полная версия

Борис Павлович Балаян
Кровь на алмазе «Шах»

Полная версия

ГЛАВА ШЕСТАЯ

УЧАСТИЕ КАДЖАРСКОГО ИРАНА, СУЛТАНСКОЙ ТУРЦИИ И АНГЛИИ В УБИЙСТВЕ А. С. ГРИБОЕДОВА И ЦАРСКАЯ ДИПЛОМАТИЯ | (Критический анализ отечественной и зарубежной историографии)

Современная иранская историография уделяет большое внимание истории убийства в Тегеране А. С. Грибоедова.

Анализ иранских работ позволяет выделить два основных направления. Одно из них, более трезвое и объективное, связывает историю убийства Грибоедова с англо-русскими противоречиями на Востоке и экспансионистской политикой Англии в Иране после заключения Туркманчайского договора. Другое направление, наиболее распространенное и известное еще по иранским хроникам прошлого века, отрицает политический характер разгрома русской миссии и обвиняет в гибели А. С. Грибоедова… его самого. Эта концепция разработана профессорами Тегеранского и Тавризского университетов Али-Акбаром Бина, Ахмедом Тадж Бахшем, Аббасом Эгбалом, которым принадлежит ряд трудов по дипломатической истории Ирана первой трети XIX века.

Профессор Тегеранского университета Махмуд Махмуд в XVI главе первого тома «Истории англо-иранских дипломатических отношений в XIX веке», озаглавленной «Дело об убийстве полномочного министра России Грибоедова», причины разгрома русской миссии в Тегеране связывает с деятельностью английской дипломатии. В самом начале этой главы подчеркивается, что «Грибоедов был убит руками невежд через год после подписания Туркманчайского договора»³⁵¹. М. Махмуд поясняет, что погромщики были «жертвами провокации вокруг вопроса о пленных» ³⁵² и не без сожаления признает, что «Грибоедов тоже пал жертвой тайной интриги тех, кто, пользуясь слабостью Ирана, сеял смуту и вверг Иран в полосу осложнений»³⁵³.

Анализируя причины, приведшие к гибели сотрудников русской миссии, М. Махмуд указывает, что «конфликт произошел не из-за Грибоедова». «Все несчастья Ирана, – замечает он, – были связаны с англо-русской борьбой. Преобладание России в Иране после заключения Туркманчайского договора значительно обострило эту борьбу, так как англичане не отказывались от Ирана, рассматривая его территорию как зону политической битвы с Россией». Связывая убийство А. С. Грибоедова с этой борьбой, М. Махмуд приходит к выводу, что «… всех этих экономических завоеваний, которых русские добились с помощью Туркманчайского договора, англичане стали добиваться другими путями»³⁵⁴. «Правительство Ирана, – признает далее М. Махмуд, – уже не ожидало опасности со стороны России, которая добилась установления естественной границы по Араксу, и других претензий к Ирану не имела. К тому же в результате изменения политической обстановки в Европе правительство России хотело сотрудничать с Ираном и старалось привлечь Иран на свою сторону». «Чтобы приобрести доверие иранских правящих кругов после тяжелого для Ирана Туркманчайского мира, Россия пыталась хорошо и осторожно обращаться с Ираном, …что можно было наблюдать и после убийства Грибоедова, когда царь фактически закрыл глаза на убийство русского посла». «Именно этот новый дружественный курс русской политики, – пишет М. Махмуд, – изменил отношение Англии к Ирану, несмотря на то, что Фатх-Али-шах целиком находился в руках Англии, политические агенты которой до 1830 г. были единственными советниками шаха и его двора. И надо быть благодарным тогдашнему иранскому правительству, – заключает М. Махмуд, – за то, что оно в тех исторических условиях, без обращения к третьей стране (Англии. – Б. Б.), непосредственно обратилось к русским властям и таким путем ликвидировало конфликт, вызванный убийством Грибоедова»³⁵⁵.

