Стивен Бакстер
Свет иных дней
/15/
ПРИУКРАШИВАНИЕ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ
Комната для допросов в недрах престарелого здания суда показалась Бобби на редкость угнетающей. Тусклые стены выглядели так, будто их не перекрашивали со времен потопа, да и краска-то была казенная, светло-зеленая.
И вот в этой комнатке Кейт предстояло мириться с тем, что ее личную жизнь будут бичевать, отрывая по кусочку.
Кейт и ее адвокат – неулыбчивая толстуха – сидели на прочных пластиковых стульях за обшарпанным деревянным столом, а на столе стояло несколько разных записывающих устройств. Бобби усадили на жесткую скамью у дальней стены. По просьбе Кейт он должен был стать единственным свидетелем этого странного зрелища.
Клайв Мэннинг, психолог, назначенный судом по делу Кейт, стоял у противоположной стены и перелистывал на софт-скрине изображения – тускло-серые и сильно искаженные за счет панорамной съемки. Наконец Мэннинг нашел то, что искал. Кадр, на котором Кейт была заснята с мужчиной. Они стояли посреди тесной, неприбранной гостиной, и, судя по всему, между ними происходила жаркая ссора. Похоже, они друг на друга кричали.
Мэннинг – высокий, худой, лысый, лет под пятьдесят – снял очки в тонкой металлической оправе и постучал ими по зубам. Эта его манера сама по себе раздражала Бобби, не говоря уже о том, что очки были не более чем антикварной безделушкой.
– Что такое человеческая память? – вопросил Мэннинг. Говоря, он смотрел в пространство, словно бы читал лекцию невидимой аудитории – что, собственно говоря, было, наверное, не так уж далеко от истины. – Безусловно, это не пассивный записывающий механизм вроде цифрового диска или магнитной ленты. Память больше напоминает машину-рассказчика. Сенсорная информация разбивается на осколки восприятия, а те разбиваются на еще более мелкие структуры и затем хранятся как фрагменты памяти. А ночью, когда тело отдыхает, эти фрагменты изымаются из хранения, заново подвергаются сборке и проигрываются. И каждое проигрывание загоняет их все глубже в нейронную структуру головного мозга. И всякий раз, когда воспоминание репетируется или проигрывается, оно усовершенствуется. Мы можем немножко добавить, немножко потерять, поиграть с логикой, добавить свежие фрагменты вместо потускневших, может быть – даже соединить между собой разрозненные события. В экстремальных случаях мы называем это явление приукрашиванием действительности. Мозг сотворяет и пересотворяет прошлое и в конце концов производит такую версию событий, которая может очень мало напоминать случившееся на самом деле. В первом приближении, пожалуй, можно сказать так: «Все, что я помню, – ложь».
Бобби показалось, что в голосе Мэннинга появилась нотка вожделения.
– И это вас пугает, – с интересом проговорила Кейт.
– Если бы я этого не пугался, я был бы глупцом. Мы все – сложные и имеющие массу изъянов существа, Кейт, и мы спотыкаемся в темноте. Возможно, наши разумы, маленькие недолговечные пузырьки сознания, дрейфующие по этой все более враждебной вселенной, нуждаются в раздутом ощущении собственной важности, логики вселенной для того, чтобы подстегивать в нас волю к жизни. И вот теперь червокамера безжалостно не позволяет нам закрывать глаза на истину. – Он немного помолчал и улыбнулся Кейт. – Возможно, истина нас всех сведет с ума. А может быть, наконец избавившись от иллюзий, мы все станем разумны, и тогда я потеряю работу. Как вы думаете?
Кейт, одетая в мешковатый черный комбинезон, сидела, зажав руки между коленей и опустив плечи.
– Я думаю, вам стоит продолжить вашу лекцию с иллюстрациями.
Мэннинг вздохнул и надел очки. Он прижал палец к уголку софт-скрина, и на экране начал оживать фрагмент прошлой жизни Кейт.
