Брендон Сандерсон
Путь королей
И-2
Нан Балат
Нан Балат любил убивать.
Не людей. Только не людей. Он убивал животных.
Особенно маленьких. Он не знал, отчего это его так радовало. Радовало, и все тут.
Нан Балат сидел на крыльце своего особняка, отрывая лапки небольшого краба одну за другой. Отделять их было приятно – Нан Балат сначала тянул легко, и животное замирало. Потом тянул сильнее, и оно начинало дергаться. Связки сопротивлялись, затем рвались, щелкая. Краб корчился, и Балат махал лапкой, сжимая тварюшку двумя пальцами.
Он удовлетворенно вздохнул. Отрывание лапок расслабляло, заставляло боль отступать. Бросив лапку через плечо, принялся за следующую.
Нан Балат не любил говорить об этой своей привычке. Даже с Эйлитой избегал этой темы. Он просто этим занимался. У всех свои способы не сойти с ума.
Лапки закончились, и он встал, опираясь на трость, окидывая взглядом сады семьи Давар – каменные стены, увитые лозами разных видов. Они такие красивые, но лишь Шаллан могла оценить их по достоинству. Эта часть Йа-Кеведа – расположенная на юго-западе от Алеткара, на возвышенностях, пересеченная горами вроде Пиков Рогоедов, – изобиловала лозами. Они росли повсюду, укрывали и сам особняк, и ступени, ведущие к нему. За пределами людских поселений свисали с деревьев, вились по каменистым просторам и были такими же вездесущими, как трава в других областях Рошара.
Балат подошел к краю крыльца. Какие-то дикие певунчики запели в отдалении, потирая свои раковины, покрытые бороздками. Каждый пел в своем ритме и тональности, хотя мелодией это все-таки называть не стоило. Мелодии творили люди, не животные. Но все же это песни, и временами казалось, что они поют, отвечая друг другу.
Балат спустился, преодолевая ступеньку за ступенькой, и лозы, вздрагивая, убирались прочь от его ног. Прошло уже почти шесть месяцев после отъезда Шаллан. Этим утром они получили весточку по дальперу – она успешно завершила первую часть своего плана, став ученицей Ясны Холин. И теперь его малышка-сестра, которая до сих пор ни разу не покидала поместье, готовилась ограбить самую важную женщину в мире.
Спускаться по ступенькам – удручающе тяжкий труд. «Двадцать три года, – подумал Балат, – и уже калека». Он по-прежнему чувствовал постоянную тупую боль. Перелом был плохой, и лекарь едва не решил отрезать всю ногу. Возможно, стоило радоваться, что до этого так и не дошло, но ему предстояло до конца своих дней ходить с тростью.
Скрак играла с чем-то на зеленой лужайке, где ухоженную траву оберегали от лоз. Большая рубигончая валялась, прижав усики к голове, и грызла свою добычу.
– Скрак, – позвал Балат, ковыляя ближе, – что у тебя там, девочка?
Рубигончая глянула на хозяина, приподняв усики. Потом издала гулкий звук – два голоса, словно эхо, накладывались друг на друга – и снова принялась играть.
«Проклятая тварь, – подумал Балат ласково, – так и не научилась выполнять приказы». Он разводил рубигончих с юных лет и обнаружил – как многие до него, – что чем они умней, тем более непокорны. О, Скрак была верной, но по мелочам внимания на него не обращала. Точно ребенок, который старается доказать свою независимость.
Приблизившись, он разглядел, что Скрак умудрилась поймать певунчика. Существо размером с кулак имело форму заостренного диска с четырьмя «руками», что высовывались из основания и ритмично скребли по верхушке. Четыре крепкие «ноги» обычно удерживали его на каменной стене, но их Скрак уже отгрызла. Она и с двумя «руками» расправилась и сумела сдавить раковину так, что та треснула. Балат чуть было не отобрал животное, чтобы самому оторвать оставшиеся лапы, но потом решил – пусть лучше Скрак развлечется.