Однако справедливо обвиняя Англию, М. Махмуд умалчивает об ответственности Каджаров за разгром русской миссии в Тегеране. Между тем убийство А. С. Грибоедова и его сотрудников было результатом политического курса, проводимого правительством шаха после заключения Туркманчайского договора.

На таких же позициях стоит профессор Моатамед, который в «Истории ирано-турецких политических отношений» заявляет, что «Англия всегда преследовала реакционные цели в отношении Ирана, а иранцы думали, что англичане оберегают их от русской опасности»³⁵⁶. Такого же мнения придерживается профессор Тегеранского университета Фаридун Адамиат, который в исследовании «Амир Кабир и Иран» признает, что «А. С. Грибоедов был убит в результате удивительной цепи интриг и козней», и призывает иранских историков «обратить внимание на эту сторону политической истории Ирана»³⁵⁷.

Среди тех, кто отрицает политический характер разгрома русской дипломатической миссии в Тегеране, неприглядную роль играет проф. А. Бина. Защищая заведомо ложную концепцию, он не мог не прибегнуть к ложным доказательствам: «Бестактное, грубое поведение спутников Грибоедова в Тебризе, – пишет Бина, – озадачило Аббас-мирзу, который через мехмандара обратил внимание Грибоедова на недисциплинированное, неприличное поведение его спутников»³⁵⁸. В чем же выражалось это «грубое поведение»? Оказывается в том, что каждый русский потреблял до 20 кг продуктов ежедневно! Нет нужды доказывать, что сотрудники миссии не истощили продовольственные запасы иранских базаров. Версия проф. Бина в худшем виде воспроизводит тенденциозный анонимный «Рассказ персиянина», так называемую «Реляцию происшествий, предварявших и сопровождавших убиение членов последнего российского посольства в Персии»³⁵⁹, впервые опубликованную в 1830 г. на английском и французском языках³⁶⁰.

В 1975 г. советский исследователь Д. С. Комиссаров³⁶¹ обратил внимание на то, что 6 сентября 1819 г. А. С. Грибоедов жаловался Мазаровичу, что приставленный к нему «мехмандар – палач и вор, которого мне придали, я думаю, нарочно, чтобы я лопнул от бешенства. В Алваре он хлебом выдал половину, а мясом одну треть того, что указано в фирмане; вместо всего остального он собрал контрибуцию телятами, но их не доставил»³⁶². Вполне очевидно, что недовольство населения вызывал этот приставленный мехмандар, а не Рустам-бек, который, по словам секретаря грибоедовского мехмандара, автора «Реляции», сам не покупал продовольствия, а только получал необходимое от мехмандара и распределял между сотрудниками миссии.

Столь же несостоятельна версия третьего сына Аббас-мирзы – принца Джахангир-мирзы, рукописи которого были обнародованы тегеранским профессором Эгбалом, и впервые опубликованы в 1948 г. под названием «Новая история»³⁶³. Извращая факты, Джахангир-мирза писал, что «все мусульманки, которых приводили в миссию, оставались там на ночь под наблюдением Грибоедова», и далее: «Посланник отказался спрашивать наложницу из гарема первого министра Аллах-Яр-хана в присутствии его людей, оставил эту пленницу в помещении миссии, а сопровождавших ее иранцев отправил обратно»³⁶⁴. Проф. Али Акбар Бина «развивает» эту версию: «Грибоедов оставлял пленниц в помещении миссии вопреки их желаниям»³⁶⁵.

Беспочвенность этих домыслов очевидна. Уцелевшие первый секретарь миссии Мальцов и переводчик Меликов указывали, что пленницы опрашивались публично, а в миссии оставлялись по их же просьбе, чтобы вернуться на родину³⁶⁶. К тому же к комнатам, где содержались эти женщины (которых было опасно оставлять на прежних местах жительства), был приставлен караул из солдат иранской охраны миссии³⁶⁷.