Кейт на экране что-то швырнула в молодого человека. Тот пригнулся; брошенный предмет ударился о стену, сплющился и потек.
– Что это было? Персик?
– Насколько мне помнится, – ответила Кейт, – это был апельсин-королек. Перезрелый.
– Неплохой выбор, – пробормотал Мэннинг. – А вот над меткостью не мешало бы поработать.
– Козел… Ты все еще встречаешься с ней, да?
– А тебе какое дело?
– Очень даже большое дело, кусок дерьма! Не знаю, почему ты думаешь, что я буду с этим мириться…
Мужчину на экране, как стало известно Бобби, звали Кингсли.
Они с Кейт были несколько лет любовниками и вместе прожили три года – до этого дня, когда Кейт наконец выгнала его.
Бобби было непросто на это смотреть. Он словно бы участвовал в подглядывании за этой молодой, совсем другой женщиной, в то время даже не знавшей о его существовании, и был свидетелем событий, о которых она ему ничего не рассказывала. Кроме того, как за большинством отрезков реальной жизни, записанных с помощью червокамеры, за записью было трудно наблюдать.
Разговор носил нелогичный, сбивчивый характер, изобиловал повторами, слова скорее выражали эмоции говорящих, нежели способствовали какому-либо развитию событий.
Более чем столетний опыт сценарного кино и телевидения никак не отражался на реальности, заснятой с помощью червокамеры. Но эта драма из реальной жизни как раз была типична для жизни – запутанная, неструктурированная, обескураживающая. Участники сцены словно бы в темноте пробирались на ощупь к пониманию того, что с ними происходит и что они при этом ощущают.
Действие перенеслось из гостиной в жутко неряшливую спальню. Кингсли запихивал вещи в кожаную сумку, а Кейт хватала его одежду и вышвыривала из комнаты. При этом они продолжали кричать друг на друга.
Наконец Кингсли выскочил из квартиры. Кейт захлопнула за ним дверь. Несколько секунд она простояла неподвижно, уставясь на закрытую дверь, а потом закрыла лицо руками.
Мэннинг протянул руку и прикоснулся к экрану. Изображение замерло на крупном плане лица Кейт, закрытого руками. Было видно, как блестят под пальцами слезы, как спутаны ее волосы. Кадр был немного растянут за счет панорамного искажения.
Мэннинг сказал:
– Полагаю, этот инцидент является ключом к вашей истории, Кейт. К истории вашей жизни, к тому, кто вы такая.
Сегодняшняя Кейт, бледная и подавленная, не отрывала немигающего взгляда от себя более молодой.
– Меня подставили, – равнодушно проговорила она. – С этим шпионажем, кражей данных у IBM. Все было проделано тонко, даже червокамера не могла этого засечь. И тем не менее это правда. Вот на этом нам бы и надо сосредоточиться. А не на вашем дурацком психоанализе.
Мэннинг сделал шаг назад.
– Вполне возможно, что это так. Но вопросы доказательства вины не в моей компетенции. Судья попросил меня составить ваш психологический портрет на момент преступления, выявить мотивы и намерения: более глубокая истина, чем та, какую нам может предложить червокамера. И, – добавил он стальным тоном, – давайте напомним себе о том, что у нас нет иного выбора, как сотрудничество.
– Но мое мнение из-за этого не меняется, – сказала Кейт.
– Какое мнение?
– Насчет того, что вы, как и все прочие психоаналитики, каких мне довелось встречать, законченный козел.
Адвокат прикоснулась к рукаву Кейт, но Кейт оттолкнула ее руку.
Глаза Мэннинга оскорбленно сверкнули под очками, и Бобби понял, что психиатр будет наслаждаться своей властью над этой своенравной женщиной.
Мэннинг повернулся к экрану и «отмотал» запись назад.
– Давайте вспомним, что вы мне рассказывали об этом периоде вашей жизни. Вы жили с Кингсли Ромэном около трех лет, когда решили попытаться родить ребенка. У вас произошел поздний выкидыш.