Скрак отвлеклась от певунчика и посмотрела на Балата, вопросительно приподняв усики. Она была гладкой и поджарой и, садясь на задние лапы, вытягивала перед собой все шесть конечностей. У рубигончих нет ни раковин, ни кожи; их тела покрывала смесь того и другого, гладкая на ощупь и более гибкая, чем истинный панцирь, но жестче кожи и состоявшая из плотно сомкнутых пластин. Заостренная морда рубигончей казалась любопытной, ее глубокие черные глаза внимательно глядели на Балата. Она издала тихий трубный звук.
Балат улыбнулся, наклонился и почесал рубигончую за ушными дырами. Животное прислонилось к нему – Скрак весила, наверное, столько же, сколько и он сам. Рубигончие иногда доходили человеку до талии, но эта из породы поменьше и побыстрей.
Певунчик задергался, и Скрак принялась рьяно крошить раковину сильными внешними жвалами.
– Скрак, я трус? – Балат присел на скамью.
Он отложил трость и схватил крабика, который прятался на боковине скамейки, выкрасив раковину в белый цвет, чтобы не выделяться на фоне камня.
Балат разглядывал дергающееся животное. Зеленую траву вывели не такой робкой, и она высунулась из норок уже через несколько мгновений после того, как Балат прошел. Другие растения распускались, выглядывая из раковин или дыр в земле, и вскоре на ветру покачивались красные, оранжевые и синие цветы. Пространство вокруг рубигончей оставалось голым, конечно. Скрак слишком увлеклась своей добычей, и даже прирученные растения из-за нее сидели по норам.
– Я не мог отправиться в погоню за Ясной, – сказал Балат, начиная отрывать крабу лапки. – Только женщине по силам подобраться к ней достаточно близко, чтобы украсть духозаклинатель. Кроме того, кому-то надо было остаться дома и обо всем тут позаботиться.
Слабые оправдания. Балат действительно чувствовал себя трусом. Он оторвал еще несколько лапок, но удовольствия не получил. Краб очень маленький, и лапки отрывались слишком легко.
– Этот план, скорее всего, не сработает. – Пальцы оторвали последнюю лапку.
Так странно глядеть на тварь без «ног». Краб был все еще жив. Впрочем, с чего он так решил? Без лап, которыми можно было семенить, существо выглядело мертвым, точно камень.
«Руки, мы ими размахиваем, чтобы казаться живыми. Вот для чего они нужны». Он сунул пальцы в просвет между пластинами крабьего панциря и начал их раздвигать. Панцирь не поддавался, и это было приятно.
С их семьей все кончено. Необходимость на протяжении долгих лет выносить жестокий нрав отца толкнула Ашу Йушу на путь порока, а Тет Виким впал в отчаяние. Только Балату как будто везло. Балату и Шаллан. Ее отец оставил в покое, ни разу не тронул. Временами Балат ненавидел сестру за это, но разве такую, как Шаллан, можно ненавидеть по-настоящему? Она тихая и нежная.
«Не следовало позволять ей уезжать, – подумал он. – Должен был найтись какой-то другой путь». Ей не справиться самой; сестра, наверное, в ужасе. Удивительно, что она сделала то, что сделала.
Он бросил куски краба через плечо. «Если бы только Хеларан выжил». Их самый старший брат – тогда его звали Нан Хеларан, потому что он был первым сыном, – не раз противостоял отцу. Что ж, он теперь мертв, как и отец. От семьи остались одни калеки.
– Балат! – позвал кто-то.
На крыльце стоял Виким. Юноша, похоже, оправился от недавнего приступа меланхолии.
– Что? – спросил Балат, вставая.
Виким поспешил к брату вниз по ступеням, и лозы – а потом трава – прятались, ощутив его приближение.
– У нас проблема.
– Насколько серьезная проблема?
– Весьма серьезная, я бы сказал. Пойдем со мной.
И-3
Блаженное неведение
Сзет-сын-сына-Валлано, неправедник из Шиновара, сидел на деревянном полу таверны, и лависовое пиво медленно пропитывало его коричневые штаны.
Его одежда, грязная и заношенная до дыр, ничем не напоминала простой, но изысканный белый наряд, в котором он пять лет назад отправился убивать короля Алеткара.
