорчений.
Бобби покачал головой.
– Окажись ты на моем месте, разве ты не захотел бы повидать ее? Разве тебе не было бы любопытно?
– Нет, – сказал Хайрем как отрезал. – Я ни разу не ездил в Уганду, чтобы повидаться с родней отца. И никогда об этом не пожалел. Ни разу. Что хорошего это бы мне дало? Мне нужно было строить собственную жизнь. Прошлое есть прошлое; и нет никакого толку в том, чтобы его рассматривать вблизи. – Он вызывающе обозрел пространство. – А вы, пиявки треклятые, которым не терпится попить еще кровушки Хайрема Паттерсона, это можете тоже записать.
Бобби встал.
– Знаешь, если мне будет слишком больно, я ведь попросту могу снова щелкнуть выключателем, который ты засунул мне в голову, верно?
Хайрем скорбно произнес:
– Главное – не забывай, где твоя истинная семья, сынок.
На пороге стояла девочка. Тоненькая, ростом до плеча Бобби, в ядовито-синей длинной футболке с аппликацией в виде ярко-розового «линкольна». Она хмуро посмотрела на Бобби.
– Я знаю, кто ты, – проговорил он. – Тебя зовут Мэри.
Дочь Хетер от второго брака. Сначала Давид, теперь – она, сводная сестра. Она выглядела младше своих пятнадцати лет. Волосы у Мэри были острижены совсем коротко, по-мальчишески, на щеке красовалась временная татуировка. Она была прехорошенькая – высокие скулы, теплые глаза, но брови хмурила так, словно это у нее было в привычке.
Бобби натянуто улыбнулся.
– Твоя мама…
– Ждет тебя. Знаю. – Девочка выглянула из-за Бобби, посмотрела на толпу репортеров. – Тебе лучше войти.
Он гадал, не надо ли сказать что-то о ее отце, как-то выразить сочувствие. Но он не мог найти нужных слов, а взгляд у Мэри был тяжелый, бесстрастный, и момент, когда еще можно было что-то сказать, он упустил.
Девочка впустила его в дом. Он оказался в узкой прихожей, заполненной зимними сапогами и куртками. Отсюда была видна уютная кухня и комната, где на стенах висели большие софт-скрины. Скорее всего, это было нечто вроде кабинета.
Мэри потянула Бобби за руку.
– Смотри сюда.
Она шагнула к двери, встала лицом к репортерам и быстро стащила с себя футболку. Трусики на ней были надеты, а бюстгальтер – нет, так что она продемонстрировала представителям масс-медиа свои маленькие обнаженные груди. Потом она снова натянула на себя футболку и сердито захлопнула дверь. Ее щеки покрылись пятнами лихорадочного румянца. Злость? Смущение?
– Зачем ты это сделала?
– Все равно они на меня все время пялятся.
Она развернулась на каблуках и побежала вверх по лестнице, громко стуча туфельками по деревянным ступенькам. Бобби оторопело остановился в прихожей.
– … Прошу простить ее. Она плоховато справляется.
Это наконец появилась Хетер. Она медленно шла навстречу Бобби по холлу.
Она оказалась меньше ростом, чем он ожидал. Стройная, даже худощавая, только плечи немного округлились. Наверное, когда-то в ней было, как в Мэри, что-то эльфийское, но теперь скулы слишком сильно выпирали под состаренной солнцем кожей, а ее карие глаза, глубоко утонувшие в морщинистых ямках, смотрели устало. Волосы, тронутые сединой, были стянуты на затылке в тугой узел.
Она вопросительно посмотрела на Бобби.
– С тобой все в порядке?
Бобби не сразу обрел дар речи.
– Я просто… просто не соображу, как мне вас называть.
Она улыбнулась:
– Как насчет Хетер? А то все и без того так запуталось.
И она вдруг порывисто шагнула к нему и обняла его.
Он пытался подготовиться к этому моменту, пытался представить, как справится с бурей эмоций. Но момент настал, а он не ощутил ничего, кроме…
Пустоты.
И все время чувствовал, до боли чувствовал, как на него смотрят миллионы глаз, как они следят за каждым его жестом и высказыванием.
Хетер отстранилась.