– Уверена, вы с большим удовольствием за этим подглядывали, – процедила сквозь зубы Кейт.
– Прошу вас, не надо так, – уязвленно проговорил Мэннинг. – Видимо, затем вы с Кингсли решили предпринять еще одну попытку.
– Ничего мы не решали. Мы это даже не обсуждали.
Мэннинг, подслеповато моргая, заглянул в блокнот.
– Однако это имело место. Двадцать четвертое февраля две тысячи тридцать второго года – яркий пример. Могу продемонстрировать, если желаете. – Он посмотрел на Кейт поверх очков. – Не бойтесь, если окажется, что ваши воспоминания отличаются от записей, сделанных с помощью червокамеры. Это очень распространенное явление. Я бы даже позволил себе заявить, что это нормально. Приукрашивание – не забывайте. Можно продолжать?
– Несмотря на принятое решение, вы не беременеете. На самом деле вы возобновляете регулярное использование контрацептивов, так что о зачатии и говорить не приходится. Через шесть месяцев после вашего выкидыша у Кингсли начинается роман с сотрудницей по работе. С женщиной по имени Джоди Моррис. Еще несколько месяцев спустя он неосторожно дает вам об этом узнать. – Он снова устремил на Кейт изучающий взгляд. – Вы помните, что именно вы мне об этом рассказывали?
Кейт неохотно отозвалась:
– Я сказала вам правду. По-моему, Кингсли почему-то решил, что то, что случилось с нашим ребенком, – моя вина. И тогда он начал поглядывать на сторону. Кроме того, после выкидыша я стала больше времени уделять работе. «Червятник»… Наверное, Кингсли меня ревновал.
– И он стал искать нужного ему внимания у кого-то другого.
– Что-то в этом роде. А когда я об этом узнала, я его выгнала.
– Он утверждает, что сам ушел.
– Значит, он – лживый засранец.
– Но мы только что просмотрели сцену вашей ссоры, – мягко напомнил ей Мэннинг. – Я не заметил четких свидетельств ясного принятия решений или одностороннего действия как с вашей, так и с его стороны.
– Не имеет значения, что показывает червокамера. Я знаю, в чем правда.
Мэннинг кивнул.
– Я не отрицаю того, что вы говорите нам правду такой, какой вы ее видите, Кейт. – Он улыбнулся ей, наклонился к столу, по-совиному заморгал. – Вы не лжете. Проблема совсем не в этом. Не понимаете?
Кейт опустила взгляд на свои скованные наручниками руки.
Сделали перерыв. Бобби не разрешили побыть с Кейт.
Ведение дела Кейт стало одним из многих экспериментов, осуществлявшихся в то время, как политики, юристы, группы лоббистов и обеспокоенных граждан лихорадочно трудились, чтобы найти способ превратить головокружительную способность червокамеры заглядывать в глубь истории – о которой широкой публике по-прежнему не было известно – в нечто напоминающее ныне существующую законную процессуальную процедуру, и более того – в норму права.
На самом деле неожиданно оказалось сказочно легко устанавливать фактическую истину.
Ведению судебных дел предстояли радикальные изменения. Процессы явно должны были стать менее противоречивыми, более честными, гораздо менее зависимыми от поведения подозреваемых в суде, от уровня адвокатуры. Некоторые аналитики предсказывали, что, когда червокамера станет доступной на федеральном уровне, уровне штатов и округов, экономия составит миллиарды долларов в год: продолжительность рассмотрения дел в суде сократится, будет заключаться больше мировых соглашений.
И большинство судебных процессов в будущем, согласно прогнозам, скорее всего, должно было сосредоточиться на том, что лежало за пределами голых фактов – на мотивах и намерениях. Именно поэтому к расследованию дела Кейт был подключен психолог.