Голова опущена, руки на коленях, оружия нет. Он не призывал свой осколочный клинок вот уже несколько лет и, кажется, все это время ни разу не мылся. Сзет не жаловался. Если выглядеть ничтожеством, люди будут относиться к тебе как к ничтожеству. Ничтожество не посылают убивать.
– Так он сделает, что велят? – спросил один из сидевших за столом шахтеров.
Мужик одет не лучше Сзета и покрыт таким количеством грязи, что трудно отличить кожу от ткани. Их четверо, все с глиняными кружками. В комнате воняло отбросами и потом. Низкий потолок, окна – простые щели, и только на подветренной стороне. Стол едва держался, стянутый кожаными ремнями, поскольку через всю столешницу шла трещина.
Тук – нынешний хозяин Сзета – поставил кружку на покосившийся стол. Тот просел под тяжестью его руки.
– Ага, точно сделает. Эй, курп, глянь-ка на меня.
Сзет поднял глаза. «Курп» на местном бавском диалекте означало «ребенок». Сзет привык к таким уничижительным эпитетам. Хотя ему пошел тридцать пятый год – и седьмой, как его назвали неправедником, – обычные для его народа большие круглые глаза, невысокий рост и лысая голова напоминали уроженцам востока ребенка.
– Встань, – сказал Тук.
Сзет так и сделал.
– Попрыгай.
Сзет подчинился.
– Вылей пиво Тона себе на голову.
Сзет потянулся за кружкой.
– Эй! – Тон быстро убирал ее. – Пиво-то не трожь! Я еще не допил!
– Если бы допил, – хмыкнул Тук, – ему бы нечего было вылить себе на голову, правда?
– Пусть он что-то другое сделает, – проворчал Тон.
– Ну ладно. – Тук вытащил засапожный нож. – Курп, порежь себе руку.
– Тук… – простуженным голосом сказал один из шахтеров, – это неправильно, ты же знаешь.
Хозяин не отменил приказ, так что Сзет подчинился – взял нож и стал резать себе руку. Кровь выступала вокруг грязного лезвия.
– Перережь себе глотку, – приказал Тук.
– Хватит, Тук! – Амарк вскочил. – Я тут не…
– Да заткнись ты. – (Теперь на представление смотрели уже почти все посетители.) – Сам все увидишь. Курп, перережь себе глотку.
– Мне запрещено отнимать собственную жизнь, – тихо проговорил Сзет на бавском языке. – Поскольку я неправедник, природа моего страдания такова, что я не имею права познать смерть от собственной руки.
Амарк снова сел, вид у него был глуповатый.
– Мать пыли! – сказал Тон. – Он всегда так разговаривает?
– Как? – спросил Тук, отхлебнув из кружки.
– Гладко, слово за слово, и все приличные. Точно светлоглазый.
– Ага, он вроде раба, только лучше, потому как шинец. Не сбежит, огрызаться не будет, вообще ничего делать не станет. Платить ему тоже не надо. Он как паршун, но умнее. Стоит целую кучу сфер, я бы сказал. – Тук поглядел на остальных мужчин. – Его можно отправить в шахту с вами, пусть работает, а жалованье мы себе заберем. Он будет делать то, чего вам не хочется. Выгребать дерьмо из уборной, белить дом. Полезная скотина!
– Ну-ну, и где же ты его раздобыл? – спросил один из шахтеров, почесывая бороду.
Тук – сезонник и переезжал из города в город. Показывая Сзета, он быстро находил себе друзей.
– О, та еще история! Я шел через горы к югу отсюда, ну, вы знаете, и услыхал такой жуткий вой. Это был не просто какой-нибудь ветер, но я и…
История была полностью выдуманной; прежний хозяин – фермер из деревни неподалеку – обменял Сзета на мешок семян. Фермер получил его от странствующего торговца, которому он достался от сапожника, а тот выиграл его в запрещенной азартной игре. А до того – еще с десяток хозяев.
Сначала темноглазым простолюдинам нравилось владеть им, в этом была новизна.
Большинству рабы не по карману, а паршуны – тем более. Потому иметь под рукой кого-то вроде Сзета было весьма неплохо. Он драил полы, пилил дрова, помогал работать в поле и носил грузы. Кто-то обращался с ним хорошо, кто-то – нет.
Но от него всегда избавлялись.