Кстати, этим версиям противоречит тезис автора «Истории Ирана» проф. А. Эгбала, согласно которому все думы и желания Грибоедова были устремлены к горячо любимой им красавице жене, которую он оставил в Тебризе и из-за которой спешил закончить дела, не заботясь о выполнении отдельных статей Туркманчайского договора³⁶⁸. Эгбал стремится создать впечатление, что русский посланник не уделял достаточно внимания проблеме освобождения пленных, и потому сам виновен в собственной гибели. Однако этим Эгбал опровергает М. Махмуда: «Грибоедов настойчиво требовал освобождения и возвращения пленных на родину на основании Туркманчайского договора. Но провокации вокруг этого вопроса привели к тому, что жители Тегерана закрыли базары и разгромили русскую миссию»³⁶⁹.

Общая оценка причин, приведших к разгрому русской миссии, изложена в хрониках 1853 г., переизданных в 1959-1961 гг. Реза Кули-хан Хедаятом под названием «Насерова история. Луг чистоты». Грибоедову адресуется упрек в том, что он не считался с тем, что многие пленницы приняли мусульманство, имели детей и находились в Иране чуть ли не со времен Керим-хана Зонда (умер и 1779 г.). Поэтому мусульмане не разрешали христианам посещать их дома для выявления пленных и подняли восстание. Автор хроники уверяет, что тысячи горожан, вышедшие из повиновения, не послушали бы и самого шаха³⁷⁰.

Нельзя не заметить, что Насери пытается использовать ислам для оправдания завоевательных походов шахских войск в Закавказье и бесправного положения пленных. Известно, что в числе пленных, освобожденных А. С. Грибоедовым, был и евнух из гарема шаха Мирза-Якуб, сообщивший русскому посланнику адреса других пленных. Его дело было искусственно раздуто и фактически стало находкой для оправдания организаторов заговора. Не добившись выдачи Мирзы-Якуба, иранские власти обвинили его в похищении сокровищ шаха. Джахангир-мирза ввел в оборот предположение о том, что на Мирза-Якубе лежит вина и за нападение на русское посольство. Каджарский принц утверждает, что евнух «в присутствии Грибоедова осыпал бранью иранцев, пришедших с просьбой освободить женщин, после чего с крыш и стен соседних домов люди посланника открыли стрельбу, убили и ранили многих мусульман»³⁷¹. Насери еще более сгущает краски: «Посольская охрана взобралась на крыши миссии и из винтовок расстреливала иранских детей»³⁷². Версия придворных хронистов прошлого века раздувается современными авторами. Тебризский профессор А. Тадж Бахш пишет, что Мирза-Якуб «приказал посольской охране стрелять в собравшийся народ»³⁷³.

Иранские историки стараются обходить статьи Туркманчайского договора, касающиеся освобождения пленных, в то время как именно они были использованы Каджарами при провоцировании разгрома русской миссии. Для А. С. Грибоедова – прогрессивного мыслителя и гуманиста – борьба за возвращение пленных на родину была не просто официальной обязанностью, но и человеческим долгом.

Что касается шаха, то он не осмеливался официально препятствовать выполнению статей Туркманчайского договора о пленных, но не препятствовал и тем, кто прятал их, зачислял в солдаты, продавал в рабство, а женщин помещал в гаремы.

Внимательное изучение источников показывает, что А. С. Грибоедов вынужден был согласиться на создание нескольких групп из числа представителей местного населения и сотрудников русской миссии, которые посещали те дома, где по имеющимся у них сведениям находились пленные. Последних знакомили с содержанием статьи XIII Туркманчайского договора, затем в сопровождении сотрудников посольства и представителей дома, где они находились, приводили к Грибоедову, который их публично опрашивал. Только желающие вернуться на родину временно оставлялись в помещении посольства, а те, которые хотели остаться в Иране, возвращались к себе. Извращая характер этой деятельности русской миссии, современный иранский историк Абдул Рази в «Полной истории Ирана» приписывает Грибоедову желание «не оставить в Иране ни одного армянина»³⁷⁴. Не останавливаясь на этом измышлении А. Рази, отметим, что правительство шаха не предоставило Грибоедову специального помещения для временного содержания возвращающихся на родину пленных. В этом отношении охраняемое помещение русской миссии, служившее местом «беста» (неприкосновенного убежища для преследуемых), представлялось единственным сборным пунктом. Для пленных женщин Грибоедов заблаговременно выделил комнаты, смежные с отделением евнуха Мирза-Якуба, которому было поручено смотреть за ними³⁷⁵.