Тем временем, пока представители правоохранительных органов, вооруженные червокамерами, увлеченно расследовали нераскрытые дела, в суды передавались горы новых и новых дел. Некоторые конгрессмены предложили для повышения уровня раскрываемости преступлений объявить всеобщую амнистию для тех, кто совершил преступления средней тяжести в течение календарного года до изобретения червокамеры, – то есть амнистию с условием сохранения применения Пятой поправки в определенных случаях. На самом деле сбор улик благодаря червокамере значительно облегчился, поэтому использование Пятой поправки стало весьма спорным. И все же большинству американцев не очень хотелось расставаться с той защитой, которую обеспечивала Пятая поправка.
Еще более спорно выглядели посягательства на свободу частной жизни. Собственно говоря, исчезло само определение права на свободу частной жизни – даже в границах США.
Свобода частной жизни в Конституции не оговаривалась. Четвертая поправка к Биллю о правах говорила о праве на защиту от вмешательства со стороны государства, но тут оставалась большая возможность для маневров представителям власти, желавшим вести наблюдение за гражданами и к тому же не предлагавшим гражданам практически никакой защиты от других организаций, таких как корпорации и пресса, и даже от других граждан. Из сумбура разрозненных законов на уровне штатов и на федеральном уровне, а также из массы казусов в общем праве, обеспечивающих юристов прецедентами, мало-помалу сложилось общепринятое понятие частной жизни: к примеру, в него входило право «остаться наедине с самим собой», быть свободным от необоснованного вмешательства извне.
Но все переменилось из-за червокамеры.
Правоохранительными и разведывательными структурами, такими как ФБР и полиция, предлагались ситуации законного использования червокамеры во имя установления равновесия, вызванного потерей защиты частной жизни и прочих прав. К примеру, записи, сделанные с помощью червокамеры и предназначенные для судебных целей, следовало делать под контролем. Производить их, пожалуй, могли только специально обученные наблюдатели, и эти записи следовало нотариально заверять. А вот последнее, кстати, не должно было составить никаких проблем, так как любое наблюдение с помощью червокамеры всегда можно было повторить сколько угодно раз, наладив новую линию связи через «червоточину» с нужным эпизодом.
Высказывались даже такие предложения, что людей следует подготовить к тому, чтобы они смирились с чем-то вроде «задокументированной жизни». Это в значительной степени облегчило бы законный доступ для властей к любому событию в прошлом человека без необходимости в формальных процедурах. Кроме того, это стало бы мощной гарантией против ложных обвинений и подмены личности.
Но несмотря на протесты тех, кто выступал против посягательств на свободу частной жизни, с необходимостью использования червокамеры для проведения расследований по уголовным делам не спорил, похоже, никто. Просто невозможно было игнорировать столь мощное средство сбора улик.
Некоторые философы утверждали, что все не так уж и плохо. В конце концов, в начале эволюции люди жили небольшими группами, где каждый знал другого, незнакомцы появлялись редко, и только сравнительно недавно (если рассуждать в рамках эволюции) люди стали вынуждены жить в крупных сообществах типа городов бок о бок как с друзьями, так и с совершенно чужими людьми. Червокамера словно бы знаменовала собой возврат к прежнему образу жизни, к необходимости думать о других людях, взаимодействовать с ними.
Но это мало утешало желавших сохранить право собственности на свою территорию – то огороженное место в своей жизни, где они могут наслаждаться одиночеством, анонимностью, безопасностью и интимной близостью с любимыми. Они понимали, что с этим желанием скоро никто не будет считаться.
А теперь, когда началась эксплуатация способности червокамеры заглядывать в прошлое, и там не осталось спасения.
Некоторым людям раскрытие истины так или иначе причиняло боль. Многие винили во всем не правду, не самих себя, а червокамеру и тех, кто принес ее в мир.
Самой явной мишенью для нападок стал Хайрем.