Возможно, крестьяне чуяли правду, понимали, что он способен делать куда больше, чем они осмеливались ему приказывать. Одно дело – иметь собственного раба. Но если тот разговаривает как светлоглазый и куда умнее тебя? От этого им становилось не по себе.
Сзет пытался играть роль, пытался не быть таким воспитанным. Это было очень трудно для него. Почти невозможно. Что бы сказали эти люди, узнав, что их ночные горшки выносит осколочник, связыватель потоков? Ветробегун, как древние Сияющие? В момент призыва клинка его глаза становились из темно-зеленых бледными, почти светящимися сапфирами, такой уникальный эффект имелся у его оружия.
Лучше им об этом не знать. Сзет радовался тому, как бестолково его используют; каждый день, потраченный на уборку или рытье ям, а не на убийства, становился победой. Воспоминания о том вечере все еще его преследовали. До того ему приказывали убивать, но всегда по секрету, тихо. Никогда раньше ему не давали столь преднамеренно ужасных инструкций.
«Убивай, уничтожай и сокрушай, пока не доберешься до короля. Пусть тебя увидят. Пусть останутся свидетели. Раненые, но живые…»
– …и вот тогда он поклялся служить мне до конца моих дней, – завершил Тук. – И с той поры со мной.
Слушатели повернулись к Сзету.
– Это правда, – подтвердил он, как было приказано заранее. – До последнего слова.
Тук улыбнулся. Он не чувствовал неловкости из-за Сзета и явно считал естественным, что тот ему подчиняется. Возможно, Тук останется хозяином Сзета на более долгий срок, чем другие.
– Ну, – сказал Тук, – мне пора. Завтра рано в дорогу. Увидеть новые города, пройти новыми дорогами…
Он любил считать себя опытным путешественником, хотя, насколько Сзет мог судить, просто двигался по большому кругу. В этой части Бавии было множество маленьких шахт – и, соответственно, маленьких поселков. Тук, возможно, уже бывал в этой самой деревне несколько лет назад, но сезонники в шахтах постоянно менялись. Вряд ли его помнили, если только кому-нибудь не врезались в память его до жути неправдоподобные истории.
Неправдоподобные или нет, но шахтерам захотелось еще. Они уговаривали Тука, предлагая выпивку, и он со смиренным видом согласился.
Сзет сидел тихо, скрестив ноги, держа руки на коленях, – по предплечью стекала тонкая струйка крови. Понимали ли паршенди, на что обрекают его, выбрасывая клятвенный камень той ночью, когда покидали Холинар? Сзету приказали найти камень и встать на обочине дороги – он так и сделал и все думал, найдут ли его, казнят ли – он надеялся, что найдут и казнят, – пока проезжавший мимо торговец не заинтересовался им и не спросил, в чем дело. К тому моменту Сзет был в одной набедренной повязке. Честь вынудила его выбросить белый наряд, потому что тот сделал бы его слишком легкоузнаваемым. Ему надлежало беречь себя, чтобы продлевать свои страдания.
После короткого объяснения, в котором были опущены уличающие детали, Сзет оказался на телеге торговца. Торговец – звали его Авадо – попался достаточно умный, чтобы сообразить, как плохо могут обойтись с чужаками после смерти короля. Он отправился в Йа-Кевед, даже не догадываясь, что сделал убийцу Гавилара своим слугой.
Алети его не искали. Они предположили, что печально знаменитый Убийца в Белом сбежал вместе с паршенди. И видимо, рассчитывали встретить его на Расколотых равнинах.
В конце концов шахтерам наскучили истории Тука, в которых было все больше невнятицы. Они распрощались с ним, не обращая внимания на намеки о том, что еще одна кружка пива могла бы подвигнуть его на то, чтобы поделиться самой великой историей.
Имелся в виду тот случай, когда он якобы видел саму Ночехранительницу и украл сферу, что в ночи излучала черный свет. Эта история всегда вызывала у Сзета неприятные ощущения, поскольку напоминала о странной черной сфере, которую ему дал Гавилар. Он хорошо ее спрятал в Йа-Кеведе. Вот только не знал о ее возможностях, но уж точно не хотел рисковать, понимая, что любой хозяин может ее отнять.