Иранские историки И. Теймури, X. Навваб и Дж. Каем-Макам ставят в вину Грибоедову то, что он требовал строгого выполнения Туркманчайского договора (своевременной выплаты контрибуции, возвращения пленных и т. п.). Но А. С. Грибоедов для того и был послан в Тегеран, чтобы добиться осуществления статей заключенного трактата. Он действительно проводил твердую политику по вопросу возвращения пленных, а в отношении контрибуции предлагал царскому правительству либо облегчить выплату оставшихся двух куруров долга, либо отказаться от них, чтобы не осложнять и без того тяжелое финансовое положение Ирана. И не вина Грибоедова, что царское правительство требовало, чтобы он добивался неукоснительного выполнения иранской стороной своих обязательств, не считаясь с реальной ситуацией, а потом обвинило его в жесткости и прямолинейности действий. Эти обвинения затем в разных вариантах повторяли политические и государственные деятели Ирана³⁷⁶.

Учитывая поражение Ирана в войне, тяжелые налоги, которыми облагалось население для выплаты контрибуции, а также религиозный фанатизм иранцев и их нежелание расстаться с пленными, можно понять, что отношение некоторой части населения Тегерана к русскому посольству было неприязненным. Однако бесспорно и то, что существовал разработанный в деталях заговор проанглийски и реваншистски настроенного крыла иранских правящих кругов и реакционной части тегеранского шиитского духовенства, возглавляемого Мирза-Месихом.

Накануне разгрома миссии сопровождавший Грибоедова марандский хан Назар-Али-хан Афшари³⁷⁷ был вызван к тегеранскому губернатору принцу Зель-эс-Султану (известному по имени Али-шах) и от него не вернулся. Погромщики заранее знали расположение четырех дворов миссии. Поэтому разгромили в основном здание в четвертом дворе, где находился Грибоедов. «Охранявшие» эту миссию караульные иранские сарбазы в день погрома оказались без винтовок, заблаговременно сложенных на чердаке и затем растащенных погромщиками.

Есть все основания полагать, что «на стенах и крышах домов» были не «слуги посла», стрелявшие, как уверяет Джахангир-мирза, в народ и провоцировавшие разгром миссии, а присоединившиеся к толпе солдаты тегеранского губернатора. Известно, что посольская охрана находилась во внутреннем дворе миссии. Мальцов свидетельствовал, что не казаки, а персы заполнили все крыши и проходы³⁷⁸. Хедаят тоже отмечает: «На крышах здания миссии находилось много иранцев»³⁷⁹. Когда в ночь на 31 января 1829 г. переодетого в одежду иранского солдата Мальцова доставили во дворец, губернатор Зель-эс-Султан говорил ему, что «поехал было усмирить народ, но вынужден был вернуться, чтобы разъяренная чернь не бросилась во дворец шаха»³⁸⁰. Вряд ли, однако, Зель-эс-Султан заботился о безопасности персоны шаха, ибо он сам мечтал оказаться на его месте. На пути к престолу стоял и его старший брат Аббас-мирза, признанный Туркманчайским договором наследником престола. К тому же договор этот обязал Иран выплачивать России контрибуцию, а Зель-эс-Султан не мог «равнодушно смотреть на умаление сокровищ, которые в случае смерти шаха могли бы достаться ему»³⁸¹, и потому был против Туркманчайского договора и готов был потворствовать любым антирусским интригам. Не исключено также, что принц этот действовал по указке английской миссии: после смерти Фатх-Али-шаха (8 октября 1834 г.) он пытался овладеть престолом, за что был заключен в ардебильскую тюрьму. С помощью англичан из заключения ему удалось убежать в Багдад к тем же англичанам.