Бобби подозревал, что поначалу его отец почти наслаждался тем, что стал притчей во языцех. Для бизнеса всякая известность хороша. Но ураган угроз, покушений и попыток саботажа утомил Хайрема. Случались и клеветнические выступления, когда люди обвиняли Хайрема в подтасовке показанного с помощью червокамеры материала, где фигурировали эти люди, их близкие, их враги или кумиры.
Хайрем взял в обычай жить при ярком свете. Его особняк на Западном побережье купался в лучах прожекторов, питаемых мощными генераторами. Он даже спал, не выключая света. Ни одна система сигнализации не могла дать стопроцентной защиты, но Хайрем уповал хотя бы на то, что всякого, кто прокрадется к нему в дом, выследит червокамера из будущего.
Так что Хайрем жил, озаренный безжалостным светом, одинокий, всеми осуждаемый и проклинаемый.
Неприятная процедура допроса возобновилась. Мэннинг заглянул в блокнот.
– Позвольте мне изложить несколько фактов – исторически неопровержимых, подвергнутых тщательному наблюдению и нотариально заверенных. Во-первых, интрижка Кингсли с мисс Моррис была не первой за то время, что вы жили вместе с ним. Еще у него был короткий и, по всей вероятности, неудачный роман с другой женщиной, и случилось это через месяц после вашего знакомства. А еще шесть месяцев спустя…
– Нет.
– В целом, судя по всему, у него были более или менее длительные взаимоотношения с шестью женщинами до того, как вы обвинили его в связи с Джоди. – Мэннинг улыбнулся. – Если это вас сколько-нибудь утешит, сообщу, что и другим своим любовницам Кингсли изменял – и до вас, и после. Такой, знаете, серийный изменник.
– Глупости. Я бы знала.
– Но вы просто человек. Я могу продемонстрировать вам случаи, когда доказательства неверности были для вас яснее ясного, но вы предпочли закрывать на это глаза, отмахиваться от этого, даже особо не осознавая, что вы делаете. Вымысел, приукрашивание-Кейт холодно произнесла:
– Я вам говорила, как все было. Кингсли начал мне изменять, потому что из-за выкидыша у нас ухудшились отношения.
– Ах да, да, выкидыш. Великое причинно-следственное событие в вашей жизни. Но боюсь, на самом деле все было совсем не так. Черты характера Кингсли сложились задолго до встречи с вами, и вряд ли на них сильно повлиял случай с выкидышем. А вы, кроме того, говорили, что для вас выкидыш послужил импульсом к более интенсивной работе на благо собственной карьеры.
– Да. Это очевидно.
– Установить это значительно сложнее, но я опять-таки мог бы продемонстрировать вам, что взлет вашей карьеры начался за несколько месяцев до выкидыша. Вы как работали, так и продолжали работать, выкидыш тут на самом деле ничего бы не изменил. – Психолог посмотрел на нее. – Кейт, вокруг своего выкидыша вы создали определенный миф. Вам хотелось поверить, что это событие более значительно, чем оно было на самом деле. Для вас выкидыш действительно стал тяжелым испытанием. Но он мало что изменил… Я чувствую, вы мне не верите.
Она промолчала.
Мэннинг распрямил пальцы и прижал их к подбородку.
– Думаю, вы насчет себя и правы, и ошибаетесь. Думаю, перенесенный вами выкидыш изменил вашу жизнь. Но не поверхностно, как вы полагаете. Это не заставило вас более усердно трудиться, из-за этого не возникло трещин в ваших отношениях с Кингсли. Однако потеря ребенка глубоко ранила вас. И я считаю, что теперь вы движимы страхом того, что это случится вновь.
– Страхом?
– Прошу вас, поверьте мне: я вас не осуждаю. Я просто пытаюсь объяснить. Компенсаторной деятельностью для вас является работа. Вероятно, потаенный страх сподвигнул вас к более значительным достижениям и успехам. Но кроме того, вы стали одержимы одной мыслью. Только работа и отвлекала вас от того, что представлялось вам жутким мраком внутри вас. И в итоге вы еще более себя…
– Точно. Вот поэтому-то я и воспользовалась «червоточинами» Хайрема, чтобы пошпионить за его конкурентами. – Кейт покачала головой. – Сколько вам платят за эту фигню, доктор?