Когда никто не предложил Туку еще выпить, он неохотно слез со стула и взмахом руки велел Сзету следовать за ним. Снаружи было темно. В этом городе, Железнодоле, имелись настоящая центральная площадь, несколько сотен домов и три отдельные таверны. Это почти центр Бавии – маленькой, всеми пренебрегаемой полосы земли к югу от Пиков Рогоедов. В строгом смысле слова она была частью Йа-Кеведа, но даже его великий князь редко про нее вспоминал.
Сзет следовал за хозяином по улицам в один из бедных кварталов. Тук был слишком прижимистым и, разумеется, не стал платить за комнату в каком-нибудь приличном, пусть и скромном районе города. Сзет кинул взгляд через плечо, желая, чтобы Вторая сестра, которую на востоке называли Номон, взошла и подарила хоть немного света.
Тук, захмелев, споткнулся и упал посреди улицы. Сзет вздохнул: это будет не первая ночь, когда придется нести пьяного сезонника в постель. Он присел, чтобы поднять Тука.
И застыл. Под телом хозяина расплывалась теплая лужа. Лишь в этот момент неправедник заметил, что из шеи Тука торчит нож.
Сзет мгновенно насторожился, и тут из переулка высыпала группа разбойников. Один вскинул руку, готовясь бросить в Сзета нож, чье лезвие отразило звездный свет. Он напрягся. В кошеле Тука были заряженные сферы, из которых можно вытянуть буресвет.
– Стой, – прошипел один из разбойников.
Человек с ножом замер. Другой подошел ближе, рассматривая Сзета:
– Он шинец. И кремлеца не обидит.
Другие потащили тело в переулок. Человек с ножом снова замахнулся:
– Он ведь может заорать.
– А почему не заорал до сих пор? Я тебе говорю, они безобидны. Почти как паршуны. Мы его продадим.
– Ну, не знаю, – пробормотал второй. – Он перепугался. Ты только погляди.
– Иди сюда, – позвал первый разбойник и взмахнул рукой.
Сзет подчинился, прошел в переулок, который внезапно осветился, когда другие бандиты развязали кошель Тука.
– Келек свидетель, – сказал один из них, – зря старались. Горстка грошей и две марки, ни единого броума.
– Да я же вам говорю, мы можем продать этого парня как раба. Людям нравятся слуги-шинцы.
– Да он же просто пацан.
– Не-а. Они все так выглядят. Эй, а это что такое? – Разбойник вытащил искрящийся камень размером со сферу из ладони того, который считал добычу. Камень выглядел заурядно – просто кусочек скалы с несколькими кристаллами кварца и ржавой железной жилой. – Это что?
– Булыжник какой-то, – предположил кто-то из членов шайки.
– Я должен сообщить, – тихо проговорил Сзет, – что ты держишь мой клятвенный камень. До тех пор, пока он у тебя, ты мой хозяин.
– Это как понять? – спросил один из бандитов, вскакивая.
Первый сжал камень в кулаке и окинул товарищей опасливым взглядом. Потом снова посмотрел на Сзета:
– Твоим хозяином? Что это значит, объясни четко и не увиливай.
– Я должен тебе подчиняться. Во всем, хотя я не выполню приказ совершить самоубийство.
Ему также нельзя было приказать отдать свой клинок, но об этом не стоило упоминать сейчас.
– Ты будешь мне подчиняться? – переспросил бандит. – В смысле, сделаешь все, что я скажу?
– Да.
– Вот просто все-все?
Сзет закрыл глаза:
– Да.
– Ну так ведь это интересно, – задумчиво проговорил мужчина. – Это очень, очень интересно…
Часть вторая
Озаряющие бури
ДАЛИНАР · КАЛАДИН · АДОЛИН
Основная карта Расколотых равнин. В восточной части можно без труда заметить Башню, самое большое плато в округе. Военные лагеря видны на западе.
Глифпары и номера плато устранены ради сохранения читабельности этой маленькой репродукции оригинала, находящегося в Галерее карт его величества Элокара.
12
Единство
Надеюсь, старый друг, это послание застанет тебя в добром здравии. Впрочем, поскольку ты теперь в каком-то смысле бессмертен, рискну предположить, что хорошее здоровье стало для тебя чем-то само собой разумеющимся.