Другие организаторы заговора – бывший первый министр шаха Аллах-Яр-хан Асаф-эд-Довле, шиитский мудж-техид Мирза-Месих и министр иностранных дел Мирза Аболь-Хасан-хан получали деньги у англичан, которые, не считаясь с окончанием войны, поставляли Ирану вооружение и своих офицеров³⁸².

О закулисном участии Англии в убийстве Грибоедова свидетельствует характерная деталь: чтобы отвести от себя подозрения, многие англичане накануне разгрома русской миссии предусмотрительно покинули Тегеран, а тс, кто остался, фактически выдали погромщикам тех немногих русских, которые пытались спастись в здании английской миссии, служившей бестом³⁸³. Показательна в этом отношении и запись в дневнике президента контрольной комиссии по Ост-Индским делам лорда Элленборо, сделанная по поводу разгрома грибоедовской миссии: «Я полагаю, – многозначительно писал он, – что наш посол был в Тавризе»³⁸⁴. А в целом поразительно точно сбылось зловещее предупреждение секретаря английской миссии в Иране Кемпбелла, сделанное Грибоедову накануне его отъезда из Петербурга: «Берегитесь! Вам не простят Туркманчайского мира»³⁸⁵.

Шах понимал, что Россия скорее всего не станет воевать на два фронта и из двух зол выберет меньшее – откажется от контрибуции, которую Иран должен был ей выплатить³⁸⁶. С другой стороны, будучи человеком осторожным и нерешительным, Фатх-Али-шах опасался последствий новой войны с Россией. Выжидая пока Турция добьется успеха, он лавировал во внешней политике и закрыл глаза на антирусский заговор среди своего окружения. Материалы архива полковника Коссоговского о беседе, которая произошла 30 января 1829 г. между шахом и главным евнухом Манучехр-ханом, подтверждают участие шаха в заговоре.

Когда муджтехид Мирза-Месих отправился в соборную мечеть, чтобы повести оттуда толпу к русской миссии, Манучехр-хан узнал об этом и в гареме обо всем рассказал шаху. Последний ответил, что он все знает и что уже приказал Зель-эс-Султану, в случае нападения на русскую миссию разогнать народ³⁸⁷. Это означает, что шаху было заранее известно о заговоре и что он создавал только видимость принятия мер для предупреждения разгрома миссии, когда на деле его приказание тегеранскому губернатору было практически невыполнимо, так как предусматривало разгон толпы только после нападения на русскую миссию. «Руководители Ирана, – признает Абдул Рази, – не выполнили своих обязанностей по прекращению бунта»³⁸⁸, а заговорщики делали все, чтобы шах не изменил своего намерения попустительствовать им: с этой целью они задержали в пути (до убийства Грибоедова) предназначенные для шаха подарки царя.

Грибоедову было известно о заговоре за несколько дней до разгрома миссии. Это подтверждается содержанием русской ноты, переданной 29 января иранскому МИД³⁸⁹. Кроме того, о готовящемся заговоре Грибоедов был заблаговременно предупрежден евнухом Манучехр-ханом, отправившем с этой целью к посланнику свою мать Воски Хатун Ениколопову и племянника Сулейман-хана Меликова (старшего), которые были убиты во время разгрома.

Несмотря на то, что А. С. Грибоедов отклонил все предложения о выезде, несовместимые с достоинством российского посла, остался в миссии и мужественно погиб на посту, 15 ноября 1958 г. тегеранская газета «Эттелаат» пыталась навести тень на поведение посланника перед смертью.

Ссылаясь на фиктивного «участника» разгрома русской миссии, старосту иранской деревни Рустамабад Гамбара Али, анонимный корреспондент этой газеты утверждает, будто Грибоедов бежал из миссии и, чтобы скрыться, отвлекал внимание погромщиков тем, что на их глазах «извлекал из мешка и разбрасывал по сторонам массу золотых монет, однако народ арестовал посланника в его же доме» (?), (где посланника уже не было. – Б. Б.), «потом разрушил этот дом и убил Грибоедова»³⁹⁰. Этой версии противоречит заявление иранского историка Абдула Рази: «Грибоедов был жертвой своей чрезмерной гордости и высокомерия»³⁹¹.

