Стивен Бакстер
Свет иных дней
Биллибоб пробился. Его шоковая тактика сработала даже с ней. И конечно, это и было самое главное. Но Биллибоба следовало остановить.
– Да, – ответила Кейт. – Давай сделаем это.
/6/
ЖЕМЧУЖИНА ЗА МИЛЛИОН ДОЛЛАРОВ
Давид вместе с Хайремом и Бобби сидел перед огромным софт-скрином, висевшим на стене компьютерного зала «Червячника». Изображение на экране, передаваемое с камеры по волоконно-оптическому кабелю из сердцевины сверхпроводящего магнитного модуля «Червячника», представляло собой сплошную черноту, изредка прерываемую случайным «бродячим» пикселем, точкой света и цвета.
Цифровое табло в углу экрана вело обратный отсчет времени.
Хайрем нетерпеливо расхаживал по тесному, заставленному компьютерным оборудованием залу. Ассистенты Давида шарахались от него, избегали встречаться с ним взглядом. Хайрем еле слышно буркнул:
– Откуда ты знаешь, открыта ли она вообще, эта треклятая «червоточина»?
Давид с трудом сдержал улыбку.
– Шепотом говорить не обязательно. – Он указал на дисплей в углу экрана. Рядом с табло обратного отсчета располагалась цифровая строчка. В ней то и дело повторялась последовательность простых чисел – от двух до тридцати одного. – Это тест-сигнал, который посылает по «червоточине» команда из Брисбена на длине волны обычных гамма-лучей. Так мы имеем уверенность в том, что нам удалось найти и удержать устье «червоточины» – без какого бы то ни было якоря на дальнем конце, и что австралийцы смогли обнаружить это устье.
За три месяца работы в Сиэтле Давид быстро придумал способ применения модуляций импульсов экзотической материи для борьбы с врожденной неустойчивостью «червоточин». Конечно, поставить этот способ на практические инженерные рельсы, чтобы обрести возможность раз за разом повторять эксперимент, было невероятно сложно – но в конце концов Давид добился успеха.
– Наше размещение дальнего устья пока не такое уж точное. Боюсь, нашим австралийским коллегам приходится искать устья наших «червоточин», сдувая с них, образно выражаясь, пылинки. «Ловим пузырьки посреди гейзера» – так они описывают свою работу… И все-таки теперь мы можем открыть «червоточину», ведущую куда угодно. Но чего мы пока не знаем, так это того, удастся ли нам расширить «червоточины» до таких размеров, что по ним можно будет пропускать свет видимой части спектра.
Бобби сидел у стола, небрежно облокотившись на столешницу и положив ногу на ногу. Вид у него был бодрый и расслабленный одновременно – будто он только что вернулся с теннисного корта. «А может быть, он и вправду только что оттуда», – рассеянно подумал Давид.
– Мне кажется, Давид просто молодчина, папа, – изрек Бобби. – Он ведь уже успел решить проблему наполовину.
– Угу, – буркнул Хайрем. – Но пока я не вижу ничего, кроме гамма-лучей, которые нам подбрасывают какие-то задавалистые австралийские типчики. Если только мы не найдем способа, как расширить эти гадские хреновины, можно считать, что мои денежки летят на ветер. А я не могу оплачивать все это ожидание! Почему только один тест в день?
– Потому, – спокойно ответил Давид, – что нам приходится анализировать результаты каждого теста, «раздевать» двигатели Казимира, перенастраивать контрольное оборудование и детекторы. Мы должны понять причину каждой неудачи, прежде чем двигаться вперед, к успеху.
«То есть, – добавил он про себя, – до того, как я смогу вырваться из этого запутанного семейного клубка и вернуться к сравнительно спокойной жизни в Оксфорде – к сражениям за финансирование программ, к яростному научному соперничеству и так далее…»
Бобби спросил:
– А что именно мы ищем? Как должно выглядеть устье «червоточины»?
– На этот вопрос и я могу ответить, – буркнул Хайрем, продолжая расхаживать по залу. – В детстве я успел насмотреться всяких поганых научно-популярных телепрограмм. «Червоточина» – это прокол в четвертом измерении. Нужно вырезать кусок из трехмерного пространства и соединить его с другим таким же вырезанным куском в Брисбене.
Бобби вздернул бровь и вопросительно посмотрел на Давида.