– Сегодня, – объявил ехавший верхом король Элокар, обозревая ярко-голубое небо, – отличный день, чтобы убить бога. Что вы на это скажете?
– Несомненно, ваше величество, – первым спокойно ответил Садеас, с понимающей улыбкой. – Утверждают, богам стоит остерегаться алетийской знати. По крайней мере, большинства из нас.
Адолин крепче стиснул вожжи; его охватывало волнение каждый раз, когда говорил великий князь Садеас.
– Нам действительно нужно быть в первых рядах? – прошептал Ренарин.
– Я хочу послушать, – негромко пояснил Адолин.
Они с братом ехали почти во главе колонны, вблизи от короля и его великих князей. Позади вилась блестящая процессия: тысяча солдат в синих мундирах семьи Холин, десятки слуг и даже женщины в паланкинах, чтобы вести хронику охоты. Адолин потянулся за флягой и глянул на них.
Юноша облачился в осколочный доспех, и брать флягу приходилось осторожно, чтобы не раздавить. В броне мышцы реагировали быстрее и сильнее; чтобы к ней привыкнуть, требовалась практика. Адолин по-прежнему иной раз попадал впросак, хотя этот наряд – унаследованный по материнской линии – носил с шестнадцатилетия. То есть вот уже целых семь лет.
Он повернулся и сделал большой глоток тепловатой воды. Садеас ехал слева от короля; справа от Элокара возвышалась крепкая фигура в доспехе – Далинар, отец Адолина. Вама, третий из участвовавших в охоте великих князей, не владел осколочным вооружением.
Король блистал в своем золотом осколочном доспехе, – разумеется, доспех любому человеку мог придать царственный облик. Садеас и тот выглядел впечатляюще в красной броне, хотя его толстые и румяные щеки ослабляли эффект. Садеас и король гордились доспехами. И… ну да, Адолин тоже гордился. Свой он велел покрасить в синий цвет и приварить к шлему и наплечникам несколько украшений, чтобы казаться еще более грозным. Разве можно избежать позерства, надевая нечто столь грандиозное, как осколочный доспех?
Адолин сделал еще глоток, прислушиваясь к тому, как король описывает свое возбуждение от предстоящей охоты. Только один рыцарь во всей процессии – и, в общем-то, только один носитель осколочных лат во всех десяти армиях – был в доспехе, на котором отсутствовали краска и узоры. Далинар Холин. Отец Адолина предпочитал носить свою защиту в ее естественном сланцево-сером цвете.
Мрачный Далинар ехал рядом с королем. Шлем великого князя был привязан к седлу, оставляя открытым квадратное лицо и короткие черные волосы, побелевшие на висках. Мало кто из женщин назвал бы Далинара Холина красавцем; неправильной формы нос, прочие черты – скорее грубые, нежели изящные. У отца Адолина было лицо воина.
Далинар Холин ехал верхом на массивном черном ришадиуме, одном из самых громадных коней, каких Адолину когда-либо доводилось видеть. В то время как король и Садеас в своих доспехах выглядели царственно, Далинар каким-то образом умудрялся казаться солдатом. Для него доспех был не украшением, а инструментом. Он как будто никогда не удивлялся силе и скорости, которые даровали эти латы. Создавалось впечатление, что для Далинара Холина носить свой осколочный доспех вполне естественно, а вот оказаться без него – ненормально. Возможно, именно из-за этого он и заработал репутацию одного из величайших воинов и полководцев всех времен.
Адолин вдруг от всей души пожелал, чтобы его отец приложил хоть немного усилий для поддержания этой репутации. Подметив отрешенное лицо Далинара и тревогу во взгляде, юноша подумал: «Он опять размышляет о своих видениях».
– Прошлой ночью все повторилось, – тихо сказал он Ренарину. – Во время Великой бури.
– Знаю, – спокойно произнес тот.
Младший брат Адолина всегда медлил, прежде чем ответить, будто мысленно проговаривал слова. Некоторые знакомые женщины говорили, что Ренарин ведет себя так, словно препарирует их в уме. Дамы вздрагивали, когда заходила о нем речь, хотя сам Адолин никогда не испытывал неловкости в присутствии брата.