– Последний раз видела тебя, когда тебе было пять лет, и все должно выглядеть именно так. Что ж, я так думаю, для показухи вполне достаточно.
Она провела Бобби в ту комнату, которую он про себя окрестил кабинетом. На рабочем столе был разложен софт-скрин с высоким разрешением, какими пользуются художники и дизайнеры-графики. На стенах висели какие-то списки, снимки людей, пейзажей, обрывки желтой бумаги, исписанные неразборчивым почерком. Повсюду, где только можно, в том числе и на полу, лежали рукописи и раскрытые книги – в основном справочная литература. Хетер торопливо сняла кипу бумаг с вертящегося кресла и положила их на пол. Бобби понял это как не высказанное словами предложение сесть.
Хетер улыбнулась ему.
– Когда ты был маленький, ты любил чай.
– Правда?
– Ты просто не желал пить ничего, кроме чая. Даже от газировки отказывался. Что же – выпьешь чаю?
Он был готов отказаться.
«Но ведь она, наверное, специально купила чай, – спохватился он. – И это твоя мать, осел ты эдакий».
– Конечно, – сказал он. – Спасибо.
Она ушла в кухню и вернулась с дымящейся чашкой жасминового чая. Низко наклонившись, она подала Бобби чашку и прошептала:
– Меня не проведешь. Но спасибо за поддержку.
Неловкая пауза. Бобби сделал глоток чая.
Он указал на большой софт-скрин, на гору бумаг.
– Вы – кинорежиссер, да?
Хетер вздохнула.
– Была когда-то. Занималась кинодокументалистикой. Я себя считаю специалистом по журналистским расследованиям. – Она улыбнулась. – Я получала награды. Можешь мной гордиться. Правда, мало кому теперь есть дело до этой стороны моей жизни. Теперь главное, что я когда-то спала с великим Хайремом Паттерсоном.
Бобби спросил:
– Вы еще работаете? Несмотря на то что…
– Несмотря на то что моя жизнь превратилась в полное дерьмо? Пытаюсь. А чем мне еще заниматься? Я не желаю, чтобы моя жизнь зависела от Хайрема. Правда, это нелегко. Все так быстро переменилось.
– Из-за червокамеры?
– А из-за чего же еще? Никому теперь не нужны продуманные сюжеты. О сценариях вообще речи нет. Мы все зачарованы новой игрой – возможностью следить друг за другом. Так что нет никакой другой работы, кроме документального «мыла»: наблюдения за реальными людьми в их реальной жизни – с их согласия и одобрения, безусловно. Ирония судьбы, если учесть мое собственное положение, правда? Вот посмотри. – Она вывела на софт-скрин изображение молодой улыбающейся женщины в военной форме.
– Анна Петерсен. Выпускница военно-морского колледжа в Аннаполисе.
Бобби улыбнулся.
– Анна из Аннаполиса?
– Ну вот, ты понимаешь, почему выбрали именно ее. Съемочные бригады посменно наблюдают за Анной двадцать четыре часа в сутки. Мы будем следить за ее карьерой на первых порах, за ее победами и поражениями, за романами и потерями. Говорят, что ее должны отправить в составе точки в районе Аральского моря, где идет война за воду, так что мы ожидаем поступления неплохих материалов. Командование флота, конечно, в курсе того, что мы наблюдаем за Анной. – Хетер уставилась в пространство. – Правда, ребята? Так что, может быть, нет ничего удивительного в том, что она получила такое назначение, очень скоро мы все будем глазеть на такую семейную, мыльную войнушку.
– А вы циничны.
– Надеюсь, нет. Но это нелегко. Червокамера очень портит мне карьеру. О, пока еще нужна интерпретация – требуются аналитики, редакторы, комментаторы. Но и эти профессии исчезнут, когда все кто попало обзаведутся собственными червокамерами и будут их нацеливать, на кого захотят.
– Вы думаете, это произойдет?
Хетер фыркнула.
– Тут и думать нечего. Мы это уже проходили с персональными компьютерами. Вопрос только в том, как быстро это случится. Под воздействием конкуренции и социальных сил червокамеры обязательно станут более дешевыми, более мощными и доступными, и в конце концов у каждого будет своя.