Мэннинг медленно прошелся перед софт-скрином.
– Кейт, вы одна из первых, кому довелось это пережить – этот… гм-м-м… шок истины. Но вы не станете последней. Всем нам придется узнать, как обходиться без утешительных обманов, которые мы себе нашептываем во мраке сознания…
– Я умею сходиться с мужчинами, даже умею создавать долгие и прочные отношения. И как это сочетается с нарисованным вами портретом жертвы шоковой травмы?
Мэннинг нахмурился, словно вопрос его озадачил.
– Вы имеете в виду мистера Паттерсона? Но тут как раз нет никаких противоречий. – Он подошел к Бобби, пробормотал извинения, всмотрелся в его лицо. – Во многом Бобби Паттерсон – один из самых инфантильных взрослых, каких мне когда-либо доводилось встречать. Поэтому он как нельзя лучше подходит для того, чтобы заполнить собой вышеупомянутую пустоту внутри вашей личности. – Он обернулся к Кейт. – Понимаете?
Она, сильно покраснев, смотрела на него широко раскрытыми глазами.
/16/
ВОЙНА ЗА ВОДУ
Хетер сидела перед своим домашним софт-скрином. Она ввела новые параметры поиска. СТРАНА: Узбекистан. ГОРОД: Нукус.
Увидев красивую ярко-голубую рамочку с запретом доступа, она нисколько не удивилась. В конце концов, Нукус был зоной боевых действий.
Но это не могло надолго остановить Хетер. В свое время она находила причины пытаться обойти цензуру в Интернете. А то, что теперь она имела доступ к собственной червокамере, было очень веской причиной.
С улыбкой она принялась за работу.
Когда – после массированного общественного давления – первые компании-производители начали через Интернет предлагать широким слоям населения доступ к червокамерам, Хетер Мейз не стала медлить и оформила подписку.
Она имела возможность работать с червокамерой из дома. Из несложного меню она могла выбрать место, которое желала бы увидеть. Это место могло находиться где угодно в мире. Достаточно было указать географические координаты или почтовый адрес настолько точно, насколько ты сам того хотел. Умная программа преобразовывала запрос в параметры долготы и широты и затем предлагала другие опции. Идея состояла в том, чтобы сузить масштаб наблюдения до размеров жилой комнаты где-нибудь на поверхности Земли или вблизи от поверхности, и тогда там создавалось устье «червоточины».
Если же у пользователя не имелось четких запросов, программа действовала по принципу свободного выбора – к примеру, если бы Хетер захотелось полюбоваться красивым коралловым атоллом, все равно каким. Она могла даже – за дополнительную плату – выбирать промежуточные объекты. Например, сначала выбрать улицу, а потом дом на улице, куда она пожелала бы «заглянуть».
Как только она делала выбор, открывался просвет «червоточины» между главным сервером поставщика и тем местом, которое она выбрала для наблюдения. Изображение с червокамеры затем переправлялось непосредственно на домашний терминал. Хетер даже имела возможность немного перемещать фокус.
Коммерческий интерфейс червокамеры был таков, что она воспринималась как игрушка и каждое изображение непременно навязчиво снабжалось логотипом и рекламой «Нашего мира». Но Хетер знала, что на самом деле червокамера была намного более могущественной, чем казалась внешне, в своем начальном публичном варианте.
Когда Хетер впервые запустила систему, она ужасно обрадовалась и позвала Мэри, чтобы та пришла и взглянула.
– Смотри, – сказала Хетер, кивнув на экран. Камера показывала какой-то дом, залитый летним закатным солнцем; по краям изображения пестрели назойливые рекламные логотипы. – Это дом, где я родилась. Городок Бойсе, штат Айдахо. Вот в этой самой комнате.