Давид высказался осторожно:
– Все немного сложнее. Но отец больше прав, чем не прав. Устье «червоточины» представляет собой сферу, свободно парящую в пространстве. Трехмерная выборка. Если нам удастся добиться расширения, мы впервые получим возможность увидеть устье нашей «червоточины» – хотя бы с помощью обычной лупы…
На табло обратного отсчета появились однозначные цифры.
Давид сказал:
– Всем смотреть в оба. Поехали.
Все разговоры в зале сразу стихли, все устремили взгляды на табло обратного отсчета.
Три… два… ноль.
И ничего не произошло.
Нет, кое-что, конечно же, происходило. Счетчик элементарных частиц показал немалый урожай, продемонстрировал прохождение тяжелых и сильно заряженных частиц через детекторные блоки, а также он зафиксировал «обломки» взорвавшейся «червоточины». Пиксельные элементы детекторного блока, реагировавшие по отдельности, как только через них проходила частица, можно было затем использовать для отслеживания следов фрагментов обломков в трех измерениях – следов, которые затем можно было реконструировать и проанализировать.
Уйма данных, гора отличной науки. Но громадный настенный софт-скрин молчал. Ни единого сигнала.
Давид сдержал вздох. Он раскрыл рабочий журнал и аккуратным почерком записал в него подробности теста. Инженеры приступили к диагностике оборудования.
Хайрем вгляделся в лицо Давида, устремил взгляд на пустой экран, на инженеров.
– Ну что? Получилось?
Бобби положил руку на плечо отца.
– Даже я могу сказать, что не получилось, папа. – Он указал на кодовую последовательность простых чисел. Она замерла на тринадцати. – Тринадцать – несчастливое число.
– Он прав? Давид, ты опять напортачил?
– Но это не была неудача. Всего лишь очередной тест. Ты ничего не понимаешь в науке, отец. Теперь, когда мы проведем анализ и узнаем, что…
– Господи Иисусе! Надо было не трогать тебя, пусть бы ты гнил в своем треклятом Оксфорде. Позвони мне, когда будет что рассказать.
Хайрем, недовольно мотая головой, выскочил из зала.
Как только он вышел, в зале сразу стало осязаемым ощущение всеобщего облегчения. Инженеры – все поголовно сребровласые физики, многие старше Хайрема, а некоторые имели в научных кругах неплохую известность – начали компилировать данные в файлы.
Когда они закончили работу и ушли, Давид сел перед софт-скрином и начал собственную работу по отслеживанию.
У него на этот счет имелось свое, рабочее сравнение. Это было похоже на окно тесного, заставленного мебелью и оборудования кабинета, где на полу и на полках стояли и лежали кипы книг и папок с документами, а с потолка свисали сложные модели распада элементарных частиц, похожие на игрушечные мобили. Когда он обводил этот «кабинет» взглядом, точка, являвшаяся центром его внимания, расширялась, приоткрывала больше деталей, а все остальное в «кабинете» расплывалось, превращалось в фон. Он мог прикасаться кончиком пальца к листкам бумаги и моделям и перебирать все это, пока не находил то, что ему было нужно, именно в том месте, где оставил в прошлый раз.
Прежде всего ему нужно было проверить сбои в пикселях детекторной системы. Он начал вводить параметры самых четких детекторных следов в шину аналоговых сигналов и вытащил на экран увеличенное обзорное изображение различных детекторных пластов. Пиксели постоянно отказывали то тут, то там, когда какая-то особенно мощная частица ударяла по детекторному элементу. Но хотя некоторые детекторы подверглись настолько значительному радиационному воздействию, что нуждались в замене, пока ничего сверхсерьезного не случилось.
Мурлыча какой-то мотивчик, Давид погрузился в работу и уже был готов двигаться дальше…
– А твой пользовательский интерфейс – сущий бардак.
Давид вздрогнул и обернулся. Бобби не ушел: он так и сидел, облокотившись о стол.
– Извини, – сказал Давид. – Я не хотел поворачиваться к тебе спиной.
Странно, что он вообще не заметил брата, который находился тут постоянно. Бобби продолжил:
– Большинство людей пользуются «Поисковиком».
– Эта система жутко медлительна, с ней вечно возникает какое-то недопонимание, и вообще за этой маской кроются иерархические системы хранения данных викторианской эпохи. Шкафы с папками. Бобби, для «Поисковика» я слишком тупой. Я – всего лишь неэволюционировавшая обезьяна, которая любит искать предметы руками и глазами. Может быть, это выглядит как бардак, но я-то точно знаю, где что лежит.