Дезинформация тегеранской «Эттелаат», опубликовавшей ложную версию о Грибоедове, была частично связана и с сенсационными публикациями материалов об иранских старцах. Корреспондент этой газеты, нашедший в Рустама-баде Гамбара Али, не удовлетворился тем, что по паспорту ему было 130 лет. Для того, чтобы придать этому вопросу политический характер, он сфабриковал легенду о «Деревенском старосте, получившем у бога 150 лет жизни», т. к. иначе Гамбар Али не мог бы быть участником разгрома русской миссии в 1829 г. Задача корреспондента облегчилась тем, что совершенно неграмотный старик не помнил своего возраста, а запись даты рождения, сделанная его отцом на обложке корана, бесследно исчезла вместе с священным писанием³⁹². Таким образом, 30 января 1829 г., когда был убит А. С. Грибоедов, Гамбару Али, если даже судить по его паспорту, было только 10 лет, что ставит под сомнение его показания. Изучение источников убеждает нас еще и в том, что вложенные в уста Гамбара Али путаные сведения относятся не к Грибоедову, а к первому секретарю миссии Ивану Сергеевичу Мальцову, который в одном из своих донесений рассказал о том, как он во время разгрома миссии спрятался в комнате тавризского мехмандара Назар-Али-хана и спасся тем, что двумя тысячами рублей подкупил охранявших эту комнату фаррашей, а последние не дали погромщикам проникнуть в комнату хана³⁹³, в которой, как установил С. В. Шостакович, кроме И. С. Мальцова находился и курьер русской миссии Гасратов.

Не отличается оригинальностью и концепция современного иранского писателя Мохаммеда Хеджази, отстаивающего распространенную в литературе официальную версию царизма. В книге «Наша родина» Хеджази утверждает: «…Поскольку Мальцов и Макдональд уже доказали, что Грибоедов был виновен в своей смерти, иранским историкам незачем пересматривать этот вопрос»³⁹⁴.

Однако, пытаясь снять вину с иранского правительства, Хеджази противоречит себе, когда пишет, что Хосров-мирза был отправлен в Петербург для принесения извинений после того, как «вина» Грибоедова была установлена Мальцовым и Макдональдом. Непоследовательность этой аргументации очевидна, так как принцу незачем было ехать в Петербург и приносить извинения, если бы Каджары не были виновны в убийстве Грибоедова.

Факты не оставляют сомнений в том, что после разгрома русской миссии Фатх-Али-шах отправил в Тебриз ряд писем Аббас-мирзе и другим принцам с расчетом, что эти письма будут перехвачены и прочитаны русской разведкой и создадут в Петербурге впечатление непричастности шаха к убийству Грибоедова. Русский перевод этих писем опубликован еще в 1910 г. в XXX томе «Кавказского сборника»³⁹⁵ без указания на обстоятельства, при которых они стали достоянием русского командования.

В распоряжении министра Нессельроде, наряду с переводами этих шахских фирманов, имелись десять донесений Мальцова, в которых опровергались легенды шаха и которые неопровержимо свидетельствовали о виновности самого шаха и тегеранских властей. Кроме того Паскевич дважды (23 февраля и 23 марта 1829 г.) писал графу Нессельроде, что нельзя считать достоверными «сведения персиян». Паскевич указывал также, что разгром миссии был подготовлен и осуществлен «партией, желающей войны», что преступление было «обдуманным последствием самого вероломного коварства» с целью вовлечь шаха в новую войну или отдалить от иранского престола Аббас-мирзу в пользу одного из его братьев, возглавлявших вместе с Аллах-Яр-ханом партию войны³⁹⁶.

Николай I и его дипломаты, опасаясь войны на два фронта, в начале весны 1829 г. не хотели ссориться с Ираном, и потому оставили безнаказанным убийство Грибоедова. Изучение документов искупительной миссии Хосров-мирзы в Петербург показывает, что Нессельроде и Паскевич знали о виновности шаха в убийстве Грибоедова, но преднамеренно создавали ложное впечатление непричастности тегеранского двора и английской дипломатии.