– Что они значат, по-твоему? – спросил Адолин очень тихо, чтобы только Ренарин мог его услышать. – Эти отцовские… приступы?
– Не знаю.
– Ренарин, мы больше не можем притворяться, что ничего не происходит. Солдаты уже болтают. Слухи расходятся по всем десяти армиям!
Далинар Холин сходил с ума. Как только начиналась Великая буря, он падал на пол и принимался биться в конвульсиях. Потом бредил, нес какую-то тарабарщину. Часто вставал, сверкая безумными синими глазами, и как будто дрался с кем-то невидимым на мечах или врукопашную. Адолину приходилось его держать, чтобы он не поранился сам или не поранил кого-то.
– Это галлюцинации, – сказал Адолин. – Так, по крайней мере, отец сам считает.
Их дед страдал от навязчивых видений. Постарев, он вообразил, что снова оказался на войне. Неужели с Далинаром происходит то же самое? Он переживает заново битвы своей юности, те дни, когда заработал свою славу? Или снова и снова видит ту ужасную ночь, когда его брат погиб от руки Убийцы в Белом? И почему с началом этих приступов он так часто говорит о Сияющих рыцарях?
Адолину от всего этого становилось не по себе. Далинар был Черным Шипом, военным гением и живой легендой. Они с братом воссоздали Алеткар, погрязший в многовековых сварах, которые устраивали воинственные великие князья. Он победил в бесчисленных дуэлях, выиграл десятки сражений. Целое королевство считалось с ним. И теперь это…
Что должен сделать Адолин как сын, если его возлюбленный отец – величайший из живущих – начал терять разум?
Садеас рассказывал о недавней победе. Прошло уже два дня, как он выиграл еще одно светсердце, но король, похоже, только сейчас об этом узнал. Адолин напрягся, слушая хвастливые речи.
– Надо бы нам сдвинуться назад, – проговорил Ренарин.
– Мы достаточно высокого положения, чтобы оставаться здесь, – возразил старший брат.
– Мне не нравится, каким ты становишься, когда Садеас близко. «Ренарин, нельзя спускать с него глаз, – подумал Адолин. – Он знает, что отец слабеет. И попытается нанести удар». Юноша ничего не сказал и вынудил себя улыбнуться. Ради Ренарина следует попытаться выглядеть спокойным и уверенным. В общем-то, это нетрудно. Адолин бы с радостью проводил день за днем, сражаясь на дуэлях, в праздности или ухаживая за очередной симпатичной девушкой. Увы, сейчас жизнь стала скупа на простые удовольствия.
– …в последнее время просто образец храбрости, – говорил король. – Садеас, ты прекрасно справляешься с захватом светсердец. Это похвально.
– Благодарю, ваше величество. Хотя, должен признаться, соревнование уже не так захватывает, поскольку кое-кого оно, похоже, вообще не интересует. Думаю, даже лучшие мечи в конечном счете теряют остроту.
Далинар, который в прошлом не преминул бы ответить на завуалированное оскорбление, промолчал. Адолин стиснул зубы. Со стороны Садеаса было вопиющим бесстыдством подвергать Далинара нападкам в его нынешнем состоянии. Возможно, стоит бросить напыщенному подонку вызов. Великих князей не принято вызывать на дуэль – подобный шаг сулил большую бурю. Но возможно, он готов. Возможно…
– Адолин… – предостерег Ренарин.
Адолин глянул на брата и понял, что поднял руку словно для призыва клинка. Он переложил вожжи в эту руку и подумал: «Забери тебя буря, Садеас. Оставил бы ты моего отца в покое».
– Почему бы нам не поговорить об охоте? – спросил Ренарин. Младший Холин носил очки, в седле держался, как всегда, безупречно, выпрямив спину, словно образец благопристойности и церемонности. – Ты совсем не волнуешься?
– Фи! – отозвался Адолин. – Я никогда не понимал, что такого люди находят в охоте. Какая разница, насколько зверь велик, – в конечном счете это ведь просто бойня.