– И все же ты мог бы изучать эту свою ерунду с элементарными частицами намного лучше в виртуальном виде. Позволь мне испытать на тебе прототип последней модели «Ока разума». Мы сможем добраться до большего числа участков мозга, более быстро переключаться…
– И без трепанации.
Бобби улыбнулся.
– Хорошо, – кивнул Давид. – Я не против.
Бобби своим обычным рассеянным и равнодушным взглядом обвел зал.
– Это правда? То, что ты сказал отцу – что это не провал, а всего лишь еще один шаг?
– Я могу понять нетерпение Хайрема. В конце концов, он ведь платит за все это.
– И работает под коммерческим давлением, – добавил Бобби. – Некоторые из его конкурентов уже заявляют о том, что располагают инфопроводами, по качеству сравнимыми с инфопроводами Хайрема. Не придется долго ждать того момента, когда кто-то из них выскажет идею «отдаленного фокуса» – независимо. Если пока еще никто не проболтался.
– Но коммерческое давление тут ни при чем, – обиженно возразил Давид. – Подобные исследования должны идти своим ходом. Бобби, я не знаю, какие у тебя познания в физике.
– Предположим, никаких. Допустим, у тебя имеется «червоточина». Что трудного в том, чтобы ее расширить?
– Это выглядит не так, как в автомобилестроении, когда мы строим и строим одну машину больше и лучше другой. Мы пытаемся втиснуть пространство-время в форму, которую оно естественным образом не принимает. Понимаешь, «червоточины» внутренне неустойчивы. Чтобы вообще держать их в открытом состоянии, нам приходится «прошивать» их экзотической материей.
– Антигравитация.
– Да. Но напряжение в туннеле «червоточины» гигантское. Мы постоянно уравновешиваем одно огромное давление относительно другого. – Давид сжал кулаки и крепко стиснул их. – Покуда они уравновешены, все хорошо. Но малейшее отклонение – и ты теряешь все. – Один кулак скользнул по другому, и распалось созданное им равновесие. – И эта фундаментальная неустойчивость нарастает с увеличением размеров «червоточины». А мы пытаемся поддерживать определенные условия внутри «червоточины» и компенсировать флуктуации посредством подкачки экзотической материи-энергии. – Он снова свел вместе кулаки; на этот раз водя левым вдоль правого, он компенсировал эти движения, шевеля правым кулаком, и поэтому костяшки пальцев оставались прижатыми друг к другу.
– Понимаю, – кивнул Бобби. – Получается, что «червоточина» словно бы прошита программным обеспечением.
– Или в ней живет жутко умный червяк, – улыбнулся Давид. – Верно. Имеет место очень высокая процессорная интенсивность. И пока неустойчивость наступает слишком быстро и носит катастрофический характер. Справиться с ней нам не удается. Посмотри-ка.
Он протянул руку к дисплею, прикоснулся к нему кончиком пальца, и на дисплее возникло новое изображение каскада элементарных частиц. Ствол был окрашен в ярко-лиловый цвет (этот цвет показывал сильную ионизацию), а от него отходили красные «хвосты», широкие и узкие, прямые и изогнутые. Давид нажал на клавишу, и «каскад» начал вращаться в трехмерном пространстве. Специальная программа убрала фоновые элементы, и стали видны подробности внутренней структуры каскада. Центральный пучок был окружен цифрами, показывающими уровень энергии, движущей силы и заряда.
– Мы видим перед собой сложное, высокоэнергетичное явление, Бобби. Весь этот экзотический мусор выплескивается перед тем, как «червоточина» окончательно исчезает. – Давид вздохнул. – Это примерно то же самое, как если бы кто-то пытался понять, как починить автомобиль, взорвав его, а потом копаясь в обломках. Бобби, я сказал отцу правду. Каждый тест – это изучение еще одного уголка того, что мы именуем пространством параметров. Мы испробуем различные способы создавать более широкие и стабильные видоискатели для наших «червоточин». Нет провальных тестов; всякий раз мы узнаем что-то новое. На самом деле многие из моих тестов дают отрицательный результат – если на то пошло, я их так разрабатываю, чтобы они не удались. Один-единственный тест, доказывающий, что какой-то момент в теории неверен, более ценен, чем сотня тестов, показывающих, что теория, может быть, верна. Со временем мы добьемся своего… либо докажем, что мечту Хайрема нельзя осуществить современными техническими средствами.