Современная иранская историография почти не учитывает русскую и особенно советскую литературу о гибели А. С. Грибоедова, несмотря на то, что в многочисленных работах советских историков³⁹⁷ содержится много новых фактов и доказательств несостоятельности официальной версии царизма, сводившей тегеранское преступление к «опрометчивым порывам усердия покойного Грибоедова».

Между тем публикация новых и старых иранских версий о гибели Грибоедова продолжается с прежней интенсивностью. В работе об иранских авторах, опубликованной в 1975 г. Д. С. Комиссаровым, рассматривается отношение иранской историографии к данному вопросу во второй половине 60-х годов (1966-1969 гг.). Обращают на себя внимание попытки историков X. Навваба и И. Теймури свести все дело об убийстве А. С. Грибоедова к двум вопросам, отвлекающим от политических мотивов преступления. Во-первых, к мести Аллах-Яр-хана Асаф-эд Довле за «отнятых у него двух наложниц», а во-вторых – к действиям религиозных шиитских фанатиков и в первую очередь моджтахеда Хаджи Мирза-Месиха. Все это делается для того, чтобы заговору придать локальный характер и отвести от иранского правительства обвинение в причастности к убийству русского посланника³⁹⁸.

Заслуживает внимания сообщение X. Навваба о том, что накануне и в день разгрома русской миссии Асаф-эд-Довле вел переговоры с врачом и дипломатом английской миссии Макнейлем, и замечание И. Теймури о том, что люди этого шахского зятя выкрикивали у здания миссии: «Господин приказал убить русского посла»³⁹⁹. Д. С. Комиссаров напоминает в связи с этим, что идея «пугнуть русских» была подана шаху министром иностранных дел Аболь-Хасан-ханом, а просьба Мирза-Якуба о возвращении на родину оказалась удобным предлогом для подогревания фанатичным духовенством неграмотных людей против «неверных», т. е. русских⁴⁰⁰. Представляется объективным и опровержение иранским историком Мехди Бамдадом ложной версии о том, что пленные были причиной убийства Грибоедова. Мехди Бамдад обратил внимание на то, что разгром русской миссии и убийство А. С. Грибоедова произошли после того, как был убит Мирза-Якуб, а наложницы Асаф-эд-Довле были отправлены к Мирзе-Месиху.

Знакомство с иранской историографией 70-х годов показало, что публикации о гибели А. С. Грибоедова иранских авторов продолжаются, с той, однако, разницей, что в этих работах все больше используются исследования советских историков.

В середине 1976 г. в тегеранской полуофициальной газете «Кейхан» было опубликовано свыше 27 отрывков из книги Юрия Тынянова «Смерть Вазир-мухтара».

Известно, что в этой книге (1927-1928) Тынянов поставил перед собой задачу: разгадать и объяснить «загадку» Грибоедова, выявить личные и общественные предпосылки его трагедии.

Судьбу Грибоедова, так и не увидевшего свою комедию ни в печати, ни на сцене (кроме ереванской импровизации), и катастрофу, которой завершилась его жизнь, Тынянов связывал с характером декабристского движения и с последствиями его крушения для общественной жизни России⁴⁰¹. Однако иранский переводчик этой книги Мирза Сахаби по-своему прочел и понял книгу Тынянова о Грибоедове и символично озаглавил ее «Грибоедов писал новую трагедию», предоставляя иранским читателям возможность подумать, что речь идет о трагедии Ирана, постигшей его в результате провала фарисейской дипломатии и политики реваншизма Каджаров, приведших ко второй русско-иранской войне и Туркманчайскому миру.

Из новых авторов заслуживают внимание Шафи Джавади, опубликовавший в 1971 г. монографию «Тебриз и его окрестности»⁴⁰², посвященную, главным образом, истории Иранского Азербайджана, и Хушанг Мехдеви – автор «Истории международных отношений Ирана»⁴⁰³, опубликованной в Тегеране в 1970 г.