«Очень может быть, – подумал Бобби с тяжелым сердцем, вспомнив об экспериментах Давида с хроно-фокусом, – они станут еще мощнее, чем вы думаете».
– Расскажите мне о вас и Хайреме.
Хетер устало улыбнулась.
– Ты действительно этого хочешь? Здесь, на планете, которую уже можно переименовать в Скрытую камеру?
– Пожалуйста.
– А что тебе Хайрем обо мне рассказывал?
Медленно, периодически спотыкаясь, он передал ей рассказ Хайрема.
Хетер кивнула.
– Так вот что случилось. – Она надолго задержала взгляд на сыне. – Послушай меня. Я не просто придаток Хайрема, не просто некое дополнение к твоей жизни. И Мэри тоже. Мы люди, Бобби. Ты знаешь о том, что я потеряла ребенка, а Мэри – младшего брата?
– Нет. Хайрем мне ничего не говорил.
– Конечно, не говорил. Потому что это не имело к нему никакого отношения. Слава богу, хоть за этим еще никто не наблюдает.
«Пока», – мрачно уточнил Бобби про себя.
– Я хочу, чтобы ты понял это, Бобби. – Она уставилась в одну точку. – Я хочу, чтобы это поняли все. Мою жизнь разрушают по кусочку – тем, что за мной следят. Потеряв малыша, я спряталась. Я заперла двери, закрыла шторы, я даже под кровать залезала. По крайней мере, были моменты, когда я чувствовала, что я одна. Теперь – нет. Теперь все стало так, будто каждая из стен в моем доме превращена в одностороннее зеркало. Можешь себе представить, каково это?
– Пожалуй, да, – тихо ответил Бобби.
– Через несколько дней фокус всеобщего внимания передвинется на кого-то другого, и этот человек попадет под огонь. Но все равно я ни за что не смогу быть уверенной в том, что где-то в мире не сидит какой-нибудь маньяк и не заглядывает ко мне в спальню, потому что ему и теперь, по прошествии стольких лет, любопытно. И даже если червокамера завтра возьмет и исчезнет, Десмонда этим не вернуть. Послушай, мне было очень погано. Но я-то, по крайней мере, знаю, что все это происходило из-за того, что давным-давно сделала я. Мой муж и моя дочь не имели к этому никакого отношения. И все же они стали мишенями для чьих-то безжалостных взглядов. И Десмонд…
– Мне очень жаль.
Хетер опустила взгляд. Фарфоровая чашка в ее руке дрожала и тонко позванивала о блюдце.
– Мне тоже жаль. Я не соглашалась видеться с тобой, чтобы не делать тебе плохо.
– Не переживайте. Мне и так было плохо. Но я притащил с собой толпу зрителей. Это эгоистично.
Хетер натянуто улыбнулась.
– Они уже были здесь. – Она очертила рукой круг над головой. – Мне порой кажется, что я могла бы разогнать следящих за мной, как мошек. Но вряд ли от этого будет толк. Я рада, что ты заехал, как бы то ни было… Еще чаю?
… У нее карие глаза.
Только на долгом пути до Сидар-сити Бобби пришла в голову эта простая мысль и поразила его. Он проговорил:
– «Поисковик». Основы генетики. Доминантные и рецессивные гены. Например, голубые глаза – рецессивный ген, а карие – доминантный. Значит, если у отца голубые глаза, а у матери – карие, у детей должны быть…
– Карие? Все не так просто, Бобби. Если хромосомы матери содержат ген голубых глаз, то у кого-то из детей могут быть и голубые глаза.
– «Голубые-голубые» от отца; «голубые-карие» от матери. Четыре комбинации…
– Да. И один из четверых детей будет голубоглазым.
– Гм-м-м…
«У меня голубые глаза, – думал Бобби. – А у Хетер – карие».
«Поисковик» догадался, как ответить на тот вопрос, который по-настоящему мучил Бобби:
– У меня нет сведений о генетическом прошлом Хетер, Бобби. Если хочешь, я могу выяснить…
– Не надо. Спасибо.
Он откинулся на спинку сиденья. Глупый вопрос, что и говорить.
Наверняка в семействе Хетер у кого-то были голубые глаза.
Наверняка.
Машина мчалась, углубляясь в недра огромной сгущающейся ночи.