– Наука требует терпения.
Давид улыбнулся.
– Точно. Всегда. Но некоторым трудно сохранять терпение при том, что ко всем нам летит гигантский черный метеор.
– Полынь? Но до этого еще несколько столетий.
– Но не только ученых волнует факт существования Полыни. Это импульс, заставляющий спешить, собрать как можно больше данных, сформулировать как можно больше новых теорий, узнать как можно больше за оставшееся время – потому что мы уже не уверены, что кто-то станет использовать наши наработки на практике, как всегда бывало в прошлом. Словом, люди стараются «проехать более коротким путем», идет процесс пересмотра ценностей…
На стене компьютерного зала замигала красная лампа тревожной сигнализации, в помещение начали возвращаться сотрудники.
Бобби удивленно посмотрел на Давида.
– Еще один тест? Ты же сказал отцу, что у вас всего один прогон в день.
Давид подмигнул брату.
– Маленькая ложь во спасение. Полезно иметь уловку, с помощью которой от отца можно избавиться.
Бобби рассмеялся.
Оказалось, что до начала нового теста можно было попить кофе.
Они вместе отправились в столовую.
«Бобби тянется ко мне, – думал Давид. – Похоже, хочет во всем участвовать».
Он чувствовал, что младшим братом движет какая-то потребность, но какая – не понимал. Может быть, зависть?
Эта мысль была злорадно приятной.
«Возможно, Бобби Паттерсон, сказочно богатый современный денди, завидует мне, своему серьезному, дроноподобному брату. А может быть, это всего лишь братское соперничество с моей стороны».
На обратном пути он попытался завязать разговор.
– Да… Так ты закончил университет, Бобби?
– Конечно. ГШБ.
– ГШБ? А! Это значит – Гарвардская…
– Школа бизнеса. Верно.
– Перед защитой диплома мне пришлось немного изучать бизнес, – признался Давид и скривился. – Курс был предназначен для того, «чтобы экипировать нас перед выходом в современный мир». Все эти азбучные матрицы, обрывки одной теории, другой, труды того гуру менеджмента, этого…
– Что ж, бизнес-аналитика – это вам не ракетостроение, – так мы, бывало, шутили, – примирительно проговорил Бобби. – Но в Гарварде дураков не держат. Я туда поступил самостоятельно. А конкуренция была свирепая.
– Не сомневаюсь. – Давида удивил тон, которым говорил Бобби – полное отсутствие пыла. Он предпринял осторожную попытку. – У меня такое впечатление, будто ты ощущаешь себя недооцененным.
– Может быть. – Бобби пожал плечами. – Отдел виртуальной реальности «Нашего мира» – самостоятельный бизнес с прибылью в несколько миллиардов долларов. Если я провалюсь, отец непременно даст мне понять, что он не собирается меня вытаскивать. Но даже Кейт считает, что я в некотором роде протираю здесь штаны. – Бобби усмехнулся. – Я пробую ее разубедить, и мне это занятие очень нравится.
Давид нахмурился.
«Кейт? А, это та самая девушка журналистка, которую Хайрем пытался исключить из жизни сына. Видимо, безуспешно. Интересно».
– Ты хочешь, чтобы я помалкивал?
– О чем?
– О Кейт. Об этой репортерше.
– Собственно, помалкивать особо не о чем.
– Может быть. Но отцу она не нравится. Ты ему говорил, что продолжаешь с ней встречаться?
– Нет.
«И может быть, это единственное в твоей жизни, – подумал Давид, – о чем не знает Хайрем. Ладно, пусть все так и остается».
Давиду понравилось то, что между ними протянулась хотя бы тоненькая ниточка.
На табло обратного отсчета цифры близились к нулю. Настенный софт-скрин демонстрировал чернильную темноту, нарушаемую редкими пиксельными вспышками, а строчка простых чисел в уголке тупо повторяла одну и ту же последовательность. Давид удивленно посмотрел на Бобби, губы которого безмолвно произносили: «Три. Два. Один».
А потом Бобби застыл на месте с открытым ртом, а на его лице заплясал мерцающий свет.
Давид перевел взгляд на софт-скрин.
На этот раз там появилось изображение – светящийся диск, а внутри его – странная, немыслимая конструкция из коробок, прожекторов и кабелей, искаженных до неузнаваемости, будто бы все эти предметы были показаны через широкоугольную линзу типа «рыбий глаз».