Оба считают Грибоедова высокообразованным литератором и дипломатом. Они подчеркивают также, что он был братом жены ген. Паскевича и мужем дочери ереванского хана (начальника Армянской области. – Б. Б.) Чавчавадзе.

Евнуха Мирза-Якуба они считают провокатором за то, что он сознательно создавал конфликтную ситуацию, направляя в богатые дома, тесно связанные с шахским двором, своих людей из числа армян и грузин, выявлял бывших пленных мужчин и женщин и направлял их в русскую миссию для опроса и возвращения на родину, не имея на это никаких прав.

Хушанг Мехдеви упрекает Грибоедова за то, что он в русской миссии укрывал от иранских властей Мирза-Якуба, обокравшего шаха на 40 тыс. туманов, и хотел репатриировать в Закавказье двух грузинок – наложниц своего врага Аллах-Яр-хана Асаф-эд-Довле и других женщин, давно вышедших замуж за иранцев и имевших от них детей. Эти действия, отмечает Шафи Джавади, вызвали возмущение шиитского духовенства, часть которого, по его словам, находилась на службе у англичан или была сторонницей Англии. Это привело к объявлению Мирза-Месихом «священной войны» против Грибоедова, после чего вооруженные фанатики обстреляли русское посольство, убили Грибоедова и его сотрудников.

Погром русской миссии был, несомненно, использован некоторыми иностранными государствами, отмечает далее этот автор. Он вызвал сильнейшее беспокойство у Фатх-Али-шаха и Аббас-Мирзы, которые были не в состоянии начать новую войну против России⁴⁰⁴.

Таким образом, Шафи Джавади признает не без основания, что русскую миссию обстрелял вооруженный правительственный отряд, что исключает версию «о первом выстреле охранников миссии» и обвиняет иранское правительство в прямом участии в разгроме русской миссии. Вполне объективно ставится вопрос и о провокаторской роли в убийстве Грибоедова Мирза-Якуба и участии шиитского духовенства, находившегося большей частью на службе у англичан.

Хушанг Мехдеви считает, что русско-турецкая война, вызванная балканской проблемой, только на некоторое время утвердила шаха в мысли о необходимости возвращения Ирану потерянных областей в Закавказье, и удивляется в связи с этим осведомленности Паскевича, который быстро смог узнать о планах шаха и через Кудашева пригрозил Аббас-мирзе захватить Тегеран и уничтожить династию Каджаров, после чего искупительная миссия принца Хосров-мирзы доехала до Петербурга ⁴⁰⁵.

X. Мехдеви отмечает, что Грибоедов доставил шаху подарки царя, в числе которых были и военные трофеи минувшей русско-иранской войны, однако вел себя надменно, как победитель в побежденной стране и не захотел «поле боя заменить дружбой»⁴⁰⁶. Однако это заявление X. Мехдеви не увязывается с фактами и другим его заявлением о враждебном отношении к русским в Тегеране. Вражда нагнеталась Каджарами. Об этом говорилось и в грибоедовской ноте иранскому МИД накануне разгрома русской миссии.

Шафи Джавади не скрывает своего удовлетворения тем, что третьей русско-иранской войны не произошло. «К счастью, – заявляет он, – секретарь грибоедовской миссии Мальцов остался жив и в Тифлисе рассказал, что Грибоедов сам был виноват в своей гибели, а русское правительство было занято русско-турецкой войной, революционным движением балканских народов и тепло приняло Хосров-мирзу в Петербурге»⁴⁰⁷.

Это заявление показывает, в частности, что Ш. Джавади был знаком с официальной, опровергнутой наукой версией царизма о виновности Грибоедова в своей гибели. Более того, Ш. Джавади приводит в своей книге официальные тексты писем шаха и Аббас-мирзы к Николаю I и Паскевичу, а также текст речи Хосров-мирзы в Зимнем дворце. Однако при этом Джавади не пытается опровергнуть официальную версию царизма о виновности Грибоедова, построенную на этих письмах.