Мэри пожала плечами.
– А мне дашь попробовать?
– Конечно. На самом деле я отчасти для тебя и приобрела эту услугу. У тебя же бывают разные домашние задания…
– Ну да, да.
– Послушай, это не игрушка.
Неожиданно на экране появилась запрещающая заставка ласкающего глаз цвета.
Мэри недовольно нахмурилась.
– Что такое? А, ясно. Особый фильтр-«нянюшка». Значит, все равно мы увидим только то, что нам пожелают показать.
По замыслу провайдеров червокамерами нельзя было пользоваться налево и направо и подглядывать с их помощью за людьми дома и в других приватных местах. Нельзя было нарушать и корпоративную конфиденциальность, а также «проникать» в правительственные здания, военные учреждения, полицейские участки и прочие заведения такого рода. Программы-фильтры должны были также отслеживать порядок использования червокамер, и в случае злонамеренного или агрессивного поведения обслуживание клиента прерывалось и ему предлагалась консультация либо с экспертной системой, либо с человеком-агентом.
Но пока для широкого пользователя была доступна только функция червокамеры, открывавшая доступ к наблюдению за отдаленными объектами. Очень многие специалисты считали, что слишком опасно наделять всех и каждого возможностью заглядывать в прошлое. На самом деле некоторые высказывались даже в том смысле, что смотреть в прошлое настолько опасно, что не стоит даже и обнародовать сведения о наличии у червокамеры таковой функции.
Однако, безусловно, вся эта ватная упаковка стоила ровно столько, сколько изобретательность людей, эту упаковку придумавших. И, подогреваемая слухами, распространяемыми через Интернет, уже начала подниматься волна требований наделить простых граждан доступом к дополнительным функциям червокамеры – то есть к хронообъективу.
Хетер догадывалась, что эту новую технологию по самой ее природе будет очень трудно удержать от распространения и использования в каких угодно целях.
Но она вовсе не собиралась делиться своими догадками с пятнадцатилетней дочерью.
Хетер отключила «червоточину» и приготовилась начать новый поиск.
– Мне надо работать. Ступай. Потом я дам тебе поиграть. Но только час, не больше.
С обиженным видом Мэри удалилась, а Хетер снова занялась Узбекистаном.
Анна Петерсен, военнослужащая военно-морского флота США, героиня круглосуточного ежедневного документального «мыла», активно участвовала в возглавляемом США вмешательстве сил ООН в сражение за воду, осуществляемом в регионе Аральского моря. Войска Объединенной коалиции вели точечную войну против главного агрессора, Узбекистана. Эта агрессия угрожала западным инвесторам, вложившим средства в месторождения нефти и серы и еще некоторых полезных ископаемых, включая и крупное месторождение меди. Умная и хорошо технически подготовленная, Анна в основном занималась командными операциями, руководством и связью.
Технология червокамеры меняла саму суть ведения боевых действий, как и многое другое. Червокамеры уже успели заменить целый комплекс разведывательной техники: спутники, воздушную разведку, наземные станции – все то, без чего уже несколько десятков лет не обходилась ни одна зона боевых действий. Если бы только эту картину можно было увидеть глазами, то перед изумленным взглядом зрителя предстала бы территория Узбекистана, где каждая важная стратегическая цель была бы отмечена вездесущими устьями «червоточин». Бомбы и стратегические ракеты с прецизионным наведением, а также снаряды размером не больше птички – все это сыпалось градом на узбекские центры ПВО, штабы командования и центры управления, на бункеры, где находились войска и танки, на гидроэлектростанции и газопроводы, на определенные цели в черте городов, таких как Самарканд, Андижан, Наманган и, конечно, Ташкент.
Точность попаданий была беспрецедентной. Впервые за все время проведения подобных операций можно было уверенно прогнозировать успех.