Давид поймал себя на том, что затаил дыхание. Изображение продержалось две секунды, три, и только тогда он заставил себя сделать вдох.
Бобби спросил:
– Что мы видим?
– Устье «червоточины». Или, вернее, тот свет, который она втягивает из своего окружения здесь, в «Червятнике». Посмотри, вон там – штабель разной электроники. Но сильная гравитация устья притягивает свет из трехмерного пространства вокруг него. Изображение искажено.
– Как это бывает, когда имеешь дело с гравитационной линзой.
Давид изумленно глянул на Бобби.
– Именно так. – Он обвел взглядом мониторы. – Мы уже превосходим наши предыдущие наилучшие…
Но тут искажение изображения стало сильнее. Контуры оборудования и световодов расплылись и превратились в кружки около центральной точки. Некоторые цвета подверглись сдвигу Допплера. Зеленый начал постепенно заменяться голубым, флуоресцентное свечение приобретало фиолетовый оттенок.
– Мы уходим глубже в «червоточину», – прошептал Давид. – Ну, не подведи. Только не подведи…
Изображение стало еще более фрагментированным, его элементы рассыпались и беспрестанно умножались вокруг центральной оси. «Трехмерный калейдоскоп, – подумал Давид, – образованный размноженными изображениями освещения лаборатории». Он посмотрел на показатели счетчика, и эти показатели сообщили ему о том, что значительная часть энергии света, падающего внутрь «червоточины», сдвинулась в сторону ультрафиолета и дальше и что энергетизированное излучение ударяет по изогнутым стенкам пространственно-временного туннеля.
Но «червоточина» держалась.
Они уже давно миновали точку, на которой обрывались все предыдущие эксперименты.
Круговое изображение нажало сжиматься. Свет, падающий из трехмерного пространства в устье «червоточины», сжимался ее «глоткой». Разбитое и сужающееся пятнышко света приближалось к максимальному искажению.
А потом качество света изменилось. Структура размноженного изображения стала проще, оно расширилось, словно бы собрало себя воедино, и Давид начал различать в нем элементы нового поля зрения: голубой мазок – вероятно, небо; бледно-белый квадратик – возможно, какой-то прибор.
Он сказал:
– Позвони Хайрему.
Бобби спросил:
– Что мы видим?
– Просто позвони отцу, Бобби.
Хайрем явился в зал час спустя.
– Лучше было бы, чтобы оно того стоило. Я прервал встречу с инвесторами…
Давид без слов подал ему хрустальный блок размером с колоду игральных карт. Хайрем повертел блок в руках, присмотрелся к нему.
В верхнюю грань блока было вмонтировано увеличительное стекло, и когда Хайрем посмотрел сквозь него, он увидел миниатюрную электронику: фотоусиливающие световые детекторы, предназначенные для получения сигналов, светодиод, способный испускать вспышки для тестирования, небольшой источник питания, крошечные электромагниты. А в геометрическом центре блока размещался малюсенький шарик, который можно было едва-едва различить невооруженным глазом. Серебристый, блестящий, словно жемчужинка, но свет, отраженный от него, все же несколько отличался от жестко-серого флуоресцентного освещения в компьютерном зале.
Хайрем обернулся и посмотрел на Давида.
– Что я вижу перед собой? – осведомился он.
Давид кивком указал на широкий настенный экран.
На нем красовался большой цветовой сине-коричневый круг.
В круге появилось лицо – лицо мужчины лет сорока. Изображение было сильно искажено. Человек словно бы всунул свое лицо в линзу «рыбий глаз», и все же Давид мог рассмотреть курчавую черную шевелюру, обветренную загорелую кожу, белые зубы, обнаженные в улыбке.
– Это же Уолтер, – изумленно проговорил Хайрем. – Руководитель нашей станции в Брисбене. – Он подошел ближе к настенному софт-скрину. – Он что-то говорит. У него губы шевелятся. – Он замер у стены и начал повторять движения губ австралийца. – Я… видку… вас… «Я вижу вас». Боже…
Теперь позади Уолтера стали видны другие австралийские инженеры – сильно искаженные силуэты. Все они безмолвно аплодировали.
Давид усмехнулся и отдал себя на растерзание отцу. Хайрем по-медвежьи обнял сына, но при этом он не спускал глаз с хрустального брусочка, хранившего внутри себя устье «червоточины» – жемчужинку стоимостью в миллиард долларов.