А вот дуэли – совершенно другое дело. Ощущать в руке осколочный клинок, противостоять кому-то умелому, опытному и внимательному… Мужчина против мужчины, сила против силы, разум против разума. Погоня за тупым чудовищем не шла ни в какое сравнение с этим.
– Может, тебе бы стоило все-таки пригласить Йаналу, – сказал Ренарин.
– Она бы не поехала. Только не после… ну, ты в курсе. Вчера из-за Риллы мне пришлось уйти.
– Ты и впрямь вел себя с ней не очень-то умно, – неодобрительно заметил Ренарин.
Адолин пробормотал что-то уклончивое. Он не виноват в том, что отношения так часто заканчивались громким скандалом. Хотя в данном случае доля его вины была. Но обычно происходило иначе. Тут просто так совпало.
Король начал на что-то жаловаться. Братья отстали и ничего не услышали.
– Давай догоним, – предложил Адолин, подстегивая своего скакуна.
Ренарин закатил глаза, но последовал за братом.
«Объедини их», – прошептал голос в голове Далинара.
Он никак не мог отделаться от этих слов. Они поглотили его, пока Храбрец рысью шел по скалистому, усеянному валунами плато, одному из многих на Расколотых равнинах.
– Разве мы не должны были уже добраться? – спросил король.
– Ваше величество, мы примерно в двух-трех плато от места охоты, – сказал Далинар, размышляя о своем. – Думаю, если все пойдет согласно планам, будем там через час. Если бы мы могли забраться на возвышенность, то, возможно, увидели бы шатер…
– Возвышенность? Вон та скала впереди подойдет?
– Думаю, да. – Далинар изучал скалу, похожую на высокую башню. – Можно послать разведчиков, пусть проверят.
– Разведчиков? Вот еще. Дядя, мне надо размяться. Ставлю пять полных броумов, что окажусь на вершине быстрее тебя. – И король умчался галопом под грохот копыт, бросив потрясенную компанию светлоглазых, секретарей и гвардейцев.
– Буря! – выругался Далинар и пришпорил коня. – Адолин, прими командование! Проверьте следующее плато на всякий случай.
Сын, до сих пор тащившийся позади, резко кивнул. Далинар галопом поскакал следом за королем, фигурой в золотых латах и длинном синем плаще. Копыта громко стучали по камню, мимо проносились скалы. Впереди на краю плато круто вздымалась скала, похожая на шпиль. Такие на Расколотых равнинах встречались постоянно.
«Мальчишка, забери тебя буря…»
Далинар все еще думал об Элокаре как о мальчике, хотя королю пошел двадцать седьмой год. Но иногда он вел себя по-детски. Разве так трудно предупредить, прежде чем устроить очередной трюк?
И все же, мчась вперед, Далинар вынужден был признать, что ощущение свободной погони – без шлема, подставив лицо ветру, – ему нравится. Сердце забилось чаще, и он простил порыв, ставший причиной этой гонки. На миг он даже позволил себе забыть все тревоги и даже слова, что эхом звучали в голове.
Королю захотелось гонки? Что ж, Далинар ее устроит.
Он обогнал короля. Жеребец Элокара был породистым, но он не мог сравниться с Храбрецом, чистокровным ришадиумом, на две ладони выше и намного сильнее обычных коней. Эти животные сами выбирали своих седоков, и только десятку людей во всех военных лагерях так повезло. Далинар был одним из них, Адолин – другим.
Через несколько секунд Далинар оказался у основания скалы. Он на ходу выпрыгнул из седла. Удар был жестким, но осколочный доспех его смягчил, и камень под металлическими ботинками великого князя обратился в крошку. Тот, кто ни разу в жизни не надевал осколочных лат, – в особенности тот, кто привык к их несовершенным подобиям, обычному доспеху и кольчуге, – ни за что бы не понял этого ощущения. Осколочный доспех был не простым оружием, а чем-то намного большим.
Далинар побежал к основанию скалы, а Элокар галопом несся позади. Великий князь прыгнул – доспех подбросил его футов на восемь – и схватился за каменный выступ. Поднатужившись, подтянулся; доспех даровал ему силу нескольких человек. Внутри его проснулся состязательный азарт – далеко не такой отчетливый, как азарт битвы, но вполне достойная замена.