Безусловно, в настоящее время войска Объединенной коалиции держали в своих руках приоритет на применение червокамеры. Однако в будущем следовало предполагать наличие у обеих воюющих сторон совершенной и суперсовременной информации о стратегии, ресурсах и стратегии противника. Но Хетер предполагала, что вряд ли даже такое коренное изменение в природе ведения войн приведет к их прекращению. Но по крайней мере, при таком положении дел у воюющих сторон появлялось время для раздумий и значительно уменьшались бессмысленные потери.
Как бы то ни было, эта война – война Анны, хладнокровная конкуренция информированности и техники – была войной, которую видела вся Америка. Отчасти – благодаря объективу червокамеры, которым управляла сама Хетер. Жители США словно бы смотрели на происходящее глазами Анны, перемещавшейся из одной стерильной, бескровной сцены в другую.
И все же ходили слухи – большей частью в тех кругах интернетчиков, что до сих пор оставались неподцензурными, – о другой, более примитивной войне, которая шла на земле, когда войска начинали закреплять успехи, достигнутые за счет ударов с воздуха.
А потом английский новостной канал передал сообщение о концентрационном лагере в зоне боевых действий, где узбеки держали пленных из ооновских войск, включая и американцев.
Еще ходили слухи о том, что пленных женщин, включая военнослужащих из состава Объединенной коалиции, увозили в особые лагеря, где их насиловали, а также в тюрьмы-бордели, расположенные в глубине страны.
Обнародование таких сведений явно служило целям правительств тех стран, которые возглавляли антиузбекскую коалицию. Пиарщики из администрации президента Хуарес опустились до того, что уже начали развивать мысль о том, как милашка Анна из Айовы попадает в лапищи узбекских насильников.
Для Хетер это стало свидетельством грязного наземного вооруженного конфликта, бесконечно далекого от чистенькой видеоигры с участием Анны Петерсен. У Хетер волосы дыбом вставали при мысли о том, что она, Хетер Мейз, участвует в раскручивании огромной пропагандистской машины. Но когда она спросила у своих работодателей, ENO, разрешения выяснить правду о войне, ей было отказано. Отказано ей было заодно и в доступе к корпоративной червокамере.
Пока Хетер была озарена сиянием прожекторов, как бывшая жена Хайрема Паттерсона, она жила, опустив голову.
Но через некоторое время пылающая точка внимания общественности переместилась в сторону от семейства Мейзов, и тогда Хетер смогла позволить себе собственный доступ к червокамере. Она уволилась из ENO, нашла «халтурку» в виде составленной с помощью червокамеры биографии Авраама Линкольна и принялась за работу.
Пара дней ей понадобилась для того, чтобы найти то, что она искала.
Она увидела узбекских пленных, которых загнали в открытый кузов ооновского грузовика и повезли под дождем. Они проехали по городу Нукусу, находящемуся под контролем войск Объединенной коалиции, а затем пленных повезли дальше. Потом Хетер выяснила, что войска коалиции сами устроили концентрационный лагерь.
Это был заброшенный железорудный прииск. Пленников держали в металлических клетках, установленных в вагонетках, и высота этих клеток была не больше одного метра. Пленники не могли выпрямить спину, вытянуть ноги. Их содержали без соблюдения санитарных норм, плохо кормили, не давали двигаться, не позволяли обратиться за помощью в Красный Крест или в его мусульманский аналог – «Мергамет», Красный Полумесяц. Из верхних клеток в нижние стекала зловонная жижа.
По подсчетам Хетер, в лагере содержалось около тысячи человек. Им давали только по миске жидкой баланды в день. Бушевала эпидемия гепатита, распространялись и другие болезни.
Каждый день несколько пленников произвольно отбирали и уводили для избиения. Трое-четверо солдат становились вокруг каждого пленного и колотили его железными прутьями, деревянными палками, резиновыми дубинками. Через какое-то время побои прекращались. Если после этого пленный мог держаться на ногах, его начинали снова колотить. Потом другие пленные относили избитых в клетки.
